Калейдоскоп детства. Премия им. Ф. М. Достоевского

Татьяна Петухова

«КАЛЕЙДОСКОП ДЕТСТВА» – сборник тёплых воспоминаний автора о своих ранних годах, которые пришлись на советскую эпоху, переносящих читателя в разноцветные фрагменты городской и деревенской жизни и позволяющих посмотреть на тот уникальный мир глазами маленькой девочки. Её светлые и трогательные переживания свидетельствуют о ценности первых жизненных уроков для любого человека, а лёгкая ностальгия позволит душе отдохнуть и с головой окунуться в безоблачную атмосферу детства.

Глава 2. БАНЯ

Фиолетовый вечер. Сумерки. Воздух похож на воду, подбеленную молоком. Холодно. Я, закутанная в бабушкин колючий вязаный платок, иду по улице, держась за мамину руку. Мы идем в баню. У бабушки — квартира с удобствами, в ней есть титан, который очень уютно гудит, нагревая воздух в ванной, дедушка кормит его поленьями, принесенными из сарая, есть сама ванна, есть даже душ, которого почему-то я боюсь так, что визжу, переходя на безутешный плач, когда меня пытаются под ним ополоснуть. Не эта ли причина наших, теперь уже ставших традиционными, походов в баню? Или дело в извечном, глубоко заложенном в русском человеке стремлении к чистоте телесной? Чистоте до хруста, до сморщенных подушечек пальцев после парилки, до долго еще остающегося в одежде запаха веников, мыла? Ведь недаром в каждом захудалом деревенском дворе есть своя банька! Истопить ее, пойти в нее, когда пар настоится, похлестаться заготовленными загодя вениками, испить после баньки маленькими глоточками холодного кваску, такого, что зубы ломит, — это целая история и ритуал. У моей деревенской бабушки тоже есть баня, но об этом потом. Я стараюсь не расплескать воспоминания, перекатываю их в памяти, как будто гоняю во рту от щеки к щеке, прежде чем проглотить, обжигающе холодный бабушки Дунин квас. Сейчас мы с мамой шагаем в самую лучшую городскую баню №1.

Чтобы шаль не натерла подбородок и полузакрытый нос, мне подложили жесткий накрахмаленный носовой платок. Он пахнет морозом и так здорово шуршит, что, несмотря на неприятно саднящий нос, мне становится весело.

— Хи-хи-хи, — тихонько хихикаю я, — мама, а почему все говорят друг другу после бани: «С легким паром!»? Пар, он легкий, да? А почему он с нами не улетает? Он там, в бане, остается, да?

Мама держит в одной руке сумку с бельем и полотенцами, в другой — моя ладошка в пушистой варежке:

— Не отставай, замерзнешь!

Она очень волнуется из-за того, как бы не простыла дочка, в такие морозы в баню мало кто ходит, но мама выбрала именно этот день, потому что в остальные она занята. Она — учительница, и работы дома у нее много: проверка тетрадей, планы, подготовка к урокам.

Приходит она поздно и часто рассказывает про своих учеников. Например, я знаю, какой драчун мальчишка по фамилии Заплаткин, как хорошо учится девочка Люда, какие сложности в семье Али Неверовой. Всех этих ребят я знаю, потому что не раз была у мамы в школе. Сидела у нее на уроках, рисовала мелом на доске.

Я вспоминаю большой зал, куда выходили двери классных кабинетов, учительскую с диваном и жесткими валиками, высокого, красивого, седого дядю-директора.

А еще вспоминается (зябко повожу плечами) узкая, крутая лестница в подвал, там находилась школьная столовая, туда водила меня мама, чтобы угостить сладким чаем с булкой. Удовольствия я не испытывала никакого, идти по темной лестнице было страшно. Подвальное помещение было гулким, особенно если во время урока там не было детей, а во время перемены, наполняясь детским гомоном и стуком тарелок, ложек, стаканов, не становилось привлекательней, а для меня, малышки, по-прежнему казалось зловещим. Может, оттуда, из далекого детства, пришла в мою взрослую жизнь нелюбовь к ненастоящему: электрическому свету (до глубоких сумерек стараюсь сохранить в комнате свет из окна, не включаю лампы), низким потолкам, тесным помещениям?

Как причудливо все переплетается в нашей жизни! Истоки многих наших поступков надо искать в далеком детстве, в наших первых, но ярких впечатлениях, которые нет-нет да и ворвутся неожиданно в нашу взрослую жизнь сильной эмоцией или волной воспоминаний о цвете, запахе, звуке.

Идти недалеко, и вот мы уже входим в вестибюль, где на нас волной накатывает особый банный дух: тепло-влажный, пахнущий березой, мятой, ромашкой, земляникой воздух тут во всем и везде. Отдаем верхнюю одежду маленькой сухонькой старушке-гардеробщице и получаем ключик от шкафчика.

