Глава 12
Ёксель-моксель. Был медведь[1]
У нас, сыщиков, так: дела не ждут, пока ты их распутаешь (как в случае с расследованием таинственной пропажи конфет Гуннара), сверху постоянно сыплются новые. Нужно крутиться; ты просто не имеешь права забиться в угол и поднять кверху лапки.
Кстати, именно так и поступил хомяк Макса Ходжеса.
— Утром смотрю — он лежит, — рассказывает Макс, в чьей комнате мы находимся. — Вот и решил попросить тебя выяснить обстоятельства его смерти.
Мы оба взираем на хомяка, застывшего на полу клетки.
— С чего ты взял, что он умер? — спрашиваю я.
— Ну, живой обычно выглядит так. — Макс протягивает мне фото.
Да, сейчас у него несколько иной вид.
Я задаю Максу рутинные вопросы. Даже детектив-любитель знает, как снимать показания по делу мёртвого хомяка.
— У него были враги?
Макс отвечает, что нет.
— Большое состояние?
Нет.
— Переживал депрессию?
Нет.
— Связи с криминалом?
Ответ отрицательный.
Когда речь заходит о связях с криминальным миром, свидетель может испугаться и замолчать. В подобных ситуациях необходимо слегка надавить.
— Говоришь, связей не было? — Едко усмехаюсь я. — А это, по-твоему, что? — Я показываю на каракули, выцарапанные на прозрачной пластиковой трубе в хомячьей клетке.
— Это я нацарапал. Моё имя, — признаётся Макс.
— Как по мне, похоже на хомячьи граффити, — высказываюсь я.
— Ни капли не похоже, — возражает он.
Я вытаскиваю трубу из клетки и засовываю в карман, пояснив:
— Вещдок.
Я подхожу к двери и толкаю её, но дверь не поддаётся. Я ныряю вбок, ожидая нападения из засады. А, вон оно что: с той стороны разлёгся Эпик! Его мохнатая туша подпирает дверь.
Я стучу кулаком в стекло, пока медведь не освобождает проход, потом иду к обочине, где припаркован Фейломобиль.
Тот самый, который мама называет своей «палочкой-выручалочкой».
Тот, который запретила мне брать.
Тот, которого нет на месте.
Я бегло записываю в рабочий блокнот:
