Немного мистики перед сном. Сборник рассказов

Татьяна Абрамова-Милина, 2023

В сборнике двадцать рассказов на самые различные темы. Объединяет рассказы взгляд автора на особую связь между людьми, которую многие не хотят признавать. Кто-то чувствует ее интуитивно, задумывается о том, что существует нечто, не всегда нам понятное, загадочное, но определенно влияющее на нашу жизнь, на отношения, на самоощущение.При современном темпе жизни и занятости людей сборники рассказов начинают занимать достойное место при выборе книг. Короткие истории удобны для восприятия, и при этом заставляют читателя задуматься. Каждый найдет в рассказах свой уровень понимания, намек на себя или знакомого, типичную жизненную ситуацию.

РИТУАЛ

Пятьдесят четыре года вместе. Нет, он хорошо держался. Сорок дней. Пока все звонили, приходили, выражали сочувствие. Соседи забегали проведать, еду приносили. Сын и дочь заезжали часто, звали к себе пожить хотя бы на время. Он соглашался, но позже. «Позже, отстаньте».

Тимофеич сидел один в большой комнате. Стол без скатерти, шершавый, из натурального дерева. Водка, теперь уже без закуски. Одна рюмка. Вторая бутылка сегодня. Шел шестидесятый день после ее смерти. Нет, он не алкаш. Даже не пьяница. Так, в компании, в меру, с друзьями, как все.

Дом стоял почти в центре города. Когда-то объединили все городки и деревни вокруг областного центра, город стал миллионником. Поэтому старый аэродром, кладбище и несколько островков с частными домами, остатки деревень, теперь лежали довольно близко к центру. Стоимость домов и земли скоро выросла, а заинтересованные лица периодически приходили с предложениями.

Он оглядел комнату мутным взглядом — много вещей осталось от его матери. Заменили только кровать в спальне и стол со стульями. Остальная мебель была старинной — буфет, книжный шкаф, диван, уже отреставрированный. Они переехали в дом пять лет назад, квартиру оставили детям. Он не хотел ничего менять, воспоминания детства здесь в каждом закоулке. Занавески жена заменила на шторы, так что комната теперь выглядела вполне современно.

«Аннушка, что делать будем? Зачем мне этот дом без тебя? Продам. Ты сказала «женись, если захочешь». Как я могу? Странно даже — чужая женщина в нашем доме. А ты будешь смотреть с портрета? Нет. Не нужен мне никто».

В запое, который наступил неожиданно для всех и для него, в том числе, он почти не ел, мало спал, наливал себе снова, как только голова начинала проясняться. Похудел, осунулся. Детям сказал не приезжать и не звонить недели две, якобы для эксперимента, чтобы понять, как ему будет одному, «без вашей мамки». Сам, мол, позвоню. Если стучали соседи, он орал через дверь, что все в порядке, зайдите завтра, или послезавтра, или, чуть тише, «идите к черту».

Никакого плана не было. Три дня после ее смерти он не разговаривал. Кивал, когда спрашивали. После похорон на поминках, он встал, чтобы сказать тост за подругу всей его жизни, но не смог ничего произнести кроме «Аннушка…» и потом молча стоял, глядя на ее портрет. Гости притихли, ждали деликатно. Сын сказал сдавленным голосом «земля пухом», все разом выпили, как вздохнули, начали закусывать, обсуждая в полголоса случившееся с женой.

Тимофеич налил, привстал, отпил из рюмки, чтоб не расплескать. Вкуса водки он уже не чувствовал. «Надо сожрать что-нибудь, а то свалюсь, неровен час», но вставать к холодильнику не было сил. Снова налил до краев, тупо смотрел на водку, которая куполом дрожала над краями рюмки, добавляя по капле, пока не полилось на стол. Выпил, занюхал рукавом. «Пахнешь брат. Нет, уже воняешь!»

Он встал, пошел сначала в туалет. В коридоре вздрогнул и замер, напротив него стоял худощавый мужик в рубахе навыпуск, в домашних трениках, в шерстяных носках. Недельная щетина, спутанная шевелюра с большой проседью. Глаза впалые, мутные. Зрение у него не очень, прищурился. Мужик тоже присел и прищурился. «Братан? Да ты охренел, Тимофеич!» Понял, что таращится на себя в большое зеркало шифоньера.

