Распутье

Тальяна Орлова, 2020

Он – сила и власть, он держит мир в ежовых рукавицах. И нет большего счастья для красивой куклы, чем стать его женой. А что потом? От криминальных авторитетов не уходят, их нельзя разлюбить, и уж тем более – помыслить об измене или предательстве. Но приоритеты меняются, а возникшая страсть к другому неумолима – она душу на части рвет, сводит с ума невозможностью быть вместе. Сначала нужно вырасти над собой, научиться противостоять и перестать быть просто красивой куклой.

Глава 8

Второй день прошел намного веселее первого. Мы мешали тренировки с отдыхом, а гречку в чайнике варили вместе. Коша был принципиально против такого кулинарного подхода:

— А чай будем в ложке заваривать?

— В тарелке! — отрезала я. — И не отвлекай, я уже и забыла, как гречку варить…

По крайней мере, поели мы почти прилично. И вновь принялись за отработку нового приема. Коша настаивал, что ногами мне лучше не бить — если перехватят, то позицию точно потеряю. Но в некоторых случаях пинок в лицо просто напрашивается.

— Давайте еще раз, — командовал он. — И только в случае удачного захвата. Если есть капля сомнений, то лучше локтем сверху.

А мне так хотелось хоть раз все-таки попасть ему по носу — не потому, что я большая любительница причинять кому-то боль, просто это означало бы мой прогресс. Сам Коша на похвалу скуп, потому мне и требовались другие подтверждения. Но он почему-то постоянно уворачивался ровно за полсекунды до столкновения и вновь призывал повторять. В очередной раз, когда после самого удачного захвата колено опять прошило только воздух, я зарычала от бессилия.

— А это что еще за звук? — Коша выпрямился и отступил.

— Злюсь, — честно призналась я. — Злюсь, что три последних часа прошли даром — у меня не получается.

— Получится на пятом или девятнадцатом часу, — он будто удивился. — Любая отработка требует времени, особенно если с нуля. Но злиться-то зачем?

— Потому что я человек! — Я развела руками.

— А. Вот это еще один ваш недостаток, Елизавета Андреевна.

— Быть человеком? — я рассмеялась от несуразицы.

— Сделаем перерыв.

Мы снова перекусили пустой гречкой, но на этот раз позволили себе по паре глотков алкоголя. У меня болело все — от сухожилий под коленями до кончиков ногтей. Хорошо еще, что я вырядилась в джинсы, в коктейльном платье сейчас и такое развлечение не было бы доступно. И уже снова вечерело, а я так или иначе освоила пятерку ходовых приемов — пусть не против Коши, но против какого-нибудь инвалида без рук и ног смогу выстоять. Передала ему единственную кружку и попросила:

— Может, все-таки научишь меня стрелять? Ну, когда вернемся домой.

— Я? Пусть телохранитель учит. Или инструктор, если Иван Алексеевич сочтет нужным.

Я усмехнулась.

— Минуты считаешь, когда сможешь вернуться к своим делам — мочить, избивать и пытать, а не со мной возиться? — не дождалась ответа и продолжила: — Но я так скажу — я вижу и плюсы в том, что оказалась здесь именно с тобой. Очень сомневаюсь, что дома Ваня кому-то позволит бить меня.

— Я и не бил — вы сами рукой об меня ударились. Кстати, именно поэтому упражнения бессмысленны. Хороший блок не научишься ставить, пока не поймешь, как прилетает по роже при плохом блоке.

Я кивнула, прекрасно понимая, о чем он говорит. Приняла кружку, а глотки делала микроскопические — только для того, чтобы энергия прибавлялась, но от опьянения не разморило. Мы сидели на матрасе, вытянув ноги, и наблюдали за опостылевшим фонарем, который скоро станет выглядеть ярче. Это поможет скоротать ночь, а спать уляжемся снова на рассвете.

