О кошках, женщинах и немножко о магии. Только вперед

Сэм Мерсон

– Скажите, учитель, а почему высказанное Дао перестает им быть? – Всякий путь подобен ростку дерева, и, произнося Дао пути вслух, воин засвечивает возможные события на своем пути, которые должно было раскрыть ему это Дао. Производя множество вариантов событий будущего, мы получаем выбор из еще больше вариантов возможного прошлого, и мир выходит из равновесия. Поэтому ищущий воин становится похож на глупую собаку, гоняющуюся за своим хвостом. А крутящаяся собака на пути никогда не идет вперед.

© Сэм Мерсон, 2017

ISBN 978-5-4490-1211-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Анонс:

Все написанное ниже появилось вначале парой спонтанных рассказов, которые после потребовали логического продолжения. Которое таки было написано, после потребовалось еще и еще. В общем, вот что получилось… Все персонажи выдуманы, все совпадения случайны.

Рассказ первый

«А спою-ка я песню, да попопсовей мотив…»

С детства обожал наблюдать, как детям на кубиках пытаются объяснить, что такое жизнь.

Жил-был Мир, он был большой и добрый, но ленивый. Вернее, не ленивый, но он как бы считал, что чужими руками что-то делать вернее. И более того, сам-то он умел давно уже все, а вот делая что-то чужими руками, он как бы передавал свое умение остальным, отчего становилось как-то приятнее.

При всем этом то, чего он хочет, он говорить своим обитателям напрямую не любил. Ну, не то чтобы не любил, просто иногда у некоторых из них — не у всех, но у очень многих — от разговоров с ним голова лопалась, как раздавленный арбуз. То еще зрелище. Трудности перевода. Поэтому он обычно подсовывал что-нибудь очередной жертве своего внимания и с интересом наблюдал — догадается или не догадается. При всем этом, несмотря на свой возраст — а он был очень старый, — Мир не утратил чувство юмора. Но за много-много лет, насмотревшись на всякое, краски стали блеклыми, ситуации не развлекали, и чувство юмора все больше принимало весьма странно-извращенные формы для подопытных — но зато Миру это стало доставлять истинное удовольствие.

С той поры многие побитые жизнью люди говорили о том, что «бог их любит», потому как не обделяет их своим вниманием. Некоторые шли дальше и на те же выводы говорили, что «бог ненавидит нас всех».

Но Миру было пофиг. Какое дело хозяину квартиры, что о нем думает моль? Но если ты моль, будь на стреме. Или, как вариант, забей на все, плодись и размножайся в темноте, пока твое время не истекло, потому как повлиять на что-либо ты не можешь, а можешь только торопиться успеть. Или не торопиться, как получится или как захочется. В конце концов, нафталиновые шарики расставят все точки над i. Хотя если в шкафу нет любимого пальто, а только старые шерстяные носки, то, возможно, тебе повезет. Но все равно ты ничего не решаешь. Если ты моль.

В очередной раз, разглядывая себя, Мир увидел глупую кошку, по своей дурости залезшую в подвал старого пятиэтажного дома, построенного в Москве еще пленными немцами в начале пятидесятых. Обычно такие дома строили без подвалов, потому что так быстрее, но этот дом строили по довоенному проекту, и в нем был подвал, как назло. Дура-кошка по краю окна пролезла в подвал и, оттолкнувшись от створки окна задними лапами, захлопнула его навсегда. Зачем она туда полезла, она сама не знала, ведь в подвале не было ничего привлекательного, на улице тепло, а в подвале мышей не было, кошка это точно знала. Зачем ей это было нужно — непонятно. Но было понятно тому, кто оставил створку окна открытой и готовился к славному развлечению. Итак, возникла задача. Ой, не юлите, не сама она возникла, кто-то это создал. Создал эту ситуацию специально. Вот только зачем? Пути его неисповедимы, зачем он это делает, можно понять, только увидев всю картину целиком.

А сейчас нужно было срочно спасти кошку.

По обычной дороге своего жизненного пути шел обычный человек. И вдруг посередине его дороги, прямо поперек, ни объехать ни пройти, возник дом. У Мира странное чувство юмора.