Надо завязывать, однако — сказал сам себе и, шатаясь, взял курс на туалет. Умылся, ощупал свое лицо. Посмотрел в зеркало. Прямой нос заострился, только глаза стали вроде больше, и даже синее. Исхудал как. «Пожрать надо» — промямлил. До кухни не добрался, выпил еще рюмку и одним броском упал на диван, так провалился в небытие до рассвета.

На пятый или восьмой день запоя, он уже не различал дней, когда муть и тошнота отпустила, он полез в шифоньер, там лежали альбомы с фотографиями. Вывалил все на пол. Сел по-турецки, начал рассматривать снимки. Жена любила клеить фотографии. Попал в руки альбом тридцатилетней давности.

К тому времени дети выросли, а сами они стали грузными, серьезными, важными. Вспоминая жену, он представлял ее именно такой. Не бабушкой с пучком на затылке и сеткой морщин, а молодой женщиной в самом соку. Может потому, что тогда он еще любил смотреть на ее лицо. Когда перестали вместе спать, все стало как будто серым, однотонным. Возникло отчуждение. В лицо друг другу почти не смотрели. А смотрели — не видели. Будто под этой сеткой морщин и потемневшей кожей с поблекшими бровями, губами, ресницами, под этой маской все то же лицо, молодое, такое знакомое. «Я знаю это лицо. Молодое, красивое, я его вижу. А что вы видите? Маску! И ничего больше». Тимофеич зашвырнул альбом к батарее, распинал ногами другие. Сел за стол в глухом озлоблении. Поднялся к холодильнику, набрал закусь. И снова пил так, чтобы помутилось в голове, чтоб не думать, не вспоминать. Аннушка смотрела на него с портрета на стене.

Он любил эту фотографию. Помнил, как друзья откровенно восхищались его женой, а она в тот момент была беременна дочерью. Ситцевое платье в цветочек, сиреневое с белым, черно-белое на фото. Темные глаза, они синие, белозубая улыбка. Желтая соломенная шляпка с полями, которую они покупали вместе на черноморском побережье, которая так ей к лицу.

Бережно снял портрет со стены. Рассматривая, поднес ближе к глазам. Прошелся с портретом по квартире, как бы подбирая для него новое место. Остановился посередине кухни, повернул портрет стеклом в пол, потянулся вверх, аж на цыпочки, чтобы грохнуть его со всего маху. Да и замер так, с поднятыми руками. Минуту шатался, две…засунул портрет в шифоньер. Вернулся за стол, выпил две рюмки подряд. Упал лицом на руки.

«Забери меня к себе! Зачем мне теперь тут обретаться? Сад, огород без тебя никому не нужен. Цветы? Кто будет ими восхищаться? А кто будет мне готовить? Я бы тебе сам готовил. Конечно. Твой любимый…»

Тут Тимофеич замер, посмотрел в то место, где был портрет. А что ты любила? Какое твое любимое блюдо? Он не помнил. Он так мало уделял ей внимания. Ее красоте — да, уделял. Но что она любила, чего хотела, не знал. Он любил ее? Конечно. А она любила его? Однозначно. Ну, ладно-ладно. Никогда не бывает одинаково. Но у них было как-то неравномерно. В молодости она его больше любила, а в зрелом возрасте он ее ревновал к каждому столбу.

Тимофеич включил компьютер. Открыл почту, это он умел. Море писем. Читать не стал. Нашел очки. Набрал в поиске «сто способов самоубийства». Прочитал несколько. Представил, как будет выглядеть. Замутило. Выключил компьютер, вернулся за стол, выпил. Одну, вторую, третью. Взял стакан — «чего мельтешить тут с этой рюмкой». Но нет. Жена ему иногда наливала по вечерам в эту маленькую рюмочку. Ритуал.

«Самому на себя руки накладывать это грех. Может просто позвать Смерть? Есть параллельный мир, где все иначе. Слышал, пьяные чувствительны к потусторонним явлениям, особенно, в запое. Белочка, про которую анекдоты слагают, это же не впрямую белочка, это — знаки «оттуда», так рассуждал Тимофеич.

Боковым зрением он иногда наблюдал, кто-то мелькает на стенах. Отмахивался. Однажды решил выследить, кто там скачет. Прислонился к батарее у окна, ждал. Тянул водку из горла. Вдруг показалась ему тень за окном. Обернулся, увидел две луны. Высказался по этому поводу всеми непечатными словами, какие знал, допил бутылку и рухнул в сон, застыв в несуразной позе.