— А что про злость, Кош? — вспомнила я. — И как же здоровая агрессия в драке?

Он ответил после длинной паузы:

— Хватит здорового понимания, что и зачем делаешь. А вот из себя выходить нельзя — это увеличивает количество ошибок. Возьмите за установку, что если вышли из себя, то проиграли.

— Вообще никогда?

— Только в присутствии самых близких людей, которым на сто процентов доверяете. Или когда трахаетесь, — он, кажется, не насмехался надо мной, а действительно погрузился в объяснение. — Во всех остальных случаях эмоции должны быть выверенными. Уж особенно в драке. И особенно в вашем случае, когда нет ни одной секунды на лишний маневр.

Я перевела взгляд на его профиль — хотелось убедиться, что действительно не смеется.

— Такое ощущение, Коша, что ты вовсе не о драках говоришь, а вообще обо всем. Намекаешь на две мои истерики?

— Зачем же намекать? Прямо говорю. Ну поорали вы, поплакали — много этим добились?

Я всерьез заинтересовалась, потому даже немного подалась к нему:

— Немного. Но разве и Ваня враг мне? Почему с ним-то надо сдерживаться?

— Так вы сами объявили ему войну, Елизавета Андреевна, — обескуражил Коша окончательно. — Начали требовать того, чем он никогда не являлся. Он, соответственно, этому обрадоваться не мог. А действовать следовало наоборот — обозначаете, чего хотите, и ждете, когда он создаст для этого условия. Как с курсами. Но малейшее осуждение — и он уже обрубает очередного судью, а не создает условия. Нет ничего проще, чем быть с ним заодно — Иван Алексеевич таранит мир за себя и за все окружение, но нет ничего хуже, чем оказаться с ним по разные стороны. Вот и ваша ошибка.

— Надо же, как ты хорошо его изучил!

— Это и причина, и следствие моего положения.

— Допустим. И как же этому научиться — не выходить из себя по любому поводу?

— Так же, как ставить блок, многократными повторениями. Вот как люди реагируют на проблему? Задирают руки и пищат «А-а!», если все маты вырезать. А надо иначе. Собираешься и говоришь: «Ща все решим». В любой ситуации, даже если вокруг полная жопа, даже если стены уже рушатся, а в тебя по гланды запихнули кусок арматуры — первая автоматическая реакция: «Ща все решим». Никаких других эмоций, отключка любых дополнительных рефлексов. Попсиховать можно потом — кстати, психовать тоже надо уметь, благополучно переживать психоз, когда вокруг не полная жопа, или когда кому-то надо показать, что ты на грани.

Я расхохоталась от собственных выводов:

— Теперь понятно, почему Иван так к тебе относится! Ты изучил его до такой степени, что можешь безнаказанно манипулировать, а в сложных ситуациях научился не психовать!

Коша слабо поморщился:

— Видимо, не так уж хорошо он ко мне относится, раз я сижу здесь, а братва вся там. И если до выяснения обстоятельств это было еще чем-то оправдано, то теперь…

Коша не договорил, в который раз задумавшись. Он, конечно, из себя не выходил, но легко догадаться, что эта тема ему неприятна, — еще никогда ему не приходилось быть настолько в стороне от общей движухи. И сама ситуация могла означать, что доверие Вани к нему не так незыблемо, как раньше казалось. Или не во всех вопросах.

— Может, он просто не хочет рисковать твоей жизнью, — выдвинула я самое очевидное предположение. — Ладно, разобрались, почему Иван тебя приблизил. Но почему ты сам-то захотел приблизиться?

Коша плеснул еще в кружку мутной жидкости из бутылки. Возможно, и на него слабо действует алкоголь. Хотя не удивительно — мы здесь не голодаем, но и особой сытости не испытываем. И это может быть единственной причиной его разговорчивости:

— Скорее всего, по той же причине, по которой вы вышли за него замуж. Рядом с такими людьми выживать проще всего.

