Любовь на все времена. Часть 2

Тамара Злобина

Мне хотелось рассказать о двух семьях – Фёдоровых и Федотовых, о их непростой жизни, их переживаниях, стремлениях, их надеждах, но ведь мы живём не в вакууме. Каждый из нас связан с другими людьми столькими невидимыми нитями, что если представить это, покажется, что наш мир сплошной, неразрывный клубок из этих связей, эмоций, нервов и чувств.

Глава 2. Василиса

Прошу тебя, не будь занудой!

И будь, пожалуйста, добрей!

Несись вперёд с весельем круто,

Но будь ко мне чуть-чуть милей.

Учи меня, но не жестоко.

Пытай лишь чувствами любви,

Душа чтоб — «только о высоком»!

И всех любимых сохрани.

Найти хороший компромисс

С тобой порой бывает трудно…

Но я прошу, не будь занудной,

Моя неправильная жизнь!

(Мила Апрель)

В один из своих приездов в Москву Василиса спросила Виктора нет ли у него девушки.

— Какие девушки, мать? — пробурчал в ответ Виктор. — Тут времени не хватает на учёбу… Я сплю порой по три-четыре часа. А ты девушки!

Василиса не поверила сыну — уж больно быстро он отбрил её.

— А что это за девушка с которой я тебя встретила у института? — продолжала допытываться мать.

— Сокурсница! — ответил он резко, явно не собираясь вдаваться в подробности.

— А мне твоя сокурсница понравилась, — отреагировала Василиса. — На Дюймовочку похожа.

— На какую Дюймовочку? — удивлённо посмотрел на неё Виктор.

— На ту — что из сказки, — пояснила мать. — Такая тоненькая. Как фея… На неё и дышать-то, наверное, страшно.

— Почему? — продолжал удивляться сын.

— Улететь может, — вполне серьёзно ответила Василиса.

И продолжила:

— Какая же семья у этой девушки, интересно? Вот посмотреть бы на неё одним глазком!

— Да они тебя даже на порог не пустят! — невесело засмеялся Виктор.

— А тебя пустят? — с надеждой поинтересовалась мать.

— И меня тоже не пустят, — «успокоил» её Виктор.

— Это почемуй-то?! — начала сердиться Василиса. — Рылом что ли не вышел?!

— Потомуй-то! — передразнил её сын. — Происхождением не вышел.

— А может у нас с тобой вполне даже годное происхождение?! — гордо вздёрнула подбородок Василиса. — В нашем приюте воспитательница называла меня «графским выродком»… Может не просто так называла? Родителей-то своих я не помню. Кто такие, откуда, почему?… Тайна великая.

— Любую тайну, мать, можно раскрыть при желании, — улыбнулся Виктор.

— Как?! — запротестовала Василиса.

— Как-как?! — теперь уже начал терять терпение Виктор. — Найти ту воспитательницу и узнать почему она тебя так называла.

— Ты в своём уме, Витюша?! — возмутилась Василиса. — Столько лет прошло! Где ж теперь её искать? Россия большая… Может её уж и в живых-то нет?

— Поезжай в приют — там и узнаешь! — ответил Виктор.

При расставании Василиса сказала сыну:

— Ты, сынок, всё ж побывай в семье своей Дюймовочки. Тогда и поймёшь стоит ли страдать по этой девушке. Происхождение для кого-то, может быть, важно, но и душу человеческую при этом тоже нужно иметь… И у тех, кто «рылом не вышел» душа имеется… Ты же у меня никогда не сдаёшься, Витюша!

Всю дорогу домой Василиса думала о словах сына. Ей было очень обидно, что какие-то Голудины (послал же Господь такую фамилию?) имеют совесть не пускать её сына к себе домой!

— Не правда, что мы рылом не вышли! — думала она. — И Витюша у меня парень хоть куда — вон в каком институте учится! И я женщина — в самом соку, ещё не старая, и сорока нет… Многие мужчины засматриваются, даже клинья подбивают… Вот закончим мы с Витюшей образование, они ещё локти будут кусать, что отвернулись от нас. Сынок мой — далеко пойдёт! А я уж следом за ним… Постараюсь изо всех сил.

Жизнь у Василисы непростая была, как у многих и многих людей её времени. В детский приют она попала, когда ей ещё и трёх лет не было. Она даже не уверена, что Бахнина её настоящая фамилия. Хотя имя, казалось, её.

