МилЛЕниум. Повесть о настоящем. Том 3

Татьяна Вячеславовна Иванько, 2018

Герои становятся старше, ещё сложнее запутывая нити взаимоотношений. Отцы и дети, кто возьмёт на себя ответственность, кто откажется от неё, кто продолжит любить несмотря ни на что. Всё сложнее сохранять чистоту душ и намерений. Испытания, опасности, ложь и правда. Все справятся с испытаниями, кто сдастся? Ложь затягивает в свою тёмную воронку, как чёрную дыру, меняя реальность переворачивая всё с ног на голову. Герои, считавшие, что счастье наконец вернулось к ним, вновь оказываются разлучены и разведены на сей раз ещё дальше. Но что может держать их вдали друг от друга? Похоже, такой силы не существует. Стерх оказывается в прицеле и бандитов и спецслужб, но на линии огня он теперь не один… Что и кто спасёт его? И как станут строиться взаимоотношения всех героев дальше. В самый, казалось бы, светлый и радостный период своей жизни герои сталкиваются с нападением таких врагов, каких они ещё не встречали. И чем кончится для всех это происшествие?..

Часть 12

Глава 1. Рядом

Я отпустила вожжи, перестала всё время обвинять себя. Не потому что я не чувствовала больше своей вины. Нет, я просто смирилась с ней. ТЫ видел меня такой, я такой стала. Я согласилась. Я всегда хотела быть такой, как хочешь ты.

И для Игоря я теперь стала куда более приятной подругой. Смертельная тоска ослабила хватку. И работалось мне теперь легче. И даже поздняя осень не наводила обычной грусти. Вот так — дрянью, оказывается, жить слаще…

В арбатской норе у Кирилла я навела уют, как умею, может быть, только я. Очевидно, раньше здесь была коммуналка, но её уже после этого, после расселения, пытались сделать евроремонтной модной квартирой, но у прежних хозяев, судя по всему, не хватило денег закончить, сейчас таких квартир очень много, даже целых домов.

Многие покупали новые квартиры, а теперь продают, потому что не хватает средств или заплатить полную стоимость, особенно после дефолта и взлёта цен, или, если и выплачено всё, то на отделку денег уже не осталось. Многие новые дома остаются почти не заселёнными именно поэтому, и стоят призраками.

Вот такой сироткой оказалась и эта квартира. Правда, ещё до дефолта. Большая часть перегородок была снесена и две комнаты были огромными метров по тридцать, по три окна, но остались ещё три, которые должны были стать, видимо, ещё одной комнатой. Стены в комнатах и в кухне не успели даже толком выровнять, в одной ободрали до кирпича и дранки, в другой только оштукатурили, как и кухню, где царила старая плита «Ленинград» на длинных тонких ножках, похожая на странную этажерку, удивительным образом сохранившаяся здесь, и старый-престарый стол в окружении трёх табуреток с облупленными, когда-то лакированными ножками. И ещё такой же буфет-пенсионер.

Всё это я отмыла с «Пемоксолью» и эта мебелишка стала симпатичной и на кухне стало приятно пить чай или съесть то, что мы покупали иногда в арбатских кафешках.

Только ванную прежние хозяева успели отделать по-царски: джакузи и душевая кабина, биде и унитаз, больше похожий на трон фараона. Всё это на фоне тёмно-зелёного, почти чёрного камня на стенах и полу. Эта ванная казалась золотым зубом во рту бродяги…

Я купила посуду на кухню и постельное бельё. Стирать его мы отдавали в прачечную здесь же, в одном из переулков. Штор опять не было на окнах. И люстр на потолках, лампочки горели беззастенчиво, а улица заглядывала фонарями сюда, на третий этаж. Но настольные лампы я тоже приобрела, как и всё остальное в «Британском доме на Арбате» по соседству. Мне доставляло большое удовольствие наводить здесь уют. И Кириллу льстит моя забота.

Мы встречались каждый день. А иногда не виделись неделями. Расставаясь, мы не договаривались о следующей встрече. И это стало правилом. А ещё непреложным законом стало то, что мы никогда не говорили о будущем, об Игоре и о Лёне. Всё же без правил не обошлось, неписанных, не оговорённых, но от этого ещё более неукоснительных…

Наверное, честная и хорошая благородная девушка ушла бы от Игоря, чтобы не создавать этого ложного положения. Но я не хотела этого… вот так. Не хотела уходить, хотела быть с ним, так же как и с Кириллом. Между двоих мужчин только и было можно делать вид, что мне не нужен больше Лёня.

И к тому же, через день после нашего с Кириллом первого неожиданного свидания, произошло событие, которое привязало меня к Игорю надёжнее любых других обязательств.

Ко мне на работу пришёл небольшой благообразный человек с тихим голосом и попросил уделить ему время для разговора. Так и сказал, чем уже вызвал удивление и даже некоторую оторопь во мне. Когда же мы с ним остались вдвоём в ординаторской, он показал мне удостоверение, в котором кроме букв ФСБ, я ничего не разглядела, и заговорил вкрадчиво и с мерзкой ухмылочкой:

— Вы, Елена Николаевна, интересуете нас как сожительница Игоря Стерха. Вы знаете, чем он занимается?

— Занимается? Он бизнесмен, — я говорю это, потому что я хорошо осведомлена обо всех мыслях Игоря о ФСБ, хорошо, что он в своё время посвятил меня в них, иначе я растерялась бы сейчас и могла бы… поддаться на этот разговор, поверить этому человеку, который явился, чтобы сделать меня агентом против Игоря. Я поняла это сразу именно потому, что была готова. Спасибо тебе, Игорёчек, что ты посчитал меня достойной знать то, что составляет твою жизнь. Я сразу обратилась в слух и зрение, чтобы запомнить всё, что скажет мне этот неприятный человек.

— Значит, бизнесмен? — высокомерно усмехнулся Захарчук, а именно так была фамилия этого серого господина. — И каким же бизнесом он, по-вашему, занимается?

Я надула губы, изображая смущение, вообще, чем глупее я буду выглядеть, тем лучше. Захарчук, очевидно, заранее имел представления обо мне и сделал выводы о моём недалёком уме и я не собиралась разубеждать его:

— Ну… не зна-аю, я не интересовалась, — протянула я.

— Странно, а нам показалось, вы очень близки со Стерхом, — прищурился Захарчук.

Я хмыкнула, изображая легкомыслие:

— Странный разговор. Близки, конечно, но зачем мне интересоваться его бизнесом? Для чего мне вникать? Я ничего не понимаю ни в каком бизнесе.

Захарчук улыбнулся, неприятно близко придвигаясь ко мне, обдавая своим запахом, у меня тошнота подкатила к горлу.