Человек походил вдоль стен, подивился, увидел красивую девушку, моющую окна, влюбился, женился, нарожал детей, и на старости лет понесло его в подвал. Увидев трупик кошки, он прозрел и весь остаток дней своих царапал на внутренней стороне черепа слова «кошка в подвале», для того чтобы родиться в следующей жизни и с малых лет лазить по подвалам и гонять кошек, прячущихся там.

Месье Фаталь по дороге домой жал на акселератор своего «ситроена», правда, он пока не знал, где его дом, но дорогу к нему знал, и поэтому, не жалея подвески, мчал по ухабам на всех парах. Когда из тумана жизни на дороге возник дом, месье Фаталь не удивился, потому как был человеком умным и опытным и не понаслышке был знаком с дурацким шутками Мира. Поэтому он спокойно остановился перед домом, достал из багажника заранее приготовленные канистру с бензином и паклю. После этого месье Фаталь облил машину бензином и поджег ее, потом он снял с себя одежду и тоже бросил в костер. Усевшись в высокой траве и закурив, месье Фаталь смотрел на языки пламени. Он знал, что все приходит и уходит, а дорога остается. Пока дом и все его обитатели и наблюдатели, как завороженные, смотрели на огонь, месье Фаталь пропал из вида, растворившись в высокой траве. А в это время в соседнем дворе из травы вылез голый мужик, снял с веревки чью-то сохнувшую одежду, завел чужой мотоцикл и, выплевывая из выхлопной трубы сизый дым, растворился в тумане по направлению к автостраде.

Машина сгорела, сгорела одежда, от месье Фаталя не осталось и следа. Дом удивился и расстроился, кошку спасать было некому, и он рассыпался в прах вместе с подвалом, кошкой и своей кармической задачей. План не сработал, расстроился Мир, но ничего не сделал, потому как предъявить было нечего. И некому.

Пан Детектед мчал на своей бричке, налегая на брагу, и орал что было сил, размахивая длинным посохом, какой-то странный мотив: «Ладога, Ладога, все в Ладогу». Возникший дом он заметил издали, как неплотный астральный туман, и, крикнув «да пофиг», пролетел его насквозь, не снижая скорости. Проезжая сквозь подвал и увидев мяукающую кошку, виновницу всех передряг, он размахнулся изо всех сил и так врезал ей своим посохом, что бедная тварь, крича во все горло, пролетела сквозь стены и оказалась на улице целая и невредимая. И недоумевая почему, она все свои оставшиеся девять жизней сторонилась подвалов, мужиков на бричках и посохов. Увидев последнее, шерсть у нее непроизвольно вставала дыбом, все существо сжималось и хотелось провалиться сквозь землю, куда угодно, только не сюда.

Девочка Рапунцель была умная и красивая и с малых лет знала, что она получит все, что ей захочется, стоит только сделать определенные действия. Алгоритм этих действий был давно отработан и почти никогда не давал сбоев. Уперевшись бампером своего «мини купера» в кирпичную кладку, она поначалу удивилась и не поняла, что это. Разглядев, что это дом, она произнесла, уставившись отсутствующим взглядом на мир: «Дом? WTF?». На всякий случай, пнув дом ногой — не то чтобы она подумала, что это поможет, просто должна же она была попробовать, — девочка села в кабриолет, отъехала назад метров с полста и, несильно разогнавшись, въехала в стену дома. Думала ли она, что сможет снести машиной дом? Ты невнимателен, дружок. Девочка было красивая и умная. Хотя одно не следствие другого, скорее наоборот, это две взаимоисключающие концепции, хотя смотря что понимать под красотой и умом. Впрочем, не об этом. Девочка была действительно умная, а что делает умная девочка, когда ей что-то нужно? Правильно, призывает более могущественные силы. Девочки вообще любят менять мир, подстраивать его под себя. Иногда забывая, что это не настройка анатомического сиденья автомобиля, а целый мир, и там много чего еще есть.

Итак, были заданы следующие вопросы:

— Как быстро я смогу получить страховку по каско?

— Является ли законным возведение жилых домов на дорогах общего пользования?

— Каков может быть размер компенсации за моральный ущерб?

— Являются ли легкие телесные повреждения, полученные от контакта со зданием, основанием для внесудебного разбирательства?

