Девушка с букетом

Татьяна Краснова, 2013

Варя Воробьева легко увлекалась, наделяя любимого мужчину достойными восхищения качествами. Два неудачных замужества немного отрезвили ее, но не отбили охоту вступить в новый брак. Все складывалось удачно: подруга детства познакомила Варю с интересным мужчиной. Олег Александрович Зотов заинтересовался Вариными картинами, а затем и самой художницей. Что и говорить, Зотов жених завидный – все у него есть и все продумано в жизни, но чего-то в нем не хватает, а тут еще Виктор Бояринов – странный человек, о котором в городе ходят самые противоречивые слухи, а Варю неудержимо влечет к нему…

Засохший лист

Из зарослей шиповника выглядывали остроносые мордочки нераспустившейся сирени. Они так же недоуменно смотрели на Варю, как и Варя на них. Никогда такого не было, чтобы сирень в это время не зацвела! В мае Белогорск всегда клубился сиреневыми облаками всевозможных оттенков, в июне их сменяли белые и розовые волны шиповника. А сейчас Варя шла по абсолютно бесцветной улице, шла налегке, не считая зонтика.

Папку с файлами, купленную вчера в Москве, пришлось оставить дома. А ведь как предвкушались бесцельные летние блуждания с пощипыванием там и сям приглянувшихся цветков, веточек! С собой при этом обязательно должно быть несколько твердых папок — для нежных бутонов и мягких стебельков и для более грубых листьев и веток — иначе домой принесешь труху. А теперь получается, что все принадлежности, аппетитно пахнущие новеньким, за которыми она так вдохновенно бегала в лавку для художников, в канцтовары и прочие магазины, будут валяться дома, ненужные. И нежно-голубой крепдешиновый сарафан и соломенная шляпка — тоже. Не от холода же ее надевать. А серебристый плащ в такую хмарь казался просто серым.

Погода, о которой говорили с Варей обе подруги, была для нее не проходной темой, а самой главной. Лето кормит весь оставшийся год запасами материала. А если и дальше так пойдет, что запасать-то? И когда? Ни в дождь, ни после дождя растения не собирают.

В заплаканном парке зонтик пришлось раскрыть, потому что капало со всех деревьев, но небо неожиданно просветлело, и Варя зашагала бодрее, прикидывая, как срезать путь до Аниного дома. Аллея разбегалась на две дорожки, и на одной из них, на сыром асфальте, была нарисована мелом стрелка и крупно написано: ТУДА. Ну, туда так туда.

Ее обогнала женщина с прогулочной коляской, загорелая, несмотря на холод, одетая в бриджи и майку, на которой сзади написан целый текст, и Варя, ускорив шаг, прочитала:

«Большое спасибо, НО:

• мой ребенок любит возиться в грязи,

• ему не холодно,

• он делится игрушками, только когда сам этого хочет,

• он не хочет братика, равно как и сестричку,

• я прочитала очень много книг о воспитании детей».

Варя невольно зауважала независимую женщину, бесстрашно отрицающую весь мир, уже открывший рот, чтобы сказать ей что-то. Сама она, пожалуй, не решилась бы даже спросить у нее, сколько времени. Вполне вероятно, что прозвучит: я говорю, сколько времени, только когда сама этого хочу… я сейчас думаю о других вещах… я покупала часы совсем не для этого…

— Варька! Привет!

Дорожка и женщина с коляской привели ее на обширную детскую площадку с песочницей, разноцветными современными горками. Там копошились малыши в таких же разноцветных комбинезончиках. Молоденькие мамаши и даже несколько папаш сбились в кучку. А перед Варей стоял Андреев и расплывался в своей фирменной, чуть плутоватой улыбке:

— Привет! Как дела? Замуж вышла?

За него цеплялся карапуз с плутоватой рожицей, не оставляющей сомнений в их родстве.

О том, что бывший супруг завел новую семью, папа Варе уже сообщал, а вот о появлении Андреева-второго почему-то нет. Или сам не знал, или пощадил ее самолюбие. Выходит, те два года, что она помирала с тоски в Переславле, Андреев тут успешно размножался! Когда она сама сочеталась вторым браком, их счет стал один — ноль в ее пользу, а теперь два — ноль — в его!

