В плену времени – 2. Повести

Тамара Ла

Сборник из пяти повестей, объединенных под названием «В плену Времени – 2».Словно мотыльки и мошки, в клейкой паутине Времени запутались красавицы и цари, мыслители и авантюристы, люди мифического прошлого и настоящего. Каждый из них стремится вырваться из обстоятельств жизни на желанную свободу. События происходят в Древней Греции, во времена Императора Наполеона, в современной Франции, в фантастическом будущем.

В сиянии моря

«Мир громоздит такие бездны зол!

Их вечный гнет над сердцем так тяжел!»

Но если б ты разрыл их! Сколько чудных,

Сияющих алмазов ты б нашел!

Омар Хайям

1

— Вновь вижу свет Солнца! Какая радость! Ты вылечил меня! Не знаю, как и благодарить — проси, что хочешь! Всё мое — твое! — восклицал карийский пират — мужчина сильного сложения, силач с блестящими голубыми глазами, с кудряво торчащей темно-вьющейся бородой и непоседливыми, широкими движениями рук и ног.

Улыбка скользнула по красивому лицу египтянина Гелиодора.

— Хорошо. Мне нужна твоя благодарность, Ицар. Вскоре нужно захватить корабль, плывущий из Сиракуз в Сидон.

Пират деловито поинтересовался:

— Зачем его захватывать?

— Мне нужен человек, который будет находиться на этом корабле, — ровным голосом сказал Египтянин.

— Судно торговое?

— Да, но на нем может быть охрана.

— Значит, будет славная потасовка! А товар богатый?

Снова легкая улыбка появилась на лице Гелиодора. Он знает, что Ицар Карийский радуется будущей добыче лишь для вида — он обожает всевозможные путешествия и происшествия, и нажива для него — второстепенное дело.

— Наверное.

— Так я получу еще и прибыль? Идет! Возьмусь за это! — довольный воскликнул пират.

Он готов хоть сейчас приступить к захвату корабля, но по совету Гелиодора на следующий же день уплыл в Элевсин — принять посвящение в Мистериях Деметры и Коры.

Египтянин остался хозяином в доме-крепости Ицара, выстроенном на полуострове южнее Галикарнасса — главного города Карии. С башни, возвышающейся на вершине скалистого мыса, высоко и далеко просматривалось море — «радостно сверкающее» по выражению поэта.

Вокруг — синие и зеленые горы, острова и земли, на которых уже несколько тысячелетий живут люди.

Каждый день с раннего утра Гелиодор сидел на краю обрыва над морем. Он приходил сюда по каменистым склонам, заросшим разными кустами, высокой полынью и шалфеем. Целыми днями оставался наедине с собой. Глядел на вечно прекрасное, подвижное лицо моря и бездонную высоту неба.

С окон и из дверей дома тоже всегда открыта взгляду широта морских и небесных просторов. Сам Ицар — человек широкой и сложной души, а не просто бородатый пират-простак. Он вернулся из Элевсина через десять дней, полный красочных видений Мистерий и сцен афинской жизни. Довольный и радостный пригласил Египтянина покататься с ним по заливу, первый вошел в подогнанную рабами лодку с парой весел. Гелиодор — следом за ним.

— Где твои рабы, Гелиодор? — спросил его кариец, берясь за весла.

— У меня их нет, — сказал тот, садясь напротив.

— Как ты можешь жить без рабов?

— Доверяю только себе.

Зная, что Египтянин прав, Ицар Карийский согласно промолчал, отгребая от берега, но, потом, не удержавшись, со смехом заговорил — словоохотливость напала на него от радости бытия.

— Самые верные рабы — самые тупые! Но от этой своей тупости они — так же, как близкие нам люди — подставляют нас под все опасности и гибель, сами того не понимая! О боги! Как коварна любовь и верность наших близких, любящих нас!

Сильными гребками он погнал лодку, и уже скоро в открытом море их окружили голубые волны — с волшебной легкостью, с ласковым шумом они держали на себе лодочку, подталкивали ее, покачивали, точно невесомую скорлупку. Волны — сверкающе чистые, ясноглазые — плескались вокруг, словно в пленительной игре.

Радость бытия заливала мир. И как часть этого мира Ицар с силой греб, наслаждался плещущей игрой волн, любовался Гелиодором, его египетским безбородым лицом. В свои неполные тридцать лет Гелиодор столь утонченно красив, что глаз не оторвешь от каждого его выражения лица, поворота головы, движения, взгляда.

Ицар весело рассмеялся.

— Я вижу, и ты сам Гелиодор, смотришь на меня с удовольствием! Ведь я — твое творение, я заново родился и живу, благодаря тебе!

— Ты выздоровел, потому что твоя жизненная сила не иссякла, — поправил его Египтянин.

Кариец притих, но, помолчав, вновь расхохотался во всё горло.

— Берегись, Гелиодор, я могу поймать тебя на слове и откажусь платить за лечение! Но ты смотришь на меня снисходительно — как на рыбу, которая давно заглотила наживку, и все ее трепыхания и дерганья бесполезны!

Мы знакомы с тобой полтора месяца — в Галикарнассе впервые встретились, и там о тебе ходят самые удивительные рассказы! Кто ты такой, Гелиодор — врач или маг, жрец неведомого бога? При дворе царицы Артемисии мне о тебе рассказывал Аристодор Смирнский — он клялся, что знает тебя!

Египтянин насмешливо произнес:

— Я его знаю, но он меня — нет.

Ицар в одобрительном смехе выставил все свои белые зубы. Он играючи легко греб. Наслаждался силой своих движений, сверкающей красотой шумящих под солнцем волн, скольжением лодочки по голубой глади моря.

Продолжал выспрашивать:

— Неужели правда, что возле Милета ты околдовал разбойников, которые на тебя напали? А что толкуют о правителе Иераполя, которого ты кормил особой едой, и после этого он превратился в орла и улетел в небо? Правда, что через волшебный амулет ты привлек красоту и жизненную удачу сыну Пиксодара? Неужели всё это правда? — восклицал кариец и всё греб веслами, с неиссякаемой силой гоня лодку вперед, чтобы сделав полукруг, пристать к берегу с другой стороны мыса.

Гелиодор не собирался ничего отвечать. Он о себе и не такие выдумки слышал. Привык, что из-за его красоты, искусного врачевания и таинственных занятий люди относятся к нему, как к диковине.

А Ицар и не ждал откровенных признаний от Египтянина, ему казалось, что он находится рядом с каким-то дивным, почти божественным созданием. Он любовался красотой Гелиодора, как любовался красотой неба, зеленью прекрасной земли, бескрайним могуществом моря. Нет ничего прекраснее живого тела, живой травы, живой волны!

Ицар часто любуется картинами мира, поступками и поведением красивых людей. И столь же часто с отвращением относится к безобразному.

Пока не настало время отплытия, он водил своего гостя по всем своим любимым местам полуострова, показывал заливы, потайные пещеры, древние развалины храмов, построенных вероятно еще тысячу лет назад во времена расцвета морской державы царей Крита. Помимо дома возле Галикарнасса у Ицара есть еще дом в Книде, где живет много его родственников по материнской линии.

Однажды он подсел к Гелиодору, сидевшему на большом камне возле моря. Царил слепящий своей красотой день. Они сидели перед красочным простором моря и неба в горячем свете солнца. Чистый свежий ветер ласково трогал их лица, одежды, тела и, вбирая в себя их тепло, уносил с собой вдаль.

Голубое море серебрилось перед ними от солнца, поодаль от берегов оно пересекалось длинными лиловыми полосами, а на горизонте возле острова Коса и полуострова Книда туманилось синевой, сливаясь с волнистыми линиями гор.

