Парижская трагедия. Роман-аллюзия

Танели Киело

Париж. 1799 год. Франция приходит в себя после Великой французской революции. Жестокий и неуловимый маньяк одну за другой вырезает самых прекрасных девушек Парижа.В это же время благородный полицейский и юная красавица из влиятельной семьи влюбляются друг в друга, но все вокруг складывается против их счастья. Отец девушки против их брака, а маньяк стремится добраться до прекрасной парижанки, но есть и другие, более темные силы, которые пытаются помешать этой чистой и бескорыстной любви.

Глава 7. (Полуночные гости)

Проливной дождь не утихал ни на секунду. Казалось, что кто-то сверху твердо решил отмыть улицы Парижа от того огромного количества крови, пролившейся на его вымощенных проспектах и закоулках. Ни один фонарь на улице Риволи не горел, да и глупо было даже пытаться зажигать их в такой жуткий ливень, поэтому Фролло шел сквозь беспросветный мрак, почти на ощупь. Мощные потоки дождя со всей силы пытались придавить ученого к земле, и только толстый непромокаемый плащ защищал скукожившееся тело единственного прохожего от разбушевавшейся стихии. Резкий осенний ветер со скрипом раскачивал вывески лавок и мастерских и, словно заигрывая, гонял потоки воды по всей дороге.

Ученый шел, плотно закутавшись в дорожный плащ, накинув на голову капюшон. Непогода нисколько не беспокоила его. Он просто не обращал на нее внимания, ведь все его мысли были о другом — как далеко он уже зашел и насколько далеко еще придется зайти. Каков шанс, что план, который предложил Гренгуар, не провалится? И как он, вообще посмел довериться ему и этой жуткой ведьме? Он — Фролло! Но когда вариантов не остается, разве он имеет право отвернуться от той единственной, которую любил и в чьей смерти виноват больше прочих? Какое значение имеет его гений и гордость, если внутри все сгорает от боли утраты? Если есть хотя бы один шанс из миллиона, он должен… нет… он обязан его использовать. Иначе все теряет какой-либо смысл. Все его существование, вся его жизнь теряют значение.

Ученый вспомнил, как впервые увидел ее. Она была прекраснее всего, что когда-либо он видел на свете. Он смотрел в ее голубые глаза, на ее прекрасные розовые губы. Все его нутро требовало заключить ее в объятья и крепко-крепко поцеловать, но она дочь Капулетти. И потому он может любить ее только на расстоянии. И он не раз возвращался в Париж, только для того, чтобы хотя бы одним глазом взглянуть на ангела своей любви… и вот он мертв. Нет! Теперь он точно пойдет до конца и ничто его не остановит. Он сделает все, что от него требуется и убедит любого повиноваться его воли.

Фролло даже слегка расправил плечи и решительным шагом устремился в самое сердце парижской ночи, разрезая сплошные водяные потоки небес.

Несмотря на глубокую ночь, в одном из окон дома Шатопера горел тусклый свет. Одинокий ночник на большом дубовом столе освещал кабинет полицейского. Меркуцио Либертье лежал на декоративном диване, на котором не помещался в полный рост, и задумчиво подбрасывал к потолку скомканный лист бумаги. Феб стоял у окна и смотрел, как горюет столица без его прекрасной Джульетты, беспощадно орошая свои улицы бесконечным дождем. Словно всемирный потоп. Как в Библии. Еще несколько дней такой погоды и так оно и будет. Шатопер стоял неподвижно, скрестив за спиной руки, глядя в никуда.

— Она жива, — загробным голосом произнес Феб, и Меркуцио от неожиданности замер и, поймав бумажный мячик, посмотрел на напарника.

— Ты постоянно это твердишь. Я понимаю, ты любил ее, но уже пора смириться — ее больше нет. Прошло уже больше двух месяцев…

— Нет! — резко перебил Шатопер. — Она жива. Я чувствую это.

— Хорошо. Тогда где же она может быть?

— Я не знаю. Но она жива. — Феб нахмурил брови. — Она прячется от убийцы. Или ее прячут.

— Но кто же ее тогда прячет? — Либертье сел на диван и с жалостью посмотрел на своего друга. — Это точно не отец и не ты. Но кто тогда? Кто еще в этом городе может переживать за судьбу мадмуазель Капулетти так, чтобы похитить ее из отчего дома? Пойми, Феб, я твой друг. И мой долг, как друга открыть тебе глаза на правду, какой бы горькой она не была. Ее больше нет!