В итоге дом снесли, девочка получила новую машину, новую дорогу, деньги, обширные связи в Минтрансе, Дормосте, суде, прокуратуре, широкую поддержку в масс-медиа. Но самое главное — теплый огонек в груди: «Я сделала их», «Всех», «Сама».

Но… кошка-то сдохла. Причем не сама, а ее раздавил бульдозер, сносивший дом, который не сам сюда приехал. А благодаря кому-то. Тому, кто должен был спасать.

И именно поэтому через 250 км Рапунцель ждал сюрприз. Не затхлый и унылый дом из силикатного кирпича 1956 года постройки, а 22-этажный 4-корпусный многофункциональный жилой комплекс из стекла и высокопрочного бетона, с бассейном в подвале, фитнесом, гаражом, спа, солярием, котельной, дворницкой и чуланом, в котором сидела все та же задрипанная кошка и орала что есть сил, проклиная себя и тот день, когда родилась.

Ну, девочка была не только умная и красивая, но и упорная в достижении своих целей. Как известно, душа имеет силу ядерной бомбы. Прошло время, в течение которого произошла целая кавалькада событий, вроде бы не связанных между собой, но имеющих одну цель и результат. Ни много ни мало, но… случилась война. Война — лучший способ разрешения неразрешимых противоречий, но, как всегда и везде, суть неразрешимого противоречия из-за войны не разрешается, а просто смещается на другой план бытия. Обмануть мир нельзя не потому, что он все видит и знает, а просто «потому что», потому что небо голубое, вода мокрая, а земля твердая.

Also была война: город бомбили, место, где стоял дом, сровняли с землей, на месте бывшего жилого комплекса в память о погибших разбили мемориальный парк. Через парк шла узкая асфальтированная дорожка к скоростному шоссе, по которой ехал маленький красный кабриолет с красивой девочкой. Волосы развевались на ветру, когда она проезжала по тому месту, где на глубине трех метров лежала кошка, сожженная напалмом.

«Никогда, никогда, никому, никому я тебя не отдам…» — напевала Рапунцель, щелкая в такт пальцами, когда увидела выступающие из обрывков тумана времени стены Брестской крепости в разгар боев летом 1941 года.

Вы знаете, что такое калибр орудия 120 мм?

Нет?

И она раньше не знала, до тех пор пока не увидела смотрящую в лицо страшную черную железную трубу, пахнущую смертью.

Обернувшись на открывающуюся со страшным скрипом дверь подвала разрушенного здания, она зарыдала и стала раздеваться, уверенная в том, что война войной, но правила игры никогда не меняются. Однако это не помогло. На железную трубу, пахнущую смертью, слезы не действовали. Пришлось спускаться в подвал. Когда спустя полчаса Рапунцель выбралась из подвала на свет, держа за шкирку мокрую, грязную, трясущуюся от страха кошку, она подняла голову к небесам и, обращаясь неизвестно к кому, произнесла: «И это все? Ты издеваешься?».

P.S.

У Мира очень странное чувство юмора.

Второй сон Брахмы

(Рассказ второй, появившийся за первым)

— Какая, на хрен, брахма? Сделайте музыку потише. Вы людям спать мешаете…

Рапунцель смотрела на кошку, а кошка смотрела на Рапунцель. Кошка смешно подергивала носом и шевелила бровями. «Принюхивается», — поняла Рапунцель, но желания обнюхать кошку почему-то не было, она была мокрая и грязная, в пыли и каких-то комочках. Совершенно очевидно, что ничем приятным от нее пахнуть не могло. Вдруг рядом что-то бухнуло, мир вокруг закружился и упал, последнее, что видела Рапунцель перед тем, как потерять сознание, это была кошка, пытающаяся понюхать что-то вытекавшее у Рапунцель из носа. Было странно, но, как показалось Рапунцель, кошка даже лизнула это, отчего даже как-то испугалась и убежала в еще дымящиеся обломки бетона рядом с тем местом, где когда-то был подвал. «Глупая кошка», — подумала Рапунцель и отключилась.

Китаец ел.