В бесчувственном состоянии он просыпался, в таком же засыпал. Невыносимая тоска на физическом уровне. Как будто душа материальна и оторвали часть от нее. А из этой рванины тянет холодом, засасывает, как черная дыра. «Вот и пусть! Уйду сейчас. Дети выросли, внуки подрастают, хорошие. У них своя жизнь, я им не нужен. Что скажешь, Аннушка? Пусть затянет меня туда, к тебе. Сам то я не смогу, грех. Почему не умерли мы с тобой в один день, как в сказке бывает? Помоги, Аннушка, позови смерть ко мне. И я позову. Пусть придет».

«Лучше умереть сейчас, вслед за женой. Чего ждать?» Представил глубокую старость — зависть к чувствам, ненависть к молодым, плен дряхлого тела. Да, да, он себя знает. Ему не хватит мудрости радоваться жизни, когда ждешь смерти. «Беспомощность! Нет, не хочу! Лучше смерть».

Он все решил, начал готовиться основательно ко встрече со Смертью. Прочитал в интернете про ритуалы. Понял, что ничего не понял, только голову забил. Но все же решил главное для себя — провести свой собственный ритуал. Позвать Смерть по-своему.

Тимофеич почувствовал такую слабость во всем теле, будто ветер в костях, а вместе с тем необычайную легкость. Помылся. Побрился. Нашел свой выходной костюм, который одевал крайне редко с тех пор, как вышел окончательно на пенсию. Напялил его с галстуком. Костюм висел мешком. В шифоньере попались почетные грамоты. Медаль — ветеран труда. Он пришпилил ее к лацкану пиджака. Грамоты взял, покрутил в руках, закинул обратно.

За окном было сумрачно и ненастно. Он действовал четко, будто знал ритуал давным-давно. Навел порядок в комнате. Отворил входную дверь — повернул ключ в замке. «Вдруг придет, а тут заперто». Сел за стол, зажег свечи, поставил полукругом все зеркала, которые нашел в доме. Настроил приглушенный свет. Закрыл глаза и стал звать Смерть. Один раз даже громко позвал. «Аннушка, подсоби там, с той стороны». Потом сидел неподвижно, только иногда наливал себе водки, мысленно говорил со Смертью. Прислушивался. Ловил звуки и ощущения. Так он провел в медитации или в пьяной дреме несколько часов. Очнувшись, снова наливал, пил, молил Смерть забрать его.

В дверь постучали. Тимофеич вздрогнул. Неужели получилось? Он мысленно сказал — «Войдите. Пожалуйста». Дверь приоткрылась. Сначала в сени ввалились клубы пара. На улице мороз, зима лютая, как в прежние времена. Из пара появился мужчина средних лет в строгом черном пальто без шапки, в черном костюме под ним. Приятная внешность, чисто выбрит, темные глубокие глаза, но странно блестят, неестественно. Мужчина зашел в комнату. В руках у него была черная папка. Он встал напротив Тимофеича, молча смотрел на хозяина, вглядываясь в его лицо.

— Пришла значит?

Мужчина неопределенно пожал плечами.

— Вам налить? — вдруг спохватился Тимофеич, он не поставил вторую рюмку.

Гость отрицательно покачал головой.

— Я готов. Что нужно делать? — он почувствовал, что сердце колотится, но страха нет. Ожидал увидеть что-нибудь магическое, туман, звуки, а тут она просто пришла.

— Может быть у вас есть вопросы? — спросила Смерть.

— А что, можно спрашивать?

— Конечно. Даже нужно. Вот у вашей соседки много вопросов было.

— У этой? — он показал большим пальцем себе за спину. — У этой, конечно. Она мне уже десять лет глазки строит. Соблазняет. У нее столько вопросов, заговорить может до смерти. Извините, конечно…

— Ну, мы с ней по срокам договорились.

— О, как. А что можно и срок выбрать? — Тимофеич недоверчиво покачал головой. — А можно спросить, как все будет происходить? Вы меня сразу определите, куда мне… К Аннушке бы…

Мужчина сделал шаг вперед. Тимофеич настолько же отклонился назад. Подскочил, отгородился стулом. Насторожился, ожидая резких движений со стороны гостя. Мужчина посмотрел внимательно в глаза Тимофеичу.

— Меня предупреждали насчет вас.

— Кто? Аннушка?

— Нет. Соседка ваша. Я вам сочувствую по поводу утраты вашей супруги.

