Операция «Молодожёны»

Татьяна Кривчикова (2024)

В начале весны 1942 года под городом Горьким высаживаются двое агентов-парашютистов, прошедших подготовку в разведшколе абвера и заброшенных в тыл с целью шпионажа в интересах фашистской Германии. Шпионы сдаются органам госбезопасности, и вскоре их привлекают к участию в радиоигре с целью снабжения вражеской стороны дезинформацией. С этого момента жизни бывшей детдомовки Лиды и школьного учителя Ромашова станут неразрывно связаны друг с другом, тыловым городом Горьким и их главным надсмотрщиком — полковником НКВД Летуновым.В этой книге нет военных действий, ожесточенных боёв, кровавых схваток и головокружительных погонь. Но в ней есть тихая тыловая работа, незаметная глазу простого обывателя каждодневная рутина контрразведки. Победа куется не только на передовой, она создается на поле информационной войны, а участвуют в ней не супергерои, не рыцари без страха и упрека, а самые обыкновенные люди, просто одни из них носят военную форму, а другие — клеймо «предателей Родины».

Глава 5. Взрыв на железной дороге

В одну из весенних ночей недалеко от города Горького на железной дороге прогремел оглушительной силы взрыв. Жители близлежащих деревень повыскакивали из домов, с тревогой глядя в черное в крапинках звезд тихое небо и устремляясь в убежища. Однако сирены не выли и звуков летящих самолетов слышно не было. Тем загадочнее казался прозвучавший взрыв.

Вскоре к месту происшествия стянулись сурово молчащие военные и еще более молчаливые и суровые чины НКВД, воздух наполнился ревом моторов и мельтешащим светом фар прыгающих по колдобинам многочисленных автомобилей. Довольно большой участок железной дороги оцепили, тех редких смельчаков-зевак, которые все же решились полюбопытствовать, не подпускали даже в зону видимости. Дознание проводилось в обстановке строжайшей секретности.

С утра по городу поползли слухи о совершившейся на путях диверсии… Газеты, однако, о случившемся многозначительно умолчали, чем еще более распалили фантазию встревоженных граждан.

Вечером следующего дня в одиночную камеру с единственным зарешеченным окошком под потолком, деревянными нарами, столом, табуреткой и сиротливо свисающей с потолка тускло светящей электрической лампочкой, вошел полковник Летунов.

— Собирайтесь, Василий Федорович, — обратился он к сидящему за чтением книги узнику. — Сегодня «стучать» «Дедушке» будете вы.

«Дедушкой» именовалась в шифрограммах принимающая сторона.

— Почему я? — растерялся Ромашов.

— Лидия Николаевна не в состоянии.

— Что с ней?

Лицо бывшего учителя выражало неподдельную встревоженность.

Полковник подошел к столу и приподнял раскрытую книгу:

— Горького почитываете?

— Вы не сказали что с Лидией.

— Лидия Николаевна больна. Подхватила пневмонию, лежит в лазарете в бреду. Поэтому сегодня вам предстоит ее заменить.

— Но я еще ни разу не делал это… по-настоящему. Только в училище.

— Сегодня и начнете. Сразу в полевых условиях. К немцам должна улететь крайне важная шифрограмма, затягивать я не имею права. От этого слишком многое зависит. Поэтому собирайтесь. Через пять минут выезжаем.

Летунов помедлил, потом захлопнул книгу, положил ее в стопку к остальным четырем, принесенным из библиотеки, и постучал по ее обложке пальцем:

— Ничего против Алексея Максимыча я не имею, но лучше б вы почитали учебник для радистов, чтобы, так сказать, освежить память.

И вышел.

Вот уже второй месяц перевербованные агенты немецкой разведки содержались в соседних одиночных камерах особой тюрьмы НКВД. Доступ к ним имели только конвойные солдаты охраны, самолично отобранные Летуновым, лейтенант Коротков и непосредственно сам полковник.

На сеансы связи вывозили только Лидию. Ромашов воли не видел с того самого дня, когда к немцам улетела их первая удачная шифрограмма. Между собой узники не общались, только изредка Василий слышал как лязгал неподалеку отпираемый замок, как соседку выводят из камеры, но заговорить с ней хотя бы через дверь не решался.

Погода совсем повернула к теплу. И хотя по ночам еще подмораживало, но снег уже совсем сошел, по оврагам набухали почками вербы, а на верхушках деревьев отчетливо каркали грачи.

Очутившись на улице, Ромашов остановился как вкопанный. Он чуть не задохнулся от свежести прохладного сладкого воздуха, так разительно отличающегося от затхлой плесневой сырости тюремной камеры.

