Тайны темной стороны

Таисий Черный, 2020

Перед вами – сборник повестей, рассказов и миниатюр, написанных в разное время и в разных местах. Каждый сюжет – это некий, пусть и небольшой, но мистический опыт, который мне посчастливилось приобрести. Это очень важно для меня, поскольку такого рода приключения всякий раз служат мне напоминанием о том, насколько окружающий нас мир сложнее наших представлений о нем. Иногда, по прошествии уже десятков лет, я и сам задаю себе вопрос: неужто это и впрямь происходило со мной? Уж больно все это выглядит фантастично. Что ж… конечно, все эти рассказы литературно обработаны. Но я старался быть как можно ближе к сути событий, описанных в том или ином рассказе, даже если речь шла о легенде, как, скажем, в рассказе "Огнепоклонники".

А стал ли прежним закат?

Tantaen animis caelestibus irae?

(Ужели столько гнева в душах богов? )

Вергилий “Энеида” I,11

Всякий раз, когда я заканчиваю работу над каким-нибудь странным случаем, я, словно бы наполняюсь до краев туманом, отдающим среди прочего явной философической ленью. Размышления плавно, словно в полярном дрейфе, уводят меня далеко-далеко… Да в общем-то, в этом и нет ничего странного: одно дело слушать лекцию какого-нибудь буддолога о карме, реинкарнации и всякой подобной экзотике, а другое дело, когда тебе дают к этому прикоснуться, почувствовать! И не просто прикоснуться… Дают окунуться во все это, рассмотреть со всех сторон с тем, чтобы у тебя надолго захватило дыхание от потрясающих масштабов увиденного: «Ой! А лектор тот буддолог, оказывается, не врал!..»

Сегодня всякие буддийские и индуистские словечки вроде «кармы» используются в повседневной речи всеми, кому не лень. Но особенно этим отличаются разного рода «целители», которые оказывается бессильными перед болезнью или каким-нибудь иным людским горем. За этими разговорами нередко мелькает не только отсутствие какого-либо понятия о том, что это такое, но и простое равнодушие — «Твоя болезнь продиктована кармой, — слышал я много раз, — а посему ступай умирать! Ничего поделать нельзя!»

— Как же так? — спрашивал я себя, — Карма не может быть выше Бога! А он — есть любовь! Как же тогда совместить эти понятия? Потом, я постепенно пришел к выводу, что, собственно, глубокое понимание законов Причинности, именуемое в буддизме и индуизме «кармой», начинается тогда, когда человек перестает верить в случайности, когда для него становится очевидным, что случай есть имя закона, который попросту еще не распознан. Я перестал верить в случайности давным-давно, еще в раннем детстве и, вероятно, именно это обстоятельство и разбудило во мне мистическое видение мира. Сегодня, коль скоро разговор зашел об этом, я бы хотел рассказать одну историю, произошедшую довольно давно и закончившуюся весьма странно. Иногда, особенно по вечерам, я вспоминаю об этом, и тогда во мне зарождаются всякого рода сомнения. Все ли я сделал? И все ли правильно? Не знаю…

Было так, что я собирался пуститься в плавание за травами и брусникой по какой-то малоизвестной карельской реке, и соответственно, все мое время было занято подготовкой, наполняющей предпоходную жизнь любого путешественника.

Она позвонила мне как раз тогда, когда до отъезда оставалось тринадцать дней. Мистический смысл этого числа всплыл, понятно, несколько позже, когда я, собственно, и вынужден был столкнуться с тайной жизни и смерти.

Позвонив, она тут же потребовала отложить все дела и помочь ей немедленно. Ее приятель, который, естественно, самый хороший человек в мире, вдруг ни с того ни с сего попал в психиатрическую клинику. И он уже неделю лежит без диагноза. Предполагают шизофрению. Я осведомился о том, как ей видится моя роль в этой истории. Она ответила, что я, должен немедленно составить гороскоп и выяснить что происходит.

Признаться, я стараюсь не лезть в психиатрию. Многие люди, находящиеся на излечении лично мне кажутся вовсе не больными, а просто неординарными, а ставить под сомнение диагноз профессионалов мне кажется неэтичным. Собственно, эти соображения я ей и высказал, однако она настаивала на том, что здесь совсем другое дело и неэтичным является как раз мой отказ в участии. Я не отказывался, но сообщил, что скоро должен уехать и поэтому предложил перенести разговор на момент моего возвращения. Нет, она была решительно против! Она требовала немедленных действий сегодня же и сейчас же. Что ж, я не возражал: человеку, в таком состоянии нужно дать выговориться, а дальше — «как карта ляжет».

