Смазки для взрослых – III

Тата Кёр, 2022

«Смазки для взрослых – III» обладают пикантным и возбуждающим вкусом. Вместе с героями эротических историй вы испытаете весь спектр удовольствий, почувствуете сексуальное возбуждение и безграничное желание оказаться в самом эпицентре событий. Шелковистая и текучая текстура пикантных откровений подарит вам длительное и невероятное удовольствие, то усиливающее ощущения, то замедляющее, то пробуждающее безграничные вибрации наслаждения. Выбирая «Смазки для взрослых» на вечер, вы отдаете предпочтение удовольствию. Эротические откровения разных эпох. Все герои вымышлены, совпадения случайны. Только 18+ ГОРЯЧО!!!

Смазка для бабы Нюры

Ночь сияла звездами за окном и дышала крепким морозом.

Звезды мерцали блестящими праздничными одеждами и водили хороводы вокруг молодого яркого полумесяца, отсвечивающего тени от хат и рассыпающего искры на белом свежем снегу.

В самой дальней хате на краю села у самого леса средь глубокой ночи теплился огонек в окне, а из трубы стоял густой столб белого дыма.

За большим столом при свете закопченных свеч сидели две бабы, одна старая другая молодая, и пили чай из пахучих трав в прикуску со сдобными пончиками, аромат которых лишал ума и праведных мыслей.

Печка тихо потрескивала поленьями и жаром красила щеки, с мороза не успевшие отойти и побелеть, как следует.

— Че Гришка-то? — кивнула баба Нюра в сторону Оксаны.

— Да ну его, — шмыгнула носом она и откусила полпончика, набив полный рот, чтобы невозможно было отвечать на вопросы.

— Любезник оказался Гришка твой, — хмыкнула баба Нюра в ответ.

— Ну да… от стога к стогу… — невнятно согласилась девка.

— Проучить бы его, Оксана. Чтоб до ветру ходить не мог. И от ветру тоже не мог. Может отсушим его?

— Баба Нюра… — испугалась Оксана такому пожеланию и скривила нос.

— Че баба Нюра, баба Нюра… Был в мои годы любезник один, так я ему отсушила, бобылем остался неприкаянным. Гад такой…

— У тебя тоже был? — засмеялась Оксана и кивнула, ожидая, что та поведает историю.

— А как же. Они во все века были…

— Расскажи…

— А че рассказывать-то. Рассказывать-то и нечего. Отсушила и все. И твоего отсушим, — встала баба Нюра из-за стола и пошла к печке дров подложить в прожорливый огонь.

— Ну, расскажи. Не просто ж отсушила, а что-то он накуролесил…

— Сначала ты расскажи, как он в сарай тебя заманил? Окаянец эдакий, — громко стукнула она кочергой по ведру с поленьями.

— Ну, как… Провожать пошел от хаты Ясненых, там мы брагу пили и песни пели с девчатами да с ребятами, хохотали до колючек в животе, а потом по хатам пошли спать. Я хмельная была немножко, а он придерживал меня за бочок, говорил, чтоб не свалилась в снег да не отморозила себе, что в тепле надо держать. Жамкал меня всю дорогу, а возле хаты своей в губы поцеловал слюняво и сказал, чтоб дальше сама шла. А я ног не чувствую, баб Нюра. Замерзли совсем. Голова тяжелая и кружится. И в снег так захотелось мне лечь и укрыться им потеплее, да заснуть послаще. Я и села в сугроб. А Гришка подхватил меня и потащил во двор, и в сарай теплый. С сеном. Ну а там…

— Что там?

— Ну, ты как будто не знаешь, баб Нюр. Спрашиваешь тоже…

— Не знаю. Неведомо мне. Но интересно, — улыбнулась она своей широкой хитрющей улыбкой.

— Так у тебя ж был любезник. Как же не знаешь?

— Они ж разные бывают. Рассказывай, а то я тебе тоже так же «ну, ты как будто не знаешь…» — перекривила она Оксану и хитро сощурила глаза.

— Ну, упали мы в сено, и он навалился на меня. Стал целовать опять в губы. Облизывать, кусать. Я чуть всплакнула. Уж больно было. А потом он начал одежу снимать…

— Че у него? Елда ого? — баба Нюра показала руками сазана.

