Серебро ночи. Секундо. Книга 2

Татьяна Герцик, 2019

Книга вторая второй трилогии саги «Серебро ночи». Встреча наследного принца Северстана и обладательницы древней королевской крови. Что принесет она стране?

Глава третья

Граф вернулся из родной деревни Амирель через неделю, поздней ночью. Уставший, печальный и даже немного похудевший. И привез с собой тело своего брата. Холлта-старшего положили в зал для прощаний родового склепа и принялись готовить достойные его высокого статуса похороны.

Граф мучился, виня себя за то, что не успел встретиться с братом при его жизни. Он то и дело приходил в склеп, подолгу смотрел на спокойное лицо мертвеца, что-то настойчиво у него спрашивал, будто тот мог что-то сказать, и уходил, так и не дождавшись ответа.

Амирель тоже тосковала. Она хоть и почувствовала смерть учителя, но не верила в нее до конца. Пока не знала точно, что дроттин умер, надежда в ее сердце жила. Теперь умерла и она. Осознавать, что больше она никогда его не увидит, не услышит из его уст ни хвалу, ни укор, было невероятно больно.

Вечером следующего после приезда дня граф пришел в домик младшего садовника в глубоком трауре. Даже аграф на его поясе был черным. Амирель уже узнала печальную новость от камердинера и ждала его, плача и тоскуя. Она хотела проститься с наставником, но без графа это было невозможно.

Измученный Холлт с печальным видом встал перед ней.

— Вы были правы, Амирель. Брат был мертв. Я нашел его сидящим в кресле в дальней комнате. Сколько времени он там пробыл, я не знаю. К нему никто не заходил, хотя службы в храме не проводились. Почему?

Амирель неуверенно предположила:

— К нему по вечерам приходила служанка, она наверняка видела, что он умер. Но трогать его не решилась. Почему, не знаю. Но ведь это и к лучшему? Если бы его похоронили на деревенском кладбище, вы бы не стали тревожить могилу?

Граф задумался и ответил не сразу.

— Не стал бы, конечно. Это кощунство. И всю жизнь потом сомневался, он это или нет. Так что все к лучшему, вы правы, Амирель. Хотя я надеялся, что он окажется жив. Но не сбылось.

Кивнув, она спросила:

— Теперь вы убедились, что это он?

Граф заложил руки за спину и принялся мерно ходить по комнате, опустив голову. Светлые волосы, туго собранные в хвост, болтались за плечами.

— Да. Брат не сильно изменился. И он не был похож на мертвое тело, столько времени пролежавшее в тепле. Он будто заснул. И тихо спит. Я даже пытался с ним поговорить, но он не отвечал, естественно. — Остановившись перед Амирель, предложил: — Вы хотите с ним попрощаться? Вряд ли это возможно будет сделать позже. Завтра пройдут пышные похороны, достойные главы рода, и будет уйма самого разного народа. Вам там показываться будет нельзя. — И с горечью воскликнул: — Ну какой из меня граф? Это брат был всегда истинным главой рода, а я всего лишь жалкий узурпатор, ставший им, по сути, из милости.

Амирель не стала опротестовывать его слова. Зачем? Ему просто нужно выговориться, а утешить его и без нее есть кому. Наверняка графиня найдет для этого нужные слова, она чуткая и нежная жена, графу в супружестве повезло.

Надев накидку и привычно скрыв лицо под капюшоном, Амирель направилась к выходу. Граф вышел за ней. Потом прошел на полшага вперед, показывая дорогу средь извилистых аллей, утонувших под сенью вековых деревьев.

Почти совсем стемнело, но дневное тепло еще не было унесено вечерним похолоданием. Не желая никого видеть и памятуя о безопасности спутницы, граф, далеко обходя замок, вел ее по дальним аллеям, то и дело переходя на видимые только ему тропки. Амирель никогда здесь не бывала и с интересом посматривала вокруг, досадуя, что в темноте почти ничего не видно.