— Ну, хорошо, Елена Николаевна, будем считать, что вы не знали до сегодняшнего дня, что ваш сожитель Игорь Стерх, один из крупных дельцов так называемого теневого бизнеса. Контроль за теми, кто торгует здесь девушками, наркотиками, оружием — это только часть его влияния.

— Наркотиками… да этого не может быть! — во мне актриса умерла!

Так здорово я выпучила глаза. Честно сказать, я развлекалась от души, при этом испытывая сильнейшее напряжение всех душевных и умственных сил.

Захарчук опять улыбнулся, его блёклые зеленоватые глаза, на таком же, зеленоватого оттенка лице, сверлят меня, пытаясь проникнуть в глубины. Вот только в глубины чего? Моих мыслей? Там стоит зеркало моей глупости, и все его взгляды отражаются тут же обратно ему в глаза…

— Так что вы понимаете, насколько он опасный человек.

— Что же вы от меня-то хотите?! — будто чуть не плача, проговорила я, хлопая накрашенными ресницами, от туши становящимися у меня невероятной длины.

— Вы должны помочь нам, — вкрадчиво, как с двухлетней, сказал он. — А вернее, ему самому помочь прекратить эту опасную и вредную деятельность.

Это хорошо, что он говорит со мной как с дегенераткой. Так он откроет карты, не опасаясь выдать свои истинные мотивы.

— Вы поможете нам, а мы поможем ему, — Захарчук улыбается. — Вы его любите?

— Конечно, — не раздумывая сказала я. — Но как же я могу помочь вам? Я даже не понимаю… Уговорить его, что ли?! Он меня любит, может и послушает… — я таращу глаза как можно правдоподобнее.

Захарчук усмехнулся даже добродушно, наверное, мой идиотизм начинал выглядеть мило.

— Для начала, где вы с ним живёте? — Захарчук снова начинает сверлить меня глазами. Будто в глубине надеется найти

месторождение полезных ископаемых.

— На Садовом кольце, — я хвастаясь, складываю ручки. — У Игоря хорошая квартира с евроремонтом…

— Ладно, допустим, — он достаёт из кармана несколько каких-то маленьких плоских чёрных шайбочек в тёмно-серой коробочке. — Знаете, что это?

— Электронные блохи? — усмехаюсь я.

После этих моих слов, Захарчук стрельнул в меня взглядом острым и злым, его рот кривится и он говорит будто сквозь зубы:

— Это поможет нам проникнуть в замыслы тех, кто сбивает вашего… э-э вашего гражданского мужа…

— Мы не женаты, мы друзья, — сказал я.

— Ну, значит, вашего друга, — с кривой ухмылочкой говорит Захарчук, — кто сбивает вашего друга Игоря Стерха с честного пути. Когда вы снимете снизу вот эту плёночку, микрофон включится и его можно приклеить и на одежду в незаметном месте и в машину, и в вашем доме… Игорь встречается там со своими друзьями?

— Нет, он не любит, он… он… — что придумать? Я изобразила смущение: — он ревнует и не хочет, чтобы его друзья приходили к нам домой. Он… я не знаю, где они встречаются… и… я думаю, он мне не скажет…

— Я и не прошу вас это узнавать, просто прикрепите эти микрофоны в разных местах, этого будет достаточно.

Я смотрю на него, я «смущаюсь», я должна противоречить, иначе меня заподозрят:

— Мне не очень нравится это… А если Игорь поймает меня за этим?

— Постарайтесь, чтобы не поймал, — с небольшим раздражением произнёс Захарчук. И обо мне ничего не говорите, конечно…

— Мне не нравится, что я должна будто бы следить за Игорем… Это как-то нехорошо.

Захарчук ещё больше позеленел лицом и достал из внутреннего кармана пиджака конверт:

— Нехорошо?.. Я покажу вам, что правда нехорошо… — может, и его от меня тошнит, как меня от него?

В конверте фотографии, он выкладывает их передо мной, одну за другой. Это всё фото с мест убийств. На них трупы с простреленными головами, грудями, кровавыми ручьями и брызгами, фото страшные и отталкивающие в своей неприкрытой натуральности.

— Зачем это… — лепечу я, чувствуя, как бледнею уже вполне натурально.

Захарчук смотрит на меня по-прежнему, будто хочет насладиться моей реакцией, и последней кладёт фотографию, на которой я и Кирилл на Арбате… а встреча наша была позавчера…

— У меня есть картинка куда более интересная, чем эта, где вы с профессором Легостаевым просто идёте рядом. Показать? — он смотрит на меня, потом прячет фотографии: — Вы красиво целуетесь… — он пять смотрит на меня. — Все эти люди убиты по прямому или косвенному распоряжению вашего сожителя Стерха, думаете, он пощадит вас и особенно вашего бывшего свёкра, когда увидит ваш с ним красивый эротичный снимок?

— Зачем вы пугаете меня? Я всего лишь слабая женщина, — я говорю дрогнувшим голосом.

— Вы не слабая женщина, вы любовница крупного преступника и я прошу вас помочь мне… — вытянув губы в ниточки, цедит он, теряя терпение от такой дуры как я, — помочь нам уберечь его от ещё больших преступлений…

Я не волновалась, как мне казалось, после того как Захарчук ушёл. Но меня затрясло так, что я едва дождалась Игоря. Я думала только об одном: поскорее поговорить с ним. Но только как это сделать? Как быть уверенной, что нас не слышат эти захарчуки…

К счастью, Игорь приехал сегодня за мной. Как всегда охранники, сверкающая лаком, похожая на чёрный кусок мыла, машина. Игорь улыбнулся своими невозможными глазами, из глубины салона глядя на меня… Я села рядом с ним, близко к нему. Я притягиваю его к себе, я хочу, чтобы он поцеловал меня. Мы не целуемся при охранниках никогда, я хочу, чтобы Игорь понял, что сегодня, сейчас, всё не так как всегда…

Я понял. Я сразу по ней понял, что случилось что-то. И поэтому я услышал сразу то, что она прошептала мне в самое ухо, но так тихо, что я сильнее почувствовал её дыхание на моей щеке, чем звук её голоса:

— За тобой следят ФСБэшники…

Я посмотрел в её лицо. Она увидела, что я всё услышал, и кивнула… Я приложил палец к её губам, тёплым, мягким… что ж, пусть парни думают, что мы с ней не в силах терпеть до дома, и я поцеловал её снова, вполне наслаждаясь процессом…

Мы вошли в подъезд, возле которого нас каждый день оставляют гориллы охранники. Я посмотрел на Лёлю, хочу, чтобы она поняла, что мы поговорим, как только войдём в квартиру, там жучков нет, в этом я уверен. Пока мы своими «заячьими» путями доходим до двери моей квартиры, я держу Лёлю за руку. Я сжимаю её, ставшую холодной от волнения, руку.

— Не бойся, — только и сказал я, обернувшись к ней. Лёля смотрит на меня, зрачки разошлись до самых краёв от волнения. «Не бойся» слабое утешение и я понимаю это.

— Ты должен рассказать мне всё. Всё абсолютно, только так я смогу…

Мы вошли в квартиру. И, заперев дверь, я включил электронный глазок, который не использовал ещё до сих пор. Эта миниатюрная камера, установленная высоко над дверью в мою квартиру, на экране компьютера я могу видеть то, что у моих дверей, ещё две камеры смотрят во двор и на улицу напротив окон. Я установил эту систему с тех пор как начал мою двойную жизнь, но никогда не включал, только в самом начале, в тестовом режиме, как говориться. Теперь пришло время этой системе начать работать. Хорошо всё же, что «играть в шпионов» я начал заранее.

И всё же говорить в любой комнате об этом опасно, они могут знать, где я живу, и снимать звук с оконных стёкол. Поэтому я, сбросив верхнюю одежду в прихожей, я оглянулся на Лёлю, и мы ушли в ванную.

— Ты думаешь, что в квартире…

— Нет, — я включил воду. — Но мы не должны рисковать.

Лёля достала коробочку с микрофонами из кармана и отдала мне. Я посмотрел на неё:

— Где сказали прикрепить?

— Везде, где смогу.

— Испугалась? — я посмотрел на неё.

— Испугалась? — Лёля не поняла, похоже. Правда не боится? — Что они мне сделают? Я за тебя испугалась. Ты… ты всё расскажи мне. Всё подробно и до конца, тогда я смогу не проколоться, я сегодня только потому и не подвела тебя, что чуть-чуть в курсе твоих дел.

— Это опасно.

Но она смотрит так, будто я говорю несусветную глупость. Я понимаю, что она права. Удивительно, но в ситуации, когда я, кажется, должен был бы опасаться дать ей информацию в руки, я доверился ей полностью. Здесь, в ванной под шум воды я рассказал всё, всё, что я делаю сейчас, над чем работает и чего уже добилась моя команда. Чего стоит каждый офицер ФСБ, из принимающих решения. И что я ищу и найду, как подобраться к тому, кто сможет использовать собранную мной информацию и, может быть, ему я понадоблюсь, как был полезен когда-то Гаранину.

— Так вот почему… — проговорила Лёля, расширенными зрачками глядя на меня. — А… тебя не могли предать те, кто работает на тебя? Откуда узнали, за кем вы следите? — Лёля сидит на табурете, куда мы обычно кладём одежду, раздеваясь здесь. А я сижу на полу, подняв колени. Я посмотрел на неё снизу вверх, похоже ей и в голову не пришло «предать», как она выражается меня. Мы будто на фронте. Но разве это не так? Разве те, против кого я веду игру лучше тех же фашистов?..

— Почему ты… почему ты не сдала меня?

Лёля засмеялась:

— Как же я могу предать мою «Любку Шевцову»?

— Что, не пугали тебя?

— Пугали… — она опустила голову, мне не хочется думать о том, ЧЕМ её пугали. И она спросила: — Ты… убивал людей?

— Сказали, что убивал?

Она смотрит так, что солгать я не могу:

— Своими руками никогда, — сказал я, опуская голову. Я не хочу, об этом говорить, не хочу, чтобы она знала, что я всё же монстр… Но она должна всё знать, всё до конца, иначе, и тут она права, она не сможет помочь по-настоящему.

— Много? — Лёля бледнеет и глаза во всё лицо, громадные, чёрные от зрачков.

Это непросто — выдержать этот её взгляд.

— Разве важно сколько, если был хотя бы один? — я потёр лицо, будто меня щекочет что-то, будто нервная судорога сводит мои черты, опустил голову, не в силах выдержать её взгляд.

Я не боюсь, что она сдаст меня из-за этого. Я боюсь, что стану ей противен… Я вырвал её из её счастливой жизни с тем, кто ей походит, кого она любит и привязал к себе, опасному во всех отношениях типу с руками, обагрёнными кровью… Правильно всё же, такие девочки как она не водятся с такими, как я…

Но она всё же… всё же подошла ко мне и опустилась рядом. Ладони на плечи. Уже тёплые, не ледяные как перед этим… И глаза не холодят.

— Почему ты… почему ты не сбежала ещё?

— Потому что ты доверяешь мне… — ответила Лёля.

Теперь наша с Игорем жизнь стала ещё более странной, чем раньше. Ко всем прежним конспиративным штучкам, добавилась ещё необходимость время от времени вести очень глупые разговоры.

Игорь купил комнату в квартире в том подъезде, куда мы входили с ним, оставляя охрану, все должны «знать», что мы здесь живём. И здесь мы разговаривали о том, что я купила сегодня, что я делала на работе, что мы будем делать вечером… спектакль становится частью нашей жизни.

Так проходят недели. Игорь говорит, что хотел бы, чтобы у меня появилась настоящая охрана.

— С ума сошёл? — испугалась я, ещё и правда вздумает приставить ко мне кого-нибудь, — и потом это лишние сведущие люди. Зачем это теперь?

— Я следил за тобой, — вдруг сказал Игорь.

— Что?

— Я следил за тобой, пока мы не жили вместе.

— Господи… Зачем?

— Я тосковал, мне было… было мало наших встреч…

Мы сидели с ним на кухне, ужин давно закончен, а поздний чай это то, что у нас осталось из вечерних развлечений, потому что в клубы мы не ходим больше, но всё же гуляем и ходим в кино, как школьники.

Игорь смотрит на меня как мальчик — не как всегда, как взрослый, намного более взрослый, чем я человек, сейчас он смотрит так, будто я старше и сильнее.

— После всего… Теперь… после всего, что ты узнала обо мне… ты ещё хочешь быть со мной?

— Я же здесь…

— Ты ещё хочешь меня?

Я засмеялась:

— Ну… в общем, да.

Я приезжала в Н-ск один раз за осень, бабушка Вера атаковала меня вопросами о том, что опять происходит с нами с Лёней.

— Мы разошлись. На этот раз насовсем.

Я смотрю на свою внучку, такую красивую, что глядя на неё кажется, что попадаешь в сказку, и ничего не могу понять. Этим летом они бывали в Н-ске с Алёшей несколько раз, всем нам казалось, что всё наладилось между ними, что всё выяснилось и уладилось между всеми троими с Кириллом. Я вообще решила уже, что ничего там не было, что разлад произошёл тогда из-за слухов, подобных тем, что ходили о Лёле и Валерии когда-то. Признаться, я так и думала.

Но почему они разошлись снова?! Ведь очевидно, что они друг друга любят. Они так друг друга любят, что мой дом будто заполнялся жизнью, теплом и светом в те дни, когда они бывали здесь. И как они могли разойтись?!

Дурная новость о наших детях дошла после дефолта. Это падение рубля сказалось на нашей семье особенно, потому что Валерий в начале лета купил новую машину, а деньги брал в долг в долларах… Так что сразу оказался в финансовой яме. К счастью занимал он не у тех, кто не стал бы ждать и поставил, как сейчас говорят «на счётчик», это были слова Валерия.

Но этого будто было мало, они с Юлей надумали сменить квартиру, и вложили деньги в строительство новой, а оно «замёрзло» и появились слухи, что деньги украли и прав у несостоявшихся собственников нет никаких. Всей семьёй они переехали жить ко мне…

Но это как ни странно только улучшило наши отношения. И я теперь лучше знала то, что происходит между Леночкой и Алёшей, потому что с Алёшей поддерживал очень тесную связь Валерий. Но я знала только факты. А что такое факты в любовных делах?

— Не понимаю… Валера сказал, ты вернулась к этому… к этому бандиту? С чего это?

— К осени стало холодно жить в «гараже», — усмехается Лена, при этом хмурясь.

— Вернулись бы к Кириллу. Ведь недоразумение с ним закончилось…

— Недоразумение?! — вдруг воскликнула Лена, разгоняясь будто, но тут же будто сбросила обороты своего истребителя и раздумала взлетать. — Да и… какая теперь разница?

— Как это?! — но я понимаю, что вопрос действительно глупый. — Ты любишь… любишь Алёшу, почему ты…

— Бабушка… Важно ведь ещё кого любит сам Лёня, верно? — Лена посмотрела на меня тёмно-серыми глазами, бездонными, бескрайними. — Лёня… У Лёни… У него будет… скоро… ребёнок скоро будет у Лёни, и ту девушку он любит. Вот так-то… Так что, пожалуйста, не спрашивай ничего больше.

— Не может этого быть, чтобы Алёша не любил тебя.

Но Лена рассмеялась, хотя мне и казалось, что на ресницах при этом у неё блеснули слёзы.

С Валерием об этом я заговорила, когда Лена уехала. Оказалось, он не знает о том, что Алёша нашёл новую девушку… и о ребёнке тем более.

— Среди всего ещё и это… — сказал Валера. Потом посмотрел на меня: — Вера Георгиевна, оставим их в покое? Им по двадцать пять… ей-Богу, сил нет пытаться понять, что они творят… Мне Алексей сказал, что Лёля ушла опять к Стерху из-за денег… дефолт этот и всё остальное… может и правда… деньги, знаете ли…

Бедный Валера, как он устал… Я отстала от него со своими печалями и заботами, разговорами, душевными терзаниями за Леночку. Он вынужден был теперь подрабатывать извозом, кроме того, что работал на заводе, где зарабатывал неплохо. Но теперь надо было отдавать долги… Я оставила его в покое, действительно, не до того ему сейчас, чтобы разбираться в любовных брожениях ещё и моей внучки…

Я пыталась поговорить с Ларисой об этом, но та выглядела смущённой и уходила от ответов, очевидно, считая виноватой Лену. Когда же я спросила о ребёнке, Лариса почти зло ответила:

— Я не знаю, Верочка, чем тебя утешить… Мне самой всё это не по душе, но они ведь нас не спрашивают…

Лёня явился всё же снова в Первую Градскую. Двадцать третьего декабря. В этот день выпал снег, после долгой оттепели, я спешила, потому что Кирилл ждал уже меня, а я никак не могла уйти сегодня, как рассчитывала, у меня оставалось совсем мало времени.

Очевидно, что Лёня выбрал этот день, потому что меня не встречал автомобиль с охраной… Я узнала Лёнин голос, окликнувший меня, вздрогнув и заполнившись жаром от этого голоса, я едва не упала на неверном слое пушистого снежка, покрывшего дорожки.

— Извини, мне недосуг говорить сейчас, у меня свидание! — я никогда не скажу Лёне, что встречаюсь с Кириллом, разбивать их опять этим — это последнее, чего я хочу.

Но Лёня идёт ко мне через дорожку.

— Лёля!

— Ты отвалил бы…

— Остановись, послушай!

— Я же сказала, меня ждут! — я не в силах смотреть на него, мне больно даже от его голоса… — Ты не ходи за мной, достал уже! — я ни с кем и никогда не говорила так грубо… Тем более с ЛЁНЕЙ! Будто целая планета приблизилась ко мне, я не глядя чувствую его…

— Лёля! — он попытался поймать меня за руку, — да послушай, что я скажу!

— Иди ты к чёрту, Легостаев! Я не хочу ни видеть тебя, ни слушать, меня ждёт человек, которого я люблю! И я опаздываю!

— Шлюха ты чёртова! Стой! — закричал Лёня, взрываясь.

— Да пошёл ты! — я убежала… ещё одно слово, один шаг, один мой взгляд ему в глаза, просто в лицо и — конец, я не сдвинулась бы с места. Осталась бы с Лёней. Но на что это Лёне? — О разводе по почте можешь уведомить! Я всё ещё в общежитии прописана, — крикнула я, не оборачиваясь.

— Вот дура-то! Остановись! — кричит он вслед…

Я убежала. Но на Арбат я не поехала. После этой встречи я не могла, как ни в чём, ни бывало поехать к Кириллу… Поэтому я вышла из метро на Смоленской, как и намеревалась, но пошла не в сторону Арбата, где на середине улицы меня ждёт Кирилл, но я не могу сейчас увидеться с ним… Да вообще ни с кем. Только с Милой. Я знаю, что она любит гулять с Кирочкой в парке на Пресне, недалеко от своего дома. Как раз время около четырёх, пока дойду…

Я сразу нашла Милу. Какой-то долговязый молодой папаша кокетничал с ней, пока Кирочка в ярко-розовом комбинезончике с длинным белым мехом на капюшоне и ещё один малыш, мальчик этого самого папаши, очевидно, лопатками раскидывали свежий снежок с дорожки. Они примерно ровесники, эти малыши, вид у них совершенно очаровательный, просто загляденье.

Мила улыбалась, понятно, парень этот, с которым она гуляет, нравится ей… Похоже, я некстати. Меня Мила заметила не сразу, кивнула своему приятелю и отошла ко мне:

— Лёлька, ты чего? Просто так? А мы тут…

— Я мешаю тебе?

— Нет, если Серёжке не скажешь, что видела нас с Олегом.

— Так серьёзно, целый Олег уже? — усмехнулась я.

— Симпатичный? — спросила Мила, глаза блестят.

— Симпатичный, — улыбнулась я, чтобы не злить подружку, хотя я вообще не разглядела этого её кавалера. До того мне, когда у меня свинец в коленях до сих пор от Лёниного «визита»… Это никогда не кончится…

— Ты как? — Мила посмотрела на меня. — Шубка новая опять, и сумочка, Игорёк, как я погляжу, парниша щедрый. Квартиру не покупает ещё тебе? Он тебе всё купит, что ни пожелаешь, втюрился крепко, — Мила усмехнулась. — Надо же, ещё с той моей первой свадьбы… А ты ещё бегала от него тогда, дурында. Кстати тот Серёга мой, совсем опустился, наркоманит…

— Ты видишь его?

— Нет, ребята-одноклассники говорили. Ты насчёт квартиры подумай, чё теряешься-то?

— На что мне квартира, Мил? Живём в его квартире и…

— Это детей пока нет, а будут, поймёшь, зачем квартира, назидательно проговорила Мила, как опытная дама. — Замуж пойдёшь за него? Или боишься, что он после свадьбы в Арвида превратится? Не волнуйся, Игорёк хоть и был оторвой всегда, но он добрый, кошек с деревьев снимал, собаку уличную один раз машина сбила, так он на руках в ветеринарку нёс, выходил потом, она жила у них, хромоногая, лет… пять, наверное. Так что замуж можно, он добрый, как Серёжка мой. Да! Кстати, диск-то у наших вышел, у тебя есть? — мне стало забавно, как она перескакивает с одного на другое.

Не было, конечно, у меня диска. И Мила полезла в сумку, висевшую под ручкой у коляски.

— Сейчас… Думала, послушаю, если Олег не придёт сегодня. Он парень хороший, жена стерва…

— Жёны всегда стервы, — усмехнулась я.

— Это точно. Кроме нас, правда?

— Да, мы суперстервы! — усмехнулась я.

А Мила тем временем достала плеер, вынула диск и переложила в плоскую коробочку:

— Держи, жаль, тебя не было на презентации, мы веселились отменно. Эта Лёнькина Оля, конечно… Но, как говорится, не мы выбираем девушек нашим друзьям, верно? Люське тоже не понравилась.

— Они… Они живут вместе? — дрогнув, спросила я, разглядывая обложку, на ней какая-то готическая горгулья и название альбома и группы. Альбом они назвали «Смерть — невеста»

— Кто? Лютер и эта Оля? Да кто знает? Спрашивать не будешь же… Она же не подружка мне как ты, это тебя я могу спросить обо всём, а эта девица… — Мила помолчала, подбирая слово: — Не нашего круга, как говорится.

«Теперь вашего…» — подумала я, но говорить не стала ничего, я не в силах продолжать разговор о Лёне. Поэтому я спрашиваю Милу о работе, с лета она проходит интернатуру по эндокринологии. Она шутит, что профессор Потёмкин не зря тройки ставил, научил уважению к предмету.

— Хотя ты знаешь, довольно скучно, высчитывай дозы и…

Дальше мы болтали об эндокринологии и акушерстве, смеялись над малышами, затеявшими неловкую возню-битву за лопатку. Звонок сотового прервал нашу беседу. Это Кирилл. Я ответила, отойдя на пару шагов:

— Ты куда пропала? Я тут… Господи… испугался, честно говоря…

— Прости, Кирюшенька, я… я сегодня опоздала, не приду. Извини, что не позвонила раньше. Давай завтра? В это же время?

Я вижу, что Милин кавалер мнётся, поглядывая на нас.

— Ладно, Милуша, я пойду, пожалуй?

— Приходи, я каждый день тут в это время.

Мы с Милой поцеловались, и я отправилась обратно на Садовое кольцо, чтобы меньше чем через час добраться до дома. Интересно, Игорь пришёл уже?..

Но не успела я подумать, что же купить и приготовить на ужин, как возле меня остановилась машина и меня, втолкнули в неё, грубо наклонив, почти пинком.

В затенённом салоне на заднем сиденье уже сидит какой-то здоровенный человек, а второй, что толкал сзади, притискивает меня с этой стороны. Наконец, я попробовала закричать, но мне зажали рот сзади, и стали лапать грубыми заскорузлыми руками, царапая шелка и кашемир моих одежд и белья, добираясь до кожи… Я взялась драться, размахивая руками, не позволяя хватать себя, хотя рук у них так много, но сейчас сильнее я. Я вывернулась и укусила ладонь, которая зажимала мне рот, громадная солёная жёсткая лапа…

Укушенный взвыл и схватил меня за волосы, отгибая так, что странно, что не оторвал голову:

— Порву, сука! — прорычал он мне в ухо.

— Успеешь ещё, Ковыль, — Захарчук повернулся с переднего сиденья.

И смотрит на меня всё с той же ухмылочкой, с какой приходил в прошлый раз.

— Добрый вечер, Елена Николаевна, — он мерзко улыбнулся. — Сейчас мои ребята потешаться с вами, чтобы вы стали попонятливее. Их трое, все крепыши… — и, меняя тон с елейно-тошнотворного на свистящий злобный продолжил: — Играть вздумала с нами, б… медицинская?! Почему мы ничего не слышим, которую неделю?!

— Откуда… мне знать?.. — задушено проговорила я. — Я… на все пиджаки его… и в ма…в машине… в обеих, — я морщусь, волосы, вырываясь, по одному в пальцах пахнущего потом, гадким одеколоном и машинным маслом укушенного, причиняют боль…

Захарчук кивнул подручным и они «приступили к делу», но я в таком отчаянии рвусь из их рук, что Захарчук повернулся и остановил их, а у меня сердце уже в голове бьётся, готовое лопнуть:

— Смотри, не финти больше нам, если узнаю, что хоть звук пикнула Стерху, сегодняшнюю встречу будешь считать приятной прелюдией. И ещё… В морг поедешь любовничка-свёкра опознавать и муженька, золотого мальчика. Как-нибудь пострашнее убьём обоих. Или молодого не очень и жаль тебе? Его оставить, может? Пусть ещё с женой-шлюхой помается? — и ржут. Все четверо ржут, заполняя тесное и тёмное пространство испарениями своих адских ртов.

— Всё поняла?! Елена Николаевна?! — Захарчук кивает укушенному: — проводи, Ковыль.

Оказывается, мы у дома, где нас с Игорем высаживают охранники. Всё это время машина неспешно двигалась по Садовому кольцу, останавливалась на перекрёстках, вокруг были сотни людей, и никто даже предположить не мог, что происходит в этом чёрном внедорожнике…

Ковыль потащил меня за собой, хорошо, что в холодных сумерках никого во дворе нет… Мы подходим к двери в квартиру, за которой коммуналка, где «конспиративная» комната Игоря с пыльными окнами и засаленным старым диваном, которого мы даже не касаемся, входя сюда ненадолго…

— Ты мне должна будешь, — он наклоняется ко мне, рыча, — скажи спасибо, что сегодня трогать тебя не дали…

Толстым пальцем он погрозил мне у самого лица и исчез. А я, начала трястись, теряя остатки сил, достала ключи и, уронив их раза три, всё же открыла и вошла, не дойти сейчас до Игорева дома…

Лёля позвонила и попросила прийти в квартиру, где мы изображали наш с ней дом. И хотя она не плакала, я сразу понял, что случилось что-то нехорошее. Я прилетел меньше, чем за минуту.

Она, сжавшись, сидела на диване, едва я вошёл, подняла голову и протянула мне руки. Она прижалась ко мне, дрожа всем телом, и я не сразу увидел ни разорванную одежду, ни раненые губы, ни царапины на её коже.

— Игорёчек… Игорёчек… Милый…ты… ты только не думай… я… я не боюсь… не ожидала просто…

Я на руках унёс её тайными нашими ходами по чёрной лестнице в светлый подвал, потому что я включаю здесь свет каждый день, и потом, в мою, в дедовскую квартиру. Только здесь, Лёля расцепила руки и отпустила меня, только тогда я и разглядел, что одежду порвали, и блузку на груди и юбку… и синяки и царапины.

— Убью всех их… — прорычал я, теряя самообладание, представив, что кто-то коснулся Лёли.

— Не надо… Игорь… ты сам-то… ты…ох… — её затошнило…

Уже намного позже она рассказала мне, что же было сегодня. И заснула только после ванны, валерьянки, чая с мёдом, потому что никаких таблеток успокаивающих она не признаёт…

Я долго лежал рядом с ней без сна. Поддаться эмоциям — это то, что хочется сделать в первую очередь. Я поддамся. У меня есть возможность всю эту сволочь вывести. Я знаю даже, чей конкретно человек Захарчук, кто водит его руками в Конторе и в чьих интересах за её стенами он работает.

Я нашёл уже двух-трёх человек, к кому можно прийти со своим материалом. Но мне нужен, во-первых: подход, чтобы со мной стали иметь дело, а во-вторых: из троих надо выбрать лошадь, на которую ставить, кто принесёт большую выгоду всему. То есть тот, кто сидит выше всех остальных. Он и представлялся мне самым перспективным…

Что ж, теперь я ускорю свои дела, тянуть дальше ни к чему. Впереди Новый год. Увезти бы куда-нибудь Лёлю…

Я быстро придумал куда. Может ли быть на планете место романтичнее Венеции? Загранпаспорта я сделаю в два дня…

Глава 2. Плащ Казановы

На Арбат я приехала только через шесть дней, накануне Нового года. Я купила по дороге ёлочных игрушек, а Кирилл должен купить ёлку, на Арбате несколько ёлочных базаров.

Хороший лёгких снежок кружился на улице, придавая старинным домам уютный, какой-то Андерсеновский вид. Приятно пахло свежестью, морозцем. Никакого ветра, очень тихо и от этого, десятиградусный минус совсем не ощущался. Пока я шла от метро, получила удовольствие, вдыхая воздух на кривоватой улице, на Садовой шум и сила большой артерии города, а здесь тихо и уютно, почти как в Н-ске. Или в фильмах-детективах, вроде «Женщины в белом».

Но я приехала раньше Кирилла. Я поставила пакет с игрушками на пол в спальне и отправилась на кухню, зажгла огонь под чайником, чтобы делать хоть что-то. Остановилась у окна. Снег становился всё гуще, прямо снегопад…

Может пыль пока стереть? Придёт Кирилл, а я с тряпкой? Нет, после займусь… я заглянула в холодильник, полно снеди, купил заранее… да и от встречи я уклонялась целую неделю…

Кто-то позвонил в дверь, может, хочет, чтобы я открыла, свет-то видел с улицы… хотя и рано ещё, но мрачные зимние небеса совсем не пропускают солнца, поэтому я включила свет везде…

Я открыла дверь, молодая женщина, тёмно-красные волосы, довольно красивая, статная, выше меня, тем более что я босиком как всегда…

— Ну, я так и думала, — ухмыльнулась дама, оглядев меня наглым образом, и входя без спроса, — студентка что ли?

Я ничего не ответила, ожидая, что дама объяснит кто она, хотя, в общем, ясно, но хотя бы скажет, зачем пришла. Она осмотрелась, кивнула одобрительно:

— Ты что ли порядок навела? Домашняя девочка, значит? Он что, может, и жениться обещал? — она посмотрела на меня, подняв выщипанную бровь, усмехнулась. — Не женится, не верь. Такие, как он по выгоде только женятся, а какая с тебя, пигалицы, выгода? Даже эту квартиру для него я отыскала. Галина Мироновна Кирк, будем знакомы. Я заместитель его по научной работе.

Меня так и подмывало назваться. Но я не делаю этого, нет больше имён, начнутся имена, всё порушится опять. Слишком много значит моё имя…

— Что молчишь-то, соплячка желторотая? Давай договариваться. Я при нём двадцать лет состою, а ты… месяца…три? Так что… сама понимаешь… — она опять нагло разглядывает меня: — на молодость и красоту рассчитываешь? Так это товар скоропортящийся, так что спеши продать повыгоднее, он попользуется, и пойдёшь ты дальше по рукам, несолоно хлебавши…

Щёлкнула, открываясь, входная дверь, мы обе повернули головы, вошёл Кирилл, ёлка, связанная верёвкой, снег на ёлке, у него на плечах, с волос стряхнул, должно быть, ещё в подъезде — влажные…

— Лёль, на площадке может, ёлку пока оставить, пусть оттает? — повысив голос, говорит Кирилл и поднимает голову. — Галина?.. Ты что здесь делаешь?

— Лёля, значит? — усмехаясь, Галина Мироновна. Снова смерила меня взглядом. — Совершеннолетняя хоть, Кирилл Иваныч? А то, может, от статьи тут её прячешь?

Она подошла к Кириллу:

— Я думала, тут холостяцкий бордель, а тут любовное гнёздышко. А я всё думаю, что наши шлюшки кафедральные приуныли, а у тебя, оказывается, новая кобылка в стойле. Ёлка… — ухмыльнулась она, — по-семейному прямо… Не разочаровывай старые кадры, Кирилл Иваныч, пока ещё новые чему научатся.

— Галина, ты ступай, завтра рабочий день, — Кирилл спокойно улыбнулся, продолжая неторопливо снимать куртку, вешает её на крючки, спокойно глядя на красноволосую даму.

Она подошла ещё ближе, глядя на Кирилла сверкающими чёрными глазами:

— До завтра, Кирилл Иваныч.

— До после праздников, Галя, я завтра не появлюсь, — опять спокойно сказал Кирилл.

— Наглеешь, — хотя для меня, очевидно, что нагло себя ведёт она.

