Памятник затопленным кораблям. (Сборник рассказов)

Яна Дубинянская

Заглавный рассказ, где юная ведьма-террористка, приехавшая из Львова в Севастополь взорвать символ империи, встречает в «городе русской славы» морячка ЧФ РФ, написан задолго до крымских событий – и сегодня абсолютно невозможен для публикации в России. В сборник вошли рассказы Яны Дубинянской, написанные в нулевые. Рассказы очень разные: фантастические, романтические, философские, ироничные. На всю ширь жанровой палитры, единственное условие – достоверность, честность автора перед собой.

Сборник

Баржа над черной водой

Она поскользнулась и судорожно вцепилась в перила, покрытые тоненькой корочкой льда. Стремительно темнело; с неба начало падать что-то мелкое, мокрое, мерзкое, непохожее ни на дождь, ни на снег. Набережная пошла вгору, и теперь подошвы скользили по грязно-снежной намерзи на каждом шагу.

Пора возвращаться.

Тем более, что баржа — вот она. Длинная темная блямба посреди заледенелой реки; островка под снегом совсем не видно.

Возвращаться.

К восьми быть дома, накормить кота, сварить какого-нибудь супа, чтобы неделю не надо было готовить. И сесть, наконец, за эту чертову диссертацию: хотя бы пару страниц…

Ну хорошо: еще несколько метров. Поравняться с баржей — как всегда. И, как всегда, две минуты постоять у перил напротив.

Ее тронули сзади за локоть.

— Ты?

Она так долго ждала этого, что почти не удивилась.

* * *

— Но зачем? Там же все обледенело, и вообще, она, наверное, уже разваливается на части…

— Нет.

— Разве мы не можем здесь… погулять?

Она не оборачивалась. На слух поняла, что он остановился.

— Ты не хочешь?

Ей стало страшно. Что он сейчас уйдет, исчезнет, или окажется, что его вовсе не было… Страшно до щемящей пустоты в горле. Страшнее даже, чем оглянуться через плечо и…

Она оглянулась.

Его силуэт едва виднелся в сумерках: темная фигура на темном фоне. Высокая, узкая, одетая во что-то вроде длинного плаща. Это удивило, потому что было неправильно. Откуда у него мог взяться плащ?

Лица не разглядеть.

— Как мы туда попадем? — спросила она с нервным смешком. — По льду?

— На лодке, — ответил он. — Как тогда.

— Но разве…

Она посмотрела на реку. Так странно. Только что — лед, а теперь — черная вода… Впрочем, по радио с утра передавали потепление.

И, наверное, так и должно быть.

Обернувшись назад, она впала в панику — потому что оказалось, что его рядом нет. Слава Богу, на тающей корке снега под ногами просматривались темные вмятины следов. Бросилась вниз по скользкой лестнице; потеряла равновесие, нелепо взмахнув сумочкой; едва удержалась на ногах; съехала, как с горки, по трем последним ступенькам. И перевела дыхание, увидев его.

Он стоял на носу лодки, сильно подавшись вперед, и держался за кольцо, вцементированное в эстакаду. Между лодкой и берегом сам собой медленно, очень медленно ширился тонкий черный поясок.

Если он отпустит руку — всё.

И больше никогда.

Она побежала по тонкой гранитной кромке, на которую одна за другой наплескивали маленькие волны. Прыгнула, не глядя под ноги; упала на низкую дощатую скамью.

Он оттолкнулся от стены и сел за весла.

Его лицо оставалось в тени — хотя, кажется, сумерки были уже не такими густыми. Он греб широкими, сильными движениями; берег убегал вдаль. Повернувшись боком на скамье, она ухватилась взглядом за растущую баржу. Темный угловатый силуэт на все больше светлеющем небе.

Стало жарко; она сбросила с плеч тяжелую шубу. Потом стянула через голову толстый свитер. Баржа приблизилась настолько, что до нее можно было дотянуться рукой — так она и сделала.

На пальцах остался коричневый след теплой ржавчины.

* * *

— Когда за нами придет лодка?

— Где-то через час. Не волнуйся, я договорился.

Она потянулась всем телом на подстилке, зернистой от песка. Конечно, косые лучи вечернего солнца вряд ли еще могли добавить загара. Села, обхватив колени руками. Между лопатками защекотало, и она досадливо передернула плечами, сбрасывая мужскую руку.