Семейное кладбище с родовым склепом оказалось на противоположной от ее домика стороне. Чтобы она не наткнулась в темноте на величественные надгробные плиты, граф взял Амирель за руку. Осторожно проведя по кладбищу, подвел к остроконечному строению, выделявшемуся в темноте благодаря свету двух фонарей, горящих у входа. Открыв заскрипевшую дверь, вошел в склеп, благоговейно склонив голову. И тут же плотно закрыл за собой двери, чтобы снаружи их никто не заметил.

Дроттина уже приготовили для завтрашнего погребального обряда, после которого его опустят вниз, в усыпальницу, где покоятся останки глав аристократического рода Холлтов, но пока он в одиночестве лежал на постаменте в небольшом зале для прощаний, освещаемый толстыми восковыми свечами, горевшими вокруг тела.

От порыва ветра, проникшего в вечный покой вместе с вошедшими, огонь свечей заколебался. По лицу покойника пробежали неверные тени, казалось, он чему-то тихо улыбается. Амирель зябко поежилась. Не потому, что замерзла, а потому, что ей стало не по себе. Ее страшило таинство загробной жизни.

— Вы замерзли? — обеспокоенно спросил заметивший ее дрожь граф, быстро стягивая с себя дублет.

— Нет, нет, не беспокойтесь! — воскликнула Амирель, вскинув в отказе руки. — Просто я волнуюсь.

Но граф все равно заботливо накинул его на нее. Тяжелое мужское одеяние, еще хранящее тепло его тела, подействовало на нее успокаивающе.

Амирель робко подошла к высокому постаменту, на котором лежал дроттин, до самой шеи укрытый графским родовым штандартом.

Казалось, он тихо спал. Лицо при неверном свете свечей казалось живым, пробегающие блики света походили на мимику. Амирель даже положила руку на его лоб, чтоб убедиться, что он и впрямь умер. Лоб оказался ледяным.

Когда она с тяжким разочарованным вздохом убрала ладонь, граф благоговейно заметил, чувствуя то же, что и Амирель:

— Невероятно, правда? Он как живой… И не подумаешь, что его давно уже нет…

— Да. Если мое предчувствие меня не обмануло, то он мертв уже более полугода, — шепотом произнесла она, с горечью глядя на того, кто столько лет был ей верным другом и не раз спасал от жуткой участи.

— Полгода? — голос графа дрогнул. — Я никогда не слышал ни о чем подобном. Похоже, между вами существовала астральная связь. И брат вовсе не выглядит дряхлым стариком.

— Сколько же ему лет? — услышав «почти восемьдесят», Амирель поразилась. — Не может быть! Он выглядит намного моложе.

— Это так, — граф благодарно коснулся тыльной стороной ладони холодной щеки брата. — Возможно, так на него подействовала праведная жизнь. Хотя нет, я знаю нескольких праведников, но все они выглядят на свой возраст. — Он замолк, что-то припоминая и тихо, стараясь не потревожить покой мертвых, продолжил: — Королева Лусия прожила очень долгую жизнь. Она умерла, скорее даже уснула, когда ей было почти сто тридцать лет. И она до самой смерти выглядела, как молодая полная жизни женщина. И все, кто жил подле нее, жили очень долго и казались моложавыми до самой смерти. Вам это ничего не говорит?

Амирель не хотелось ни о чем рассуждать. Ей было не по себе. В склепе было тихо, но ей все равно чудились странные шорохи по углам. Мертвые ее страшили. Вспомнились страшные рассказы про вурдалаков, которые любили рассказывать старшие братья долгими зимними вечерами, соревнуясь, у кого история окажется страшнее, и после которых она долго не могла заснуть.

Но, преодолев себя, все же прошептала:

— Про королеву я знаю, но вот про всех остальных — нет. Да и жила Лусия так долго лишь благодаря своему амулету.

— Я в амулет не верю, а вот в истинную королевскую кровь — да. — Граф аккуратно поправил сползший с мертвого тела конец штандарта. — И считаю пример своего брата подтверждением этому. Вы же часто встречались?

— Я умею читать и писать только благодаря ему, — она энергично закивала. — Дроттин каждый день по нескольку часов с раннего утра учил меня всему на свете.

— Вот именно! — Граф обрадовался подтверждению своим словам. — То есть он поддерживал свои силы рядом с вами, точнее, за счет вас.

Амирель не понравилось это выражение.