Ицар доплел венок из собранных на лугу цветов и забросил его подальше в море — в подарок девам-нереидам, без устали играющим в белопенных волнах.

Некоторое время он слепил свои глаза красотой мира. Глубоко вдыхал в себя морской ветерок. Затем заговорил, и от радостного волнения голос его стал хрипловатым:

— Видишь вокруг, — он широко простер руки — море и землю? Я уверен и через сто, тысячу лет будет то же самое, только что скалы и берега чуть изменят очертания, ну а море всё также прекрасно будет сиять, простираясь во все стороны и дали! Будут в море плавать такие же пираты, как я, и будут грабить свои жертвы — всегда есть и будут те, кто грабит, и те, кого грабят!

— Ты так думаешь? А ты сам в то время будешь жить?

— Кто его знает… наверно, буду, если не совсем я, так часть меня будет существовать. Ведь я связан кровью и мыслями со всеми моими предками вплоть до самого первого моего прародителя, — и все они живут во мне, значит, и через тысячу лет я буду жить в людях или в животных какой-то своей частью.

— А через три тысячи лет?

— То же самое. Смотри — ведь если я зачерпну воды в ручье или в море — она станет отделенной от моря, но все равно остается его частью!

Гелиодор смотрел, как Ицар, склонив голову, жадно смотрел на прозрачно светлую воду на своей ладони, затем кариец нехотя с сожалением разжал пальцы, и капли покинули его ладонь. Он лизнул мокрую ладонь, прижал ее к правой щеке, а потом обтер ею свое лицо. С наслаждением во всю грудь вбирал в себя запах моря, свежее дыхание ветра, только что реявшего над цветущими предосенними лугами Карии и Ионии. Снова заговорил:

— Мне нравятся персы — у них одежды красивые, и Царство персов несравнимо со здешними крохотными землями. Я путешествовал по Персии, жил во всех больших городах Царства — от Сидона до Персеполя. Говорят, новый македонский царь собирает войско, чтобы всё это завоевать.

— А в Египте ты был?

— Несколько лет назад полгода жил в Саисе у своего побратима. Мне нравятся египтяне, а особенно египтянки! Их точеные ручки умеют обнимать, ласкать мужчин. После любовной ночи с такой красавицей, становишься, как выдоенный, пустой. Они своевольны и самолюбивы, как кошки!

— Ты любишь женщин?

— Так считают мои друзья, и я сам! Хотя женщина слишком многое берет из нас — ведь именно она берет мужчину, а не он ее. Поедом нас, бедняг мужчин, женщина съедает, поэтому мы не можем не ненавидеть и не бояться ее! — и Ицар сам рассмеялся своему заключению. Без смущения, откровенно признался: — Чем старше я живу, тем с большим трепетом ложусь меж женских колен: они — наша погибель. Врата в Аид. А ты? Ты любишь женщин?

— Я люблю весь мир. Если вмещаешь в себя все создания мира, то отдельного ничего нет.

— С такой философией можно далеко зайти! А мне нравится Пифагор, его завет «иди своим путем — непроторенным». Я с пятнадцати лет следую этому завету.

Да, Гелиодор, мне нравится любить женщин! Мир женщин слишком сложен для мужчины. Они сохраняют жизнь, во всем осторожничают, как матери человечества, а я уже в тринадцать лет потерял остроту страха перед смертью, потому что уже тогда вдоволь навидался ее.

Мужчинам вообще не следует долго жить. Богиня — я по всему вижу это — устроила так, что мужчинам не к чему заживаться на свете. Если я сам еще живу, так только потому, что срок моей жизни видимо еще не вышел. Мне сейчас — тридцать пять лет. Я с пятнадцати лет из-за бедности нашей семьи взялся за морской промысел. Несколько раз бросал, когда денег много набирал, потом опять принимался. Уже лет двадцать занимаюсь морским разбоем — это занятие для благородных, свободных духом людей! Я плавал всюду — до самой Гипербореи. Где только меня морские волны не носили, кого только я не топил и не грабил! И попадающаяся нам, пиратам, добыча — только малая оплата нашей морской доблести и отваги!

На следующее утро море и небо сияли во все блеске начала дня, когда Ицар Карийский оглядел своих, собравшихся к отплытию моряков — их человек тридцать. С удовольствием смотрел на их лица — чувство дружбы к людям легко охватывало его. Среди них много голубоглазых и светловолосых ионийцев и дорийцев. Трое — иберийцы, уроженцы далекой западной Иберии. Есть жители северной Ливии. Оглядел всю команду, и морщина резко врезалась между его бровями.

— Филемон Однорукий где? И Эреб-канатоходец с Фракийцем куда подевались? Наверно опять его красавчик мальчишка бросился в бега, а он поспешил за ним вдогонку?

Тлеполем, помощник Ицара, смуглый красавец и силач родом из фригийского города Гордия, развел руками, ничего не зная об этой троице, а затем показал на двух массивных молодых мужчин рядом с собой.

— Зато Харикл привел с собой этих молодцов из порта Галикарнасса.

Ицар оглядел новичков, бросил вопрос:

— Откуда вы?

Тлеполем показал на моряка в синем хитоне.

— Этот с Лилибея — ему надо вернуться домой, а денег на проезд нет, вот он и решил с нами отправиться. А его приятель родом из Гелы. Он — плотник и к тому же музыкант, он у нас будет заместо Титана-флейтиста. Но только оба они язык койне не понимают.

— Язык — ерунда! Я в свое время сумел очень быстро понять язык жителей Оловянных островов, когда они хотели прирезать меня!

Сицилиец из Лилибея шагнул вперед и гулко стукнул себя кулаком в крепкую грудь. Коверкая койне, выпалил:

— Мы не подведем тебя, капитан!

— Ладно, скоро проверим вас в деле, — весело пообещал Ицар и хлопнул в ладони. — За работу, ребята! Через два дня отплываем, помогай нам Посейдон-Владыка!

Энергичная подготовка корабля к отплытию длилась несколько дней. У «Славы Кара» — алые паруса, желтой краской окрашены доски палубы и борта. На носу — вызолоченная фигура Богини, точно несущейся над волнами. Ицар любит свой корабль и не жалеет для него украшений.

Он привел Гелиодора на «Славу Кара», показывал и разъяснял, что где. Но Египтянину не в новинку находиться на корабле — он уже много раз плавал на разных судах. И запах смолы привычен ему.

— Моя «Слава» не боится никаких бурь! — хвалился Ицар.

Гемиола — быстрая и маневренная. Длиной свыше двадцати пяти локтей. Пятнадцать пар весел. Два рулевых весла. Два носовых тарана — надводный, и подводный — металлический, прикрепленный к килевой балке.

На бортах над отверстиями для весел развешаны щиты. На главной мачте во время плавания моряки поднимают большой прямоугольный парус, треугольные паруса — на носовой мачте и перед кормовой каютой, которую занимает капитан.

Утром с молитвой к богам отчалили от берега.

Сначала Ицар привел «Славу Кара» в Галикарнасс, чтобы погостить у своих друзей-родственников, но в тот же день, хотя время уже перевалило за полдень, он велел сняться с якоря. Вскоре «Слава Кара» покинула удобный порт Галикарнасса.

Ицар не боится выходить в море даже по вечерам на ночь глядя. Он пояснил Гелиодору, что до Сиракуз плыть не менее двенадцати дней и ночей. Сначала они поплывут мимо островов Спорад к Пелопонессу, а после мыса Тенар гемиола выйдет в открытое море и будет плыть до восточного берега Сицилии.

«Слава Кара» удалялась от Галикарнасса и по заливу Керамик плыла на запад. Навстречу ей солнце щедро рассылало свои золотые лучи на морскую гладь и древние скалистые берега Карии и острова вокруг. Острый таранный нос гемиолы резал пенную, шумящую воду. «Несметных волн веселый рокот» окружал моряков.