— Ты ошибаешься. Да, я не знаю, кто прячет ее, но я знаю, когда ее отпустят. Когда мы схватим маньяка. Тибальт.

— Боже, опять этот Тибальт! — Меркуцио вскочил с дивана и подошел к столу, глядя Шатоперу в затылок. — Ты повторяешь это имя каждый день с тех самых пор, как мы спаслись из лап головорезов, но мы ни на миллиметр не приблизились к его поимке. У нас нет ни малейшего доказательства, что это действительно тот, кого мы ищем. Только рассказ пьяного бедняка, который, судя, по твоим словам, не особо-то и с головой дружит. Но даже если принять это за чистую монету, мы не знаем, как он выглядит и где его искать. У нас есть только это проклятое имя и все.

— И что ты предлагаешь? — Шатопер резко обернулся к напарнику. — Сдаться? Смириться и жить в страхе перед сумасшедшим извергом, убивающим людей?

Меркуцио слегка опешил от резкого и эмоционального тона Феба.

— Нет. Конечно, нет. Я предлагаю начать искать убийцу, не зацикливаясь на россказнях бедноты и уж точно не возвращаться в их логово.

— И у тебя есть предложения? — Шатопер с вызовом посмотрел на друга, но тот только отвел глаза. — Вот и ответ на весь вопрос. Итак, Тибальт. Я уже оповестил всех ремесленников и торговцев, чтобы они, если что-нибудь услышат о человеке с этим именем, сразу сообщали мне. Глядишь, что-нибудь да найдется.

Феб, сел за стол, в очередной раз, принимаясь за бумаги, собранные ими по делу маньяка, когда в дверь кабинета тихо постучали.

— Да! Войдите! — громко произнес Шатопер, не отрываясь от документов.

— Прошу прощения, месье, — старая гувернантка Люси, в ночной рубашке и со светильником в дрожащей руке, вошла в кабинет. — Но к вам пришли.

— Сейчас? Кто? — Феб с искренним удивлением оглянулся и посмотрел в окно, словно оценивая, не изменилась ли погода.

— Он не представился, месье. На нем длинный черный плащ и капюшон. Не хотелось бы драматизировать, но, когда я открыла дверь, будто сама смерть стояла на пороге.

— Надеюсь, вы его пригласили? — легкая тревога отобразилась на лице Шатопера, и они с вопросительным удивлением переглянулись с напарником.

— Конечно, там же такой ливень, но месье отказался проходить дальше прихожей и очень грубо потребовал поговорить с вами наедине. У вас все друзья так плохо воспитаны, месье? — старушка кинула презрительный взгляд на Либертье.

— Так он внизу? — Феб встал из-за стола и с тревожно бегающими глазами, заметался по комнате.

— Да, месье, я же об этом и говорю.

— Скажите гостю, что я сейчас спущусь, и идите спать. Все хорошо. Спасибо, Люси, — бросил Шатопер и достал из шкафа свой дорожный френч.

— Ничего хорошего. По такой погоде и в такой час хорошие новости не приносят, месье, — прохрипела напоследок гувернантка и покинула кабинет, бормоча себе под нос что-то неразборчивое.

Как только дверь за ней захлопнулась, Меркуцио рванул к выходу из кабинета, на лестницу, ведущую в прихожую, но путь ему преградил Феб.

— Стой!

— Да, я просто хочу посмотреть, кто там заявился под таким дождем, — глаза Либертье горели от любопытства.

— Не стоит. — Шатопер застыл, словно прислушиваясь, надеясь получить хоть какой-то намек на то, кого он там встретит, но внизу была полная тишина. — Я спущусь один, а ты жди меня здесь и не высовывайся. Когда вернусь, все расскажу.

— Ладно, — Меркуцио был заметно расстроен, но не сопротивлялся.

Феб накинул френч поверх белой рубашки, схватил галстук, но тут же передумал и отшвырнул его на диван.

— Для незваного ночного гостя сойдет и так. — Он глянул на свое отражение в зеркале, висящем на шкафу, поправил воротник рубашки, схватил со стола ночник и скрылся за дверью кабинета.

Старая гувернантка медленно спускалась по лестнице, скрипя половицами и осторожно ступая на каждую ступеньку, освещая себе путь дрожащей лампой.