— Идите! — невежливо подтолкнул его Коротков, и Василий посеменил к черной «эмке» тихими, неуверенными шагами отравленного и пребывающего в эйфории человека.

За руль сел лейтенант. Полковник и Ромашов расположились на заднем сиденье рука об руку — чекист и шпион.

— С Лидией все будет хорошо? — спросил шпион озабоченно.

— Врачи делают все возможное, — ответил чекист отстраненно — Впрочем, даже если она умрет, у нас есть вы.

Василий посмотрел в непроницаемо холодное лицо полковника и не стал ничего более говорить. А вот Летунов, будто размышляя вслух, вымолвил:

— Все-таки мне непонятно почему вас взяли в разведшколу. Репрессированных родственников и высказанного желания мало для того, чтобы стать хорошим разведчиком… Что-то они в вас разглядели, но что? Не могу понять. Не просветите меня, а, Василий Федорович?

Серые, невозмутимо спокойные глаза с интересом биолога, разрезающего кольчатого червя, уставились в лицо Ромашова и тот почувствовал, как его от этого взгляда почти выворачивает наизнанку.

— Я не знаю что вам ответить. Я не знаю почему меня взяли. Мои успехи в разведшколе были средние, но меня отобрали для переброски через линию фронта, в меня поверили. Почему-то.

— И драгоценный ваш фон Бонке ни разу не поделился с вами соображениями на ваш же счет?

— Нет.

— Не верю. Ох, не верю я вам. Более того, вы мне лично неприятны. Но я разгадаю вас, я разгадаю ваше вранье.

— Я не врал вам.

— А это мы посмотрим.

— Я правда не знаю почему меня взяли.

— Видимо, вы были очень убедительны в своем желании служить Третьему Рейху, — кольнул его полковник и, еще раз пригвоздив взглядом к сиденью машины, наконец, отвернулся и стал смотреть в окно.

Экстренная замена радиста прошла удачно. Ромашов хоть и трясся как осиновый лист, но дело свое сделал точно. Немцы удивились тому, что на связь выходит «Алёша», но вполне удовлетворились ответом о болезни «Анны», пожелали ей скорейшего выздоровления, поблагодарили за предоставленные сведения и попросили своего ценного сотрудника быть осторожнее.

Последней заботливости полковник особенно поумилялся и в награду за исполнение задания даже разрешил Василию лишних десять минут походить по берегу реки, подышать весной и разгулять ногу. При приземлении с парашютом он повредил связки и какую-то кость в ступне. Небоевое ранение давало о себе знать периодическими болями и заметной хромотой, которая, как сказал доктор, останется на всю жизнь.

Много двигаться Ромашову, особенно после месяца сидения в камере при отсутствии долгих физических нагрузок, было еще тяжеловато. Он бродил туда-сюда не спеша, заложив руки в карманы брюк и слегка подволакивая ногу.

Нервный Коротков за это время чуть не сгрыз собственные перчатки.

— Даже преступникам иногда нужно давать некоторые послабления, — благодушно поучал его Летунов. — Тогда они лучше начинают служить.

— Товарищ полковник, можно спросить?

— Смотря о чем, Коротков.

— Тех, кто взорвал железную дорогу, уже нашли?

Полковник загадочно помолчал, глядя в чернеющее небо и, пригладив серые свои волосы, отрезал:

— Много будешь знать, рано поседеешь.

В течение недели из Горького ушли еще две, кроме первой, отправленной Ромашовым, шифрограммы с радиоточек других немецких «агентов», перевербованных НКВД. В каждой из них говорилось о взрыве на железной дороге, нанесенном большом уроне, невозможности быстро наладить нормальное функционирование магистрали, скоплении военных эшелонов, которые не могут уйти по назначению в действующую армию, и панических настроениях жителей города. Каждое сообщение, отличаясь в мелочах, в главном дублировало, подтверждало и дополняло остальные.

«Взрыв» на Горьковской железной дороге (в действительности недалеко от нее), ловко и качественно организованный несколькими посвященными офицерами органов госбезопасности (в том числе полковником Летуновым) даже в тайне от своих же коллег, на самом деле не нанес никакого урона и представлял собой лишь малую часть масштабной многоходовой, координируемой из столицы сверхсекретной операции советской контрразведки по дезинформированию немецкого командования. «Бабахнуть» по-настоящему решили для того, чтобы не провалить действующих агентов-радистов. Сообщения о взрыве без самого взрыва как такового в случае, если в городе действовали нераскрытые немецкие агенты (в чем сомневаться практически не приходилось), выглядели бы подозрительно.