— Что это ты тут возишься в песочнице? Ты же терпеть не можешь детей, — отбрила Варя. — Ты же их никогда не хотел!

— Ну, мало ли чего я говорил, — глазом не моргнул Андреев, — а ты бы взяла и родила, я б с твоим сейчас гулял.

Варя задохнулась по-настоящему и ничего не могла ответить, потому что это уже не было просто перебрасывание словами-мячиками. Выходит, элементарная порядочность — это то, над чем потешаются, и в семейной жизни надо было ловчить, вроде самого Андреева? Он шляется по выдуманным командировкам и врет про авралы на работе — а ей надо было подсуетиться и поставить его перед фактом, использовав ребеночка как ловушку, чтобы привязать муженька к себе… Варя беспомощно стояла на месте, не в силах ни придумать достойный ответ, ни развернуться и уйти, а Андреев еще и добил:

— Зря ты тогда погорячилась! Жили бы да жили, как все живут, нечего было придавать значение всяким пустякам. — Говорил он громко, просто потому, что никогда не умел разговаривать тихо, и женщины у песочницы стали коситься на них. — А знаешь, правду говорят, что первая жена — самая лучшая! Под присягой могу подтвердить! Надо нам с тобой…

— Погоди, — оборвала его Варя и опустилась на корточки.

В траве вздохнул, глядя на нее снизу вверх, скелетик прошлогоднего листа. Между его прожилками непонятно как уцелела истонченная, бесплотная серебристая ткань. Варя осторожно подняла его за ножку — он весь дрожал, но не рассыпался, видимо благодаря влажности. Это было зимнее дерево — одинокое, съеженное, с просвечивающей паутиной тонких ветвей! К нему был нужен такой же одинокий, скудный белый фон — и больше ничего. Оно было самодостаточным и завершенным. Варя редко видела будущие картины вот так, сразу, обычно просто набирался материал, и уже из этой кучи-малы начинали наплывать идеи, фрагменты… Какой же он молодец, что долежал, дождался, все вытерпел — и сумел так на нее взглянуть, что и она его увидела!

— Ну-ка, дай сюда.

Она отобрала у растерявшегося Андреева газету и бережно вложила в нее находку. Ничего, другую купит.

— Варька, надо посидеть в интимной обстановке, отметить встречу! — орал вслед Андреев, не стесняясь мамаш в песочнице. — Не пожалеешь! Я тебе звякну!

Какой же мерзкий, наглый голос! И это от него у нее когда-то переворачивалось все внутри?! Это его она каждый раз, подбегая к телефону, надеялась услышать?! Это перед ним, энергичным, оглушающим — даже когда Андреев шептал! — не могла устоять?!

Варя неслась по аллее почти бегом. Анин дом — высокая светлая «подковка» — уже маячил впереди, но идти до него было на самом деле минут десять. Не хватало еще Боголюбова повстречать, которому тоже небось все мнится интимная обстановка: «Варенька, ты для меня как была женой, так и осталась, для меня все эти формальности ничего не значат»…

Десятиклассница Аня занималась в музейном кружке по искусству, когда Варя уже пришла в музей после университета работать. Потом Аня приходила на практику, и, поскольку она поступила в тот же университет на то же искусствоведение, им с Варей всегда было о чем поговорить.

Кружок с незапамятных времен вела Лариса Ивановна Мурашова. Варя тоже успела в нем позаниматься. Ее отвела туда мама, прихватив стопку Вариных картин.

Мама была человеком решительным и увлеченным. Она воспитывала дочь по системе Никитиных, которую проштудировала от корки до корки. Летом и зимой Варька должна была ходить по дому босая, обливаться холодной водой, делать гимнастику на шведской стенке, которую устроил папа. Читать она, кажется, умела всегда, и за ней зорко присматривали, чтобы не задерживалась на разглядывании картинок, а читала, не отлынивала. Таблица умножения тоже была крепко вколочена в голову на ранних стадиях, хромая только на семь и на восемь — соответствующие ватманские листы висели на стенах чуть ли не до Вариного замужества. На кухне также висели английские неправильные глаголы и немецкие склонения. Спасения не было нигде. Мама размышляла, не заняться ли на опережение химией, и уже начала писать на ватманах формулы.

