Швед

Татьяна Михаль, 2022

Яна сбежала от своего приютского друга, который хотел продать её девственность. Девушка пряталась и едва сводила концы с концами. Она устала жить на улице и воровать еду в магазинах. В ту роковую ночь Яна увидела открытый джип. Хозяина не было, и она решила украсть его сумку, в которой надеялась найти деньги, но… Её поймали с поличным. Его называют Швед и он – криминальная личность. Он опасный манипулятор, жесток и одинок. Он провёл всю свою жизнь, не позволяя себе ни с кем сближаться, потому что знает о последствиях. И Швед всегда защищает то, что принадлежит ему. В книге присутствует нецензурная брань!

Глава 6

⅏

— ШВЕД —

За свои сорок три года я выработал совершенный физический контроль над собой. Как человек, вращающийся в криминальной сфере, я должен был это уметь, если желал выжить и жить.

По своему желанию я мог замедлить сердцебиение. И моё сердце никогда не подпрыгивало при виде обнажённой женщины и аппетитной попки и не менее очаровательной киски.

Блядь, блядь, блядь!

Когда мне хотелось секса, я занимался им, выбирая партнёрш, которым нравилось, когда им указывали, что делать, которые не возражали против того, чтобы я был главным, и самое важное, они знали, что после того как всё закончится, от меня не следует ничего ждать. Никакой любви. Никаких отношений. И уж точно никакой семьи.

Иногда, даже когда я хотел секса, то отказывал себе, чтобы сохранить контроль.

Сейчас, глядя на раненную Яну, я ощущал себя полным идиотом.

Странное и необъяснимое притяжение, которое я ощущаю вокруг неё, очарование — всё это напрягает, нарушает мой контроль.

Не обращая внимания на нелепое сердцебиение, и стараясь не глядеть на пушистую киску между ног мелкой, я осмотрел рану и сказал:

— У тебя неприятный порез… Прямо… под ягодицей… — голос дрогнул и прозвучал слишком низко и резко.

— Я… я не специально… — проговорила вдруг она жалобно.

Блядь! Она думает, что я сержусь.

Да, я сержусь. На самого себя. На свои чёртовы инстинкты и неуместное желание.

— Как же ты умудрилась порезать задни… ягодицу? Ладно, руки… — решил я пошутить, но вышло опять грубо.

Яна вздохнула совсем уж печально и говорит:

— Можете называть меня сенсеем среди неудачников.

— Всё не так, — произношу, осторожно касаясь нежной кожи вокруг раны. — Значит так, Яна, я сейчас вытащу осколок, продезинфицирую и заклею пластырем. Проделаю также с ладонями. И сразу отвезу тебя в больницу. На ягодице потребуется наложить шов и…

— Не-е-ет! Нет, нет, нет! — вдруг отчаянно запротестовала она и дёрнулась, причиняя самой себе новую боль. — Не нужно в больницу… Пожалуйста…

Я в недоумении. Но решаю не спорить и не настаивать. Вон как трясётся, того гляди и сознания лишиться.

Чёрт, как всё не вовремя.

— Ладно, не бойся. Никакой больницы, сам всё сделаю, — успокаиваю её.

Мелкая тут же облегчённо выдыхает.

— Но ты обязательно мне расскажешь, почему боишься больницы, — говорю тоном, не терпящим возражений.

— Нечего рассказывать, — произносит она тихо, — у меня с больницами и врачами связаны не самые лучшие воспоминания и соответственно, ассоциации.

Качаю головой.

— Вот и расскажешь. Я сейчас схожу за аптечкой. Не двигайся.

Вернулся быстро. Сел на кровати, стараясь поудобнее устроить свой стояк так, чтобы его было не сильно заметно. Яна итак чувствует себя неуютно. Ещё у меня реакция не к месту.

— По молодости мой наставник заставил меня обучиться всему самому необходимому в жизни, включая оказание первой помощи. Я зашью рану. Но девочка, тебе будет больно. Обезболивающего у меня нет…

— Ничего, я потерплю, — говорит она быстро. — Знаете, год назад мне устроили одну пакость — вбили гвоздь остриём вверх на лестнице, по которой я всегда первой сбегала из общей комнаты, как проснусь. Со всей силы напоролась пяткой на острие. Боль была такой дикой, что я чуть сознание не потеряла. Как раз Ржавого не было… — она умолкла на мгновение и быстро договорила: — Короче… Никакой больницы не было. Промыла водой и само всё зажило. Так что… зашивайте. Я привычная.

Мне жаль слышать это. Мне откровенно жаль её саму. Мне жаль, что никто ей ласки не давал и нормально не защищал. Мудак Ржавый не считается.

Я так ясно себе представляю, как она тихо страдает в детском доме, но молчит, и это рвёт мне сердце. Я смотрю прямо перед собой, и во мне разгорается гнев, но мне не на ком и не на чем сорвать его. Всё внутри кипит, я сижу рядом с ней, стиснув зубы, и надеюсь, что мелкая не чувствует исходящие от меня эмоции гнева.

Тряхнул головой и сосредоточился на её ране.

Пинцетом осторожно вытаскиваю осколок.

Кровь льётся и льётся. Прикладываю антисептическую салфетку и Яна глухо шипит. Промываю антисептиком рану и пока оставляю её так.

— Так, давай сейчас займёмся твоими руками, а потом я зашью рану.

С ладошками справляюсь быстро: вытаскиваю все осколки, дезинфицирую, заклеиваю пластырями.

Когда приготовил крючковатую иглу и нить, говорю:

— Готова?

Она кивает и закусывает подушку.

Прокалываю кожу с внешнего края вовнутрь.

Яна шипит и резко дёргается вперёд, всё её тело напрягается. Она стонет от боли и утыкается лицом в подушку.

Я замираю.

— Яна, постарайся не дёргаться, — стараюсь говорить ласково, но голос вибрирует.

— Неприятно, — жалуется она и снова выпячивает попу.

— Прости, — выдавливаю из себя.

Мой кадык дёргается, когда с трудом сглатываю.

Прикладываю салфетку, чтобы убрать кровь, мне нужно видеть края раны. И легонько дую на порез.

Кожа мелкой мгновенно покрывается пупырышками, и я вновь ненавижу себя за неуместное желание и развратные мысли и картины, которые рисует моё богатое воображение.

Зашиваю аккуратно, ставлю дренаж и заклеиваю хирургическим пластырем.

— Наложу ещё марлевую повязку, — бормочу, завершая операцию. — Рану осматривать и дезинфицировать будем ежедневно.

Она кивает и шепчет:

— Мне нужно убрать осколки в ванной… И простыни сменить… Я всё вам испачкала.

— Не нужно ничего. Горничные всё сделают. Сейчас их вызову.

— Как это? — удивляется она.

Убираю в аптечку инструменты и отвечаю на её вопрос:

— В этом доме есть круглосуточная служба, которая предоставляет уборку квартир в любое время суток.

— Оу. Как удобно, — бормочет она.

— Сейчас перенесу тебя в гостевую спальню. Как только тут уберут, если ещё спать не будешь, перенесу обратно. Хорошо?

— Хорошо.

Обнимаю её и беру на руки.

Мне хочется сейчас одного — трогать её, исследовать мягкое стройное тело и сделать то, что представил в тот самый момент, как её очаровательная попка и киска оказались перед моим лицом.

Я чёртов развратный ублюдок.

⅏

— РЖАВЫЙ —

«Почему меня избили? Зачем? За что? И когда всё это кончится?» — думал я, глядя на маячившиеся перед моими глазами тени. Сознание мутилось, и память давала сбои. В какой-то миг я потерял счёт времени и забыл, что случилось, за что меня избили…

Кто-то склонился надо мной.

— Мы сохранили тебе жизнь, Ржавый. Цени это.

И я вспоминаю.

Это Данте. Шестёрка Шведа. Урод!

— За нашу щедрость, ты становишься нашим должником. Должником Шведа, — шипит в моё разбитое лицо проклятый ублюдок Данте. Он хлопнул меня щеке и отошёл.

С моих окровавленных и распухших губ срывается скулёж. Я участвовал в драках, бывало, что меня избивали и ломали кости, но никогда в жизни я не испытывал подобной дикой боли.

Боль в избитом теле становится всё мучительнее. Сознание то меркнет, то вновь возвращается, в глазах прыгают красные круги.

А всё из-за сучки Янки. Тварь, тварь, тварь!

Потом меня подхватывают руки мудаков, что избили меня до полусмерти и волокут точно мешок дерьма к тачке.

Забрасывают в багажник, и я снова стону от вспышек боли. Сломанные рёбра, отбитые органы, порванные мышцы и сухожилия, словно сирены воют от причинённых им страданий.

Меня куда-то везут. Сколько проходит времени — не знаю. В какой-то миг отключаюсь и пробуждаюсь, когда тачка резко тормозит и моё тело ударяется о твёрдую стену машины.

Снова вспышка боли и с губ срывается хриплый крик, но обрывается из-за кровавой пены.

Багажник открывается, и меня вытаскивают наружу, бросают себе под ноги, и я сжимаюсь, плотно как могу, закрываю опухшие глаза, но меня никто не пинает, не крошит мои несчастные рёбра.

И снова ненавистный голос говорит:

— Повторяю, Ржавый — цени нашу щедрость. Попытаешься хоть что-то сделать девчонке: сам или через третьих лиц… Лично выпотрошу и скормлю псам.

В мою сломанную руку и отшибленную ладонь вкладывают телефон.

— Вызовешь себе помощь.

Смешок и здоровый мудак басит:

— Позвонишь ментам — менты тебе добавят увечий.

— Не позвонит, — хмыкает Данте. — Ржавый замаран по уши. Его примут как родного за нехорошие делишки, верно говорю?

Мне хочется орать, хочется вцепиться зубами в глотки этих мразей и выдрать им горло, хочется видеть, как из их глаз будет уходить жизнь.

Никогда я не испытывал столь жгучей ненависти. Ненавижу.

НЕНАВИЖУ!

Данте, эти два мудилы — Стас и Егор. Швед. И конечно, Янка.

Я запомнил.

Я отомщу.

Должник, значит?

Роман Ржавый долги всегда возвращает.

Когда на пустыре я остаюсь один, и рассвет окрашивает небо кровью, не с первого раза, может, с десятого или сотого набираю номер нужного мне человека.

Гудки идут слишком долго, и я готов разрыдаться, но вдруг, слышу в трубке сонный голос.

— Ржавый, какого х…я звонишь не в урочное время?

— Арман… — хриплю в трубку. — Помоги…

— Рома? Ты где? — меняется голос моего покупателя.

— Не знаю… Отследи звонок… — выдавливаю с трудом и добавляю: — И я нашёл твою покупку. Янка… Она у Шведа…

— Ни х…я себе! — бешено рычит Арман. — Ты подставить меня решил, уёбок?!

— Нет… Я не… не знал… Помоги… Расскажу всё…

— Помогу, Ржавый. Посмотрю геолокацию и отправлю за тобой парней. Но ты не только мне всё расскажешь, в какое дерьмо влез и меня потащил, ты ещё бабки мне вернёшь, что я дал тебе за девку. Если она у Шведа, то уже ни х…я ни целка!

— Просто… помоги…