С Гелиодором вместе Ицар стоял на возвышении возле кормовой каюты. Сложив на груди руки на груди, он по хозяйски взирал на скалистые берега острова Коса слева и Книдского полуострова справа. С удовольствием ощущал качающуюся палубу под ногами.

На Ицаре — короткий до колен хитон любимого им светло-серого цвета, на груди — широкий разлив ожерелья: бериллы, сапфиры, изумруды, хризолиты.

На Гелиодоре — сирийский, ниже колен темно-голубой хитон с рукавами до локтей, темный широкий плащ. Это его единственная одежда. На левой руке два золотых браслета — не узкие и не широкие. Скорее это не украшения, а денежное средство при необходимости. Он сказал:

— Ицар, я плавал на многих кораблях, больше всего мне нравятся этрусские и финикийские суда.

Кариец согласился с ним.

— Да, эллинские триеры и триремы слишком неуклюжи и громоздки с их множеством поднимающихся и опускающихся весел. Порой этакий корабль выглядит, как жалкая пародия на каракатицу.

— Больше всего красивы и удобны египетские корабли — сплетенные из камышей, с двухногой мачтой, они плывут только под парусом и потому медленны, но зато очень удобны и надежны.

— Во многом согласен с тобой! Египетским ладьям с их плоским дном никакие мели не страшны. На таких кораблях уютно жить. Я люблю паруса, а весла — нет: во время боя они ломаются, как сухие веточки. Но и без весел кораблю не обойтись, да и морякам нужно занятие во время плаванья! — И карийский пират весело расхохотался. Затем показал на своих, бодро гребущих моряков. — У меня на корабле — только свободные люди, рабов на веслах не держу. От этого команда сильнее и боевитее. Мы все на «Славе», как одна команда или семья. Эй, Синопец! — весело окликнул он одного из передних гребцов. — Подбирай свой толстый зад, а то опять тебя краб ущипнет!

Увесистый и мясистый моряк с круглым лицом только добродушно сплюнул под веселый хохот остальных членов команды. А кариец продолжил говорить Гелиодору:

— В городах моряков считают сбродом. А на самом деле это не так. В моих командах перебывали люди со всех сторон света, и негодяев среди них я встречал крайне мало. Все негодяи остаются на земле. На суше я-то их вдоволь навидался. Видимо всяким подлецам больше всего по нраву сухость земная, соленой воды они боятся — она разъедает их лживость и подлость! В море они не суются — соли боятся. Поэтому попав на корабль, они очень быстро вымирают — уж я-то знаю! Сам к этому руки и ноги прикладывал! Пинком в зад выкидывал их с корабля!

Он скалил зубы в веселом смехе. Затем окинул ясное небо внимательным взглядом, привычно выискивающим признаки надвигающейся непогоды.

— Судя по всему, погода хорошая и ночью и завтра днем будет, так что к берегу причаливать не будем. Паруса на мачтах оставим, и будем и ночью плыть — луна нам сверху посветит. Она скоро взойдет — вон с той стороны! — Ицар показал на горные вершины книдского полуострова.

В этот день и в последующие дни он продолжал рассказывать Гелиодору о своих плаваниях, неожиданных жизненных находках и потерях. В юности Ицар был ранимым и чутким мальчиком, пока не закалился во всяких невзгодах, а теперь скрывает себя под маской широкого нрава, добродушного смеха. Это давно началось и стало очень естественным для него — он этим глубину своей натуры прикрывает.

Утонченная обворожительность Египтянина неустанно восхищала и поражала его.

Гелиодор ничем не выказывал, что недоволен тесной близостью с людьми на небольшом корабле. Изящно, словно без усилий владеет собой, а значит и всеми окружающими.

На тринадцатый день впереди из моря показались синие горы и зеленые пастбища Сицилии, чье древнее название — Тринакрия. Приблизились к берегу и поплыли вдоль него. Вскоре «Слава Кара» вплыла в Большой порт Сиракуз. Многочисленные суда стояли здесь. Рабы разгружали суда или грузили их самыми разными товарами. Моряки перекрикивались друг с другом с бортов кораблей.

Гелиодор в своем темном плаще стоял на носу гемиолы и смотрел на панораму знаменитого города.

Ицар подошел к нему, рядом облокотился о борт, показал на берега вокруг Сиракуз.

— Сицилия внутри — дикая, свободная земля, — сказал он, — для беглых рабов она — мать родная. Жители прибрежных городов туда и носа не смеют сунуть — вмиг их там ограбят или убьют. У меня в команде было несколько диких сицилийцев, так они клялись, что их племя произошло от финикийцев, а лет пятнадцать назад я плавал на корабле сиракузца Горгона, так он чтил среди своих предков царя Тира. — Ицар повернул голову к Египтянину, спрашивая: — Ты слышал о Горгоне? Знаменитый был пират, но теперь о нем уже мало кто помнит. Разрази меня бог, если иногда мне не сдается, что сейчас вокруг меня совсем другой мир, чем даже десять лет назад. Мое собственное детство и юность уже кажутся мне сказаниями из каких-нибудь легенд!

Через два дня Гелиодор и Ицар, снова стоя рядом на носу гемиолы, наблюдали за выходом киренского корабля из порта. Через местного знакомого капитана Ицар уже выяснил, что «Киренец» приплыл в Сиракузы из Тарента, а теперь направится в Сидон. Он близко взглянул в глаза Египтянина, негромко спросил:

— Скажи мне, Гелиодор, зачем тебе нужен тот человек на корабле?

Отвернувшись от города и глядя на море, Гелиодор сказал:

— Он сделал терафима для предсказаний и задал ему вопросы, на которые получил ответы.

— Я слышал об этаких гаданиях и оракулах — делаются из отрезанной головы ребенка, с вложенной ему в рот золотой пластинкой с вырезанными на ней заклинаниями. Такой, да?

— Да. Мы — я и пославшие меня люди — хотим узнать, что за ответы получил Лабир.

— Так сделайте свой собственный терафим и спросите его, — посоветовал Ицар с наигранным простодушием.

— Нам нужно знать именно то, что Лабир узнал, — с трудом, потому что слова сдавили ему горло, произнес Гелиодор и замолчал.

Ицар и не ждал от него особенных объяснений. Знал: Египтянин не скажет ему всей правды, слишком они оба разного полета птицы. Ему невольно припомнились некоторые таинственные слова одного из жрецов Элевсина, когда тот узнал, что Египтянин Гелиодор дал ему рекомендацию для Посвящения.

В это время к Ицару быстрой поступью подошел его главный помощник и родственник: высокий и мускулистый, светлокудрый юноша по прозвищу Дориец. Родом из Салманеса, городка возле Галикарнасса. У Дорийца есть замысел — в скором времени стать капитаном своего собственного корабля и команды — стать таким же, как Ицар. Нрав у Дорийца тяжелый и завистливый, и Ицар пока терпел его с собой рядом лишь из-за своей двоюродной сестры — матери Дорийца.

Ицар поговорил с Дорийцем и велел ему оставаться в Сиракузах: ждать Сидонца и сообщить ему, что Ицар скоро сюда приплывет — как только поможет Египтянину. Ицар и Сидонец — друзья и собратья по морскому разбою. Им вдвоем позарез нужно потолковать насчет их совместных, предстоящих им делах. Махнув рукой сошедшему на причал Дорийцу, Ицар велел морякам отчаливать.

Веселые от легкого плаванья по морю, моряки с удовольствием дружно взялись за весла, чтобы вывести корабль из гавани. На выдохах загорланили громкую песню. Под полдневным солнцем они в одних набедренных повязках сидели на скамьях для гребли — голые мышцы играли на их руках, торсы вскоре чуть заблестели от пота.