Она назвала его дату и время рождения, рассказала о себе, помню, у нее еще была немного необычная фамилия, но я уже не помню какая именно. Она рассказала, что в последнюю неделю ее друг был страшно занят, не звонил, даже ночевал на работе и это, собственно, и подорвало его здоровье, так она считала.

Вскоре мы попрощались, и я повесил трубку, в надежде поскорее вернуться к своей приятной предпоходной суете. Но все было значительно сложнее. Почти сразу же после разговора я понял, что это не просто случай «один из многих». Дело в том, что у меня все словно бы стало валиться из рук. Например, когда я зашивал карман на рюкзаке, я сломал все крупные иглы. Пытаясь поставить резиновую латку на днище байдарки, я перевернул банку с клеем, и подобные мелочи происходили на каждом шагу. В общем, я понял, вся эта цепочка мелких неприятностей — не случайность, и Мир не даст мне пустить этот дело на самотек.

В тот же вечер я позвонил ей снова, и наш разговор был уже всерьез. Меня интересовало все, что касалось его жизни, особенно в последнее время. Я расспрашивал ее о его предках и тех местах, где они жили. Словом, меня интересовало все. Однако она ничего толком не знала, и чувствовалось, что ей от этого передо мной очень неудобно. Почти на каждый мой вопрос она отвечала тихо и как-то грустно: «Извините, мы об этом никогда не говорили», — или — «Вы знаете, он мне ничего такого не рассказывал». Однако я все-таки понял, что он родом откуда-то из России — вроде бы из под Архангельска. В Киеве живет уже долго, наверное, лет пять или семь.

На следующий день мы договорились навестить его в клинике. Нас пустили без особых церемоний, и более того — даже провели длинными лабиринтами угрюмых желтых коридоров, наполненных до самого потолка какой-то вязкой дурно пахнущей грустью, перемешанной пополам с безысходностью.

Почему, попадая в больницу, всегда хочется умереть? Почему больничная печаль так агрессивна? Она липнет, проникает сквозь одежду, разъедает ноздри несъедобными запахами кухни, делает руки брезгливыми к дверным ручкам, а ноги стыдливыми на псевдочистых полах: «Не наследить бы!..» Стыдно, но не сострадание стучится в эти минуты в висках, а противная, эгоистичная мысль: «Не приведи, Господи!»

Мы ступили за дверь иного иллюзорного мира, который был, наверное, счастливее нашего. Точнее, здесь было шесть таких миров, спокойных и загадочных, не проявляющих к нам ни малейшего интереса.

— Вот он, — сказала женщина, кивнув головой, хотя интуиция мне подсказала и так. Это был вполне средний молодой человек, наверное, умный, с хорошим добрым лицом, еще не тронутым безумием.

— Что ты ищешь? — спросила она, дернув его за плечо.

— Та шаблю вкралы.

Он метался в поисках неизвестно чего, переворачивая матрац, заглядывая во все углы, под кровать, и уже, наверное, в пятый раз, отодвигая тумбочку.

— Какую саблю?

— Да шаблю мою. Ще учора була, а вночи хтось вкрав. Вжэ всэ пэрэшукав. То, мабудь, жид-шинкар мене напоив, а потим вкрав…

— Ваня, что ты говоришь? — она заплакала.

— А ты хто, панночко? — спросил он, явно ее не узнавая.

Взгляд его начал мутнеть и стал беспокойно блуждать по стенам и потолку. Неожиданно он сел, схватил голову ладонями и затянул какую-то заунывную, видимо, казацкую песню.

— Пойдемте, — сказал я, поскольку было уже все ясно и нужно было еще поговорить с врачами.

