Три женщины одного мужчины

Татьяна Булатова, 2015

«Муж и жена – одна сатана» – гласит народная мудрость. Евгений Вильский был уверен, что проживет со своей Женькой всю жизнь – ведь и зовут их одинаково, и друзья у них общие, и дети – замечательные. Но есть еще одна мудрость: «Жизнь прожить – не поле перейти». И смысл этих слов Вильский постиг, когда понял, что не бывает только белого и только черного, только правильного и только неправильного. И половина – это необязательно одна вторая, вопреки законам математики и логики…

© Федорова Т. Н., 2015

© ООО «Издательство «Эксмо», 2015

* * *

Женьке Вильскому золотозубая цыганка нагадала долгую жизнь.

— Сколько? — поинтересовался он и зажмурился в предвкушении ответа.

— А сколько ты хочешь? — Пожилая и изрядно потрепанная с виду гадалка ловко перекатила обмусоленную сигарету из одного угла потрескавшегося рта в другой.

— А сколько дашь? — браво тряхнул рыжей челкой Женька и подмигнул стоявшим неподалеку одноклассникам — Вовчику и Левчику, по редкому совпадению носившим одинаковую фамилию Рева, несмотря на отсутствие родственных связей.

— Я не даю, — ухмыльнулась цыганка и схватила парня за руку, заглядывая тому в глаза. — Дэвел дает.

— Кто? — Женька попробовал высвободить руку, но гадалка с силой удержала ее в своей.

— Дэвел, — строго и значительно повторила цыганка, а потом снова ухмыльнулась и кокетливо пропела: — А позолоти девушке ручку…

— Это кто тут у нас девушка? — высокомерно оглядев гадалку с ног до головы, съязвил Женька и вновь попытался выдернуть руку.

— Я. А что, не похожа? — недобро засмеялась женщина и выплюнула на землю потухшую сигарету. — Денег дашь — скажу.

— Не дам я тебе денег. — Женька наконец-то вырвал руку и автоматически вытер ее о видавшие виды школьные брюки. Этот жест не ускользнул от цепких цыганских глаз, парню стало неудобно, и он зачем-то объяснил гадалке: — Вспотела.

— Тогда сигарету дай! — потребовала цыганка и грудью пошла на Вильского, не отрывая от него взгляда.

— Нет у меня сигарет, — наврал Женька и попятился.

— Есть, — усмехнулась цыганка и постучала коричневым пальцем по левому лацкану кургузого форменного пиджака. — Тут.

— Нет, — предательски покраснел Вильский.

— Есть, — притопнула ногой гадалка. — Зачем девушку обманываешь? Мне Дэвел все скажет, а ты слушай, рыжий! — Она зажмурилась и зачастила: — Сердце большое, в нем три женщины. Нет, пять.

— Скажи еще: «Шесть!» — съерничал Женька, пытаясь скрыть испуг.

— Шесть, — неожиданно серьезно подтвердила цыганка и снова схватила Вильского за руку. — Но ты — ничей.

— Как это ничей? — струхнул Женька и поискал взглядом товарищей в надежде, что те вызволят его из цыганского плена. Но тем, похоже, самим нужна была помощь: окруженные галдящими цыганками разного возраста, они тщетно пытались прорвать плотную оборону голосистых попрошаек.

— Сюда смотри, не туда! — шикнула на Вильского гадалка и больно стукнула заскорузлыми пальцами по его прыщавому юношескому лбу. — Видишь? — Она поднесла к Женькиным глазам свою темную сухую ладонь и ткнула в ее середину указательным пальцем левой руки. — Видишь?

— Что?

— Себя! — Голос цыганки стал глуше, она заговорила тихо и, как показалось перепуганному Вильскому, зловеще: — Смотри еще!

Женька послушно вытаращил глаза, но ничего, кроме испещренной глубокими линиями старческой ладони, не увидел. Цыганский фокус не удался, и тогда гадалка спешно поменяла тактику:

— Дай руку!

Вильский беспрекословно протянул. Цыганка дунула в Женькину ладонь и заскользила пальцем по невнятным линиям, еле заметным на светлой, почти белой коже.

— Смотри! — снова скомандовала она, а потом с невольно просочившейся жалостью в голосе сказала: — Два раза хоронить будешь. Проклят будешь. Жить будешь.

— Сколько? — выдавил из себя притихший Женька.

— Сколько Бог даст, столько и будешь, — сердито пояснила гадалка. — Все иметь будешь, а ничего с собой не заберешь. Умный ты, а один!

— А как же шесть женщин? — криво улыбнулся Вильский.

— Как положено: проводят и дальше пойдут. Дел много — жить надо.

— А я? — выдохнул Вильский, и по его веснушчатому лицу разлилась свинцовая бледность, почти стерев густо рассыпанные веснушки.

— И у тебя дел много. — Цыганка выпустила Женькину руку. — На три жизни.

От слов «на три жизни» на душе у Вильского полегчало, и он с остервенением начал рыться в карманах.

— На! — Женька протянул гадалке смятый бумажный рубль, выданный матерью на школьные обеды, и несколько медяков.

Цыганка, осмотрев добытые честным трудом деньги, сначала взяла рубль, аккуратно сложила его вдвое и засунула в невидимый глазу карман какой-то из многочисленных юбок. Потом двумя пальцами подхватила две копейки, потерла монету о подол и брезгливо швырнула под ноги стоящим неподалеку товаркам. Причем ни одна из цыганок не потрудилась нагнуться, чтобы поднять монету. На ладони у Вильского оставалось еще два медных кругляшка, каждый достоинством в три копейки.

— Возьмите, — попросил он гадалку, на что та ловко выхватила одну из монет и снова утопила ее в цветастых складках. — А эту? — поинтересовался Женька и показал на монетку, оставшуюся на ладони.

— Себе оставь, рыжий, — разрешила цыганка и шепотом добавила: — В Бога не веришь, глупый. Своим законом жить хочешь. С собой носи, на удачу.

— А сколько я жить-то буду?! — требовала ясности Женькина глупая юность.

— Сколько надо, столько и будешь, — бросила через плечо женщина и степенно направилась к своим соплеменницам, сообща окучивающим очередную жертву со словами: «Всю правду скажу… Не бойся».

Пятьдесят лет спустя эта, в сущности, хрестоматийная история совершенно неожиданно всплыла в день похорон Евгения Николаевича Вильского в пересказе поседевших и располневших Вовчика и Левчика, глубоко пожилой матери покойного — Киры Павловны — и трех женщин, пришедших проводить его в последний путь: кто-то со словами непрощенной обиды, кто-то — благодарности, а кто-то — недоумения, словно песню оборвали на полуслове.