Вновь вывели «Славу Кара» в открытое море. Оно сияло и шумело вокруг зелено-голубыми волнами, — от сотворения мира и до его конца они будут весело плескаться на просторе, сверкая радостной красотой.

Обогнули мыс, подняли паруса и быстро поплыли вслед за «Киренцем». В тот же день незадолго до полудня они догнали это судно и легко захватили.

Фригиец Тлеполем — смуглокожий, широкотелый, в нарядно-алой набедренной повязке, с волосами-кудрями, перехваченными вокруг лба золоченой лентой, — показал Ицару на пассажиров, согнанных на нос киренского судна. Склоняя голову набок и добродушно ухмыляясь, спросил:

— Пограбим их?

— Ладно, берите, что хотите и отпустите: пусть дальше плывут, — разрешил Ицар.

С капитанского возвышения Гелиодор сразу увидел среди пассажиров Лабира и, отвернувшись, сказал Ицару:

— Пусть этого человека сюда приведут.

Капитан велел Зелоту-Короеду и Гимену Гераклейцу доставить сюда нужного человека. Вместе с Лабиром моряки притащили с киренского судна несколько корзин с добром и, оттолкнувшись от борта «Киренца», подняли парус и по просьбе Гелиодора направили «Славу Кара» назад к сицилийскому берегу, чтобы затем вдоль него поплыть на юг. Моряки расправили на мачте парус под попутный ветер, а сами уселись на носу гемиолы и в горячих спорах принялись делить добычу.

Легкий ветерок едва надувал парус. Гемиолу слегка покачивало на волнах, и она словно сама скользила по совершенно безмятежной глади моря — светло-синего, осыпанного золотыми искрами.

Лабир — человек с большими светлыми глазами, в светло-желтом, длинном сирийском хитоне стоял, прислонившись к мачте. Он казался удивленным, пока не увидел среди пиратов Гелиодора. Но и тогда ничего не спрашивал и никому ничего не говорил. Золотистые, непокорно и густо вьющиеся кудри его волос перебирал ласковый ветерок. Несмотря на отсутствие дорогой одежды и украшений, по лицу Лабира сразу видно, что это сильный и уверенный в себе человек, привыкший властвовать над людьми и жизнью. Избранный.

Ицару этот человек сразу понравился. Он спросил у Гелиодора:

— Что ты с ним хочешь сделать?

— Пусть ему свяжут руки, — сказал Гелиодор, стоявший по-прежнему полу-отвернувшись, словно стыдясь перед Лабиром за свое положение захватчика.

И только когда Лабиру связали руки, Гелиодор подошел к нему, негромко заговорил с ним по-аморейски. Но вскоре Лабир повысил голос, перешел на громкое койне.

— Не старайся зря, Алиатт, (имя, под которым Египтянин был известен в Сирии) ничего ты от меня не добьешься. Всё на свете можно сделать, кроме того, что нельзя сделать, — с усмешкой заключил он.

На склоненном лице Гелиодора появилось отчаяние.

Он отошел к Ицару, прислонившемуся к стенке каюты. Сложив руки на груди, кариец по-хозяйски наблюдал за всем происходящим на палубе кораблика, мирно покачивающегося на ровных волнах посреди необъятного простора моря и неба.

— Из этого человека надо выпытать то, что мне необходимо знать, — сказал Гелиодор.

Ицар удивился его словам и странно посмотрел на Египтянина.

— Кто будет его пытать? Ты?

— Вели своим морякам, — попросил Гелиодор.

Но Ицар решительно отверг это.

— Я этим не занимаюсь и своих людей за это не милую.

Гелиодор отвернул голову к морю, радостно сиявшему и шумевшему на просторе, решаясь на пытку и собираясь с силами. Пират по-прежнему удивленно наблюдал, как он прошел обратно к Лабиру и велел Зелоту уложить пленника на спину. Встал на колени, вынул из складок хитона на боку острый, как шило, кинжал — кончик его острия был изящно согнут, будто коготь, а резная рукоятка из слоновой кости — тонкая и маленькая, будто игрушечная. Негромко, по-финикийски сказал Лабиру, не глядя на его светло-загорелое, полное цветущего здоровья лицо и тело.

— Скажи мне всё, иначе я добьюсь от тебя — вырежу из тебя признание этим ножом. Как любой человек, ты боишься боли.

Лабир уголком губ улыбнулся, перед собой глядя в светлую чистоту неба.

— Да, боюсь, и потому скажу: оракул сказал мне, что дело вавилонянина Хашилата ждет успех. Но для вас это ничего не изменит. Ты, Алиатт, и те, кто с тобой, только зря себя беспокоите. Восстановление «Союза Дракона» всё равно произойдет, и не вам этому помешать.

Гелиодор слушал его, наклонив голову, почти закрыв глаза. С трудом сказал сквозь стиснутые зубы:

— Ты говоришь не всю правду. Нам было видение: ты узнал о том, что произойдет со всеми нами через десять лет.

Лабир, с разметавшимися светлыми кудрями волос вокруг головы, лежал на спине, молча смотрел на Гелиодора, и улыбка презрения всё сильнее растягивала его красиво полные губы. Потом он перевел глаза в ясное небо и больше не желал обращать внимание на Гелиодора.

Ицару его поведение понравилось еще больше. Достойный человек — судя по всему! Уж он-то, Ицар Карийский, понимает в людях толк.

Гелиодор поднес кинжал к грудине Лабира и надавил концом рукоятки на болевое место. В естественном стремлении избежать страдания тело пленника сжималось и пыталось отодвинуться в сторону. Лабир сквозь зубы застонал от боли. На его лице появился гнев.

Ицар крикнул Египтянину:

— Эй, я не позволю тебе мучить этого человека!

С быстротой молнии Гелиодор повернулся к нему и ударил острием кинжала в доску палубы рядом с собой.

— Не вмешивайся в то, что ты не понимаешь!

— Ах, ты…! Египетское отродье! — обругал его пират. И велел своим людям: — Отберите у него нож! Киньте в воду!

Двое моряков, ближе всего находившиеся к Гелиодору, тут же подошли к нему. Мигом выкрученный из его ладони кинжал полетел за правый борт, скрылся в воде от людских глаз и начал свое погружение в темные глубины моря. С болезненно слабым возгласом Гелиодор проводил взглядом падение своего оружия. Мгновенно он раскаялся, что взял с собой именно этот кинжал — памятный, и подаренный ему приятелем. Взял его с собой, чтобы лишиться! Теперь ему больше не увидеть эту вещь! Разве что в следующем обороте жизни он попытается получше беречь его! Этот маленький кинжал выручил его дважды — в Харанне и в этрусском порту Эспине. Сейчас им обоим настала внезапная разлука…

Он вскочил с палубы и подошел к Ицару.

— Дай мне другой нож! До захода солнца я должен узнать всё!

— Если нужно убить пленника, так убей, а пытать я не дам. Я никогда не мучу свои жертвы, с них довольно того, что они — жертвы!

— Мне нужно от него узнать…

— Если ты тронешь его, я всажу вот этот свой нож тебе в сердце. Понял?

Словно став внезапными врагами, они в упор смотрели друг на друга.

— Понял, — сказал Гелиодор, — но мне нужно…

— Слышу и вижу: ты не понял меня! Получай! — Ицар мигом полоснул своим ножом по протянутой к нему руке Египтянина. И затем показал ему окровавленное лезвие. — Еще раз будешь мучить этого человека, и я всажу это в твое сердце, знай!