— Подождите, пожалуйста. Месье сейчас к вам спустится, — хрипло сообщила старушка. — Может, вы все же пройдете в гостиную? Там камин. Обсохните.

— Нет, — сухо ответил Фролло. — Я дождусь месье Шатопера здесь.

— Ну, как знаете, — проворчала себе под нос служанка и подобно призраку, проплыла мимо ученого и скрылась за небольшой черной покоцанной дверью.

Через несколько минут сверху послышались быстрые шаги и ученый поднял голову, скинув капюшон. По лестнице спускался Феб. Он осветил прихожую тусклым светом ночника, и когда ему открылось лицо гостя, замер на полпути.

— Месье Фролло? — полицейский был поражен столь неожиданным визитом.

— Месье Шатопер, — ученый слегка кивнул головой в знак приветствия.

— Что привело вас к нам в столь поздний час? — совладав с эмоциями, спросил Феб, спустившись к припозднившемуся гостю. — На улице жуткий ливень.

— Да, я это заметил, — с легким пренебрежением ответил ученый.

Клод Фролло был известен на весь Париж, и говорили о нем крайне нелестные слова. Феб слышал, что ученый проводит бесчеловечные и безбожные эксперименты в своей башне, и что надо держаться от него подальше. Он так и делал, и никак не мог ожидать, что тот сам явится к нему домой.

— Я понимаю, что я не самый приятный гость в вашем доме, месье Шатопер. Должен заметить, что и мне этот визит не доставляет большого удовольствия, но дело очень серьезное. Я думаю, вы и сами понимаете это.

— Да, конечно. Только я прошу продолжить нашу беседу в гостиной. — Фэб жестом пригласил гостя в соседнюю комнату и Фролло больше не стал сопротивляться.

Гостиная в доме Шатопера представляла собой достаточно просторную комнату с камином, в котором уже с легким потрескиванием догорали угли, а над ним висела картина с изображением графини де Шатопер в самом расцвете своих лет. Рядом располагались два мягких кресла обитых потрескавшейся слоновой кожей, стоявшие друг напротив друга. На полу лежал роскошный восточный ковер, а на нем стоял прямоугольный обеденный стол с резными ножками. Стулья были плотно придвинуты к столу и, вообще, все в этой комнате было в идеальной чистоте и порядке. Старая Люси хорошо знала свое дело.

Феб поставил ночник на стол и направился к камину, чтобы подбросить в него поленьев. Фролло последовал за ним.

— Прошу вас, присаживайтесь, — полицейскому было не по себе от столь сомнительной компании безумного ученого, но он не забывал про хорошие манеры и вежливый тон.

— Благодарю, но я лучше сразу перейду к делу. А вам действительно лучше присесть.

Шатопер, помешивая поленья кочергой, замер и настороженно посмотрел в холодные глаза ученого.

— Так что же за дело у вас ко мне, месье Фролло? — Феб отставил кочергу в сторону и медленно опустился в кресло.

— На что вы способны ради любви, месье Шатопер? — пронзительным взглядом ученый смотрел в глаза полицейскому.

— К чему этот вопрос? И я не думаю, что собираюсь его обсуждать с вами. — Феба охватило замешательство.

— Это очень важный вопрос. И мы его обсудим, ведь иначе вы никогда не получите ответ на свой, — настойчиво произнес гость.

— На свой? Но у меня нет вопроса.

— Правда? Вы не задаетесь вопросом, почему я здесь?

Шатопер хмурил брови, пытаясь понять, что хочет сказать ему ученый. Разговор начался весьма странно.

— Итак, на что вы готовы ради любви, месье Шатопер? — вновь повторил Фролло.

— На все, — не задумываясь, ответил полицейский.

— Мне кажется, вы подошли к ответу недостаточно осмысленно. Что означает ваше «на все»? Вы готовы достать звезду с небес или забраться на самую высокую башню собора Парижской Богоматери и крикнуть «Я люблю тебя!»? А может, вы готовы умереть ради любви? Вы понимаете, что слова «на все» могут подразумевать все что угодно?

— Так и есть, — уверенно произнес Феб. — Если ради любви потребуется сделать все перечисленное, я это сделаю. В любом порядке. Вы все правильно поняли, месье Фролло, ответ «на все» подразумевает все что угодно и не меньше.

Ученый еще более пристально посмотрел на собеседника, пытаясь понять, не шутит ли он, но уверенный взгляд полицейского убедил его.