— Поразительно! — выдохнула я. — Ты только что назвал меня приспособленкой. И себя заодно.

— М-да, Елизавета Андреевна, как же вы любите дать всему какое-нибудь гнусное определение, а потом сокрушаться, как гнусно оно звучит.

— Ага, я уже поняла твой подход к жизни — не париться. Но это не значит, что нельзя называть вещи своими именами!

— Да называйте как хотите, — он лениво отмахнулся. — А кто не приспособленец, того с нами больше нет. Отдохнули? Тогда идем дальше тренироваться — почему бы не приспосабливаться к жизни самым оптимальным способом?

Я была не против продолжать занятие, но хорошо понимала, что того настроения больше не поймаю, потому перехватила его за локоть и посадила обратно.

— Подожди, Кош, еще вопрос — и он тоже может быть вопросом моего выживания. Что там с Алаевым? Страшный человек?

— Не страшнее Ивана Алексеевича, — Коша почти улыбнулся. — Но всю свою диаспору сюда перетащил. Дошло до того, что почти в кого ни плюнь — или наш, или алаевский. Раньше мы зверски рамсовали, но лет пять как уладили. Выгоднее ведь поделить зоны влияния и выжимать из них все, чем продолжать бойню, терять людей и ресурсы. Они даже сферы обговорили: Иван Алексеевич — в политику, Алаев — в крупный бизнес, чтобы друг с другом лишний раз не пересекаться и не проверять мир на прочность.

— Не поняла, — я все еще удерживала его за локоть, хотя, Коша, конечно, сможет вырваться, если ему надоест отвечать. — Зачем же Алаеву тогда возвращаться к старому, если все довольны? Объясни! Ведь вчера меня могли похитить — и сомневаюсь, что в случае повторения мне помешает лишняя информация.

— Не знаю, — Коша все-таки встал и пошел к окну, ожидая, когда и я наболтаюсь. — И Иван Алексеевич не знает. Потому все так медленно. Был бы очевидный мотив, иначе бы действовали. Может, Алаев эмоции отключать не научился? Вот стоит теперь на ногах, бабло лопатой гребет, а старые долги так и висят на подкорке.

— Старые долги? — я пыталась понять до конца. — Вы убивали их, они убивали вас. И такое вряд ли перекрывается взаимозачетом.

— Примерно так, — согласился Коша. — Но и о подобном можно договориться. Я когда-то его старшего сына в перестрелке снял. Такое точно взаимозачетом не канает. И при договоре Алаев попросил только одного — мою голову, потому все и проходило так трудно.

Я заметила не без иронии:

— И голова твоя, как вижу, до сих пор на месте.

Коша уже отвечал устало, тоном подчеркивая, что пора заканчивать:

— Она стоила Ивану Алексеевичу двух заводов и одного прокачанного наркотрафика. И после передачи Алаев смирился и пожал ему руку. Ни у кого не будет будущего, если не научиться забывать. Так мы пять лет и считали.

— Чисто по-человечески его можно понять, — задумчиво отозвалась я.

— Нет, Елизавета Андреевна, нельзя, — отрезал Коша. — Если договорились, что вопрос закрыт, то открывать его через несколько лет тупо. Особенно таким образом. Иван Алексеевич старого врага никогда тупым не считал, потому мы все в удивлении.

Больше я не спрашивала — и без того радовалась, что узнала так много. Ваня мне что-то подобное и объяснял: двигаться дальше можно, если за спиной не осталось врагов и черных пятен. Алаев пять лет наблюдал, что Коша жив и здоров, а со временем именно с ним придется вести дела — с убийцей сына. Он не хочет войны — наоборот, хочет уйти с чистой душой в мир, но Коша сам по себе остается для него черным пятном. Убрать бы его, просто вычеркнуть одного человека из будущего общего договора, — и конец терзаниям. И в это объяснение легко вписывался снайпер. Наверняка и мое похищение туда же — Алаев мог просто потребовать от Ивана одну жизнь за другую, а потом выкупить свою вину заводами и трафиками. Но так скорее он развяжет кровопролитие: «мир строить надо, это война сама собой строится». Но что же там сейчас происходит? Новые разборки и новый дележ трафиков или попытки снова наладить отношения? Как бы то ни было, я невольно восхитилась Иваном — ведь мог бы уладить все проблемы за счет одного своего человека, но даже мысли такой не допускает.

А Коша пусть недовольно щурится — ему даже идет проявление хоть каких-то эмоций. Вряд ли мы выйдем из этой квартиры закадычными приятелями, но точно не сможем относиться друг другу как раньше — с отстраненной прохладцей. В конце концов, он тоже человек. И верен тому, кто сам за него готов рвать. Ваня не просто дрессирует своих псов — он их отлично прикормил собственным характером.

Под утро долго отмывалась в душе — для меня это был период отдыха для всего тела, когда хоть от джинсов можно отдохнуть. Расклеиваться уже не хотелось, и я не прилагала к тому усилий. Все-таки как меняется общение, если совсем немного скорректировать отношение к человеку. Да и Коша смотрит без привычного полного равнодушия — он, оказывается, и на юмор способен, когда я в очередной раз не успевала правильно перехватить его руку при ударе.

Когда вернулась, Коша уже улегся — снова только головой на матрас. И я не удержалась — пожалела. И пусть он все еще верный хозяйский пес, но и собак нужно жалеть. Особенно когда знаешь, что собака обладает человеческой речью и имеет свой, пусть и странный, характер.

— Коша, да ложись ты рядом. Хоть раз нормально выспишься.

— Еще чего. Вдруг у меня по пьяной лавочке рефлексы включатся?

Он вовсе не был пьян — зачем-то преувеличивал. Но усмехнулась я по другому поводу:

— А я-то подумала, что ты все рефлексы научился отключать. Расписывал-то!

Уговаривать, понятное дело, не стала. Наверное, он прав в том, что никакой двусмысленности не допускает. Потом Ивану сможет с полной искренностью доложить, что меня пальцем трогал лишь при отработке захватов и ударов, — для него эта честность важна. Преданность — она ведь не только в том, где поймать могут, она в подсознании прошита базовой программой.

* * *

А на следующий день мы дождались освобождения. Иван пришел сам. Я едва не взвизгнула, увидев мужа. И он широченно улыбался, раскрывая объятия, в которых я и оказалась через секунду. Гладил по волосам, просил прощения за некомфортное приключение, но я уверенно заверяла:

— Да ничего со мной не случилось, Вань, не сахарная! И слава богу, что все обошлось… — невольно добавила вопрос: — Обошлось же?

Муж выпустил меня и повернулся к Коше.

— Рад, что ты в норме, сынок. Хотя и злюсь на тебя, аж врезать охота.

Коша даже не переспросил: «За что?» Просто ждал продолжения. Но я напряглась — не за то ведь, что меня выручил, нарушив приказ? Ваня не может всерьез ему это в вину ставить! И за это время мы с Кошей не то чтобы сблизились, но дошли все-таки до той точки, что я готова встать на его защиту, если таковая понадобится.

Но Иван заговорил о другом:

— Можно возвращаться домой, мы с ребятами там все вверх дном перевернули, теперь стопудово безопасно. Но ты, Кош, сначала одно пообещай: никаких терок, даже если Фатых в гости ко мне приедет, то руку пожмешь и глазки в пол опустишь.

— Что, простите? — Коша все-таки выдал легкую растерянность. — Вы с Алаевым опять в мире?

— А мы из него и не выходили! — удивил обоих Иван. — Не он это, не он! Понял? Я за последнюю неделю толком не спал и не срал, всех на уши поднял, но ничего не нашел, чтобы его слова опровергнуть. Да и не кретин он настолько, сам знаешь.