Гелиодор сдавленно вскрикнул от боли и неожиданности. Бледнея, отступил от Ицара, схватываясь за рану выше локтя — из разреза сразу полилась кровь. Он зажал рану полой плаща. Потрясенно воскликнул:

— Что ты делаешь? Твое дело помочь мне, а не мешать! Ты — глупец! Лабир овладел твоим разумом, чтобы ты защищал его!

— Думаешь, я такой дурак, что не могу отличить принуждение от симпатии?!

— Да, это так, и…

— Я вижу: ты — большой умник! Если у тебя — лик бога, так думаешь, что тебе всё позволено?!

— Я — бог, и Лабир тоже — бог, поэтому нужно…

— Тлеполем, убей «бога» и выбрось его в море!

Фригиец неторопливо подошел к Лабиру. Присаживаясь на корточки, небрежно рванул желтую ткань хитона, обнажая левый сосок пленника, и тут же ударом длинного ножа пронзил насквозь его сердце.

Отблеск страдания показался на прекрасном, словно у юноши, лице Гелиодора. Схватившись рукой за борт и глядя на Ицара, он произнес:

— Ты — сумасшедший…

— Не более тебя, — ответил Ицар, уже попусту раскаиваясь, что уж если он велел убить столь удивительного человека, как этот Лабир, так надо было заранее лишить его сознания, чтобы он не видел бесконечно страшного и бесконечно мгновенного взмаха ножа… Ну да ладно, этот Лабир не из слабых. Перенесся мигом в царство Аида, и то ладно.

Ицар сам не знал, что толкнуло его на это убийство — желание покрасоваться перед Гелиодором своей властью на корабле, показать ему, что даже он — Египтянин — посреди моря находится в полном его подчинении? Но чтобы это ни было, теперь придется принять это убийство, как данность. И все же Ицар был удивлен своим собственным приказом и с некоторой досадой обнаружил, что Тлеполем, как обычно быстро и точно, исполнил его приказ, и Лабир убит! Мысленно Ицар даже ахнул и выругался. Нахмурился, недоумевая, что это такое он сделал… Вдруг Лабир на самом деле божественного происхождения, а все знают, что если влезть в дела Богов, то хлопот потом не оберешься…

— Его нельзя было убивать, — с трудом сказал Гелиодор и отвернулся к сиявшему безмятежно морю. Все это время он зажимал свой порез ладонью и тканью рукава, чтобы остановить кровь. Теперь он надорвал на хитоне подол и, оторвав по краю полосу, стал тщательно завязывать рану.

Отвернувшись от всех, пытался разобраться, есть ли какой смысл в произошедшем. Но он чувствовал отчаяние и не мог сейчас рассуждать здраво. Всё, намеченное им, пошло не так… И убийство Лабира — одного из Посвященных — это апофеоз недопустимости.

Между тем Ицар сказал морякам, притихшим и столпившимся вокруг убитого Лабира, чьи разметавшиеся кудри золотистым ореолом по-прежнему окружали его голову.

— Возвращаемся в Сиракузы — там принесем большую жертву Зевсу, чтобы простил мне убийство этого человека.

Гелиодор быстро повернулся и указал морякам на Лабира.

— Этот человек — бог! Ваш капитан велел убить его, теперь боги — друзья Лабира — обрушат на вас беды.

И, закрыв лицо плащом, сел на палубу, прижавшись боком к борту. А пираты принялись есть, а затем продолжили делить добычу. Но делали это уже без прежнего азарта. Все они были подавлены, видимо угроза Египтянина сильно подействовала на них.

Между тем «Слава Кара» приблизилась вновь к берегу Сицилии и вдоль него неспешно направилась на юг.

Мертвый уже несколько часов Лабир лежал возле главной мачты. Наконец, Тлеполем подошел к трупу, выдернул из его груди свой нож, смыл с него кровь, тщательно вытер, вставил обратно в ножны, а потом спросил капитана, что делать с телом.

— За борт его! — не глядя, велел Ицар.

Только тогда Гелиодор вышел из оцепенения и поднял голову, откидывая с лица плащ.

— Нет, этого не надо делать! Надо немедленно плыть на Южный мыс — там меня ждут люди, и там мы захороним тело Лабира.

Ицар подошел к мертвому телу и с жалостью посмотрел на Лабира, который и в смерти нравился ему, потом поднял взгляд на Гелиодора, с насмешкой сказал:

— Кто бы он не был — человек или бог, Тлеполем своим точным ударом сделал ему честь, твоему другу.

— Мне не досталось чести быть его другом.

— Но ты переживаешь его смерть, как свою собственную.

Египтянин сказал сквозь зубы:

— Тебе не понять. Это дела жрецов и богов.

Ицар словно не обратил внимание на его слова, продолжал хвалиться смертоносным ударом своего помощника:

— Твоему Лабиру повезло! Ведь Тлеполем — великий мастер ножа, большой мастер убивать с одного удара. Ведь это он два года назад убил Аридата Гиганта в честном бою один на один.

— Смерть не самое худшее.

Ицар поднял брови, словно удивляясь.

— А что самое худшее?

Гелиодор молчал. Поднявшись, он прошел в каюту, взял там светлое покрывало, подошел к Лабиру и накрыл его, затем прошел на нос корабля, закутался со всех сторон плащом, накрыл им голову и, сев, вновь стал недвижим.

Ицар вошел в тесное пространство маленькой каюты, со стенами, сплетенными из ивовых ветвей, и улегся на ковер, разостланный на полу, чтобы отдохнуть пару часов после полудня.

Лет с двадцати пяти жизнь и смерть ему стали одинаково равны. Потому что он отчаялся понять их смысл. Совершенно не понимал, что это такое — сон ночью и сон днем. Нет ни раскаянья во всех своих поступках, ни особых надежд на будущее. Когда годами и десятилетиями на важнейшие вопросы не получаешь ответы, то всё становится безразличным. Раз ответов нет, то, значит, и вопросы не нужны.

Через два часа он проснулся, сел и тут же из кувшина налил в широкую киликийскую чашу красное легкое вино и начал втягивать его в себя, с наслаждением прикрыв глаза.

Близкое со всех сторон шумело море, и шум его — вечный гимн Красоте. Море — само воплощение Красоты.

Гелиодор вошел в каюту. У него по-прежнему был страдающий и какой-то потерянный вид.

— Теперь нас всех ждут несчастья, — с отчаянием сказал он.

Пират поставил опустевшую чашу на поднос из лимонного дерева, лежавший на ковре, рядом с кувшином вина. Потянулся и зевнул.

— Ах, Гелиодор! Только не плети мне басен! Перестань! Я давно знаю, что между поступками человека и его судьбой нет никакой связи. У тебя больной вид, но с собой у тебя никаких лекарств нет. Как же ты, знаменитый врач, собираешься лечить самого себя? Уж наверняка, себя ты не сможешь вылечить! — и кариец весело расхохотался.

— Я болен не от раны, а от смерти Лабира.

У Гелиодора — отчаявшееся и расстроенное лицо. Он отказался от еды, глотнул только воды из кувшина и в полутьме каюты уселся в угол, спасаясь от раздражающего света дня. Снова накрыл лицо плащом. Перед ним, как в бреду, стояло лицо Лабира, звучали его слова, которые он говорил и которые мог еще сказать. Мысленно он продолжал все время говорить с Лабиром, мучаясь своей презренной ролью палача перед ним.

К вечеру он вышел на палубу, помочился за борт.

Он увидел, что моряки отодвинули накрытое тело Лабира в тень борта. С сжимающимся сердцем и судорожно стиснутым горлом Гелиодор удержал себя от желания подойти и взглянуть на Лабира, чтобы с болью удостовериться, что его уже нет среди живых. Теперь с этим уже ничего не поделаешь.

Сидевший в кресле возле главной мачты Ицар взглянул на Гелиодора голубыми, по-мужски твердыми глазами — они — точно бериллы, что блестят на широком ожерелье на его груди.