«Горячо и увлеченно» — именно такими словами Рапунцель охарактеризовала увиденное. Он был огромен и в тоже время мал, что можно было объяснить размерами облака, на котором они сидели. Ярко светило солнце, но эта яркость не напрягала, даже жарко не было. Облако приятно холодило, и было как-то особенно тихо. Тишина была просто умиротворяющая, так тихо бывает только когда ты, выпрыгнув с парашютом, раскачиваешься на стропах под куполом среди облаков, и ты все прекрасно слышишь, и в то же время вокруг тебя никаких звуков нет. Звуков не было никаких. Кроме, конечно, кряхтения и сопения китайца. Он сидел по-турецки, поджав под себя ноги, и ел рис из глиняной миски, стоявшей перед ним на низком деревянном столике. В левой руке у него были деревянные палочки, похожие на те, что дают в «Маме суши», а правой рукой время от времени залезал в миску, хватал четырьмя пальцами рис и, обмакивая в масло на дне миски, засовывал себе в рот. По щекам тек пот, капли жира стекали по руке и, докатившись до локтя, падали на голый живот. Было странно, но несмотря на это отвращения он не вызывал. Даже как-то наоборот. Как вот это «как бы наоборот», Рапунцель пока не решила, решив отложить на потом, и задумалась о половой идентификации китайца. У него была грудь — ну так, не грудь, а смех один, максимум единичка, так что однозначно сказать, что это женская грудь или просто мышца, обросшая жиром, было нельзя. Местонахождение первичных половых признаков было обернуто чем-то вроде простыни из грубой ткани и было скрыто от глаз миской и столиком. Волосы на теле отсутствовали более чем полностью, кроме пожалуй что бровей, но и там было непонятное, волосы это или нет, может, косметическая тату. Он был абсолютно лыс, он был даже лысее, чем Познер на HD-экране, и поэтому Рапунцель решила, что это мужик, ведь лысая женщина — ну это как-то совсем уже. В обычной жизни она бы сказала, что он жирный, но здесь это слово было не то чтобы неуместно, а как-то не подходило. Разве можно упрекнуть в жирности новорожденного младенца? Было бы глупо упрекать его в отсутствии стройности фигуры. Так и с этим китайцем. Вроде как жирный, но не жирный, это точно. Но есть любит.

Прошло минут двадцать-тридцать, пока Рапунцель изучала китайца, когда ей надоело, она развела руки, как танцующий индийский бог Шива, повернулась к китайцу анфас, чтобы сделать картинку более зрелищной, и громко произнесла: «Та-да-а-а-а-а-ам, я зде-е-есь!».

От неожиданности китаец резко поднял голову и, перестав жевать, уставился на Рапунцель, несколько зернышек риса прилипли ко рту.

Минуты две-три они неподвижно смотрели друг на друга, потом китаец вытер руками рот и, сглотнув, произнес:

— И что?

— В смысле?

— Ты здесь, и что? Ты здесь, я здесь, мы здесь, и что?

Такой поворот несколько спутал карты. Как вам это понравится? Тебя какого-то хрена затаскивают на облако в обществе бесконечно жующего китайца и на простой вопрос, что ты тут делаешь, тебе говорят, что ты здесь, и все. Принимай как хочешь.

— Ну, я думаю, что мне нужно объяснить, какого хрена я тут делаю…

— Ну так объясни, я с удовольствием послушаю тебя.

— Я?

— Ты. А кто же еще? Мы тут вдвоем, больше никого нет. Я вот ем. А ты тут зачем?

И китаец снова принялся поглощать рис.

Тезис о том, что «мы тут одни, и вокруг никого нет», был, мягко говоря, сомнителен. Рапунцель любила задавать вопросы, но очевидные вещи были очевидными даже для нее. Пока она разглядывала обстановку, в которой оказалась, она обнаружила, что за границами облака была видна земля, на которой были видны какие-то вспышки. Бегали и падали люди. Все это было похоже на игру в солдатиков, как любят играть мальчишки в детском саду. А если немного поработать руками и распотрошить облака под собой, можно было разглядеть серые самолеты с бело-черными крестами, проносившиеся ниже облаков. За спиной у китайца, в дальнем конце облака, стояли какие-то люди, некоторые одетые в рваные комбинезоны, испачканные кровью, некоторые голые, некоторые в странных белых мешках, некоторые стояли молча, некоторые спорили друг с другом, некоторые сами с собой. Причем со временем их становилось больше, количество прибывало, но на облаке им теснее не становилось, места хватало на всех. Их совсем не было слышно, возможно, потому что каждого такого человека окружало какое-то непонятное облако, похожее на воздушный шар, ну или презерватив, как вам угодно. Более всего это почему-то было похоже на ОГРОМНОЕ ЗЕРНО длиннозерного индийского пропаренного РИСА, который продается в супермаркетах в пластиковых пакетах с дырочками.