Доктор нас встретил очень любезно, разговаривал долго и терпеливо. Из его рассказа я понял, что здесь налицо, безусловно, шизофрения с выраженной психопатической продукцией и бредовыми интерпретациями, суть которых состоит в том, что больной воображает себя, судя по всему, запорожским казаком. Он часто поет казацкие песни, рассказывает о битвах с турками и тому подобное. Интересно, кстати, что его рассказы отличаются очень высокой исторической точностью. Кто-то из аспирантов заинтересовался и проверил то, о чем говорил Иван. Так вот совпадали не только даты, но даже и имена некоторых казацких предводителей, известные даже не всем специалистам. Да и вообще, он ведь родом из России, украинский не изучал, а говорит сейчас, в основном по-украински и при этом довольно чисто. «Что ж, в человеке много загадочного», — подытожил доктор, смущенно пожав плечами. Он, видимо, полагал, что вести такие разговоры ученому его уровня совсем уж не к лицу.

Там же, в больнице, мы сумели раздобыть адрес последней работы Ивана, откуда, по словам врача, он и был доставлен в состоянии глубочайшей нервной и психической астении. С ним долго возились, перепробовали все лекарства, но все-таки результат тяжелейшего истощения не заставил себя ждать.

Что же произошло? Что могло привести его к столь глубокому истощению? На эти вопросы доктор ответить не мог, пожимал плечами — говорят, у него была какая-то большая и очень срочная работа, он мало спал в этот период.

Теперь мой путь лежал туда, где Иван работал в последнее время, и где непонятно из-за чего настолько сильно подорвал здоровье. Я очень надеялся на откровенность его прежнего начальства, поскольку, не имея даже приблизительной картины происходящего, дальше я двигаться не мог. Правда, сумею ли кого-нибудь разговорить, это был — большой вопрос, но попытаться нужно было обязательно.

Я вошел и постоял немного в проходе, пытаясь почувствовать, куда я попал. Это было довольно заурядное малое предприятие, каких сейчас пруд пруди, с таким же безликим названием: не то «Меркурий», не то «Юпитер». Как и все малые предприятия, оно походило на помещение ЖЭКа, но наполненное компьютерами и снующими туда-сюда людьми в кожаных куртках и турецких рубашках.

Я постучал в дверь с надписью «Директор». Услыхав традиционное «да-да», я вошел, сам себе, напоминая самолет, влетающий в грозовое облако. Дышать было нечем, поскольку окна в этой комнате не открывались отродясь, и табачный дым залегал от потолка до пола «культурными слоями». Шеф оторвался от бумаг и посмотрел на меня не сразу. Когда я подошел к столу, он приветливо предложил сесть. Я пожал протянутую мне руку и уселся в предложенное кресло, положив ногу на ногу.

— Чем могу? — лаконично спросил директор.

Это было молодой человек лет тридцати в светлой рубашке и костюме. На столе он небрежно бросил ключи от машины, кажется — Форда и блестящую зажигалку, очевидно, довольно дорогую.

— Видите ли, — я задумался, как лучше представиться, — я друг Ивана. Он сейчас очень болен, очень высокая степень нервного и психического истощения. Для того чтобы ему помочь, мне нужно знать, из-за чего это произошло.

Директору на эту тему явно говорить не хотелось, он нес какую-то околесицу вроде того, что такое со всяким может случиться, что Ваня немного отдохнет и придет в норму. Мне ничего не оставалось делать… Комната поплыла, и разговор приобрел совершенно новое качество:

— Да здесь-то, собственно и говорить нечего — совершенно идиотская история, — хохотнув и пожав плечами, начал директор беседу, словно бы с чистого листа, — Понимаешь… Приходит ко мне человек и делает сказочное предложение: в течение десяти дней написать некую компьютерную программу. Задача так себе — средней руки, платит в пять-шесть раз больше, чем я бы заломил спьяну, да набравшись наглости. И что больше всего меня добило — платит зелеными. Я ведь тоже не мальчик, сейчас таких орлов ходит сколько угодно, — директор глубоко затянулся и выпустил очередную струю дыма под потолок. — Разобрался с его документами — все нормально. Потребовал половину предоплаты — дал тут же и в наличке, понимаешь? Я по сей день ищу зацепку — в чем был их интерес — и, веришь, не знаю… — он, словно бы в каком-то отчаянии, вдруг перешел на «ты».

— Меня, кстати, Вадим зовут, — вдруг сообщил он и, загасив сигарету, — снова протянул руку для пожатия.

Я тоже представился, и мы снова пожали руки.