— Сама забрала, сама теперь сочувствует. Это не по-человечески. Ах, да. Как тут может быть по-человечески. — ухмыльнулся Тимофеич. — Вы же оттуда.

— Вы за кого меня принимаете? Я всего лишь представитель.

Услышав эти слова, Тимофеич обмяк.

— Аааа, — значительно протянул он. — Значит, сама не пришла. Правильно. Кто я такой? Простой человек, обыватель… Можно я выпью?

— Да пейте на здоровье.

— На здоровье, говоришь… — озлобленно прошипел Тимофеич. Он выпил из горла. Его повело в сторону, он обвалился на стул, держась обеими руками за край стола.

— Давайте сначала принципиально договоримся. А остальное потом решим, когда вы будете в лучшем настроении. — Мужчина уже понял, что разговора с клиентом не получится.

— Да ты мне не рассказывай! Здоровье, настроение… Это для смерти может быть лучшее настроение?

— Почему для смерти. Я пришел договор с вами оформить на продажу…

— Души моей? Я душу не продам! — Тимофеич двинулся всем телом вперед, приподнимаясь, стукнул кулаком по столу. Удар получится не очень, смазанный.

— Вообще не об этом! Мужчина, вы думаете, я — кто?

«Кто-кто, хрен в пальто», — подумал Тимофеич, а вслух сказал — Разве не Смерть? — произнес, нажимая на последнее слово. — Я звал, ты пришла. Так? — в голове все плыло. Он силился сидеть ровно, чтобы не упасть.

Мужчина посмотрел всерьез на пьяного в стельку Тимофеича, помедлил с ответом, чертики заиграли в его глазах. Он сел напротив, посмотрел ему в лицо.

— Так-то оно так. Но надо сначала с вами разобраться. У нас все по протоколу. — Мужчина хлопнул ладонью по столу со всего маху. — А ну встаньте!

Осоловелый Тимофеич почти подпрыгнул от неожиданности. Он попытался встать, но начал заваливаться всем телом на стол. Мужчина толкнул его обратно на стул.

— Ладно. Сиди уже.

Тимофеичу вдруг стало все равно. Зачем он все это затеял. У него тряслись руки, он сильно вспотел. Хотелось стряхнуть это видение. Он помотал головой, зажмурился, подумал, что это сон или наваждение. Кто такой этот мужик? Как он в дом попал? Посмотрел на мобильник — отключен, батарея разряжена уж который день. Он ущипнул себя больно за ляжку под столом. Мужик не исчез, но изображение то расплывалось, то становилось четким, особенно глаза. Они блестели каким-то неестественным блеском. Черт!

— Я это… того…я передумал. — Он говорил серьезно. — Я не хочу умирать. Я жить хочу.

— Так-так… Что ж вы себе думаете? Со смертью шутки шутить? — повышая голос почти закричал мужчина. — То хочу умереть, то не хочу! Что это такое? Смерть уважать надо! Знаешь, что с теми бывает, кто со смертью шутит? Смерть шуток не прощает!

Мужчина посмотрел на часы, махнул рукой, как будто куда-то опоздал. Встал со стула и начал ходить перед Тимофеичем туда-сюда. Тот выпучил глаза. Мужчина снял пальто. В строгом черном костюме он выглядел еще более официально.

— У нас уговор — раньше срока не трогать. У Жизни времени не так много. Но мы все время стоим за спиной. Помогаем Жизни иногда, чтобы вы, грешные, раньше времени не ушли с программы. Вот, вспоминай, был у тебя случай в жизни, когда ты чуть не погиб? — Мужчина говорил громко, почти в самое ухо Тимофеичу.

— Так это… было… как же. Я вот маленький, чуть не утонул в проруби. Меня младший брат вытащил, а я в два раза тяжелее его был. — Тимофеич немного протрезвел, сразу потянулся за бутылкой. Налил в рюмку водки, сдерживая дрожь в руке, от этого получился мелкий дребезжащий звон стекла. — Как он меня вытянул, непонятно.

— Что тут непонятно. Мы ему и помогали. Ну и Ангелы, конечно! Время твое еще не пришло. Жизнь впереди.

— А еще я в аварию попал. Машину так перекорежило, один металлолом остался. А на мне — ни царапины! Водитель другой машины погиб на месте.

— Ну что, понятно теперь? Специально рассчитывали, чтоб тебя не придавило. Авария — для того парня как раз. Срок его вышел. Понял?