«Он их не видит», — подумала Рапунцель о людях, стоявших за спиной китайца. И тут у нее появилось странное ощущение, похожее на твердую уверенность, что процесс еды китайца и разговора абсолютно неразрывны. И также показалось, что одновременно он разговаривает и с ней, и с кем-то еще. Казалось, что на спине у китайца вместо спины еще один живот и еще один рот. Или не один.

— Кто это? — осознав, что он все-таки видит толпу за спиной, спросила Рапунцель.

— Люди.

— А зачем они сюда пришли?

— Не знаю, поговорить, наверное, хотят, спросить что-нибудь.

— Зачем ты их убил? — прищурив глаза, как у того следователя из телесериала, симпатичного молодого парня, который в реальной жизни скорее педик, чем натурал, спросила Рапунцель.

— Я?! Да они сами стреляли друг в друга!

— Но ты мог их остановить.

— Ну и что? Они остановились бы, а потом снова бы стали стрелять.

— Нужно было объяснить, как нужно было делать.

— Я не умею писать, а те, кто умеют, пишут не то, о чем я говорю, из-за этого вся ерунда. А моих слов почему-то никто не слышит. Вот ты же не спасла кошку.

— Я спасла.

— С третьего раза, первые две сдохли.

— А почему, почему я должна спасать какую-то дурацкую кошку?! Мне на нее наплевать, у меня куча своих дел, чем заниматься всякой ерундой.

— Ты не любишь кошек?

Испугавшись, что сейчас китаец скажет, что она просто не умеет их готовить, Рапунцель ответила:

— Я не то чтобы не люблю, я, ну, люблю иногда, временами. Когда мне это не мешает.

— Ну вот, — удовлетворенно сказал китаец, — значит, нужно было спасти.

— Почему я? Почему бы тебе или кому-то еще не спасать ваших дурацких кошек, мне есть чем заниматься! Кто вообще решил, что я должна спасти эту чертову кошку? Вот ты мне скажи, какой идиот?

— Я так решил, — сказал китаец, снова начав поглощать рис.

— ПОЧЕМУ? ЗАЧЕМ ТЫ так решил?!

— Это мой мир, я решил, что так будет лучше. Живая кошка лучше дохлой. Хотя, по большому счету, все равно. Вот, например, спасенную тобой кошку сейчас варят в котле те, кто обороняет крепость.

— Это ужасно, — сказала Рапунцель, закрыв глаза руками, как бы прячась от плавающего в кипящей воде трупика.

— Не знаю, но только они счастливы, им нечего было есть шесть дней, так что кошка — неплохой вариант. Тем более что на свободу-то она рвалась, чтобы окотиться. И благодаря тебе она смогла-таки это сделать. Еще и обороняющимся жизнь спасла. Видишь?

Не поняв, что именно она должна увидеть в съеденной кошке и чем она отличается от просто сдохшей, Рапунцель спросила:

— Вот ответь мне, как? Как вот ты решаешь, что должно быть так, а не по-другому?

— А как ты решаешь, что хочешь есть, а не в туалет?

Вопрос поставил Рапунцель в тупик, и она решила сменить тему.

— Что это за место? — произнесла Рапунцель тоном, не терпящим возражений, и, не дождавшись ответа, сказала:

— Похоже на сон…

— Это и есть сон.

— Чей сон? Мой? — спросила Рапунцель.

— Твой, мой, наш, их, — он кивнул себе за спину. — И их тоже, — он кивнул в сторону земли.

— Как я могу быть твоим сном, если ты в моей голове? — спросила Рапунцель.

Китаец вдруг встал с застывшим удивлением на лице, как будто ему сказали, что он ушел из дома, оставив чайник на плите, подошел к краю облака и стал что-то внимательно разглядывать, перегнувшись вниз. Удовлетворенный осмотром, он вернулся на свое место и сказал:

— Нет, в твоей голове нас точно нет.

— Хорошо, тогда объясни мне, что это все вокруг? — и Рапунцель широким жестом показала на окружавшее их пространство.