Вадим помолчал, снова достал из пачки сигарету и стал ее разминать. Все это время он смотрел в стол. Было ощущение, что ему не то страшно, не то как-то очень неудобно об этом говорить. Затем он сунул сигарету в рот, щелкнул зажигалкой и продолжил:

— Так вот я и посадил Ваню на эту тему. Единственным их условием было то, что задача должна быть сделана за 10 дней. День позже — работа не принимается. Ну, хоть программка-то и средняя, а Ваня, чтоб поспеть торчал здесь в полном смысле и день и ночь. Я даже подозреваю, что все эти девять дней он вообще не спал, а держался на кофе и коньяке.

— Почему девять?

— Потому что, когда я пришел на десятый день, он спал прямо мордой на кнопках, и добудиться его было невозможно. Ребята отвезли его домой, а дальше я узнал, что он попал в больницу.

— А заказчик?

— То-то и оно! Он так и не показался. Я попытался найти его, но в инфоцентре — мне сказали, что такой фирмы не существует. Я плюнул и стал искать по своим каналам, там ребята знают вообще всех, однако, и там пусто… Нет, такой конторы не существует — это точно…

Мы еще поговорили какое-то время, но главное, похоже, уже было сказано. Я попросил разрешения взглянуть в его личное дело, если таковое имеется. Вадим поднял трубку, что-то в полголоса у кого-то спросил, а затем, повесив трубку, резюмировал:

— Можно. Отдел кадров у нас в конце коридора.

Я встал, поблагодарил и мы попрощались.

Затем, я еще какое-то время посидел в отделе кадров, разбираясь с бумагами моего подопечного, переписывая все маршруты его миграций, а носило Ивана по свету, надо сказать, весьма изрядно. Однако теперь в моем распоряжении было все, что нужно, и можно было делать следующие шаги, которые, впрочем, виделись мне пока не очень-то ясно. Я уже построил его натальную карту и был почти уверен, что здесь какая-то проблема с предками и парень, скорее всего, отдувается за их грехи. Это была — плохая новость, поскольку в таком случае мне вряд ли удастся что-то изменить. Тем не менее, судить — это тем более не мое дело, я должен был сделать все, а там — как Бог даст.

Несколько дней я продолжал готовиться к походу, правда, теперь мой маршрут был иным. Я должен был попасть в деревню Свиридовку, что где-то на берегу реки Полисть. Сама река, судя по карте, сильно петляла, образуя множество озер и стариц, разбиваясь, порой, на множество проток, огибающих бесчисленное количество больших и малых островов. В общем, это было гигантское болотное и островное царство, с множеством мелких, затерянных повсюду медленно умирающих или уже давно мертвых деревень. Именно туда, как мне удалось выяснить, уходили корни генеалогического древа моего знакомого. Теперь задачей номер один было разыскать кого-нибудь из его родственников с тем, чтобы понять, что именно в его роду было не так? Натальная карта указывала довольно ясно: Черная Луна в Овне в 4-м поле… Неправильные, чересчур активные действия, причину которых следует искать в поступках предков. Так я тогда интерпретировал этот символ. Квадратура к Луне — возможность потери разума… В индийской астрологии как будто бы считается, что Черная Луна в Овне указывает на карму жестокости, в данном случае, возможно, предположил я тогда, это намек на какое-то прошлое убийство или что-то в этом роде.

Плыть пришлось долго, продираясь через узкие, иногда заваленные деревьями протоки, необозначенные ни на каких картах, и теряя уйму времени на поиски коренного русла. Река временами казалась мертвой. За все время плаванья я не встретил ни одного человека. Вернее, я видел в самом начале двух, не очень-то разговорчивых рыбаков, но потом — ни души на многие десятки километров.

Два раза на моем пути встречались деревни, которые в обоих случаях оказывались давно брошенными. Я плыл в глухой тишине, упиваясь одиночеством и гулом сосновых крон над головой. Мир принял меня почти сразу и я, просто блаженствовал от неописуемого обилия свободы и безграничного счастья.

Прошла неделя от начала моего путешествия, река стала заметно шире, и, судя по карте, я должен был бы вот-вот повстречать Свиридовку. К вечеру, уже в поисках ночлега, я вдруг обнаружил на одном из крупных островов несколько бревенчатых домов, по крайней мере, один из которых был явно обитаем, хотя уже и явно не первый год пытался завалиться на бок. Высадившись на широком песчаном берегу, я решил разведать обстановку, и если повезет, запастись продуктами, а может быть даже — напроситься на ночлег. На этом маленьком хуторе, примыкавшем задами к крохотной пашне, жила одна единственная, древняя старуха. Я поздоровался и для пущей важности отвесил до земли поклон. Бабка не ответила. Она стояла, молча, согнувшись почти перпендикулярно и опираясь на отполированную до блеска многолетним трением суковатую палку. Иногда мне казалось, что не только бабка, но и множество каких-то невидимых существ разглядывают меня со всех сторон. Это было странное чувство, которое, наверное, можно было бы испытать только лишь попав на предметный столик микроскопа.

Солнце уже клонилось к закату, и я решил попытать счастья, попросившись переночевать на сеновале. Мои объяснения были долгими и подробными, бабка совершенно не понимала значения слова “турист”. Как потом выяснилось, для нее любой человек, ушедший от своего хозяйства, а таковым, по ее мнению обладали все люди земли, и при этом праздношатающийся, может быть только разбойником. Тогда я попытался ее задобрить:

— А у меня прянички для вас есть и халва. Я знал, что даже столь примитивных деликатесов она не видывала уж не менее тридцати лет. Бабка изо всех сил сохраняла хладнокровие, но когда я достал из рюкзака кулек с пряниками, в ее глазах что-то вспыхнуло, хотя лицо оставалось неподвижным. Я протянул кулек.

— Кушайте на здоровьице!

Бабка недоверчиво взяла кулек и стала, перебирая узловатыми пальцами, рассматривать содержимое.

— Так, может, пустите странника переночевать? Чайку попьем…

— Ладно, будь, по-твоему.

Старуха повернулась и пошла в избу, бормоча что-то вроде того, что, мол, мир перевернулся, и теперь разбойники раздают подарки.

Я вытащил и перевернул лодку, взял рюкзак и направился в избу. Бабка сидела на лавке возле двери. «Вот только разбитого корыта не хватает», — мелькнуло у меня в голове.

— Так, где сеновал-то? — спросил я, стараясь быть как можно более непринужденным.

— Да пошто те? Иди в избу, места хватит, на лавке ляжешь. Я вошел в дом, и, поставив рюкзак на земляной пол, стал оглядываться, куда бы получше умоститься на ночь. Между печкой и стеной был довольно длинный, и, видимо, удобный деревянный настил, который, очевидно, и был «лавкой». Во всяком случае, ничего более подходящего для спанья, кроме огромной русской печи, видно не было. Расстелив на лавке спальник и затем, взяв мыло и полотенце, я отправился на берег. Вернувшись, я застал как раз тот особый момент сумерек, когда вот сейчас уже газету не прочтешь, а пять минут назад это было еще возможно. Наступило привычное дремотное настроение, когда ни идти, ни плыть уже никуда не хочется, а самое милое сердцу что есть на земле — это свет и тепло костра.

Я открыл — было — рот, чтобы предложить бабке выпить чаю, но тут внезапно небо вспыхнуло кроваво-красным заревом и стало как-то светлее, но мир сделался странным и чужим, в нем не было теней и все стало статичным и неподвижным. Даже кроны деревьев походили на гигантскую фотографию, запечатлевшую последний вздох ветра. Старуха молчала и, жуя губами, глядела куда-то в землю.

— Горит, никак, что-то? — Спросил я.

— Та нет, здесь всегда так, ужо, почитай, восьмой десяток, я ышо девкой малой была.

— А что, случилось тогда что-то?

— Ага, был тут один мужик. Как звали его, ужо и не припомню. Дак вот, не поделили оне с сынком его чего-то, то ли оне остров распахать хотели, то ли чего еще, ужо никто не скажет, однако в запале убил он сына, лишил жизни кровинушку родную: топором зарубил. С тех пор и закаты здесь кровавые.

— Чего, весь год что ли?

— Та нет, он его среди лета погубил, вот где-то с месяц и полыхает.

— А что с мужиком тем стало? — спросил я, чувствуя, что попал в самую «десятку».

— А что? Мужик-то раскаялся, да и подался в монастырь, там, говорят, и смерть встретил. Но прежде, чем уйти, поставил он на том месте, где кровушку сыновью пролил, часовенку. Она, поди, и щас тама стоит, крепкую он ее срубил.

— А где это место?

— Да что ты, — махнула на меня бабка, — я ужо, почитай, третий десяток, как никуда отседа не вылезаю. Откель мне помнить-то? Да, вот ышо, сказывали, будто прежде, чем в монастырь уйти, мужик тот ходил к старцу-схимнику за советом. Старец тот жил где-то на острове в ските, и почитали его, поди, как святого, а может, он и был святой, кто тепереча разберет? Дак вот, старец тот сказывал ему, что за грех тот будет и он платить, а может даже и внукам придется. Он же и посоветовал часовню поставить, и еще говорил, что когда грех сей с твоего рода сымется, тогда и закаты станут, обыкновенными, как прежде.

Старуха помолчала немного, будто собираясь с мыслями, и затем продолжила:

— Так вот, милок, с тех пор и горит небо, хотя, это и не небо, видать, а геенна огненная подымается и ищет мужика того, чтобы забрать его. Так сказывали.

Не знаю почему, но я тогда твердо уверовал, что Иван, мой подопечный, и есть потомок того самого горемыки-убийцы. Это было внутреннее знание, которое приходит в моменты силы, а бабка, чем я был поначалу поражен, была — явно — проводником этой силы. Это было очевидно, и сразу пришло понимание, зачем я здесь и зачем она. Старуха, которая даже толком не могла сказать, как ее зовут, помнила до подробностей все, что касалось тех далеких событий, выдавая порой такую информацию, и высказывая такие суждения, от которых становилось иногда не по себе.

Наутро встав и позавтракав, я решил отправиться на поиски часовни, а если повезет, то и отыскать скит старца. Однако с чего начать я пока не представлял, поскольку старуха не помнила места нахождения ни того ни другого. Единственным возможным выходом в данной ситуации было прибегнуть к силе духа острова, который обязательно должен был быть связан с моей странной хозяйкой, иначе каким образом она бы здесь вообще выжила, находясь почти в полной изоляции уже более тридцати лет. Я решил побродить по острову в поисках особого места, с которого контакт с духом острова был бы более успешен.

Остров раскинулся километра на полтора-два вдоль течения, и я истратил более чем полдня, но так ничего и не нашел. Мне попадались более или менее сильные «пятна», но это все было «не то», к духу острова они явно отношения не имели. Время шло, и солнце уже начало свой спуск к горизонту. Почувствовав голод, я решил вернуться к избе и пообедать. Подойдя к дому, я стал звать старуху, чтобы предложить пообедать вместе, но она куда-то запропастилась. Без нее я не мог начать готовку, поскольку не знал, можно ли мне готовить в печи или же следует уйти в лес и там сделать костер. Решив обождать, пока она появиться, я плюхнулся на лавку возле дома, на которой моя хозяйка проводила почти все свое время. Странные чувства нахлынули на меня. Это были какие-то приливы внимания и теплоты, и при этом ассоциировавшейся почему-то с красно-коричневым цветом. Лавка и была местом силы духа острова! Старуха была с ним не просто связана, она с ним контактировала целыми днями. Вероятно, он ее подзаряжал, что и давало ей возможность поддерживать свои скудные запасы жизненной силы.

Я остановил мысли. Все поплыло, и наступил мрак. Затем пришло некое фиолетовое марево, а через какое-то время я увидел мгновенно и полностью всю местность, реку и старухины огороды. Затем опять все исчезло в фиолетовом тумане, и вскоре появился совершенно иной ландшафт, никогда доселе невиданный. Это было нечто вроде пустыни или солончака буровато-красного цвета, посреди которого стоял мужчина и что-то говорил. Он был похож на лектора, с той разницей, что у него не было ни трибуны с графином, ни доски с графиками, ни указки. Он просто вещал, слегка размахивая рукой, и было впечатление, что перед ним аудитория, а я в нее заглянул, как заглядывают в щелку опоздавшие студенты. Однако в следующее мгновение я понял, что он говорит, обращаясь персонально ко мне, и что он меня, видимо, уже давно ждал, и именно для того, чтобы все это сказать. Главное в таких ситуациях не теряться, не испытывать страха и не привязывать взгляд в одну точку, в противном случае можно либо потерять то, за чем пришел, а иногда — говорят, были такие случаи — можно вообще не выйти обратно. Я стал слушать и одновременно разглядывать окрестности. Из его речи я понял, что мир призвал меня на этот остров не случайно и что мне предстоит очень серьезная работа.

Конец ознакомительного фрагмента.