Инквизиция: Саммаэль

С.Н. Адушев (2024)

Инквизиция стала объектом яростной критики в эпоху Просвещения в XVIII веке, когда для каждого образованного человека стало буквально неприличным сказать хоть одно доброе слово о христианстве. Среди объектов ожесточённой критики просветителей в первую очередь оказались инквизиторы. Именно тогда окончательно сформировался мрачный образ инквизиции — жестокого орудия церкви. Но всё выше перечисленное не обозначает, что подобных разбирательств не было в истории Инквизиции, частные случаи имели место быть. Есть истории действительно ужасающие и они обязаны быть запечатлены в нашей коллективной памяти, дабы не повторились вновь.

Глава 9. Ответчик.

Лето.

Трибунал священной канцелярии созван.

Инквизиция вывезла заключённых под стражу в пригород, поодаль от твердыни Адма.

Правитель твердыни Сигор фермилорд Геомант содержится в ужасающих условиях, не подобающих для правителя. Даже не смотря на судебные разбирательства, перед судом Создателя все равны, и он так же заперт, как и любой другой преступник, в стальную клетку. Его руки скованны цепью, ноги в кандалах — особо опасный преступник предан всеобщему обозрению как какой-то разбойник-душегуб. Вокруг места заточения его выстроили трибуны для суда и следствия. Присяжные, что будут совсем скоро принимать решение, толпятся в стороне, их держат под стражей, чтобы не разбежались.

— Слушается дело правителя твердыни Сигор фермилорда Геоманта, — раздался голос секретаря с отработанно-чёткой дикцией. Он важно зачитывает список членов суда и следствия из-за трибуны. — Дело рассматривая высокопочтенный апостольский нунций Мастема, — нунций без лишней скромности чуть приподнялся со своего места, обозначив широкой ухмылкой своё самомнение. — В поддержку судьями выступают…

Дальше последовала огласка еле различимых имён вперемешку с титулами, её можно было слушать, но Конрад Мракобес заглушил своим басистым голосом. Он насел на слух Саммаэлю, как будто тот его спросил об этом.

— Я не могу её забыть… — стоя поодаль от трибун, их никто не слышит, по крайней мере, именно так думает Конрад. — Не могу сказать, что она красива была, видел её всего раз, но вот необыкновенно чёрные глаза не выходят из моих мыслей, они как заноза, что застряла в мозгу и зудит нарывая…

— Женщина в образе своём порочна, — Саммаэль вполубок слушает его, но ждёт большего от судебного слушанья нежели про его слабости, о которых известно без лишней скромности.

— И я так же говорил кому-то, но надомной посмеялись тогда, и вот ты меня сейчас не слушаешь. Пусть даже если это можно расценить как мелочь для тебя, но можно же выразить снисходительность ко мне, брат?

— Прости, — Саммаэль вздрогнул, не расслышав вопрос от Конрада.

— Что? — чересчур громко удивился Конрад, и его удивление услышали все, даже секретарь сделал паузу в оглашении списка. — Да, ты себя со стороны слышал? — Саммаэль наконец-то удостоил его своим взглядом, но это было не обязательно, Конрад и так бы высказал ему всё что думает. — Теперь я понимаю почему ты это не говорил прежде. Тебе это просто не идёт…

— Обвинением выступает инквизитор Саммаэль, — секретарь дошёл до пункта «обвинение» в списке и спас Саммаэля от ненужного диалога с Конрадом.

— Ты в «обвинение»? — Конрад всё же схватил его за руку, когда тот поторопился занять выделенное место для «обвинения». — Зачем тебе это?

— Чтобы вскрыть истину… — Саммаэль обернулся на Конрада, указав глазами на руку и тот молча отпустил.

— Начинает правитель твердыни Сигор фермилорд Геомант, — секретарь сел в общий ряд, а старый фер Геомант подошёл к прутьям своей клетки и устало просунул руки, ведь беседа предстоит долгая.

— Начинайте, — обозначил своё присутствие нунций Мастема и широко улыбнулся, но не от доброжелательности, а от своей значимости.

— На той проклятой войне я видел многое, — голос фер Геоманта захрипел на выдохе от долгого молчания. Рассчитывать, что ему дадут воды, не остаётся и он продолжил. — Я видел, как неживое возвращается, как проклятье обретает смысл, и то, к чему это всё приводит, — из глаза старика невольно выпала слеза, но он не предал ей значения. — Я могу сказать, кем стал падший сын Зари, к чему привело его предательство, как сила и гордыня изуродовали благородство наследника, — он выдохнул дрожащий воздух из себя и сжал кулаки. В старых пальцах ещё ощущается сила, но конечно уже далеко не та, что была раньше. Сопротивляться тоже нет смыла, он предвидел весь этот трибунал, который нужно пережить. — Но мой гнев омрачит мои слова и скроет истину, которую так жаждете услышать вы, милорды. Я не пытаюсь понять причины, которые привели Люциана на путь погибели, пусть об этом судите Вы. Лучше я с начала напомню, кем когда-то был и с каких высот пал Люцифер…

— Вы говорите про одного человека, верно? — поддался вперёд нунций на своём кресле. Неосведомлённость в деле, которое он судит взволновало не только ответчика, но и сторону «обвинения», которой является инквизитор Саммаэль.