— Не… Такой, — девка отрезала ладошку пальцем.

— Карасик? — удивилась она и как-то сникла.

— Ну такой, да… жаренный еще…

— Так там и сушить нечего, — вздохнула баба Нюра и махнула рукой.

— Соленый на вкус и пахнет рыбой тухлой, — сморщилась Оксана и тоже махнула рукой.

— Так-то немытый. Мытый он сладкий, да пахучий… Помню Василя своего. Ой, — довольно сложила руки баба Нюра — мылся все время. Мог щек не умыть, а елду намывал, аж блестела.

— Большая была?

— О! Сазан! — показала баба Нюра с удовольствием размер Василя.

— Ого, — девка не на шутку испугалась. — Так он куда-то такой? Как его то? Мне карася было больно пускать, а тут такая рыбина…

— Так-то ж, потому что сухо было у тебя, а рыбы мокроту любят, чтоб нырять да выныривать было хорошо, а нам бабам приятно и щекотно.

— Ну, баб Нюра… ты уж удивила меня. Скажи еще, что тебе то нравилось, когда сазан такой заныривал.

— Ой, как нравилось, Оксана. Чтоб до самого дна заныривал и бился там, как оглашенный. Аж зазудело от думки одной. У тебя Гришка был только?

— Ну да. Кто ж еще? И так хватило, — вздохнула она и стала со стола прибирать.

Белая скатерть с вышивкой да рубленными кружевами по краям украшала комнату и придавала праздничный вид. Оксана смахнула крошки в руку и выкинула в ведро для помоев.

— Так ты ему сазана-то и присушила? — вдруг вспомнила она и уткнулась взглядом в раскрасневшуюся бабу Нюру.

— Ну, да. А что ж, заныривать стал-то по всей деревне. В чьем только пруду не был гад такой. Мне такое распутство не по душе. Отсушила разок и все пруды высохли одним махом.

— А сама-то тоже осталась без обеда, — засмеялась Оксана.

— Так у меня образ его был, да и другие рыбехи заплывали. Не такие великаны, но тоже живые, да юркие.

— Что за образ такой? Писаный что ли?

— Писаный… — засмеялась баба Нюра, запрокидывая голову назад. — Дуреха. Сейчас покажу тебе.

Баба Нюра встала, прошла в кладовую и вернулась тут же со свертком. Она бережно положила его на стол и размотала простынь. На льняном отрезе лежал деревянный кол, широкий в объеме и длиной с сазана. Он был гладкий и чуть закругленный с концов.

— Это че? — спросила Оксана, понимая, что это и есть его деревянная елда. Вернее, ее образ.

— Он, — вздохнула баба Нюра и по ее щеке побежала слеза.

— А что ж ты ревешь-то. Поставь его да любуйся…

— Стара я уже для утехи. Сухость одолела, да и приятности уже нет. Помирать скоро, — вытерла она слезы кулаком и кивнула девке.

— Чего это?

— Тебе его отдам…

— Ну, не. Что я с ним буду делать? Куда я его? Как? Не… Мой пруд маловат будет, да и сух он всегда был. Да и что такое приятное в этом, я не знаю, — засуетилась Оксана, то хватая подол юбки, то бросая его и прихлопывая ладошкой.

— Хочешь научу?

— Так я ж не за этим к тебе, баб Нюр… я ж уже на…

— Научу, а там сама решишь. А сейчас давай мыться.

— Баб Нюр…

— Иди, кому говорю, баня уже парует.

Ох, банька. Горячо да парно. Враз всю дурь сводит она — лечебница души и тела.

Оксана с закрученной наверх косой, прикрывши макушку тряпкой, сидела на верхах, чтобы уж наверняка вытравить из сердца да из дум окаянного гуляку Гришку. Бабского прихвостня да любезника, что хитрыми уловками заманил на свой сеновал пол села и ее, девку наивную да ладную. И, если бы только заманил, так и привязал к себе путами невидимыми. Что жизнь стала совсем не милой и не радостной. Хоть в петлю лезь.