— Quod licet Iovi, not licet bovi? — легко ответил Кирилл.

— Ну-ну, Iovi, — Галина Мироновна взялась за ручку входной двери.

— Виктору привет и с Наступающим! — сказал на прощание Кирилл весёлым тоном.

На прощание дама ещё раз смерила меня взглядом, полным яда. Как только дверь за ней закрылась, я сказала Кириллу:

— Слушай, она влюблена в тебя.

Он посмотрел на меня, качнул головой:

— Ни в кого она не влюблена, — он обнял меня за плечи, увлекая по коридору. — Контролировать всё любит до смерти.

— Змеищща! — сказала я.

Кирилл засмеялся:

— Очень метко. Ты… не обиделась?

Я улыбнулась, глядя на него, и говорю вполне искренне:

— Да мне льстит даже, что я с таким популярным мужиком любовное гнёздышко свила посреди холостяцкого борделя.

Я смотрю на неё. «Льстит», то ли шутит опять, то ли всерьёз. Но, красивая такая, у меня сердце ноет, если не поцеловать её немедля, умру…

… — Ёлка оттаяла, поди, — сказала Лёля, уже совсем сумерки, размытые уличными фонарями по спальне. Их свет сегодня в крапину от теней пухлых снежинок, так и сыплющихся на землю.

Я провёл ладонью по её животу, пот капельками выступил на коже, топят здесь, будто хотят всех нас запечь, даже несмотря на открытые форточки, в комнатах очень жарко. Но нам жарко не от раскалённых батарей.

— Ты хочешь ёлку наряжать? — спросил я.

— Я купила игрушки… и даже лампочки. Зажжём? — она засмеялась, поворачиваясь ко мне.

— Глупо просить тебя встретить со мной Новый год, да? — всё же с надеждой спросил я, глядя на её улыбающееся лицо.

— Я уезжаю. Меня не будет здесь в Новый год.

— В Н-ск? — я поднялся на локте. — Поедем вместе?

— Нет, Кирюша, не в Н-ск, в Н-ск мне опять мука ездить теперь. Никто ничего не понимает, от меня требуют объяснений, будто я способна хотя бы… понять, не что объяснить… Но ты съезди, — она коснулась ладонью моей щеки. — Все рады будут.

— Лёля…

Она встала с постели, кровать тоже старая в этом чудном доме, двуспальная, железная, с панцирным матрасом, она позвякивает и скрипит от наших движений, но зато красиво поблёскивает золотыми шариками в темноте и это нравится Лёле…

Лёля набросила на себя рубашку, здоровенную белую рубашку, которая служит ей халатиком, новая рубашка, не моя, не Стерха, хотя я предпочёл бы, чтобы носила мою. И сегодня я попросил её надеть мою. Лёля улыбнулась:

— Зачем?

— Мне будет приятно, что она будет пахнуть тобой, хотя бы какое-то время ты будто рядом… — я с удовольствием смотрю на неё.

— Хочешь… Хочешь, я останусь с тобой на эту ночь? — Лёля надевает мою рубашку, застёгивает на груди, всё тело скрылось под ней, только длинные незагорелые белые ноги, с узкими розоватыми коленками, да запястья в закатанных рукавах, выбросила волосы на спину…

— Правда, можешь? — я сел на постели.

— Я ведь дежурю иногда, — улыбнулась Лёля.

Я поднялся тоже, что ж, можно и ёлку поставить тогда, коли время есть на эти развлечения…

Мы наряжаем ёлку, как когда-то наряжали на «Суше», когда встречали Новый год вдвоём, а потом она ушла к Стерху… Но тогда Лёля была другой. Сейчас, в эти месяцы, она совсем не такая как тогда. И я другой. Мы наслаждаемся каждой минутой близости, каждым словом, взглядом, прикосновением, мы не мучаемся больше от того, что мы переступили черту… Может мы переступили её навсегда?..

— Лёля… у тебя синяки я видел, и царапины… — сказал я, когда мы добрались до кухни, где решили поужинать, наконец, приготовив мясо на скорую руку.

— Не прошли ещё, значит?.. Ну да, — она посмотрела на свои запястья.

— Это… это он? Ты поэтому не пришла тогда, неделю назад? Он… с тобой… жесток? Ты поэтому боишься его бросить?

— Нет, — Лёля смотрит на меня открыто, так, чтобы у меня не было сомнений, — нет, я никогда не стала бы терпеть… Как можно с тем, кто тебя колотит, потом говорить, есть, спать, наконец? Просто смотреть на него? Ты мог бы?

— Некоторые женщины так живут, — возразил я, думая, что даже не некоторые, а многие.

Лёля нахмурилась:

— Я много не понимаю в этом мире… А ты?

— Я не понимаю только, почему за столько лет я так и не смог тебя заполучить полностью, ты всё время не моя.

Лёля весело прыснула:

— Ну, так задумано, наверное, Казанова, чтобы ты всё время хотел меня! Я бегу, ты — догоняешь! — захохотала она.

— Хулиганьё! — тоже со смехом, я хватаю её и, перекинув через плечо, уношу в спальню, где играет огоньками ёлка, наполнившая, эту пустую комнату, с голыми стенами, торчащей старинной кирпичной кладкой, ароматом хвои. Так красиво расплёскиваются её волосы упругой волной по постели…

Первый тревожный сигнал в моей голове прогремел, когда Оля спросила меня пару недель назад, среди прочей обычной своей болтовни:

— Твоя жена на самом деле спала с твоим отцом? — она заинтересованно смотрит на меня и мне, очевидно, что её давно и сильно интересует этот вопрос. — Как ты это терпел? Или вы… втроём?..

Я долго прокручивал в голове её фразу, потому что обычно не слушал, что она говорит, такая это была словесная «пурга». Но эти слова задели меня, и я спросил, напрягая ум, чтобы понять:

— Откуда ты… с чего ты взяла? Кто сказал тебе такое?

Оля смутилась немного, краснея и отводя взгляд в сторону как все, кто врёт:

— Ну… так… Я не помню, может из твоих друзей кто-то…

Я смотрю на неё, она лжёт, никто и никогда из моих друзей не мог сказать, потому что никто не знал об этом. Никто не знал и не расспрашивал, почему мы с Лёлей разошлись в прошлый раз, соблюдая невысказанную договорённость: не говоришь, значит, не хочешь, чтобы к тебе лезли в душу. Об отце и Лёле знали только наши родные в Н-ске и то, по-моему, не верили, но Оле и они сказать не могли, потому что не были знакомы, я сообщил им только, что у меня скоро появится ребёнок. С меня хватило, что я познакомил её с отцом и с друзьями, и то и другое мне далось с трудом. Оля так и не созналась и я мучился этим вопросом, не находя ответа.