В школу Варька пошла даже не в шесть лет, а в пять — чего было держать такого продвинутого ребенка дома, тормозить его развитие? Учителя гордились чудесной девочкой, так же как и мама. И теперь Варе, помимо обязательных индивидуальных занятий, приходилось еще и готовить уроки, просиживая за детским письменным столиком. Его сделал папа, и за порядком на нем надо было строго следить: беспорядок вокруг человека отражает беспорядок в его мыслях. Иногда Варька печально оглядывалась из-за стола на диван с игрушками и один раз перехватила папин взгляд, который перехватывал ее взгляд. Кажется, он тоже был печальным.

Бабушка, как и папа, никогда не выражала сомнений в маминой системе воспитания. Варя только находила иногда конфетки в кармане пальто, по дороге в школу.

А после начальной школы все кончилось вместе с запасом знаний, которыми Варю напичкала мама. Она больше не была чудесной девочкой. И оказалась не в силах глотать информацию по целой куче предметов. Но из класса ее не выгнали, потому что успевала Варька все-таки не ниже чем на три с плюсом. А мама считала, что она со всем бы продолжала прекрасно справляться, если бы не вздорное увлечение, перешедшее все границы. Вся стройная система воспитания и образования дочери, на которую было потрачено столько сил, рушилась на глазах. Закаленная, спортивная девочка превращалась в сдобную пышечку. Разумный, послушный человечек — в нелепую мечтательницу с потусторонним взглядом. Открытого бунта не было, но Варька цеплялась за свои картинки с пугающим упорством, как помешанная.

И мама взяла дочь за руку, картинки — под мышку и потащила их к Мурашовой, заведующей отделом живописи Белогорского музея. Художественной школы в городе не было, но был кружок по искусству, который вела Лариса Ивановна. Она говорила со школярами об Античности и Средневековье, о древнерусских иконах и импрессионизме так страстно, словно они были увлечены всем этим так же, как она сама, и по меньшей мере собирались писать докторскую диссертацию. Она приносила из дома ценные книги и альбомы и приглашала на занятия настоящих живых художников. Она возила своих учеников в столичные музеи, а летом — по Золотому кольцу. Ее воспитанники водили экскурсии по Белогорской усадьбе, где располагался музей, и поступали на искусствоведение в то время, когда все рвались в экономисты и юристы. И вот теперь перед ней, ожидая приговора, стояла перепуганная Варя.

Женщина с короткой стрижкой и резкими чертами лица, больше похожая на спортсменку, чем на музейную даму, стремительно просмотрела картины из цветов. Казалось, она все понимает мгновенно, только прикоснувшись к очередному листу, еще до того, как бросает на него прицельный взгляд. На лице ее впечатления никак не отражались. Решение было кратким и деловым.

— Есть способности — надо заниматься. Интересуешься прекрасным — изучай его. — Фразы звучали отрывисто, по-командирски.

Варя впервые услышала слово «флористика», и еще ей был вручен необъятный альбом с репродукциями, чтобы увидеть, как разные мастера работают с цветом, и продиктовано расписание занятий.

Лариса Ивановна сразу понравилась маме — такой же жесткий, четкий человек, как и она сама. Ей не страшно передать Варьку с рук на руки. Девочка заметила, что мама вздохнула с облегчением: для таких, как Варька, есть специальные места, есть те, кто не считает ее странноватой. Значит, можно каким-то образом довести ее до ума и поставить в ряд с людьми, даже если она не выучит химические формулы! Торопливая благодарность за все это тоже была заметной.

Но Варя тут же оставила свои наблюдения без внимания — что это было в сравнении с неожиданным благом, которое на нее свалилось! Одобрение Мурашовой было охранной грамотой. Теперь не надо заниматься любимым делом украдкой, не надо саму себя корить за то, что она делает не то, что положено. Не надо страдать, что мама потратила полжизни впустую и не защитила кандидатскую диссертацию. Убирать ватманы со стен, пожалуй, рановато, но не смотреть на них уже можно. А против прекрасного, живописи и музеев Варя ничего не имела. К тому же она впервые перестала быть младше всех. Наоборот, со временем у нее даже появились младшие подружки, вроде Ани. И все охотно общались не с чудесной девочкой, что было только маминой заслугой, — а с самой Варей, талантливой, смешливой, обаятельной!