Хорошо, что тетка Оксанина про бабу Нюру поведала да к ней и отправила на лечение от недуга. Сказала, что она одна ведает средство от привязок и сердечных болей, потому что «ведьма она потомственная». Оксана и заранее не боялась колдовских чар бабы Нюры, а когда в избу ее вошла, так и вовсе успокоилась. Ей лишь хотелось поскорее, чтобы баба Нюра достала свой магический нож и отсекла Гришку от сердца ее.

А старушка и не торопилась вовсе. Все разговорами, да чаем с травками угощала, еще и баньку справила добрую.

Оксана улыбнулась блаженной улыбкой.

Ее распаренное тело открывалось в жару и начинало цвести, покрываясь росой да ручьями соленой воды.

Маленького роста, чуть полновата, с большими стоячими грудями и округлыми крепкими бедрами она пахла здоровьем, молодостью и изобилием. Оксана чуть склонила голову набок, закрыла глаза и прогнулась в пояснице. Грудь ожила ее и задышала. Розовые соски сморщились и затвердели навстречу горячему и жгучему воздуху. Округлый упругий живот заволновался, задрожал и расслабился от удовольствия. Коленочки вдруг раздвинулись, давая кудрявому лону поймать приятного тепла и покраснеть от прилива волнительного.

Едва слышно замурчала девка и впала в полудрему.

— Ложись-ка, — баба Нюра стояла над ней, размахивая веником.

Оксана не стала сопротивляться, она сползла на полку и растеклась на ней в ожидании хлестких очищающих ударов.

Баба Нюра резво и мягко начала околачивать ее ноги, бедра, спину, с каждым разом усиливая и учащая удары. Маленькая, юркая старушка с высохшей грудью не щадила молодое упругое тело и хлестала, что есть сил. А сил у нее было много. Она стегала веником так, что боль обжигала и тут же разливалась истомой по телу, которое жаждало еще и еще.

— Перевертайся…

Оксана перевернулась на спину, подставляя теперь под жгучие ветки и мягкие листья березы свою грудь, живот и кудрявый лобок. Баба Нюра медленно провела веником по телу ее. Туда-обратно. И еще раз. А потом начала шлепать, хлестать и пробуждать дикие желания в молодом спящем теле. Девка только успевала ойкать и просить пощады. Но баба Нюра не обращала внимания на стоны своей подопечной и продолжала оставлять красные следы на распаренной коже. В какой-то момент она остановилась, чтобы отдышаться и снова принялась за работу.

Вместе со жгуче-сладкой болью Оксана чувствовала, как что-то происходит с ней, с ее телом, с ее лоном, горящим и пульсирующим. Но она пока не могла понять плохо это или хорошо, больно или приятно, ангел просыпается в ней или черт. Она просто подчинилась бабе Нюре, позволяя бить ее с мыслью о том, что той виднее, как вытравлять привязки к молодым ухажерам.

— Вставай и на двор…

Оксана едва поднялась на ноги, кружилась голова, тело все горело и хотелось пить. Она открыла дверь и вышла на улицу, где упала в рыхлый свежий снег и стала качаться в нем, постанывая от удовольствия. Баба Нюра с ушатом холодной воды подбежала и плеснула на разгоряченную девку, та от неожиданности не успела ахнуть, тут же подскочила и под хриплый смех старушки забежала в баню.

— Что? Хорошо?

— Баба Нюра… думала, сердце станет.

— Хорошоооо. Сердце как раз привязки все рвет сейчас. Исцеляется. Ложись-ка…

— Еще?

— Давай, давай, милая…

Баба Нюра опять отходила мыльным березовым веником молодое жаркое тело и снова выгнала Оксану во двор по снегу бегать и натираться его полезными хлопьями. Розовая, пышущая и счастливая девка приплясывала вместе с бабой Нюрой под любопытствующим взглядом юного месяца. Она смеялась и радовалась чистоте своей и свободе.

— Похлопай и меня, Оксана, — попросила баба Нюра, располагаясь на краю лавки.

Оксана взяла веник, смочила его хорошенько и прошлась по сухому старушечьему телу, наполняя его силой, влагой и красотою. Никогда не думала Оксана, что старость может быть такой притягательной. Она манила и ворожила ее взгляд и мысли. Наполненная мудростью жизни, дивной историей и магической силой баба Нюра расцветала на глазах. Ее кожа разглаживалась и блестела в свете полумесяца и хоровода звезд. Казалось, что она одна из них, спустившаяся ненадолго помочь Оксане справиться с ее душевными ранами.