А за день до чёртова Нового года Оля всё же заставила меня пойти с ней на УЗИ. Надо сказать, что я только умом до сих пор понимал, что происходит, что мне предстоит, потому что даже заметно растущий от одной нашей встречи к следующей Олин живот, мне не внушал хотя бы тёплых чувств. Меня пугала пухнущая Оля, которая становилась похожа на бегемота, её довольство происходящим. Она всё время, с самого первого дня, как сообщила мне о своей беременности, постоянно говорит мне о том, как всё будет, когда она родит, как она бросит работать в магазине, как пойдёт на курсы барменов, почему-то, как ребёнок, пойдёт в ясли: «Ведь дедушка не откажется помочь устроиться в ясли?», а мы снимем квартиру и… вот тут начинались проблемы, потому что я останавливал жирных голубей её фантазии, пытающихся взлетать над серым асфальтом наших сегодняшних жизней:

— Мы никогда с тобой не снимем квартиру, Оля. Я буду помогать тебе всем, чем смогу, но как не жаль, нормальным отцом твоему ребёнку я быть не смогу, потому что никогда не буду тебе мужем, — пряча глаза от её взгляда, чтобы она не заметила злости и раздражения в них, говорил я.

Но эти мои слова пролетали мимо Олиного сознания, она продолжала грезить наяву, уверившись почему-то, что когда родится ребёнок, мы станем жить все вместе. У меня всё это время было ощущение, что меня обокрали и заставляют при этом быть благодарным за это. Конечно, я виноват, что так легко снимал штаны в своё время. Это моя плата — Оля… Не ребёнок, который должен родиться, я не злился на него, мне было его жаль уже потому, что он или она, пола я так и не знал, что бедный малыш принуждён целыми днями всю свою жизнь слушать бессмысленную болтовню его матери…

Именно из-за этого мне даже приходили в голову мысли, чтобы забрать ребёнка себе, но я понимал, что это, по меньшей мере, несерьёзно, что с моей стороны это эмоциональный порыв и не более, дитя не котёнок, которого и то надо уметь воспитать, чтобы он хотя бы не писал в ботинки… что уж говорить о ребёнке, что я понимаю в детях?

Думая обо всём этом, я чувствовал, какое-то беспросветное бессилие, я никогда не чувствовал себя так… Впервые в жизни у меня впереди была будто бы стена, причём я не понимал зачем я приближаюсь к этой стене. Меня тащат к ней. Меня насилуют каждой мыслью об Оле, каждой нашей с ней встречей. Господи, неужели я так сильно виноват, что переспал с ней?! Неужели наказание должно быть таким жестоким? Наказание за легкомыслие и безответственность… Что все мужчины так? Поэтому всё больше в мире импотентов?..

Но в чём должна быть моя ответственность? Ни с кем и никогда?.. Поэтому мужчины и женщины ненавидят друг друга?.. Всё время пытаются обвинять, перекладывать ответственность за всё… Поэтому мир стал инфантилен, и никто не хочет взрослеть? Ребёнком жить легко — подчиняйся взрослым и всё происходит само собой без твоей воли. Поэтому жёны похожи на мамочек, а мужья на трёхлетних детей? При этом и те и другие составляют будто два враждующих лагеря.

А ведь я жил иначе… Но сейчас «мамочка» тащит меня, тащит в отцовство как на ненавистный кружок… Не хотеть с моей стороны преступно, я превращаюсь в монстра и предателя. Если бы не хотела она, то просто сделала бы молча аборт, и никто не знал бы и не осудил даже, а многие ещё и поддержали бы как ответственную девушку. А я, как ни поворачивай ситуацию, гад и мерзавец. Вначале я развратник, который посмел оставить своё семя в её теле, а потом я холодный подлец, не желающий иметь ничего общего с этой женщиной, не интересной и даже не очень привлекательной для меня.

Господи, будто я насильно всё сделал с ней! Будто не она пришла на наш сейшн и не она потащила меня вполпьяна в свою квартиру и не обвивалась вокруг меня своим мягким телом? Что мне было делать, не поддаваться? Никогда и ни с кем?!

О, конечно, отец предупреждал меня! И именно потому, что я сам плод такой же почти связи, я должен сам познать весь ужас этого…

Я спросил отца об этом. Мы с ним только поужинали, сидели над почти пустыми тарелками. Он поднял глаза на меня и возразил, удивившись:

— Да ты что!? Нет, Алексей, странно, что ты говоришь так… Мы с твоей матерью дружили, общались, это не было случайной связью ни в коем случае. Мне нравилась Наташа и очень. Просто тогда я думал, что влюблён в другую, но если бы я был умнее и зорче, я разглядел бы в твоей матери то, что я вижу в ней теперь, её черты я нахожу и в тебе, и они меня восхищают. Мне… Нет, Алёша, не сравнивай, это совсем не то же, — он смотрит на меня светлым взглядом. — И потом, мы с Наташей были женаты, мы вместе жили и до твоего рождения и после и ты… я тебя любил всегда и рад был твоему появлению. Я не стал хорошим мужем и отцом, не потому что не с той женщиной связал свою жизнь в тот момент, а потому что был легкомыслен и поверхностен. Всегда.

Его слова умиротворили меня, его глаза согрели мне сердце, я почувствовал себя не одиноким, поэтому и спросил его:

— Что бы ты сделал на моём месте?

— Аборт, — безапелляционно ответил он, дёрнув губой, и жёсткий металл влился в его взгляд. — Сделал и делал много раз. В смысле настаивал.

— И что, все делали?

— До сих пор, да, — он встал из-за стола, убирая тарелки в посудомоечную машину. Снова посмотрел на меня: — Я сейчас скажу крамольную, может быть вещь, но… Но, если честно, по-моему, дети — это женская ответственность, они рожают, отдавая свои тела под инкубатор нового человека, они и думают, чьего потомка растить в себе, кого станут прижимать к своей груди и кто станет дороже самой жизни… Но вообще, предохраняться всё же надо, мой мальчик, — он выразительно посмотрел на меня. — Заразы мог нахватать, герой-любовник. Альбрехт Дюрер, на которого ты теперь так похож с этой новой растительностью на лице, от страха перед люэсом впадал в тяжкую ипохондрическую депрессию, а вы во времена СПИДа и то ничего не боитесь. Не только голубые заражаются как в твоих задачках по инфекционным болезням…

Вот в этом аду я пребываю последние месяцы. Я не владею своей жизнью. Как всё легко и просто, когда Лёля рядом. Когда ты с той, кто твой мир. Нет ничего, что тебе тяжело или ты не можешь. Так было даже, когда я в школе только смотрел на неё издали. Но она была со мной, в моей жизни, она была моя жизнь. Она и теперь моя жизнь, была и есть. Даже в Чечне она была со мной.

Конец ознакомительного фрагмента.