— Ты же сам хотел разделаться с ним, так зачем теперь жалеешь?

— Что ж, может быть ты прав… Лучше убить одного человека, чем тысячу.

— Лучше не убивать ни одного, — капитан в веселой улыбке показал белые зубы посреди своей чернокудрой бороды.

С сокрушительной насмешкой Гелиодор бросил в его сторону взгляд и слова:

— Да? И тебе в твоей жизни это удалось?

Ицар осекся и, помолчав, связывая очередной узел на канате, который держал в руках, сказал:

— Я знаю: Космос (Вселенная) плохо устроен, и я — часть его.

В это время моряки столпились возле левого борта и закричали, показывая в сторону неподалеку плывущего корабля.

— Ицар! Смотри — корабль Сидонца! Его полосатый парус!

Кариец вгляделся и отрицательно покачал головой.

— Нет, у Сидонца другой изгиб носа и кормы, они у него — как у этрусского корабля.

Гелиодор заметил, что движение волн изменилось. Волны уже ощутимо покачивали «Славу Кара», и он взялся рукой за борт, глядя на темнеющее, взволнованное море.

Вскоре ветер нагнал на небо темные стада туч и под его крепчающим напором волны помчались еще быстрей. Море блестяще потемнело и покрылось рябью крупной зыби.

Ицар посмотрел на несущиеся все ниже тучи, послушал ветер и, помрачнев, сказал:

— Будет буря. Проклятье богам! Будет буря!

— Ты боишься гнева богов? — машинально спросил Гелиодор, по-прежнему болезненно переживая исчезновение души из тела Лабира.

— Я просто так к слову сказал, — сказал пират и резко развернулся к своим людям, распоряжаясь.

Моряки сняли и свернули паруса, оставив один кормовой. Карийская «Слава» продолжала плыть на юг.

— Судя по всему буря будет короткой, — сказал капитан в утешение всем.

Но моряки переглянулись между собой, словно несогласные с ним, и один из них — Зелот Хиосец, — не выдержав, крикнул капитану:

— Это всё из-за того, что Тлеполем убил пленника, угодного богам, — убил по твоему приказу, Ицар!

Ицар угрожающе потемневшими глазами взглянул на Зелота, на моряков, но промолчал.

Тогда Гелиодор велел привязать тело Лабира к передней скамейке для гребли.

Волны вздымались все выше. Вспененные, они яростно метались по поверхности моря; с играющей яростью, словно скорлупку, подбрасывали «Славу Кара» то вверх, то вниз, будто на качелях. Гемиола боролась с напором волн на своей левый борт, кренилась и скользила по волнам то вверх, то вниз — скрипели маяты, и весь корпус сотрясался, зажатый сильными объятиями стремительно несущихся, водяных и воздушных масс, — стихии, бурно задыхаясь, боролись друг с другом в обнимку.

Но по-настоящему — во всю свою мощь — буря все же не разразилась. Поиграв своей могучей силой, волны и ветер чуть поуспокоились.

К этому времени «Слава Кара» по настоянию Египтянина продолжала вдоль берега направляться дальше на юг.

Наступил вечер. На небе во всю его протяженность вырисовывались и клубились тучи — темные до черноты и кажущиеся плоскими. На всем западном горизонте их синеватые края горели светло-оранжевым и светло-желтым светом.

Ощущение грандиозного неспокойства мира. Если мир столь грандиозен и прекрасен, то он должен быть бессмертным! Или этот слабый отблеск вечности кажется нам красотой, а в более совершенном мире он бы звучал уродством?

Быстро темнело, вдоль бортов неустанно вздымались и опускались водяные валы, сгущалась тьма снизу и вверху, только далекое солнце у самого горизонта еще светило и от него по морю протянулась светящаяся полоса — в этой полосе вечно-беспокойные, вечно-шевелящиеся волны были пронизаны бесчисленным множеством вспыхивающих и гаснущих огоньков света.

В это время подплыли к нужному Гелиодору месту. Здесь до берега было не более двух схенов¹, но солнце уже заходило, надвигалась близкая ночь, и из-за опасности прибрежных скал Ицар велел спустить якорь и ждать утренней зари. Но Гелиодор настаивал, что нужно и можно пристать к берегу. Он сказал, что и в потемках может провести корабль к берегу. На другом корабле он был здесь уже два раза и даже ночью подплывал к берегу.

— Нужно плыть справа возле той скалы, — объяснил Египтянин, — видишь ее? Проход справа мимо этой скалы проведет гемиолу прямо к Южному мысу и там нужно пристать к берегу.

— Значит, тебя там кто-нибудь ждет? — осведомился Ицар.

— Я же сказал тебе, что меня ждут.

Тогда Ицар обменялся несколькими словами с Тлеполемом и с кормчим, полгода назад выбранным всей командой заместо прежнего Сирийца, перешедшего на «Единорог» — корабль тарентийского пирата, и тогда сказал Египтянину:

— Мои моряки отказываются, — Ицар сплюнул на доски палубы в знак осуждения своим помощникам, и продолжил: — сам я не против попробовать плыть дальше, но они требуют ждать утра. Сейчас я должен считаться с ними… Да и вообще… Корабль мы захватили, Лабира твоего убили, ты уже не вправе что-либо еще лишнего требовать с меня.

Гелиодор в упор посмотрел на него.

— Ты навредил мне.

— Всё может быть. Но к берегу я сейчас не поведу гемиолу. В темноте «Славу» моего прародителя Кара расколотит о скалы.

Гелиодор мягко напомнил, не повышая голоса:

— Ты обязан слушаться меня.

— Чересчур это дорого может обойтись мне сейчас! От такой расплаты можно получить новую рану. Или потерять «Славу Кара»! Что мне от этого за радость будет? Что хочешь делай, Гелиодор, но я отказываюсь так дорого платить! Чего ради тебе на ночь глядя так хочется на берег? Утром и причалим!

— Убийством Лабира ты сильно навредил мне.

— Что ж, назначь мне за него денежную выплату! Я заплачу тебе, и разойдемся с миром!

Лица египетского врача ему было не видно — слабеющий свет неба едва касался их. Гелиодор стоял спиной к зажженному на мачте факелу.

— Ну что ты молчишь? Назначь цену по человеческому счету, а не по божественному. Назначь цену за Лабира и…

Ицар не договорил, его вдруг охватил страх — от темной фигуры Египтянина, закутанного в черный плащ, по палубе внезапно протянулись несколько отчетливых теней, словно рядом с ним стояло еще несколько человек! И удлиняясь, эти тени надвигались черными клиньями на Ицара.

От необъяснимого страха у него захватило дыхание, он попятился, а потом словно оцепенел. Раздался тихо-повелительный голос Гелиодора:

— Мы поднимем паруса и поплывем к Южному мысу.

Ицар сделал усилие и преодолел страх и оцепенение. Всё на корабле стало вновь привычным ему. А тени на палубе — просто шевелящиеся тени от света факела.

— Ладно, я сделаю, как ты хочешь.

Ицар повернулся и скомандовал оторопевшим от всей этой сцены морякам.

— Мы плывем к берегу! Ставьте малый парус и разворачивайте нашу «Славу».

— Там скалы! — крикнули моряки, указывая в сторону темного берега.

Но Ицар в свою очередь указал на Египтянина.

— Нам приходится слушаться Египтянина — он одержим, и нас всех влечет к гибели!

Пираты ответили гневным ворчанием, глядя на Гелиодора, но они не осмелились с ним спорить, примолкли и, подняв якорь, а потом, взявшись за паруса и кормовые весла, начали разворачивать корабль носом к едва видному в потемках берегу.