Ожившие и расслабленные они вернулись в хату, где на большом столе лежало одеяло и маленькая подушка. Баба Нюра успела все устроить, пока Оксана парилась на самых верхах.

— Кто-то помер? — спросила девка, испугавшись такому покрытию стола.

— Лезай и ложись, милая. Будем умертвлять в тебе Гришку и рождать тебя в зарю новой и чистой. Без всяких помоев…

— Страшно что-то мне, баб Нюра…

— Выпей сначала отвару, чтоб испуги все снять и полезай на стол, — протянула она испуганной девке плошку с пахучими травами.

Оксана выпила горьковатый настой и легла на стол, прикрывшись лоскутом льна, что лежал на подушке. Она закрыла глаза и прислушалась.

Баба Нюра начала петь колыбельную и чуть покачивать, убаюкивать девку, разомлевшую и розовую после доброй бани. Слов было не разобрать, но становилось хорошо и сладко на душе от ее голоса и напева. Хотелось улыбаться. Запах трав и масла разлился в воздухе и пьянил приятно, успокаивая последние тревожные мысли. Оксана глубоко вздохнула и провалилась в полузабытье.

— Оксанушка, голуба моя…

Она открыла глаза и увидела Гришу. Он гладил ее плечи, руки. Целовал пальчики и смотрел на нее сквозь туман влюбленно и так ласково, как никогда раньше не глядывал.

— Гриша, — выдохнула она и протянула к нему руки, чтобы обнять.

— Лежи, отдыхай, Оксанушка…

Он погладил ее по щеке, закрыл ладошкой глаза и поцеловал в губы. Его язык скользнул в ее приоткрытый рот и прошелся по зубкам, потом по небу и по ее живому язычку. Приятно было целоваться и волнительно. Она обняла его за шею, но он тут же освободился и посмотрел в ее мутные глаза.

Ладонями сжал ее набухшие груди, притянул их друг к дружке и захватил оба соска в рот, от чего Оксана взвизгнула и застонала накатившей волне навстречу. Что-то небывалое происходило внизу живота, там, где суш была вечная и мерзлота, вдруг зашевелилось и заныло призывно. Будто хотело кричать о помощи. С каждым мгновением все громче и громче ее пруд призывал хоть какую-нибудь рыбину занырнуть в него, да поглубже.

Навалился Гришка на нее и запустил своего карася в воды жаркие да берега крепкие, что сдавили его с дикой радостью. Завопил он и провалился весь в нее. Полностью. Засосало его по самую белобрысую макушку. Словно в полынью свежую.

Оксана выгибалась от удовольствия и кричала в судорогах, зажимая в кулаке лоскут льняной и выпуская его скрюченными пальцами. Уж так хорошо было ей.

Побарахтался еще немного он в животе у нее и затих. Растеклась она блаженствуя. Вдруг стянула ее схватка сильная. Так, что села она от боли и, чуть ослабимши, снова упала на подушку. Повторилась схватка дикая и потом еще, и еще. Пока с потугой не родила она что-то скользкое непонятное.

Боль прошла быстро, и Оксана почувствовала облегчение. И в теле, и на душе, и в сердце своем. Будто заново народилась на свет.

Она открыла глаза и увидела рядом бабу Нюру. Та пела песню и раскачивалась у ее ног. Потом взмахнула руками и замолчала.

— С облегчением, милая…

— Что за сон случился со мной, баба Нюра?

— То не сон был, а обряд очищения, да отсечение привязки. Нету Гришки больше…

— Как нету? — Оксана прикрылась льняным лоскутом и почувствовала на своих коленях что-то тяжелое.

Поднялась она и увидела кол деревянный. Небольшой, гладкий и мокрый весь.

— Что это? — испугалась она.

— Гришка твой, — улыбнулась баба Нюра. — Все.

— Как Гришка? Образ его? — она крутила в руках забаву и удивлялась тому, как схож размер ее с Гришкиным карасем.

— Ага. Образ…

— Так ты отсушила его?

— По-другому никак, милая. Что чувствуешь? — баба Нюра помогла ей слезть со стола и проводила до лавки, где постелено было сухое и чистое.