— Вы уверены, Иван Алексеевич?

— Почти на сто процентов. — Муж задумался. — Тот бык, которого вы в машине замочили, в его братве был, точнее, во внешней охране, но полгода как его оттуда вышвырнули. Алаев его называет исполнительным, но впадающим в панику по любому поводу. Для быка истеричность — это пиздец, а для других задач тот был совсем дебилом.

— Алаев может и врать.

— Может. И мотив у него есть. Но такие люди не ошибаются, Кош. Если Алаев тебя снять снайпером хотел, чтобы на него не подумали, то сделал бы это иначе, чем раньше делал. Ведь возле фитнес-центра почти его росписью подписались! А если бы он не тихо тебя хотел убрать, то зачем же так упорно в отказ идти — мол, не при делах и впервые слышу. Ненавижу эту мразоту, но трусом или идиотом не считаю. Потому ты сидел здесь, чтобы разборки без доказательств не начались. У нас с ним и так обострилась напряженка, если она вообще когда-то утихала.

Коша покачал головой — он явно сомневался в выводах Ивана или, как минимум, не пребывал в той же абсолютной уверенности. Однако продолжил от его слов:

— Допустим, что так. И если вы правы, то приняли самое разумное решение: меня на время убрали, чтобы обстановку не нагнетать, и быков не запустили. Кому-то очень хотелось, чтобы два самых влиятельных человека друг другу в глотки вгрызлись? Но тогда это может быть кто угодно — какая-нибудь мелкота или новички, которым доли на рынке не хватило. Они вышли на алаевского дебила и нашего Хребта, чтобы картинка сразу сложилась. Алаев бы думал, что мы перекупили его бывшего сотрудника, а мы — что он нашего.

Иван с тяжелым вздохом кивнул.

— Хребта, похоже, давно перекупили. Ребята подтвердили, что он среди своих нерв на старых врагов поднимал. И вот тебе моя претензия — ты на кой хуй Хребта замочил? Допросили бы пацана, сейчас бы уже выкашивали всех виноватых. И невиновность ебучего татарина бы уже под сомнения не ставили — вот верю ему, по логике сходится, но все равно свербит, не обвел ли он меня вокруг пальца, хитрожопый лис.

Коша развел руками, не желая оправдываться:

— Так даму вашу спасал, Иван Алексеевич. Некогда было разговоры вести. У меня с собой даже ствола не было — Анфисе оставил на всякий случай. Я ж не знал наверняка, что таким образом не хотят просто меня выманить.

Иван громко, зычно расхохотался, вновь притягивая меня к себе.

— Анфиса — тоже моя дама? Ну спасибо, сынок, всех моих дам спас! Даже тех, кого я в лицо с трудом вспомню. Но за эту девочку, — он сбавил тон и чмокнул меня в висок, — спасибо отдельное.

На это Коша не отреагировал, но как по мне, к нему претензий быть не может — он взял на себя защиту двух женщин, и ни с одной даже волоска не упало, а под продолжительностью жизни Хребта он не подписывался.

Уже на подъезде к дому я заметила, что изменилось. По углам периметра достраивали еще две будки охраны, а за въездом шныряли незнакомцы с металлодетекторами. Ответственно проводили ими по всем, кроме меня и мужа. Пистолет Коше оставили только после кивка Ивана. И машины осмотрели, включая ту, в которой сидели мы. Теперь у нас самая настоящая военная зона — наверное, и должностные перестановки муж устроил, чтобы исключить новое предательство. Чоповцы в этом плане даже лучше — их хоть тоже можно купить, но никаких серьезных тайн они при всем желании выдать не смогут, поскольку даже в дом не заходят. А внутри уже свои. У врага теперь меньше возможностей пройти два разнородных кордона, а купить сразу всех — слишком дорогое удовольствие, если, например, захотят снова вывезти одну меня.

Конец ознакомительного фрагмента.