Тимофеич медленно понимающе кивал головой. Задумался. Мужчина накинул пальто на плечи, а Тимофеичу казалось, что это черный плащ развивается у него за спиной.

— Но, с теми, кто смерть зовет, у нас строго, — мужчина прошелся по комнате. — Вы на особом учете. Не цените Жизнь, не дорожите ей!

–Гы-гыы, — по-дурацки хихикнул Тимофеич, переходя с баритона на фальцет, — меня без очереди теперь заберете?

— Чтобы по собственному желанию уйти и грех на душу не взять? Ишь ты! Это заслужить надо! Что ты в жизни такого сделал, чтобы время смерти себе выбирать? Кто достоин этого может себе лишние десятилетия попросить! И жить без проблем! А ты, что скажешь в свою пользу?

— Я все скажу. Я работал честно, для родины старался, детей поднял, дерево, знаешь ли, посадил и не одно. Жену любил. Аннушку. И она меня любила. Какая женщина была!

Он с трудом вылез из-за стола. Шатаясь, добрел до шифоньера, достал портрет. Вот она, Аннушка моя. Гляди! Красавица!

Положил портрет на стол перед мужчиной. Доплыл до серванта, принес еще рюмку. Налил в обе. Кое-как втиснулся на свой стул.

— Не откажите, давайте помянем рабу божию Аннушку. Царство ей небесное. — Слеза навернулась на глаза Тимофеичу. Он выпил, занюхал рукавом, зашмыгал носом. — Я ведь перестал замечать ее красоту. Я вообще перестал ее замечать, гулял, скотина. Она все мне прощала. Все… Когда я увлекся одной… была там из другой бригады, все судачили, она, конечно, знала все. Молчала. Я хотел ей все сказать, уйти, но она переводила разговор на другую тему.

Тимофеич вспомнил, как, наконец, осмелился жене в глаза посмотреть, как сделал тот последний вздох, перед правдой, а жена, как знала, начала разговор о другом. Она всегда так делала, ускользала. Вдруг уезжала к матери с ночевкой, или брала путевку и уезжала с детьми, а вернувшись, ни слова не говорила. Так и не решился он тогда все рассказать, не решился уйти. Не из-за детей. Из чувства вины? Из-за того, что другая, молодая, не прошла с ним те годы, которые никогда не повторятся. Из страха, что молодая бросит? Он не знал ответа.

— Аннушка моя. — Тимофеич гладил портрет. Слезы капали на стекло. Мужчина слушал. Водку выпил. От второй жестом отказался. Тимофеич утер слезы кулаком. Налил и выпил.

Мужчина посмотрел на часы.

— Ладно. Я не исповедь твою слушать пришел. Что с женой то случилось?

— Скоротечный рак, саркома. Сгорела за месяц.

Тимофеич посмотрел на мужчину. В его темных глазах вместо зрачков плясали языки пламени свечей. В полумраке это выглядело зловеще.

— А как звать тебя? — запоздал с вопросом Тимофеич.

— Петр.

«Апостол Петр» — ахнул про себя Тимофеич, — «вот уважили». Глянул на мужчину, извиняясь всем своим помятым видом.

— Я думал Смерть в образе старухи с косой придет. А ты вон какой представительный.

— Лично я пришел бы в образе десантника с Калашниковым, да не велено тебя пугать. Пришел узнать, можешь ли ты, дед, за свои слова отвечать, или околесицу несешь спьяну.

— Кто пьяный? Я все прокротро… конрто… это…короче…отвечаю… Не нужны мне десятилетия… К Аннушке…

— Для тебя, дед, условие теперь будет.

— Какое условие? — Тимофеич решил держаться до конца.

— Сегодня какое число? Двадцатое февраля. Дам тебе сроку четыре месяца. За это время должен все свои дела привести в порядок. Повидаться с родными. Вспомнить всю свою жизнь. Самому себе признайся, что хорошего сделал, что плохого. Не обязательно итоги подводить после смерти. Подведи сейчас.

От количества спиртного или от того, что Смерть его не забирает прямо сейчас, Тимофеич расслабился. Хотел даже пошутить — «подождите, я запис-сываю». Но язык не слушался, а мужчина продолжал:

— Если найдешь, что исправить, будешь жить и исправлять. Не найдешь — заберем. Запомни — четыре месяца. А сейчас закрой глаза! Вспомни детство, мать, отца, братьев и сестер, жену, детей, внуков, собери всех мысленно за одним столом. — Эт-то можно… — с легким вздохом улыбнулся Тимофеич и мгновенно заснул.