— Будто в родах была и еще…

— Приятно и щекотно?

— Очень приятно, баб Нюр. Как я раньше сухой была? У меня и сейчас все ноги липкие и мокрые от удовольствия, — улыбнулась Оксана.

— Ночью доделаем обряд и поедешь домой счастливая и свободная. А сейчас поспи. Поспи, милая, — она укрыла ее одеялом и вышла на улицу.

Оксана проснулась от стука в ставенку. На дворе уже гуляла вовсю ночь и закрывала темнотой нежданного гостя. Еще раз мелькнула в окне большая рука в рукавице и исчезла.

В комнате горели свечи, тенями растягиваясь в длинные кривые линии, танцующие странные танцы. Прожорливо кряхтела и жаловалась на крепкие морозы печка, треская свежие поленья. И пахло хлебом. Будто только из печи. Ароматной хрустящей корочкой и тающем во рту мякишем. Оксана громко сглотнула слюну. Голод проснулся вместе с ней и тревожил ее живот, призывая утолить его поскорее.

Она встала с лавки. Нагая и горячая. Выглянула из-за шторки в часть комнаты, где стоял стол и тут же спряталась обратно. Потом сделала щелочку между полосками сукна и сощурилась, чтобы разглядеть получше. На столе лежал мужик с большим сазаном и гладил его рукой. Вздыхал. И будто призывал кого-то, манил. Сазан в его могучем кулаке сиял в свете огня, особенно головка, раздулась и блестела капельками влаги. Оксана почувствовала, как у нее внизу живота что-то набухает и снова начинает сочиться. Волнение раскрасило ее щеки и соски встали дыбом, показывая направление ее желания. Она опустила руку вниз и пощупала кудряшки, пробралась сквозь них пальцем и ткнула в магическое место. Задрожала вся и вытянулась струной в ожидании чуда. Мужик продолжал гладить сазана и придушивать его. На мгновение он остановился и повернул голову в сторону шторки, за которой стояла Оксана, готовая разорваться от нахлынувших ощущений. Его взгляд проник сначала в щель, а потом и в душу возбужденной до одури девки.

— Милая,… подь ко мне, голуба моя…

Его голос манил и вытягивал из нее желание, которое висело на паутинке, готовой лопнуть тут же.

Он убрал руку с сазана своего и протянул к ней, призывая прийти к нему. Рыбина его словно живая шевелилась и ждала, когда занырнет поглубже в пруд ее.

Не знамо как, Оксана очутилась возле стола и взяла двумя руками живое существо. Красивое, большое, дышащее и пахнущее хрустящей корочкой. Она погладила его, полюбовалась и поднесла свой нос к головке, чтобы вдохнуть свежий аромат. Замурчала от удовольствия и лизнула. Сладкий вкус заставил слюнкам потечь по гладкости, и она засунула в рот сначала головку, а потом и половину рыбины, бьющейся во влажности и содрогающейся. Ее губы свело от растяжения, и она освободила его, чтобы поцеловать и еще полюбоваться.

Едва она отодвинулась, как почувствовала его широкую ладонь у себя на ягодицах. Он подталкивал ее, приглашая взгромоздиться на него всем телом.

— Ну же… — хрипел он.

Оксана влезла и замерла. Ей вдруг стало страшно, что такой сазан порвет ее пруд и оставит без приятностей и щекотки.

Но мужик одним махом подмял ее под себя и оказался меж ее ног. Он стал тихонько тыкать, клевать, нащупывать мокрое место. Утопил сначала головку, освоился немного и еще, потом еще… пока не достиг дна. Оксана почувствовала, как в самой глубине он бьется и ласково целует ее твердь. Потом сильнее и еще, и еще. Она задрожала вся, потом напряглась и выгнулась ему навстречу с диким криком. Берега ее ритмично сужались и расширялись, сужались и расширялись, пока она снова не начала дышать. Он медленно вынырнул из нее, дал отдохнуть и стремительно нырнул вновь, целуя ее дно, не останавливаясь ни на мгновение. Ее пруд выплескивал влагу и сокращался до потемнения в глазах. Уши заложило и казалось, что смерть стоит на пороге в ожидании ее. Но он вынырнул и излился животворящим настоем на лицо ее, оживляя и придавая новых сил. Оксана вытерла щеки, губы и поднесла к носу, чтобы понюхать исцеляющий настой. Его запах растянул губы в блаженной улыбке. Она посмотрела на мужика и кивнула:

— Василь?