Сама баня помнится мне смутно: клубы пара от окачиваемых кипятком каменных лавок, громкие, эхом отдающиеся в высоких сводах голоса, смех, большие пенные реки, текущие по полу, раскрасневшиеся лица, улыбки — «потрите спинку, пожалуйста!» — это весело и интересно.

Мама, стройная и гибкая, со сверкающими золотом волосами, распущенная коса ниже пояса, берет из горки одинаковых блестящих тазов один.

— Я сейчас воды наберу. Стой здесь, — ставит меня около свободной лавки.

Я кладу руку на теплый гладкий камень. Он влажным блеском отсвечивает в тусклом свете окутанных паром банных ламп. Глажу, провожу по светлым прожилкам рукой, меня переполняют чувства покоя и ленивой усталости. Как хорошо! Нет спешки, нет суеты, нет ничего, кроме запаха чистоты, ощущения сонной расслабленности.

Возвращается мама:

— Отойди, а то обварю!

С сожалением отрываю руку от каменной поверхности. Плюх! На лавку выливается тазик кипятка. Потом мама расстелет на еще горячее сиденье пеленку, усадит меня, и начнется банный ритуал.

Мыло щиплет глаза, я начинаю капризничать, вода из тазика не помогает: она тоже мыльная. Мама берет меня за руку и, как поводырь слепого, ведет к крану. Он — солидный медный короткий рожок, чуть позеленевший от постоянной влажности, выдает нам струю холоднющей чистой воды. Я промываю глаза.

— Мама, а можно я попробую?

— Что?

— Воду переключать!

— Ну попробуй, только ноги береги!

Берусь за скользкую белую фарфоровую ручку-переключатель. Она прохладная, приятная на ощупь, но поворачивается тяжело. Мне, ребенку, не по силам. С маминой помощью набираем воду в таз. Я помогаю его донести, вернее, считается, что помогаю, просто держусь за блестящий металлический край. Осторожно переступая по скользкому плиточному полу, добираемся до нашей лавки. Ставим на нее свою ношу.

— А теперь пойдем!

— Куда?

— В парилку!

Соглашаюсь с радостью, думаю, что именно там происходит все самое интересное.

Дверь туда тяжело ухает, сопровождая каждый свой вздох облаком вырывающегося пара. Ух! Бух! Ух! Бух! Она выпускает из наполненного горячим пульсирующим воздухом разгоряченных, смеющихся женщин и впускает нас, еще бледных, несмелых, неправильно мывшихся и как будто от этого виноватых.

На полках — красавицы, таких живописных женщин я не видела больше никогда и нигде, сидят, хлещутся березовыми вениками, иногда с придыханием приговаривая: «Ух, хорошо!»

Пристраиваемся невысоко, на одной из нижних полок. Выше лезть я боюсь. Кожа покрывается мурашками. Холодно? Нет! Жарко! Горячо! Вдыхаю обжигающий воздух, тело покрывается бисеринками пота. Становится легко и весело. Чувствуется, что мы вместе со всеми включены в какое-то общее таинство, мы тут все заодно. От ближайшей соседки долетают до нас теплые капельки, пахнущие березовой листвой, колышется, накатывая, горячая влага. Плещется паровое марево.

— Ну, что, пропарилась? — как будто издалека доносится мамин голос.

— А веничком? — смеется кто-то.

— Она еще маленькая, — берет меня за руку мама.

Выходим из парилки. Ух! Бух! Это дверь. Мне кажется, отпускает она нас с сожалением.

Дальнейший процесс помывки я помню плохо. Хочется спать, лень передвигать ноги, поднимать руки. Взбадривает только прохладная вода, вылитая на меня мамой. Все! Идем к шкафчику с одеждой.

Одетые во все чистое, закутанные выходим на морозную улицу. Высовываю нос, освобождая его от жесткого платка. У зимнего воздуха аромат арбуза! Его можно вдыхать кусочками: раз — ой, арбузик, два — еще один!

— Ты что там пыхтишь? — спрашивает мама. — Cейчас же спрячь нос!

Послушно зарываюсь в шаль. Поднимаю голову к небу. А там!.. Чернота, кое-где пробитая блестящими дырочками звездочек, кажется бесконечной. Узор, сложенный из сверкающих точек, оживленный редко падающими снежинками, похож на картинку в моем калейдоскопе. Вспоминаю о своей игрушке и понимаю, что сегодня был длинный день. Хочу домой.

К чаю с малиновым вареньем и теплой кровати мы добираемся совсем поздно, когда из-за света уличных фонарей уже не видно бездонного неба, оно как будто опустилось и низко висит над снежной землей.

— С легким паром! — встречает нас улыбающийся папа.

У меня уже нет сил выяснять, куда девается этот самый легкий пар. Глаза слипаются. Спать. Кладу рядом с собой калейдоскоп и засыпаю.