Малиновый круг солнца скрылся за черной чертой сицилийского берега. И в наступившем мраке окруженная шумом и плеском темных волн «Слава Кара» развернулась и на двух небольших, полуспущенных парусах направилась к берегу.

Гелиодор пошел в каюту собрать свои вещи.

От усталости и потрясения Ицар стал молчалив, решил с иронией относиться ко всему, что он не может понять, наверно, потому, что это НЕВОЗМОЖНО понять.

Вошел в каюту к Гелиодору, сидевшему в слабом свете маленького светильника, и сел напротив него, привалившись к плетеной стенке каюты. С иронией и с недоверием глядя на Египтянина, сказал хрипловатым голосом:

— Ты видимо в самом деле посвящен в тайны, влияешь на нас гипнозом.

— Помнишь, ты спрашивал, что самое худшее?

— Помню.

Чтобы повернуть лицо Ицара к светильнику и взглянуть ему в глаза, Гелиодор взялся за его бородатый подбородок, а потом вытер тонкие пальцы углом плаща. Он знал, что кариец это заметит. Недовольство Ицаром толкнуло его на этот презрительный жест.

— И ты до сих пор не знаешь, что самое худшее? — спросил Египтянин.

Ицар некоторое время растеряно молчал, сидя на поджатых коленях, переплетя гибкие, сильные и загорелые пальцы, привычные к снастям и любому оружию. Он думал о том, как Египтянин вытер свои пальцы после прикосновения к нему. «Моя голова не так плоха, чтобы ты ею брезговал!» — с гневом подумал он. И со злостью взглянул в глаза Гелиодора. Кулаки его сжались, но он ничего не успел сказать или сделать.

Сильный толчок и скрежет под ногами застал их врасплох — они упали на ковер, застилавший пол, но тут же вскочили и выбежали из каюты.

Ицар был уверен, что «Слава Кара» вот-вот развалится, и нужно немедленно прыгать в море. Но после первого толчка корабль остался недвижным.

Видимо гемиола налетела на небольшие подводные скалы и застряла между ними. Волны подталкивали ее, и с каждым разом ее заклинивало все сильней.

Ицар винил во всем этом Египтянина и с досадой вглядывался в непроглядную ночную тьму.

— Отсюда до берега наверно менее схена, — пробормотал он и, повернувшись к морякам, столпившимся вокруг него, велел ждать утра.

— Тогда мы пошлем гонца в Сиракузы — Сидонец должен скоро приплыть и поможет нам сняться со скалы.

Моряки ободрились, но потом заворчали, а один из них выкрикнул:

— Если опять поднимется ветер, нас в эту же ночь расколошматит о скалы!

— Ты-то чего боишься, Диатред? — удивился капитан. — Твою пустую, как рыбий пузырь, голову ни о какие камни не расколотит!

Насмешливый, привычно уверенный голос капитана успокоил команду. Но всё произошедшее усиливало страх моряков, особенно, когда на мачте зажгли факел и обнаружили, что тело Лабира исчезло — видимо от толчка упало за борт вместе с оторвавшейся доской. Для Гелиодора Лабир до сих пор жив, он с трудом мог поверить в его смерть. Он отвернулся от места, опустевшего от тела Лабира, и ушел в каюту. А моряков охватил страх. Они закричали капитану:

— Боги разгневались на Египтянина и на нас! Боги в гневе на нас за то, что ты велел убить их родственника!

Особенно рьяно орал Синопец, чье обычно тупое лицо сейчас исказили ярость и страх.

— Не ори зря, Синопец! Только богам и дело следить за нашей «Славой Кара», — с досадой сказал Ицар.

Синопец отступил, но вместо него Гимен Гераклеец гневно крикнул в лицо Ицара.

— Тлеполем убил Бога, из-за этого мы и тонем!

Ицар отвел от него глаза, а стоявший позади всех Тлеполем, оправдываясь в убийстве Лабира, крикнул:

— Мне капитан велел убить!

Он был потрясен, осознав, что убил «Бога», и лицо его было залито слезами раскаяния.

— Сейчас мы тебя выбросим в море! Снимем с тебя мясо и бросим в море — пусть рыбы тебя сожрут! — гневно закричали на него Гимен и еще четверо других, а затем они вновь решительно подступили к Ицару. — Зачем ты велел убить пленника?! — спросили они его.

Ицар презрительно и спокойно улыбался.

— Я не позволил Египтянину расправиться с «богом», как он хотел, иначе было бы еще хуже, а сейчас, как вы видите, мы все целы и живы, никто из нас не потонул, — разъяснил он ситуацию так, как ее представлял. Но по враждебным и ожесточенным лицам моряков было видно, что слова его мало действуют на них, и тогда он добавил: — Гелиодор гораздо больше меня виноват в смерти «бога», и поэтому с рассветом мы разберемся с ним — так или иначе накажем его и этим умилостивим оскорбленного бога морей.

Ицар повернулся и вошел в каюту. Снова сел возле стены, снова принялся сосать из темно-красной широкой чаши легкое красное вино. Удары волн в бок гемиолы и их шум ощутимо стали тише, и это радовало его. Он почти нутром чувствовал свой корабль, и ощущал, что повреждения его не очень велики. Посмотрел в сторону Гелиодора — почти полностью неразличимый в темном углу, в темном плаще, с дорожным мешком под боком.

— Слышал, что я говорил им о тебе? Я не собираюсь отдавать тебя им на расправу — я это сказал, чтобы до утра их усмирить — что-то сегодня они языки свои пораспустили — слышишь, как орут, словно врата Аида уже перед ними разверзлись! — И Ицар невольно рассмеялся над своими словами. Бесцеремонно и с насмешкой добавил: — Это смерть Лабира и его исчезновение так на их слабые умы подействовали! Болваны!

Гелиодор молчал. Он был так расстроен, что его даже не рассмешило воспоминание, о том, как Ицар не раз хвалился, что он и его команда — одна дружная семья.

Кариец втянул в себя оставшуюся половину вина из чаши и отставил ее в сторону. Посидел, прислушиваясь к всё более громким голосам моряков — среди них выделялся резкий голос Зелота и гневное рычание Гимена и Скорпиона. Его начала разбирать досада на этих олухов. «Нашли время для свары. Сейчас я возьмусь за вас, олухи!» Он вытер лицо полотенцем и поднялся.

— Ну, кажется, надо идти усмирять их, ты сиди пока здесь, не показывайся.

Но Гелиодор тоже встал с ковра. Они оба вышли из каюты.

По морю вокруг корабля двигались волны с белеющими в темноте пенными гребнями.

В свете рвущегося на легком ветру пламени двух факелов Ицар поглядел на решительные, злобные лица столпившихся возле большой мачты моряков, и ему стало совсем весело. Ицар никак не мог поверить, что команда внезапно выступила против него, хотя вообще-то в его жизни это было не в первый раз. Спросил:

— Что это такое с вами делается?! Вот я вас, псов! Из-за чего вы беситесь? Утром прилив смоет нас со скал, и мы преспокойно поплывем дальше!

Зелот — взъерошенный, пригнувшийся, — в самом деле был похож на пса. Злобно сверкающими глазами он глядел на Ицара, будто на своего врага. Да и другие моряки тоже. Двое сицилийцев, в Карии недавно клявшиеся ему не подвести его, теперь оба орали со злостью и потрясали кулаками, хотя из-за плохого знания языка явно ничего не понимали.

Впереди всех стоял Гимен — такой же высокий и плечистый, как Ицар. Взгляды их столкнулись, как копья в полете пущенные друг в друга.

Моряки заорали капитану:

— Ты во всем виноват и твой гость-египтянин!