Китаец проводил взглядом ее руку и, умиротворенно улыбнувшись, изрек:

— Это все сон Брахмы.

— Кого?

— Брахмы.

— А кто это?

— Чувак какой-то.

— Ты так спокойно об этом говоришь, ты понимаешь, что ты в чьем-то сне, и тебе все равно? А кто такой этот Брахма, зачем ты ему снишься и зачем я снюсь тебе?

— Об этом знает только Брахма… Ну или тот, кому он снится.

Эта новость повергла Рапунцель в шок.

В этот момент произошла новая неприятность: в какой-то момент, точно не отследить, но Рапунцель с удивлением обнаружила, что китаец как бы разговаривает не с ней, а со своей глиняной миской, причем миска отвечает ему ее, Рапунцелевым, голосом. При всем этом она подпрыгивает и как бы даже жестикулирует.

Встряхнув головой, Рапунцель прогнала видение прочь.

Китаец продолжил:

— Ну да. А почему меня должно это волновать? Это мой мир. Каждый хозяин своего мира. Ты своего. Я своего. У каждого в его мире есть свои задачи. И каждый мир есть частичка другого мира. Ты есть частичка меня. Я есть твоя часть. Я есть Мир. Ты часть этого мира. Я есть твое маленькое отражение. Или ты отражение меня. Как тебе больше нравится. Мы с тобой части чего-то большего.

— И в какой части тебя нахожусь я? — спросила Рапунцель.

Лукаво подмигнув, китаец показал глазами в сторону набедренной повязки, но тут же рассмеялся и сказал, вытянув вперед левую ногу и растопырив пальцы:

— Вот здесь, между средним и указательным.

— Вот этого не надо, я европейка, а ты китаец!

И тут китаец стал смеяться, причем как-то странно, тихо, практически без звука, лишь со свистом втягивая в себя воздух. По щекам текли слезы, огромный живот вздрагивал и колыхался. Было очевидно, что все это приносит ему несказанное удовольствие — и облако, и Рапунцель, и ее вопросы, и ее ответы.

— Почему ты так решила? — остановившись, спросил он. — Ты можешь отличить китайца от уйгура?

— Нет, для меня вы все китайцы.

— То есть уйгурский лагман — китайская лапша?

— Я не знаю, что такое уйгурский лагман.

Китаец удивленно вскинул и развел в разные стороны брови, причем движение бровей было похоже на то, как человек в разочаровании разводит руки, и порицающе покачал головой.

— Обязательно попробуй, — потом внимательно посмотрел на нее еще раз и добавил: — Ну, может, в другой раз попробуешь.

— Самое смешное, что китайцы считаю меня уйгуром, уйгуры узбеком, узбеки японцем, а филиппинцы вообще называют русским.

— Но дело совсем не в этом. У меня есть все: дом, еда, солнце, ты, они (он снова кивнул себе за спину). У меня есть жизнь и смерть. Каждый день я принимаю что-то в себя и извергаю что-то. Забираю жизнь и даю новую. Ты тоже можешь порождать жизнь, тоже создав новый мир. Он тоже потом сможет создать свой новый мир. Нам всем есть чем заняться.

Поняв, что ей попросту заговаривают зубы, Рапунцель спросила:

— Просто скажи мне: ЗАЧЕМ?

— Что «зачем»?

— Зачем я здесь?

— Здесь? — он ткнул палочками в облако. — Или вообще? — и он обвел широким жестом все вокруг.

Рапунцель, уткнувшись в облако, горько заплакала навзрыд.

Повисла неловкая пауза. Китаец продолжал есть свой рис, а Рапунцель, успокоившись, смотрела на облака.

— Ну, может, я тогда пойду? — заискивающе улыбнувшись, спросила Рапунцель, кивнув головой в сторону земли.

Не переставая жевать, китаец отставил миску со стола и, стряхивая на стол зернышки риса со своего живота, сказал:

— Иди.

Тут как-то все расширилось, китаец стал огромным, а она наоборот сжалась и увидела, что она всего лишь зернышко риса на столе, который китаец поднял и, поднеся к краю облака, держит одной рукой и с силой ударяет по нему другой. Последнее, что увидела Рапунцель перед падением, была смеющаяся рожа китайца. Кувыркаясь, она полетела вниз, от мелькающих облаков, земли, рожи китайца закружилась голова, и перед самой землей сознание милостиво покинула ее.

