Меж двух времён

Татьяна Браткова

Татьяна Браткова – замечательный журналист, наполнявший свои тексты ошеломляющей энергетикой. Не умела писать равнодушно. Окончив в 1958 году МГУ, объездила многие углы нашей страны – Целина, Дальний Восток, Средняя Азия, Якутия. Многие очерки посвящены людям труда – директорам заводов, водителям или охотникам на Крайнем Севере. Многих защитило от несправедливости ее перо. Писала тонкие лирические воспоминания о детстве и юности, стихи. Татьяна была прекрасным рассказчиком, верным другом.

КАПРИЗЫ СУДЬБЫ

Нет ничего прекраснее правды,

кажущейся неправдоподобной.

Стефан Цвейг

Увидеть Париж и умереть… Пишу без кавычек — многие годы спустя слова эти превратятся в название фильма, а мое поколение (это нас потом окрестят шестидесятниками) жило с этой мечтой долгие годы. Нет, умирать, конечно, не хотелось. Но пройтись по Елисейским полям, глянуть на город с высоты Эйфелевой башни, постоять под сводами Собора Парижской Богоматери…

После Москвы я лучше всего знала, наверное, Париж. Да и могло ли быть иначе? Как сейчас вижу устало облокотившуюся о кафедру незабвенную Елизавету Петровну Кучборскую, которая все пять лет читала нам на журфаке МГУ иностранную литературу: «А теперь — список обязательной литературы: Стендаль — всё, Флобер — всё, Бальзак — всё».

Нет, Париж — это была даже не мечта. Мечта — всё же что-то в принципе достижимое, какая-то цель, до которой можно дотянуться, приложив огромные, может быть, сверхчеловеческие усилия.

Париж был недостижим аб-со-лют-но!!!

Работала я тогда в одном молодежном журнале. И поэтому частенько приходилось бегать в здание ЦК ВЛКСМ, чтобы визировать у разного ранга комсомольских работников статейки, в которые мы, литсотрудники, регулярно превращали их выступления на всяческих заседаниях, совещаниях и пленумах.

Однажды, было это ранней весной 64-го года, отряхнувшись, как собака, от налипшего на шубейку мокрого снега, я поднялась на верхний этаж. Нет, не самый верхний, конечно. На последнем размещались кабинеты секретарей ЦК ВЛКСМ. Там, выходя из лифта, надо было предъявить специальный пропуск. Мне было этажом пониже. Должности на дверях обозначать было не принято: об этом говорил размер букв на табличке. Миновав двери, расположенные по разные стороны коридора напротив друг друга, на одной из которых было написано крупно ЗАЙЦЕВ (это был зав. отделом), а на другой — помельче — Зайчиков, что свидетельствовало о его ранге — инструктора отдела, и пройдя по умеренно вытертой красной дорожке, я поскреблась в нужную мне дверь, на которой была табличка с буквами средней величины.

— А-а, пресса, привет! — с радостной готовностью оторвался от горы разных бумаг, покрывавших письменный стол, хозяин кабинета. И увял, увидев у меня в руках перепечатанные страницы. — Еще?

— А как же! Выступал же недавно на пленуме в Белгороде, кажется.

— В Воронеже, — вздохнул он. — Ну, давай!

Пробежал глазами протянутые мной странички, привычно заковыристо расписался.

— Все нормально? — для порядка спросила я. — Будет в ближайшем номере. Гонорар получите в конце апреля.

— Подожди-ка. Сядь, — в глазах у него плеснулась какая-то мысль, явно не имеющая отношение к этим трем страничкам. — Мне тут навесили туристическую группу сформировать из передовиков производства, ну, из областей, что я курирую. Так вот всё почти готово, а один чудак в последнюю минуту отказался, какие-то сложности у него возникли. Хочешь, тебя вместо него включу? Тебя-то оформить быстро можно, а из областей, боюсь, не успеть. Не хочешь прокатиться на пару неделек?

— А куда? — спросила я без особого интереса.

— Да в Париж.

Наверное, никогда в жизни я не была так близка к обмороку.

— Но меня не пустят. Я ни разу не была за границей, — пролепетала я. — Даже в Болгарии.

Тогда существовало правило — негласное, но соблюдавшееся неукоснительно: первый выезд за рубеж — только в одну из стран Народной демократии, как они тогда именовались.

— Да улажу я это. Молодежная группа наша, через «Спутник». Мне проще тебя пропихнуть, чем какого-то тракториста за две недели найти и оформить. Отпуск сможешь взять? Тогда давай садись, — он сдвинул бумаги на углу стола. — Вот анкета. Заполняй.

11 апреля 1964 года — на всю жизнь запомнила эту дату — я, слегка покачиваясь от нереальности происходящего, спускалась по трапу в аэропорту Парижа, который тогда еще не носил имени де Голля, потому что де Голль был жив-здоров и был президентом Франции, я даже видела его выступление в прямом эфире по телевизору в холле гостиницы, где мы жили.

Если учесть, что должно было пройти 35 лет, вся жизнь должна была перевернуться так, как и не снилось никому в те годы, чтобы я снова смогла оказаться за границей, это была не просто случайная удача, счастливый случай. Это было настоящее чудо.

Ни слова о двух неделях в Париже, Гавре и Руане. Кого сегодня удивишь этим? Разве странноватой пустотой улиц и площадей — туризма в нынешнем понимании просто не было. По Лувру, например, наша группа бродила в одиночестве. А в Гавре мы вообще были первыми туристами из СССР. К нам даже был приставлен журналист, который описывал в местной газете все наши перемещения и, не зная, естественно, ни слова по-русски, терзал нашего гида, пытаясь взять интервью у передовиков производства. Больше всего его воображение поразила барышня по имени Женя откуда-то из Молдавии, которая собрала бригаду из выпускников школы, и они, еще не уработанные и не растратившие юного энтузиазма, вырастили какой-то необычайный урожай не то винограда, не то кукурузы, за что Женя была награждена поездкой в Париж. Вообще-то ей очень хотелось остаться и посмотреть Москву, поскольку она никогда дальше Кишинёва не выбиралась. Но ей полагалось ехать в Париж.

Конец ознакомительного фрагмента.