— Отдыхай, Оксанушка, отдыхай, милая…

Солнечный луч щекотал ресницы и настойчиво будил к утренней трапезе, которая уже был почти готова. Оксана потянулась и открыла глаза. Баба Нюра заварила самовар и поставила на стол блюдо с желтыми блинами.

— Проснулась уже? А я будить тебя хотела, — повернулась к ней баба Нюра, вытирая руки о передник.

— Мне опять снился сон…

— И хорошо. Иди умывайся, косу заплетай да за стол. К обеду уже дома будешь, — хитро улыбнулась старушка.

Оксана, причмокивая, пила чай с жирными блинами, что оставляли блестящие следы на подбородке и пальцах и слушала, как баба Нюра поет какую-то веселую песню и улыбается блаженно.

— Баба Нюра, Василь приходил, — сказала Оксана, когда та закончила петь.

— Знаю. Он попрощаться…

— Эээ… вы успели? — как-то неловко стало Оксане перед бабой Нюрой после того, что у них с Василем случилось ночью.

— Хорошо попрощались, милая… прям, как раньше, — вздохнула она.

— Мне сон снился… — начала Оксана.

— Хороший? — улыбаясь во все щеки, спросила баба Нюра.

— Очень…

— Вот и ладно. Образ заберешь его?

— Чей?

— Ну чей тебе больше приглянулся. Тот и забирай. Вон они на печи лежат. Писаные. Сазан и карасик твой, — кивнула она в сторону лежанки на печи.

— Так сазан Василя же, — совсем потерялась Оксана от случившихся с ней историй.

— Василя. Понравилось тебе куражиться с ним? Мокро от одной думки становится, как вспомнишь?

Оксана покраснела и потупила взгляд. Она поняла, что баба Нюра видела, как они с Василем кувыркались у нее на столе.

— Да не стыдобься, милая — засмеялась старушка, — ты ж мне помогла с ним встретиться, да встрепенуться, как в годы молодые, когда мокро было все у меня и пруд бил ключом целительным…

— Так это не я была с ним, а ты, баб Нюр? — глаза Оксаны становились размером с блины, которые лежали на блюде.

— Через тело твое, да пруд твой переполненный. Вместе мы были, милая… Вместе. Поэтому хочу тебе образ Василя передать для удовольствия и приятных ночей. Даже, когда парубок тебя к себе заберет, спрячь его в рушниках и пусть будет для утехи твоей. Пригодится. Потом сама кому хочешь передашь, пусть радует баб своими заныриваниями бойкими да горячими. Уххх, — передернула баба Нюра плечами, вспоминая сазана с его головою.

— А Гришка? — посмотрела Оксана на карасика его.

— Пусть лежит. Может кому пригодиться еще, — засмеялась баба Нюра. — Ладно, милая, ехать тебе пора. А мне дел невпроворот.

— Спасибо, баб Нюр. За полные берега и свободу от недуга моего, — шмыгнула носом Оксана, кутая сазана потеплее. — Я может еще приеду?

— Как будет зачем, приезжай, — кивнула баба Нюра.

Оксана уже переступила порог, как снова обернулась.

— А что с Василем то стало?

— Не время еще. Потом узнаешь…

Оксана вернулась в отчий дом счастливая и веселая. И думки хорошие, и родные встретили с радостью. И комната со столом накрытым празднично.

Сверток никто не заметил, который она в тулупе пронесла, да в сундук с юбками спрятала. Улыбнулась, прикрывая его рушником. Почувствовала, как внизу стало набухать и наливаться влагою от одной только думки, что скоро ночь и она с Василем встретиться после вечерней трапезы.

За трапезой все же поинтересовалась она у матери про своего ухажера бывшего, бабского прихвостня да любезника:

— А Гришка-то как?

— Да, что Гришка-то, — сказала тетка и улыбнулась краем губ, чтоб только Оксана и заметила, — в ночь позапрошлую пошел рыбу ловить, да и в прорубь упал. Потонул. Говорят, сила его темная утянула… Да и так с ним. Меньше хлопот бабам…