— Перестань. Надо скормить мальчишкам фрукты, не везти ж назад. Мишка! Володя!.. Где они лазят?

Она перегнулась через его живот, мягкий и нагретый солнцем, протянула руку и нашарила на песке пакет с четырьмя уже запревшими, помятыми персиками. Выпрямиться сразу не получилось… дурачится хуже ребенка, честное слово!

— Наверное, на барже, — беспечно предположил он. — Пацанам там раздолье.

— Володя! Миша!

Голос гулко отразился от горячего ржавого железа, и она заволновалась. Положила пакет и поднялась на ноги.

— Вовка!! Ми!..

Лохматая голова старшего сына показалась из-за груды ящиков, наваленных на баржу; Мишка помахал рукой и что-то неразборчиво крикнул. Четырехлетний Володя, по идее, должен быть где-то рядом: он всегда хвостиком бегает за братом — но его почему-то не было видно, и она никак не могла успокоиться.

— Вовка!!!

— Да оставь ты их в покое, — Егор лениво приподнялся на локтях. — Пусть играют. Хочешь, я сам съем.

— Я тебе съем… Миша! Где Володя?!..

— Я тута, ма! Смотри!

И она увидела, как загорелый и крепкий, словно бомбочка, карапуз вскарабкался на бортик баржевой кормы, покачнулся на широко расставленных ножках, взмахнул руками и рухнул в воду, подняв тучу брызг.

* * *

— Я сколько раз вам говорила! Володя, а если бы там была какая-нибудь железка на дне? Стукнулся бы головой, и все. И тебя бы унесло далеко-далеко… сам ведь знаешь, какое там сильное течение! Миша, а тебя я сколько раз просила смотреть за братом? Ты ведь уже большой, ты осенью в школу пойдешь! И не стыдно?..

Провинившиеся сыновья угрюмо глядели в песок. Вовка шмыгнул носом: похоже, перекупался… хотя у него такое богатое воображение, он вполне может в эту минуту видеть себя уносимым течением по дну… Она вздохнула.

— Им стыдно, — сказал Егор, вставая. — А потому предлагаю, пока не пришла лодка, проверить наши закидушки. Кто со мной, тот герой!

Подул ветерок, по-вечернему прохладный; она села и набросила на плечи края подстилки. Муж и сыновья маленьким веселым отрядом шли на другой конец островка, где торчали из песка несколько палок: к ним еще утром привязали по леске в наивной надежде на улов. Мужчины!..

Она улыбнулась, глядя им вслед.

Как вытянулся за лето Мишка… скоро достанет отцу до плеча. Нужно только отдать его в какую-нибудь силовую секцию, чтоб не рос таким худющим. А Володька… надо же! Кажется, только вчера Егор забирал их из роддома… и был слегка разочарован, что не девочка. И вот пожалуйста: младший сын уже ныряет с этой проклятой баржи. Как быстро идет время…

Как быстро идет жизнь.

Она перевела взгляд на несчастные персики, расползающиеся внутри целлофана. Действительно, не выбрасывать же. Выудила двумя пальцами липкий фрукт и, кое-как обчистив шкурку, втянула в себя теплую мякоть. Струйки сока потекли по подбородку, капая оттуда на подстилку. Ничего, все равно пора стирать…

— Замерзла?

Подняла голову. Муж успел вернуться и стоял совсем близко: курчавые загорелые ноги, синие плавки, не сказать чтобы плоский живот, лушпайки облезлой кожи на груди, смеющиеся глаза… За его спиной сыновья деловито возились с лесками-закидушками.

— Немножко… Послушай, Егор, давай не будем больше сюда приплывать. Эта баржа чертова… я не могу.

Он усмехнулся. Наклонился, достал персик, повертел перед глазами и целиком засунул в рот. Ответил едва разборчиво, почти не размыкая губ:

— Не переживай. Ничего нашим парням не сделается.

Она встала:

— А на том берегу отличный пляж за мостом. И, кстати, лодку не надо…

— Как хочешь, — Егор выплюнул косточку и пожал плечами. — Но за мостом падают отдыхать толпы народу, особенно по выходным. А это место — только наше.

Он облизал пальцы, шагнул вперед и обнял жену за плечи. Повторил особенно, с тайным заветным смыслом:

— Наше.

* * *

… — Помнишь?..

— Разумеется. Сказал, что покажешь замечательное супер-пупер не знаю какое место, и я поверила, как дурочка. Представляешь, как я разозлилась, когда выяснилось, что это всего лишь старая баржа?

— А я и не заметил.

— А ты вообще был зеленый и глупый пацаненок…

Они сидели на теплом железном краю баржи, свесив босые пятки за борт — как тогда. И, как тогда, к самым ногам подобралась дорожка заходящего солнца, дробя яркими пятнышками неподвижную черную воду.

Егор негромко засмеялся.

— Я тебе сразу понравился! Ты сказала, что я похож на молодого Марлона Брандо.

— А ты не знал, кто это такой!

— Я решил, ты надо мной издеваешься. Ты была студентка, да еще на целый год меня старше, а я жалкий абитуриент из села, и экзамены только через неделю…

— Надо было готовиться, а не возить девушек на всякие железяки. Еще и лодку отпустил!

— Я же договорился с лодочником, чтоб он через час за нами вернулся!

— И что, по-твоему, я должна была подумать?

— А что ты подумала?

Она оглянулась: в светлых сумерках Миша с Володей продолжали колдовать вокруг рыболовных снастей. Все-таки Егор гениально умеет придумывать сыновьям занятия… если хочет побыть с женой наедине.

Прижалась к нему, опустила голову на теплое плечо.

— Так что ты подумала… тогда?

— Ты не поверишь… Я смотрела на тебя и думала, что у нас будут очень красивые дети.

— Уже тогда?

— Уже тогда.

— Эх, если б я знал… А выглядела такой неприступной отличницей. Я себе загадал, что обязательно поцелую тебя тут, на барже… но струсил.

— И правильно сделал. Сколько мы тогда были знакомы? Часа два?

— Меньше…

— Знаешь, а я ведь до этого ни с кем не знакомилась просто так, на улице. И тем более никогда не поплыла бы с первым встречным на какую-то баржу. Я же о тебе ничего тогда не знала… кроме того, что ты — мой.

— И похож на Марлона Брандо. И золотой медалист. И приехал из глухого села поступать на международные отношения. И к тому же чемпион района по прыжкам в воду… я же все тебе рассказывал!

— Хвастун несчастный! И даже показал, как прыгать винтовым в два оборота… Вон оттуда, с кормы.

— Помнишь? Здорово получилось?..

— Да… очень здорово…

Она вдруг умолкла.

Втупилась в темную воду под ногами. Уже без единой блестки — солнце зашло за крыши домов на берегу реки. Черная, гладкая, непрозрачная глубина, прорастающая изнутри маленькими бурунчиками.

Заговорила тихо-тихо, боясь своих слов — и боясь молчать.

— Я сначала решила, что ты… ну, хвастаешься дальше. Мол, я могу долго под водой… Потом — что это такая шутка. Что на самом деле ты давно вынырнул где-то там, с другой стороны, и нарочно пугаешь меня… глупо, конечно. Потом стало страшно, но я еще не верила… Потом… Я не умела плавать, ты же знаешь… до сих пор не умею. Я кричала, долго кричала… Но лодка — только через час. Как договорились.

Его голос — почти не изменившийся:

— ЭТОГО ты не должна была… помнить.

* * *

Она заставила себя посмотреть на него. Заставила взять его за руку.

Живую, теплую.

— Как это было? — прошептала она. — Больно?

— Только сначала. Шея… пока я еще был жив. А потом — ничего. Никак.

— Тебя так и не нашли тогда… Течение… Хотя ты, наверное, знаешь.

Он пожал плечами.

— Только что я знал ту жизнь… нашу… в которую вернулся. Мы поженились, когда ты была на третьем курсе, а я — на втором… правда, не международки, а политеха. Поступил куда угодно, только бы не уезжать из города. Потом родился Мишка… ну да ты сама знаешь. Знала…

— Егор…

Его имя вдруг показалось ей бессмысленным набором звуков.

Он отвернулся. Заговорил в сторону, в никуда.

— Каждый случайно ушедший человек может возвратиться… если есть матрица. Детальный, объемный сценарий судьбы, в которой можно органично занять свою нишу. Ты задала такой сценарий для меня… ты сама почти в него поверила. Но искусственно созданные матрицы все равно нестабильны. Час, не больше, а потом…

— Почему?!

— Потому что есть другие матрицы, естественные, которые противоречат ей. Например, в мире сейчас зима, а у нас на барже лето. У тебя своя жизнь, а я…

— Нет у меня никакой жизни. Если б она у меня была… разве я бы ходила сюда? Почти каждый день, десять лет подряд… И только теперь, когда ты пришел, наконец… и такое говоришь… Подожди, а как же дети?!!

Она вскочила, развернулась, бросилась было прочь с баржи. Миша… Володя… мальчики!!! Ничего не разглядеть в сгустившихся сумерках…

Он не пустил ее.

Резко рванув за руку, снова усадил рядом с собой.

— Не надо. Это совершенно нормально, просто превращение одного вида материи в другой… Но тебе лучше не видеть.

Володя.

Миша.

Не видеть…

* * *

— А ты? Что будет с тобой?..

— Знаешь, ничего особенного. Что и всегда. Я привык… А вот тебе, можешь мне поверить, станет легче. Я точно знаю.

— Откуда ты можешь…

— Моя мама. Она тоже ходила сюда, к барже… приезжала издалека, из нашего села. Я ведь был единственным сыном, ее надеждой, ее будущим… Она тоже создала для меня свою матрицу. И однажды, несколько лет назад… понимаешь, надо, чтобы совпало много факторов, начиная с элементарных: время, место, положение звезд и так далее… В общем, я вернулся. Кажется, стал известным дипломатом, женатым чуть ли не на дочери президента… неважно. Это быстро кончилось… и больше она не приходила.

— А вдруг…

— Нет. Если б она умерла, заболела, сошла с ума — я бы знал. Просто за тот короткий промежуток она достроила до совершенства мою возможную жизнь… и смогла жить дальше чем-то другим.

— Я — не смогу.

— Почему? Ты-то знала меня пару часов, не больше. Все остальное — просто матрица, которую мы только что довели до высшей точки реальности. Вот-вот она окончательно разрушится — и в материальном мире, и в твоем сознании. Ты забудешь.

— А ты?!

— А я… Там, куда я возвращаюсь — все равно. Чувствуешь, как похолодало?

— Да…

— А я — уже нет.

* * *

Черная вода под баржей сморщилась, пошла кругами и крапинами. С неба начало падать что-то мерзкое, мокрое, мелкое — ни дождь, ни снег. Налетел пронизывающий ветер; она беспомощно обхватила плечи руками.

— Твоя одежда в лодке, — сказал он.

Она не стала оборачиваться. Сгустилась зимняя мгла, и вряд ли теперь можно рассмотреть как следует его лицо…

Но если можно — лучше не надо.

— Я никак не могу тебя согреть, — ей показалось, что он усмехнулся. — Иди, оденься и оставайся там. Я договорился через час вернуть лодку… так что тебя скоро найдут.

Он все предусмотрел… Как тогда, вздохнула она.

Но на этот раз он действительно прав.

Она встала, поскользнувшись на поверхности баржи, уже подернутой ледком. Взмахнула руками и, пошатываясь, побрела в сторону носовой части, давным-давно вросшей в песок островка.

Надо будет выступить через экологический комитет с инициативой, чтобы эту баржу убрали, наконец, с реки ко всем…

Не оглядываться.

* * *

Шаги.

Гулкие и отрывистые, как на протезах. С едва-едва уловимым жутким липким чавканьем. Удаляющиеся шаги. Уже, наверное, у самой кормы.

Она знала, что не успеет, что надо было раньше, что теперь никак и больше никогда…

Рванулась назад.

Четверть секунды после тихого всплеска; ржавый борт режет талию, переломившуюся над кормой; ледяная вода сочится сквозь отчаянно-цепкие пальцы…

Успела?!..

Она почему-то серьезно размышляла о том, что корма опустилась гораздо ниже над водой, чем в то лето, когда случайный, почти незнакомый, единственный парень кричал с нее: смотри!.. Что скоро она вообще уйдет под воду, эта старая полуразвалившаяся баржа…

И знала, что должна, свято обязана думать о другом, совсем о другом…

Ее пальцы сжимали что-то тонкое, холодное, склизкое.

В черной воде кружились первые льдинки.

Она держала.