От падения жутко болела голова.

Раскрыв глаза, Рапунцель первым делом увидела низкий серый потолок и стены, покрашенные уже начавшей облупливаться голубой краской. Пахло сухим теплом. В углу стоял красный щит с гнутым красным ломом на крючьях и прибитым красным квадратным ведром с надписью «ПЕСОК». Внутри был песок. Правда, было непонятно, что появилось раньше: песок, который поместили в красное ведро с соответствующей надписью, или раньше было ведро с надписью, и его пришлось засыпать песком, или… в общем, были варианты. Более этого волновало то, что лом был круглым, а ведро квадратным, ведь по логике все должно быть наоборот.

В горле сильно запершило, и очень захотелось кашлять. Превозмогая головную боль, Рапунцель, встав на корточки, стала долго и продолжительно кашлять, отчего голова заболела еще сильней. В горле продолжало першить, и Рапунцель вырвало. Рвота почему-то пахла протухшей рыбой, и в ней отчетливо были видны какие-то комья шерсти. Сосредоточив взгляд на солнечном луче, Рапунцель пыталась успокоить головную боль. Пыль причудливо плавала на солнечных лучах, и Рапунцель стала потихоньку приходить в себя. Огромная тень упала на запертое окно и внесла некоторое оживление в этот убогий интерьер. Она не понимала, что происходит и где она находится. Подойдя к окну, она обнаружила, что оно находится низко от земли и видно в него немного, свет застила подъехавшая иномарка с надписью золотыми буквами на двери. «ЛЕХУС», — прочитала Рапунцель.

И подумала, что каким нужно быть идиотом, чтобы подписывать машину своим собственным именем. Вспомнились почему-то горшки в детском саду с надписями «Света», «Маша», «Даша». Она готова была поспорить, что носки и пижамы этого Лехи тоже были подписаны бирками с его именем. Она с интересом наблюдала, желая посмотреть на этого придурка, но обзор был ограничен, и видела она только нижнюю часть авто до уровня капота.

К ее удивлению, из машины вышел не Леха, а женщина, причем, судя по голосу, лет тридцати, и, цокая каблуками, подошла к окну.

«Маноло Бланик» были прекрасны, идеальная эпиляция. «Лак на ногтях в цвет туфлям», — с удовлетворением отметила про себя Рапунцель. И тут она как-то очень сильно поняла, что ей необходимо, вот очень, очень надо поговорить с этой женщиной о чем-то необычайно важном, и она попыталась постучать в стекло закрытого окна.

И тут она кое-что увидела, и ее мозг пронзила страшная мысль, даже не мысль и не догадка, а прозрение, водопад мыслей и образов, от которых ШЕРСТЬ на загривке встала дыбом.

— Але! Мусик? Это Пусик. Представляешь, в меня сейчас дом врезался. Але. Нет, я не пьяная. Нет, не нюхала. Ничего. Вообще ничего. Ты мне не веришь? Щас, подожди…

Белоснежка подошла к окну и, присев, с интересом стала разглядывать стоявшую за окном на задних лапах кошку, с ожесточением царапавшую оконное стекло. Кошка раскрывала рот, но криков не было слышно, только доносился характерный скрежет когтей о стекло. Сразу было понятно, что жить тварь отчаянно хочет. Но на это Белоснежке было абсолютно наплевать, ее развлекали глаза. Огромные, нечеловечески человеческие, пронзительные, причудливо вытянутые черные зрачки завораживали. Они становились все больше и больше, и Белоснежка в какой-то момент стала как бы проваливаться в них. И в этот миг в голове раздался пронзительный крик, похожий на ЖЕНСКИЙ:

— ДУ-У-УРА-А-А-А-А-А-А!

Чтобы стряхнуть с себя оцепенение, она встряхнула головой, произнесла:

— Сама дура!

И, подобрав выпавший из руки «Верту», решительно зашагала к машине, говоря в трубку:

— Але! Мусик, ты здесь? Меня это жара скоро совсем доконает. Представляешь, со мной сейчас тако-о-ое было…

Рассказ третий (когда стало понятно, что первых двух мало)

Конец ознакомительного фрагмента.