— То есть даже умереть?

— Если это будет необходимо, — без колебаний ответил Феб.

— Вы очень молоды, месье Шатопер. Я не думаю, что вы понимаете, о чем говорите. В вашем возрасте свойственно бросаться подобными заявлениями и преувеличивать ценность любви. Вы сами когда-нибудь любили, чтобы убеждать в возможности подобного самопожертвования других?

— У любви не бывает прошедшего времени. — Феб поднялся с кресла и с вызовом выпятил грудь. — А раз вы так говорите, то, похоже, вам не знакомо это чувство так, как мне.

Каменное лицо ученого не дрогнуло, но глаза словно ожили.

— И кто же она, эта счастливица, которой достался столь ценный экземпляр?

— А это уже вас не касается, — уже достаточно резко ответил полицейский.

— Вы будете удивлены, когда я скажу, что это напрямую касается того дела, ради которого я к вам пришел, — в глазах Фролло вспыхнул огонек и Шатопер вдруг понял к чему был весь этот разговор.

Дыханье перехватило, и на лицо полицейского вновь вернулась тревога.

— Вы что-то знаете о Джульетте?

— Она у меня, — спокойно ответил ученый, глядя в ошарашенные глаза юноши.

— Как? Откуда?

— Мой сын, Квазимодо, похитил ее во время карнавала по моему приказу.

— Похитил? Но… зачем? — Фебу, казалось, что он спит, что все это ему снится.

— Потому что только я мог спрятать ее так, чтобы убийца не нашел ее.

— Она у вас! Она жива! Я знал! Я знал! — безмерная радость переполняла душу Феба, но до конца он не мог осознать реальность происходящего, и вдруг вновь с тревогой посмотрел на Фролло. — Она ведь жива?

Но ученный промолчал, лишь желваки напряглись на его лице, и послышался тихий скрежет зубов, но юноша все понял.

— Нет. Нет. Этого не может быть. Я не верю! — страх, безысходность, боль и отчаяние охватили Феба, и он словно загипнотизированный опустился в кресло. На его лице отсутствовало любое проявление рассудка, а глаза превратились в стеклянные льдинки, которые начинали таять, наполняясь слезами. — Как это случилось? Он нашел ее?

— Нет, — Фролло сжал кулаки. — Она не смогла перенести боль разлуки.

— Разлуки? Конечно… Ее отец…

— Нет. Разлуки с тем, кого любила больше жизни, — эти слова с трудом слетали с губ ученого.

Шатопер вновь посмотрел непонимающим взглядом на ученого и непроизвольно со всей силы сжал подлокотники кресла.

— Разлуки с вами, месье Шатопер, — пояснил Фролло. — Она нашла кусок стекла и вскрыла себе вены.

Низкий глухой и пропитанный жгучей болью стон вырвался из груди полицейского.

— Но не ради этого я пришел сюда. Все еще можно исправить, — ученый сделал глубокий вздох — с уверенностью говорить о том, в чем он сам не был уверен, доставляло ему жуткие мучения.

— Что? — Феб посмотрел на Фролло, как на душевнобольного, и тот не мог его в этом винить. — Можно исправить? Вы издеваетесь? Боже, это бред какой-то!

— Вы верите в чудеса, месье Шатопер? — ученый ненавидел весь этот разговор от начала и до конца. Он чувствовал себя полным идиотом, а осознание, что он выставляет себя таковым перед юнцом, просто сводило его с ума. Ему хотелось провалиться сквозь пол. — Лично я не верю ни во что, кроме того, что доказано наукой. Ни в бога, ни в дьявола, ни в ад, ни в рай, ни тем более в магию.

Полицейский вслушивался в слова Фролло, пытаясь понять, к чему он ведет, а из глаз непроизвольно выкатились созревшие слезы.

— Но сегодня, — продолжал гость, — оказавшись лицом к лицу со смертью самого дорого мне человека и не имея, ни единого рационального варианта спасения его жизни, я решил рискнуть и поверить. А готовы ли рискнуть и поверить мне вы?

Ученый темной тучей навис над юношей, глядя ему прямо в глаза.

— Вы говорите, что у вас есть волшебный способ вернуть жизнь девушке, которая покончила с собой? И спрашиваете, готов ли я в это поверить и помочь вам?

Конец ознакомительного фрагмента.