— Он не поддерживал свои силы за счет меня, — хмуро опровергла она. — Как он мог это делать без моего согласия? А он меня никогда об этом не просил. Да и не говорил ни о чем подобном.

Граф снисходительно улыбнулся ее горячности.

— На это не надо давать разрешения. Все, кто с вами рядом, чувствуют подъем сил, хотя вы этого не ощущаете. Как бы вам это объяснить? — Он рассеянно посмотрел вокруг, ища пример для сравнения. Его взгляд скользнул по вышитым на штандарте золотым цветам, он довольно хмыкнул и сказал: — Когда вы стоите рядом с душистым цветком, вы вдыхаете его аромат, хотя цветку все равно, чем вы дышите. Он вас и не замечает. То же происходит и с людьми, стоящими рядом с вами. От вас исходят флюиды, от которых все чувствуют себя лучше. Но не все это осознают.

— И что, эти флюиды есть только у меня? — недоверчиво уточнила Амирель. Ее беспокойство нарастало. Стоять рядом с мертвецом и вести светские разговоры казалось ей кощунством.

Но граф слишком увлекся необычной темой и забыл, где он находится.

— Они есть у всех людей, хоть и в разной степени. Разве вы не замечали, что даже не глядя на человека, можно точно определить, злой он или добрый, какое у него настроение? Просто ваши флюиды врачуют, продляя жизни, а у обычных людей отражают их внутреннее состояние и только. И в соответствии с этим действуют на окружающих либо хорошо, либо плохо. Все очень просто.

Просто не было. Мир, прежде такой ясный и понятный, состоявший лишь из белого и черного, становился все сложнее и запутаннее. Амирель замолчала, глядя на умиротворенное лицо человека, который столько ей дал.

Граф, тоже глядя на лежащего перед ним покойника, задумчиво признал:

— Сейчас брат выглядит почти как мой ровесник, а ведь он старше меня почти на сорок лет. Он первенец, я заскребыш. Я родился очень поздно, от второй жены отца, меня никто и не ждал. Между нами были еще дети, но в живых остались только две моих старших сестры. Ведь в королевстве не было королевы, способной одним своим присутствием прогнать любую хворь, — и он с улыбкой посмотрел на девушку.

Не поняв его намека, Амирель оглянулась вокруг. Неужели никто не придет бодрствовать у одра покойника? Ей не нравилось такое непочтительное отношение к тому, кто столько сделал и для нее, и для своего младшего брата, да и вообще совершил множество добрых дел. Одни ее односельчане будут вспоминать его с искренней благодарностью еще много-много лет.

Она нерешительно спросила у графа:

— А почему здесь никого нет? Ведь в последнюю ночь положено бодрствовать у гроба? Где дроттин вашего родового храма? Он должен быть здесь. Это неуважение к главе рода, пусть и бывшему.

Холлт склонил голову в знак согласия.

— Таковы традиции, вы правы. Но я всех отослал прочь, сказав, что в последнюю ночь буду находиться с братом сам, и наперсники мне не нужны. Я знал, что вы захотите прийти сюда, попрощаться со своим наставником, а чужим вас видеть ни к чему.

— А ваша жена и дети?

— Жена и дочери, — в этом уточнении прозвучала невольная горечь, отмеченная чутким ухом Амирель, — уже попрощались с братом днем. На похороны дочери не придут, они еще слишком малы, чтобы участвовать в траурной церемонии. Жену я отговорил сам, она чувствует себя не очень хорошо, к сожалению, частые роды изнурили ее, расстроив здоровье.

Амирель припомнила, что старшая девочка, встреченная ею в шатре сластей на ярмарке в Холлтбурге, почти ее ровесница, во всяком случае, по виду. Но если ее отец считает, что она слишком мала, чтоб в последний, а, по сути, единственный раз, выразить почтение родному дяде, то кто она такая, чтоб с ним спорить?

Они долго молча стояли у тела, вспоминая долгую жизнь лежащего перед ними человека. Граф помнил его сильные руки, веселый смех, неустанную заботу. Ведь, по сути, он заменил ему отца, которого он почти и не помнил. И сделал для него столько, сколько иной отец не делает для единственного сына. И он всегда будет ему за это благодарен.

Амирель же вспоминала их неспешные беседы, его истории и поучения, и беззвучно плакала. Но это были светлые слезы, слезы благодарности.

— Вы попрощались? — из омута воспоминаний ее выдернули тихие слова графа. — Она кивнула. — Тогда пойдемте, уже очень поздно. Завтра, вернее, уже сегодня, будет тяжелый день. Я провожу вас и вернусь. Побуду здесь до прихода дроттина.

В последний раз низко поклонившись наставнику, Амирель вышла из склепа. Хотела отдать дублет графу, но тот отказался.

— Слишком холодно, чтобы идти по парку в одной тонкой накидке. Мне нужно было вас об этом предупредить, забыл, извините. Ночная прохлада в этих низинных местах вредна для здоровья, а лечить вас будет некому. Нашему целителю я вас показать не смогу. О нашей семье и без того ходит слишком много сплетен. Не стоит плодить еще одну.

Амирель вспомнила мужика на ярмарке, бесстыже разглагольствующего о графине. Граф прав. Чем меньше людей будет знать о том, что не пойманная в Холлтбурге колдунья скрывается в родовом замке графов Холлтов, тем спокойнее им всем будет жить.

Они пошли обратно тем же кружным путем, для безопасности далеко обходя замок с темными проемами окон. По дороге негромко с благодарностью вспоминали дроттина, перечисляя его добрые дела и широкое сердце.

Графский секретарь устал. День прошел в унылых хлопотах, но чего еще можно было ждать, если назавтра предстояли похороны? Фелис даже и не знал, что у графа был брат, причем старший, хотя прослужил у него без малого десять лет. Похоже, эта тема была в семействе Холлтов запретной. Во всяком случае, он никогда не слышал ни от самого графа, ни от графини, упоминания о покойном.

С самого раннего утра пришлось писать столько извещений о смерти Холлта-старшего самым разным людям, что под конец рука у него даже не устала, а попросту отваливалась. Ему еще повезло, что часть писем близким родственникам любезно взяла на себя графиня, иначе он ничего бы не успел.

Оповещения по мере написания отправляли верховыми, с ними же получали соболезнования и заверения о прибытии завтра для отдания последних почестей старому графу. Закончив свою часть и спросив Фелиса, нужно ли ему помогать еще, графиня, с облегчением получив отрицательный ответ, увела всех детей, кроме младшей дочери, прощаться с дядей.

Секретарь был ей искренне благодарен за помощь. Грамотных в замке было мало, и все они были заняты подготовкой к печальной церемонии. Весь немаленький штат прислуги носился по замку, готовя покои для родственников из отдаленных поместий, что останутся на ночь, и тех гостей, кто захочет передохнуть с дороги в общих комнатах.

Повара сбились с ног, стараясь приготовить как можно больше различных яств, ведь завтра в замок хлынут не только дворяне, но и окрестные простолюдины, да и из Холлтбурга прибудет немало горожан. Это тот редкий случай, когда в графское поместье можно будет войти всем желающим, даже последнему нищему. Кто же упустит такую чудную возможность полюбопытствовать, как живет владетель здешних земель? А угостить во славу покойного графа полагалось всех пришедших с ним проститься.

Наконец написано было все, что нужно, и Фелис по привычке похвалил сам себя, как делал всегда после должным образом выполненной работы. Можно было отойти ко сну. Его покои находились неподалеку, рядом с кабинетом, чтоб не тратить зря драгоценное время на переходы по нескончаемым коридорам замка.

Он разделся и лег в свою по-холостяцки узкую и жесткую кровать. В соседнем зале большие напольные часы гулко отбили три часа пополуночи, но ему все не спалось, видимо, сказывалось напряжение суетного дня.

Чтоб не тратить время попусту в напрасных усилиях призвать непослушный сон, он решил заняться приятным делом. Не одеваясь, накинул теплый халат, крепко затянул пояс на чуть заметном животике и направился по пустынным коридорам в южную башню. Здесь была установлена прельстившая его раз и навсегда оптическая труба, позволявшая наблюдать за таинственно мерцающими звездами. Труба принадлежала графу, но тот не возражал, если его помощник время от времени пялился в ночное небо.

В этот раз небо было затянуто темными тучами, не пропускающими свет звезд, и Фелис, сидя возле узкой бойницы, сосредоточено разглядывал в трубу темный горизонт, усыпанный едва видимыми светлыми пятнами, похожими на огни Холлтбурга.

Краем глаза заметил внизу в свете горевшего фонаря мелькнувшую странную длинную тень. Он не сразу понял, что случилось, и некоторое время продолжал по инерции рассматривать город. Но потом спохватился, заинтересовавшись, кто это бродит по парку в такое позднее время, опустил трубу пониже и подкрутил окуляр, делая изображение четче. Маленькое пятно, привлекшее его внимание, превратилось в графа Холлта в одной черной шелковой рубашке, поблескивавшей в тусклом свете пробившейся сквозь облака луны.

Заинтригованный секретарь перевел прибор на того, кто шагал рядом с ним. И выругался сквозь зубы. Это была незнакомая женщина! Женщина, на плечи которой был накинут графский дублет!

Лицо незнакомки скрывалось под сенью накидки, его он разглядеть не смог, но по легкой походке было ясно, что она молода. Фелис был уверен, что она к тому же и красива. А иначе с чего бы графу бродить с ней ночью по парку? И это в то время, как в склепе лежит его якобы любимый брат?!

Секретарь возмутился до гневных красных искорок в глазах. Не иначе как граф от вожделения весь разум растерял! И это в его весьма почтенном возрасте, имея красавицу-жену!

Фелис понял, почему на этот раз его оставили в замке. С собой в дальнюю деревню, где обнаружился старший Холлт, граф его не взял, хотя прежде он сопровождал его во всех поездках. Это потому, что граф заранее планировал привезти оттуда разрушительницу семьи, амару, рассчитывая поселить ее где-то на территории имения, и лишние свидетели ему были не нужны.

Почему граф не устроил любовницу сразу в замке? Он достаточно большой, чтоб не встречаться с тем, с кем не желаешь. Так было бы гораздо удобнее — от жены можно было бы сразу перейти к амаре. И тут же решил — нет, граф такого бы себе не позволил, он предусмотрительный. Ушлые слуги быстро бы все выяснили и доложили графине. И что бы тогда было? Ведь графиня уверена, что супруг ее любит и уж, конечно, ей верен.

Влюбленная парочка скрылась с глаз, и Фелис, рискуя упасть, высунулся в окно почти по пояс, пытаясь выяснить, в какую сторону они направились. Но не смог, их скрыли высокие деревья.

Но, в принципе, узнать, где граф скрывает свою подружку, не так и сложно. Пусть парк и большой, но не настолько, чтоб его нельзя было обследовать за пару дней. А именно этим он и займется в первое же свободное время. К тому же домов, пригодных для жилья, там не так и много, что упрощает дело.

Тщательно протерев линзы предназначенной для этого бархоткой, секретарь отправился спать с твердым намерением вывести графа на чистую воду. Он чувствовал себя защитником невинной графини, ревнителем чистоты супружеского ложа, да и просто опасался за свое будущее, если граф решит вдруг приблизить к себе недостойную амару. Тогда уж точно такой приятной и необременительной жизни у него больше не будет, ведь между супругами непременно разразится война.

На следующий день в поместье для прощания со старшим графом Холлтом прибыло неимоверное количество народа. Тело перенесли в родовой храм, и прощаться с ним потянулись и те, кто его помнил, и те, кто не помнил, но хотел бы посмотреть на мумию, ведь весть о том, что тело не разложилось и покойник похож на просто спящего человека, хотя умер уже давно, разлетелась по окрестностям очень быстро.

Любопытничающих было так много, что граф, в парадном траурном одеянии стоявший в голове покойного, с негодованием поглядывал на горящие недоброй пытливостью глазки проходящих мимо.

Когда одна из купеческих семеек раз в пятый, якобы прощаясь, прошла мимо мертвого тела, едва не тыча в него пальцами, граф угрожающе нахмурил брови, глядя им в глаза. Намек они поняли и больше не появлялись, чему он был только рад. Ему хотелось собственноручно высечь плетьми этих нечестивцев, устроивших из самого скорбного события в его жизни низкий балаган.

После бессонной ночи, проведенной у тела покойного, его клонило ко сну, от долгого стояния на ногах у него сводило икры и горели ступни, но он упрямо нес караул подле гроба, отдавая последний долг любимому брату.

Наконец поток прощающихся иссяк. Люди то ли утолили праздное любопытство, то ли решили больше не рисковать, испытывая терпение графа, но к покойному никто больше не подходил. По знаку графа дроттин их семейного храма провел последний обряд, тело положили в гроб красного дерева и понесли в родовой склеп. Стоявшие вдоль дороги люди бросали под ноги идущих черные агавии — цветы скорби.

Идущий за гробом во главе траурной процессии граф не смотрел по сторонам, не желая встречаться взглядом с любопытствующими. Он чувствовал, что по его брату истинно скорбят только двое — он сам и стоящая у окна маленького домика в парке девочка с королевской кровью.

В крипту он не спустился, доверил закончить процедуру прощания дроттину, просто боялся не выдержать и разрыдаться на глазах у посторонних, уронив графское достоинство. Он знал, что гроб с телом брата поставят в специальную каменную нишу и закроют табличкой с именем и датами рождения и смерти. И он больше никогда его не увидит.

Когда-нибудь рядом с ним будут покоиться и он сам, и его жена. Но вот будет ли там лежать его сын или род графов Холлтов все-таки прервется? Эта мысль принесла боль, хотя с этим ему пора бы уже смириться. Не нужно ждать и надеяться, огорчая и без того изнуренную частыми родами Карину.

Граф вдруг подумал об Амирель. Может, попросить ее осмотреть его жену? И тут же устыдился этого жалкого порыва. Это было бы низко по отношению к жене. Уж скорее это его вина — он засеивал ее поле негодным семенем.

Он очень любил своих милых дочерей, но суровая реальность такова, что в случае его смерти жена и дочери будут вынуждены искать другое пристанище, ведь мэнор перейдет или к его дальнему родственнику, или будет передано кому-то из сателлитов короля.

А вдовий дом пусть и неплох, но слишком мал для его большого семейства. Да и денег у них будет не так уж и много, едва-едва хватит на жизнь, ведь основной доход приносит переходящий по мужской линии мэнор. И достойное приданое он скопил лишь для четырех старших дочерей. Пусть остальным еще далеко до замужества, но, если он внезапно умрет в ближайшее время, они останутся бесприданницами.

Отвлекая его от горестных дум, печальная церемония завершилась. Спеша занять места за накрытыми в парке столами, купцы и простолюдины торопливо покинули кладбище, а граф поспешил в замок. Там за поминальной трапезой собрались знатные гости.

Все уже чинно сидели за столами, ожидая только его. Он сел во главе длинного стола и сказал несколько благодарных слов о покойном. Сидевшая напротив него Карина в глухом черном платье и черном кружевном капоре кивала и вытирала непрерывно льющиеся слезы. Он благодарно улыбнулся ей за поддержку.

Все неспешно принялись за еду, но у графа аппетита не было напрочь. Рассеянно вертя в руках ложку, он думал только об одном: может или нет помочь им Амирель? И как сделать так, чтобы Карина ее не видела? Провести ее в дом под видом целительницы, закрыв лицо? Нельзя, такая странность вызовет нездоровое любопытство не только у жены, но и у всей прислуги.

Нет, показывать Амирель жене опасно, Карина импульсивна и простодушна и может случайно о ней проболтаться. А если не проболтается она, то о странной целительнице непременно ляпнет где не надо кто-нибудь из слуг.

Задумавшись, он не сразу услышал вопрос, заданный ему братом жены герцогом Фортранским:

— Как могло случиться, что тело не разложилось за столько времени? Старший граф будто живой! Его что, не принимает земля?

Это был серьезный упрек, почти обвинение в колдовстве, и никто другой бы задать его не посмел. Но высокомерный герцог считал, что ему все позволено.

Карина с упреком посмотрела на бесцеремонного брата. Но граф был готов к такому повороту:

— Брат пятнадцать лет был настоятелем храма, с юности и до самой кончины вел деятельную благодетельную жизнь. — Не озвученные слова «в отличие от вас, герцог», были понятны всем присутствующим. — Так что превращение тела в мощи вполне оправдано. Но я в этом деле профан. Наш дроттин объяснит это вам гораздо лучше.

Это была команда охотничьей собаке «ату его, ату»! Возмущенный столь бесцеремонным вторжением герцога в дела неподвластного ему рода, дроттин хорошо поставленным звучным голосом принялся посвящать присутствующих в храмовые каноны. Под напором исторических фактов и неприятных для него параллелей, а так же явственно звучащем в голосе дроттина укором, герцог весьма и весьма пожалел, что затеял этот неприятный разговор.

Дроттин без перерыва вещал всю поминальную трапезу. Под конец уставшие и ошалевшие от обилия непонятных слов и горделивого пафоса гости не просто уехали, а сбежали, даже не приставая к графу с насущными делами, как планировали поначалу.

Оставшись наедине с мужем, Карина подошла к нему, обвила его рукой за талию, положила голову на плечо и нежно потерлась носом о его шею.

— Какой тяжелый день! А для тебя и ночь, ты же вовсе не ложился. Не хочешь передохнуть?

Граф прислушался к себе. После бессонной ночи и трудного дня в его голове стоял какой-то неприятный гул, но усталость не досаждала. Даже заболевшие от долгого стояния на одном месте ноги за время сидения за столом отошли.

— Ты знаешь, я не устал, — сказал, и его вдруг озарило: это потому, что он почти всю ночь провел с Амирель!

И внезапно позавидовал незнакомцу королевского рода, за которого прочил ее. Если уж даже просто стоять рядом с этой девушкой так значимо, то насколько полным сил будет чувствовать себя по-настоящему близкий ей человек!

Карина ощутила какую-то странность в поведении мужа.

— Что с тобой? — она подняла голову и обеспокоенно посмотрела на мужа.

Он опомнился и быстро поцеловал ее в губы.

— Со мной все в порядке, если не считать тяжести на сердце. А вот что с тобой? Ты что-то слишком бледна.

Графиня не захотела признаться, что снова беременна. Зачем плодить напрасные ожидания? Сколько их уже было — обманутых надежд…

— Со мной все хорошо. Мне стыдно за брата, — она понурилась и с горечью добавила: — Он такой недобрый…

— Аристократы добрыми не бывают, я и сам недобр с теми, кто мне не нравится, — повторил граф и нахмурился. — Но наш дроттин дал ему достойный отпор. Надеюсь, больше он такой гадости о моем брате нигде говорить не будет.

Графиня ласково погладила чуть заросшую щетиной щеку мужа.

— К сожалению, брат завистлив. Его герцогство в несколько раз меньше твоего графства. И доход несравним. Я уверена, если у нас не будет наследника, он попросит у короля передачи ему и титула и земель. Под предлогом опекунства своей сестры и племянниц, якобы защищая наши интересы.

Она не произнесла «после твоей смерти», но это было и так понятно.

— Мы еще не настолько стары, моя радость. Надеюсь, у нас еще появится наследник, — утешая, граф любовно провел губами по ее виску. — Вот только меня беспокоит твое здоровье. Боюсь, ты не говоришь мне всего.

Графиня покраснела. За пятнадцать лет замужества семь трудных беременностей и последовавших за ними весьма нелегких родов оказались слишком тяжкими для ее хрупкого тела, она же не крестьянка, которые рожают каждый год, и ничего.

— Со мной все замечательно, — заверила она мужа. — Просто я расстроилась, когда узнала про ужасный случай на ярмарке. По слухам, там появилась колдунья? — с непонятной даже для самой себя надеждой спросила она.

Граф насторожился. Что наговорили Карине?

— Если так называли женщину, что отвлекла медведя и спасла маленькую девочку, то да, колдунья появилась.

Она вскинула голову и испытующе посмотрела в лицо мужа.

— Мне об этом сказали по-другому.

— И что же сказали тебе? — граф старался казаться равнодушным, но жена все равно различила в его голосе некоторое волнение.