Ицар, вконец удивленный, хлопнул себя ладонью по бедру и вскричал:

— Да что это случилось с вами, собаки вы такие-разэтакие?! Из-за какой мелочи вы взбесились?! Из-за убийства Лабира? Так я вам открою тайну — ни я, ни Тлеполем, ни Гелиодор не виноваты в его гибели — мы послужили лишь оружием богам, оскорбленным им!

— Ты нас довел до беды своим кощунством, Ицар! — зло крикнул Зелот.

— Я вас довел?! — взбешенный Ицар Карийский плюнул в сторону своей команды и выругался.

Он обвел своих моряков грозным взглядом, но они и не подумали испугаться его. «Плохо дело», — понял Ицар. На всякий случай он заметил, что недалеко от него возле стены каюты лежит копье. Не собираясь сдаваться, нападая первым, он ткнул пальцем в сторону Гимена.

— Это ты их всех довел, Гимен, своими обвинениями против меня! Захотел сковырнуть меня с моего места? Власти захотел? Думаешь, она дешево стоит, на палубе, как распутная девка, валяется нагишом? Кто за властью нагнется, чтобы поднять ее, тот получает печать в лоб, нож в сердце и пинок в зад! Ничего ты не получишь, кроме этого!

Гимен гневно зарычал и скомандовал всем, указывая на капитана и его друга:

— Вперед! Убьем Ицара и Египтянина!

Моряки ответили одобрительным ревом, но не двинулись с места. Зато Зелот резко взмахнул рукой и бросил большой нож в капитана. Нож с хищно резким стуком вонзился в дерево кормовой мачты сбоку и на ладонь выше плеча Ицара.

Ицар с досадой на все происходящее мигом вытащил из ножен свой длинный кинжал и показал команде, пригрозив:

— Только бросьте еще! Только попробуйте приблизиться ко мне! А ну, на место, собаки! Не выводите меня из терпения!

Затем он покачал головой на неэффективность броска Зелота — и это уже не первая его промашка. Потеряла его рука прежнюю безошибочность при метании ножей!

Между тем моряки слегка отступили и стали о чем-то переговариваться. Не сводя с них глаз, Ицар дернул за плащ Гелиодора, слева от него стоявшего.

— Ну давай, Гелиодор, насылай на них свое волшебство, напугай их своими египетскими штучками, иначе они сейчас накинутся на нас!

Вместо ответа Гелиодор подобрал складки плаща и подол хитона, схватился узкой рукой за канат и сел на обвод борта, занося ноги на внешнюю сторону.

Скаля зубы в черной бороде, Ицар весело расхохотался над намерением Египтянина сбежать с корабля, а так же над угрожающим видом пяти главарей бунта, приближающихся к ним, потрясая кулаками и оружием.

— Паразиты! Предатели! Я до вас доберусь! — крикнул он, сам готовясь кинуться в море.

Размахивая ножами и секирами, морские разбойники бросились на него. Отступая и отбиваясь копьем и ножом, Ицар крикнул:

— Прыгай Гелиодор!

Египтянин уже и без его напоминания летел ногами вниз в неспокойно шумящее ночное море.

— Убивай их! — кричали Зелот, Скорпион и Гимен.

«А молодцы, поздно вы спохватились!» — подумал Ицар, вслед за Гелиодором обрушиваясь в объятья ночной волны. Сильными рывками рук и ног, и всего тела он отплыл от «Славы Кара», догоняя Египтянина. Они быстро отплыли от корабля и стали невидимы вопящим угрозы пиратам.

Они сняли одежду и обмотали ее вокруг шей, чтобы не мешала их движениям.

Плыли в плещущем мире ночного моря, направляясь в сторону невидимого в темноте берега. Потом выбрались на попавшуюся на пути скалу и на ней провели ночь. С зарей поплыли к близкому берегу.

Вскоре вышли на берег, и первое, что увидели — тело Лабира, плавающее на доске недалеко от них. Ицар расхохотался, падая на песок, чтобы отдохнуть. То, что убитый Лабир вновь оказался рядом с ними, показалось ему забавным. Все трое они оказались в одном месте.

Гелиодор сразу направился к Лабиру. От усталости едва двигаясь, с трудом он вытянул тело Лабира из воды, подтянул его повыше на берег и сел рядом с ним, а потом лег на спину под яркое солнце.

Передохнув и придя в себя, он и Ицар расстелили одежды, чтобы высушить на солнце.

Бескрайнее море безмятежно сияло, словно совсем позабыв свой вчерашний бурный гнев вечером и кромешную тьму ночи. Его прозрачные волны с веселым рокотом набегали на берег, ласково лизали камни и песок.

С ненасытной радостью море словно мурлыкало, трясь о берег гладкими щечками волн. Уже нет ни следа ночной предосенней прохлады, от солнца лились потоки зноя.

Гелиодор взял у Ицара нож. Присел возле тела Лабира, долго смотрел на его мертвое лицо. Глаза Гелиодора были так сильно опущены, что они казались закрытыми. Потом он набросил одежду Лабира ему на лицо. Острием кинжала он вскрыл тело и, вынув печень, надрезал ее и внимательно исследовал ее линии. Затем разрезал грудину и вынул сердце, разорванное почти пополам слишком уж точным ударом Тлеполема. Сердце омыл в волнах и завернул в желтую ткань, отрезанную от подола хитона Лабира.

Смотря на всё это, Ицар — он сидел на песке, опираясь на руки, выставленные назад, — весело скалил зубы в черной бороде, но потом кариец поднялся и стал озирать ярко-голубыми глазами пустынный берег.

— Однако, нам надо куда-то деваться, — озаботился он, — а то, как бы нас не захватили в рабы местные жители. Где же твои знакомцы, нас встречающие, Гелиодор?

Он набросил на себя светло-серый короткий хитон и начал расправлять на шее и груди ожерелье с бирюзой и бериллами. И в это время увидел пятерых всадников, скачущих к ним по прибрежной, всхолмленной равнине. Гелиодор тоже увидел это, и остался спокойным, поэтому и кариец решил не волноваться.

Передний воин в развевающемся за спиной красной плаще проскакал мимо Ицара к Гелиодору, вставшему с песка и накидывающему на себя хитон. Осадил высокого каракового жеребца и без удивления, как к давно знакомому человеку, обратился к Египтянину.

— Приветствую тебя, господин! Правитель послал нас в поисках тебя по берегу, узнав, что какой-то корабль утром находился неподалеку отсюда на мели.

— Он и сейчас там же? — живо поинтересовался карийский пират.

— Нет, корабль уплыл, — бросил в его сторону беглый взгляд и беглый ответ воин и вновь обратился к Египтянину, — эти лошади для вас, господин и для вашего спутника, а вы, Телеф и Харитон, пойдете пешком, — распорядился он.

Мгновенным движением подняв свой химатион, Гелиодор темным крылом набросил его на распростертое, разодранное по грудине тело Лабира, и сказал начальнику отряда:

— Оставь этих воинов возле тела, пока правитель не пришлет за ним повозку.

Он уверенно взялся рукой за черную гриву коня и сел верхом. С той минуты, как вчера Гелиодор бросился в море, он словно позабыл про свою рану на руке, и ни капли болезненности в нем не видно.

Подперев бока руками, Ицар смотрел, как Египтянин садится верхом.

— В гостях у того, кого ты называешь правителем — если ты в сговоре с ним, то я могу стать его пленником, и ты накажешь меня за убийство Лабира? — со смехом спросил он, беря повод гнедого коня. Про свой удар в руку Гелиодора он уже полностью забыл, как об абсолютном пустяке.

Гелиодор с высоты коня бросил на карийца почти высокомерный взгляд и перевел черные глаза на сияющее под солнцем море — словно несметные голубые глаза сверкают там в радостном смехе. Сказал ровным, по-юношески чистым голосом:

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Схен — около пяти километров.