— Верно… — разочаровано выдохнул старик в клетке, понимая, что придётся ему биться о камни устоев церкви.

— Хорошо, продолжайте, тогда, — нунций расслабленно откинулся, не придавая абсолютно никакого значения своей некомпетентности.

— Прежде… прежде чем он пал — Люциан был честным паладином. Благородным и страстным, и эти страсти его и погубили. Можно восхищаться им или презирать, но никто и никогда не сомневался в его стремлениях. Он был честен со всеми и каждым в отдельности. Он не скрывал, что хочет быть лучшим из всех, лучшим среди равных, первым сыном по заслугам, а не по праву рождения. Он не хотел быть наследником. Его честность была явной. Когда он пал, его честность осталась, но приобрела извращённый вид. Да, он стал великим предателем, существом способным к наихудшему грехопадению, он стал Люцифером, но не лжецом…

— Хочу заметить уважаемые судья, — оборвал нунций, но не для того чтобы сообщить что-то важное, а лишь из-за демонстрации важности своего мнения. — Я ещё ничего плохого не услышал, это можно даже записать…

— Действия Люцифера — истинное предательство, высокопочтенный апостольский нунций Мастема. Объединившись с такими отступниками, как Абаддон Живоглот и Небирос Красный, он посмел бросить вызов самому Миру империи. Он пошёл войной на свой родной дом. Его действия были предательством поначалу и должны оставаться такими по сей день и всегда, — старик устало взглянул между прутьев на хвалённую рожу нунция. Прекрасно осознавая, что его оружие сейчас лишь слово, которое заставит всех поверить ему. — Обратиться против братьев, убивать ради личной выгоды и власти. Что может быть большим грехопадением?

— Когда брат сражается с братом, это называется соперничеством, — со своего места встал Саммаэль. Продолжать слушать угнетение без объяснений, «обвинение» не имеет право бездействовать. — Когда брат убивает брата, это называется преемственность, — инквизитор вышел в центр, он своевластно взял слово нарушив порядок, но никто его не остановил и он этим воспользовался. — Всем нам известно ваше родство и императором Вирионом. Так ответьте всем нам присутствующим, фер Геомант — где был Ваш сын император Вирион Мироносный, когда Люцифер восстал? — Саммаэль подошёл к клетке, в которой заперт правитель, но увидел там лишь усталого старика. — Чем ответил Ваш сын, когда Люцифер нарушил данную короне присягу? Пресёк или хотя бы попытался пресечь ещё в зачатке неверные стремления Люцифера? — Саммаэль заметил трепет во взгляде фер Геоманта, что слезами накатывает на старика. — Нет, — резко в лицо старику ответил инквизитор и тут же последовал следующий вопрос. — Призвал ли Он своих генералов? Нет! Отправился ли Ваш сын в бой, сразил ли Он своей рукой заблудшего сына? Нет! Покидал ли ваш сын Столицу вообще? Нет. Обратился ли Он к могучему молоту Императора?

— Да! — с хрипом выкрикнул старик, но его глаза продолжили наполнятся слезами.

— Пускай, — отмахнулся от него Саммаэль. — Из всех упрёков один не в счёт. Так что же сделал Император?

— Он остался с нами и пал вместе со всеми нами… — старик зажмурился и по глубоким морщинам его лица скатились слёзы.

— Людям проще заплатить за зло, чем за добро. Потому что благодарность — это бремя, а месть — удовольствие. И Вы призываете Инквизицию мстить, но мстить некому, фер Геомант…

— По твоим словам, инквизитор, — старик вновь открыл глаза и увидел перед собой не человека, а бездушный камень, что пуст и холоден как внутри, так и с наружи — его мораль не сокрушить. — Можно рассудить, как если человек посвящает свою жизнь добрым деяниям и миру, то он сгинет в безвестности и неблагодарности. Если же он направит свой гений на причинение страданий и смерти, имя его будет греметь в веках у тысяч поколений на устах.

— Мы все свидетели последствий добрых деяний императора. Мы все узрели пепелище, — Саммаэль вновь приблизился к клетке так близко, что как будто на суде их всего двоя. — О чём ты говоришь, старик?

— То, что дурная слава всегда предпочтительней забвению, — инквизитор улыбнулся словам старика, ведь он уверен, что докопается до истины и эти препирания всего лишь первый шаг к цели.

— Я не удивлюсь если имя Люцифер пройдёт века и чётко будет помнить каждый, а Вирион Мироносный сгинет в бытие или, в лучшем случае, этим именем назовут инфекцию, что паразитирует, как и сам Император на челе общества.

— Это уже субъективное мнение, беспочвенное обвинение, ваша честь… — старик не вытерпел и воззвал к судье Мастема, но он не услышал, что тот ответил ему. В этот момент к нему недопустимо близко приблизился Саммаэль.

— Так и есть, ведь я твоё «обвинение», лжец…