Мужчина оглядел комнату, потушил свечи и вышел тихо, плотно прикрыв за собой дверь. На крыльце он остановился, натянул вязаную черную шапку, выкурил сигарету. Он все время щурился, у него были линзы, от них глазам холодно на морозе. Он бросил окурок на снег, посмотрел на часы, усмехнулся сам себе, вышел через калитку и исчез в темноте деревенской улицы.

На утро Тимофеич проснулся, оглядел комнату. Потянулся за бутылкой — все пустые. В голове колокол звенел в ответ на каждый шорох, в животе резало. Нужно опохмелиться. Но спиртного в доме больше не было. Он удивился, увидев себя на стуле в выходном костюме. Кто-то свечи поставил. Он ничего не помнил. Поставил телефон на зарядку. Умылся, побрился, нашел в холодильнике остатки еды. Мутило. Выпил горячего чая. Немного полегчало. Позвонил дочери, сыну. «Все нормально со мной. Позже созвонимся». Головная боль так давила, что Тимофеичу поневоле пришлось вывести себя из дома в магазин. Вышел с трудом, дверь снегом привалило.

Хоть сегодня он угодил в солнечное утро. Чистое голубое небо, которое бывает в Сибири в ясный солнечный день. Белый снег блестит и поскрипывает под ногами, хочется вдохнуть полной грудью, чтобы холодящий вдох дошел до самого пупка. И так продышаться, пока легкие не замерзнут и потом опять в тепло. Эх, красота. Тимофеич улыбнулся в первый раз за долгое время. Задержал вдох. Аннушка любила зиму, и мороз, и лыжню, и чистый снег во дворе. Ну что же, жизнь продолжается! Эх, хорошо!

Когда Тимофеич увидел на снегу окурок, как будто молния по глазам. Он все вспомнил, правда очень расплывчато и туманно. Как он звал смерть, как она пришла в образе какого-то мужика, как он орал на него. Как он представил, что вся семья собралась за большим столом. Четыре месяца, чтобы… Это он запомнил хорошо. То ли привиделось, то ли правда кто заходил. Тимофеич решил пока никому про встречу не рассказывать. «Скажут, рехнулся».

Он на удивление быстро вышел из запоя. «Что я, алкаш какой?» Скоро собрал детей и внуков вместе. Обсудили, как ему лучше жить дальше. Тимофеич навел порядок в доме, в хозяйстве. Переписал дом и участок на сына, чтобы тот занялся продажей. Потом ему купят квартиру поближе к детям. А сам пока поедет к брату на Дальний Восток, потом погостит у сестры на Урале.

Вернувшись от родственников, Тимофеич, месяц пожил у дочери, еще месяц — у сына, радуясь внукам. Все это время он мысленно составлял отчет о своей жизни. Что хорошего. Что плохого. О чем жалеет, чего в жизни недоделал? Хорошую жизнь они прожили с женой. Встретились в молодости. Он пришел устраиваться на завод. Она принимала документы. Как-то все само собой получилось. Увидели потом друг друга в кинотеатре, обратно он пошел ее провожать, а через четыре месяца поженились. Не было особенных страстей, вроде бы он ее ждал, а она его.

Он все успел. И с друзьями на охоту, и на рыбалку, и в баню. Ну гулял, правда, не без этого. Вечно пропадал в гараже. Там опять друзья. Аннушка дома по хозяйству, детей растила. По службе он тоже все успел, дорос до начальника цеха. Зарабатывал неплохо. Детьми мало занимался, но они любили его, ценили редкие дни, когда он бывал дома, несмотря на то, что часто бросал их, уезжая с друзьями на все выходные.

Июньским вечером они с сыном вспоминали мать, детство.

— А что сынок, хорошую жизнь мы с матерью прожили. Об одном жалею, что мало ей времени уделял. Она прекрасным человеком была. Мудрая женщина, красивая. Так мне повезло. Я матери все обещал на курорт вместе. Так и не поехали никуда. Без меня не хотела.

Вечером, укладываясь спать, Тимофеич смотрел на портрет, который возил с собой. «Прости, Аннушка, не дал я тебе, сколько заслуживаешь. Прости, родная. Буду жить дальше с мыслями о тебе».

Ночью он умер во сне, ровно через четыре месяца после того, как позвал Смерть.