В детстве Василисе снился один и тот же сон: молодая, красивая, нарядно одетая женщина, тянет к ней руки и говорит, словно поёт: — «Василисушка, радость моя, иди ко мне! Иди, родная, не бойся».

Просыпалась девочка всегда в слезах — сердечко её трепетало и рвалось к той женщине, которая ласкала её и взглядом, и голосом. А не во сне — наяву она была «графским выродком», которого шпыняли, обижали все, кому не лень.

Может потому она стала такой чёрствой, такой ощетинившейся, как ёж, что с самого детства не видела ничего доброго? Даже от собственного сына поначалу хотела отказаться, ведь он был не от любимого мужчины, а от бандита, взявшего её силой. Только после рождения Витюши её сердце немного оттаяло. Теперь она жизни не представляла без сына — ради него готова была на всё. Весь мужской род вместился для неё в сыне — больше она никого не видела, и видеть не хотела.

Ничего удивительного, что она всё же поехала в тот детский приют в Костроме, в котором прошли её детские годы. Воспитательницы, конечно, она не нашла — никто не знал где она.

— Уехала — и всё! — сказала ей новая заведующая. — А куда — невесть.

Старая заведующая уже к тому времени покоилась на городском кладбище. Заведующая новая даже сказала ей номер захоронения, но Василиса не собиралась навещать ту, о которой не могла сказать ни одного доброго слова.

Зато Василиса нашла бывшую повариху — Евдокию Воронову, доживающую век на окраине города в полуразвалившейся хибаре.

Вспоминала она Василису долго, но, когда услышала имя воспитательницы Шаблниной Нины Николаевны, её память словно разблокировало, особенно после того, как Василиса налила ей полстакана водки, купленной по случаю встречи.

— Нинку помню хорошо! — шамкая беззубым ртом заявила повариха. — Мы с ней товарками были… Та ещё сука была! Мого парня увела… Хотя за то Бог её наказал: бил её Ванька смертным боем! Печкой разе не бил, а о печь — так постоянно.

Воронова долго бы ещё жаловалась на свою бывшую товарку, но Василиса её перебила:

— Тётя Дуся, а вы о Бахниной Василисе ничего не помните?

— Плесни ка мне ещё водочки, — попросила старуха.

Василиса налила ещё полстакана, и бывшая повариха вылила напиток в рот, как воду — даже поморщиться забыла. Немного помолчала, потом переспросила:

— Как ты сказала: Бахнина? Василиса?… Как же, помню. Тебя ещё «графским выродком» Нинка окрестила.

— Почему так она меня называла? — спросила Бахнина.

— А чёрт его знает! — ответила тётя Дуся. — Нинка говорила, что тебя в приют привёз Бахнин Игнат… На него тебя и записали.

— Кто такой этот Игнат? — продолжала допытываться Василиса.

Повариху уже развезло и она просто послала бывшую воспитанницу подальше.

— Чё пристала?! — заявила она. — Кто да как?! Откуда я знаю? У Нинки-суки спроси… Она тебя называла — она и знает…

— Так уехала она, — ответила Василиса, жалея о том, что встретилась с этой опустившейся женщиной.

— Уехала? — словно что-то припоминая, отозвалась, Евдокия. — Нет, не уехала! Её Ванька прибил… Совсем.. За то его и посадили, горемыку… А я так и осталась по жизни одна… Ни одного мужика видеть больше не захотела… Нет, потом, конечно, у меня были мужики, но так — дерьмовые… Ваньке не чета.

Так и ушла Бахнина от бывшей поварихи, почти ни с чем. Даже выяснить, кто такой этот самый Игнат Бахнин на которого её записали, не смогла. Нужно было идти в городской архив. Но там сказали, что все документы того времени сгорели в пожаре и посоветовали обойти церкви: может там повезёт и найдётся запись о крещении — либо её, либо Бахнина Игната. Но времени у Василисы уже не было — нужно было возвращаться на работу.

Домой Василиса возвращалась весьма расстроенной. Интуиция подсказывала, что не так всё просто с её происхождением, но жизнь строила ей препоны даже в этом: тайна рождения была от неё скрыта за плотной шторкой, которую она не может раскрыть — пока не может. Всё та же интуиция подсказывала, что всё у неё получится. Если не сегодня — то завтра.