Постаралась вспомнить все, что ей рассказали:

— Что она спустила с цепи медведя, натравила его на ребенка, а потом пыталась провести над телом еле живой девочки, попавшей в когти зверя, какой-то жуткий ритуал. Ее от малышки еле отогнали. И тогда она исчезла. Посредине взволнованной толпы. И никто не видел, куда.

Граф зло поморщился.

— Я обязательно выясню, кто распускает эти мерзкие слухи, и примерно накажу. Чтоб другим неповадно было.

— Но ведь ты не знаешь, как все было на самом деле! — графиню напугали злые нотки в голосе мужа. — Тебя же там не было.

— Ошибаешься. Я там был, — жестко ответил он.

Он стал каким-то чужим, даже незнакомым. Карина снова почувствовала неприятное стеснение в груди. Что это с ним?

— И видел все, как было, своими глазами. Целительница девочку спасала, а не проводила какие-то ритуалы. Если б не она, малышке не выжить. Медведь располосовал ей всю грудную клетку, но целительница каким-то чудом залечила все смертельные раны. И спустила зверя с цепи вовсе не она. Думаю, он не выдержал издевательств дурной толпы и сорвался сам. Ты же знаешь, как развлекается подлая чернь.

— Тогда тех, кто говорит о целительнице гадости, нужно примерно наказать, ты прав! — графиня положила тонкие пальцы на вышитые черненым серебром отвороты мужниного дублета и воскликнула со слезами в голосе: — Почему люди так злы, Эрн? Отчего выдумывают плохое, почему коверкают доброе? Среди них так тяжело жить!

Граф сильнее обнял жену, желая защитить от всех житейских невзгод.

— Такова жизнь, и мы не в силах что-либо поменять, увы. Знаю, о нас тоже, не стесняясь, плетут гадкие небылицы. — И очень серьезно попросил: — Но верь мне, дорогая, что бы ни случилось, что бы ты обо мне ни услышала, будь уверена: — я люблю только тебя! Дай мне слово, что не забудешь об этом!

Она посмотрела в его любящие глаза и открыто улыбнулась.

— Я это знаю, мой дорогой. И верю тебе. Я знаю, ты никогда мне не изменишь. И я тоже люблю тебя всем сердцем. И я никогда тебя не предам, даю слово.

Граф благодарно поцеловал жену, обнял за талию, она прижалась к нему всем телом, и они медленно пошли в свои покои.

Из кабинета выглянул все слышавший секретарь.

— «Верь мне, чего бы ни случилось!» — перекривил он слова графа и презрительно фыркнул. — А я-то считал Холлта единственным благородным человеком в этой стране! Как я ошибся! Понимаю, ему нужен наследник, пусть даже и бастард, но для чего при этом врать в глаза любящей тебя женщине? Это просто подло!

Он привычно рассортировал поступившую почту, отложив пустышки с соболезнованиями в большую кучу на столе, собираясь написать ответную благодарность попозже. Письма с прошениями разного рода небрежно побросал на серебряный поднос с вензелем графини, и совсем небольшую часть важной корреспонденции аккуратной стопкой уложил на такой же серебряный поднос, но с вензелем графа.

Это были письма высшей аристократии, и на одном из них даже красовался королевский герб. Такие послания он вскрывать права не имел, хотя ему всегда отчаянно хотелось узнать, что же там внутри.

Велев лакею отнести письма графу и графине, надел плотный плащ с капюшоном, обул высокие сапоги с металлическими набойками. Дежурившему у черного хода привратнику, с удивлением оглядевшему его странный наряд, больше предназначенный для дальней дороги, нежели для прогулок по парку, небрежно заявил:

— Пойду, пройдусь на свежем воздухе. Устал от мельтешения гостей, да и работы много навалилось. Переведу дух, глаза от писанины отдохнут. Да и погода нынче чудесная! — И ушел, гордо насвистывая и бодро шлепая по лужам.

На улице давно стемнело, моросил противный дождь и дул сильный северный ветер, что никак не соответствовало «чудесной» погоде. Привратник, человек въедливый и недоверчивый, не поверил нелепому стремлению Фелиса мерзнуть непонятно ради чего, тем более что прежде за ним никакой тяги к прогулкам не замечалось, и призадумался.

Конец ознакомительного фрагмента.