Окна

Станислав Сметана, 2015

Часто к нам приходит осознание того, что внутри нашей сущности скрыт порой более сложный мир, чем тот внешний, исследователями которого мы являемся ежедневно. Сперва мы можем чётко очертить границы внутреннего мира, определить наше место во внешнем. Чем глубже мы в себя погружаемся, тем эти границы становятся эфемернее. Мы начинаем что-то вспоминать, путать реальность с вымышленным. Потом мы сомневаемся в собственном существовании. Мы хотим стать понятнее, вернуться в прошлое и переделать его.

Поезд. Эпизод 2

Глядя в это окно, он перенёсся в детство. Когда-то он смотрел на такие проносящиеся поезда с такого же маленького полустанка в Архангельской области. Он прожил там почти полгода у одной бездетной женщины. Как-то дождливой ночью, ему было лет семь тогда, он познакомился с ровесниками, и они стали каждый вечер ходить в Лосиноостровский парк строить землянки. Поскольку у него редко складывались отношения со сверстниками, он с интересом наблюдал за их жизнью, и учился общаться таким образом, хотя некоторые их интересы казались ему странными. В тот вечер они ушли достаточно далеко — к бывшей платформе Белокаменная на Малом московском железнодорожном кольце. В том месте рядами стояли гружёные товарные составы, вагоны сцепляли и расцепляли, царило внешне хаотичное, но целеустремленное движение. Они забрались в один из вагонов…

Проснулся он один от равномерного стука колёс. Внутри было темно, дверь была заперта. Ехал он очень долго, наверное, сутки, хотя ему казалось, что несколько лет. Он не плакал. Он то смотрел в пустоту и слушал перестук колёс, то спал. Часто поезд останавливался и стоял по нескольку часов, но он не пытался привлечь к себе внимание. Сквозь щели вагона на него сперва смотрела ночь, затем день, потом снова стало темно.

Когда во второй раз начался день, дверь была снова распахнута. Солнце всходило над всхолмленным, уходящим вверх лугом, который весь блестел от росы. Он выскочил из деревянного вагона и побежал через этот луг. И первый раз за последние дни он заплакал. Заплакал от какой-то странной радости, и страха, и свободы одновременно. Он, уже будучи взрослым, часто вспоминал то ощущение, и часто оно приходило ему на помощь в моменты осознания своей бессмысленности в мире.

С ним заговорила проходящая мимо женщина, выгонявшая корову на пастбище. За пригорком был разрушенный монастырь, а за ним — небольшое село, где из двадцати домов только три были жилыми. В одном из них обитала она, вместе с коровой, собакой и своим престарелым отцом, который и летом, и зимой лежал на печи, лишь изредка спускаясь. Почты в селе не было, продуктовая автолавка приезжала раз в неделю, женщина сперва хотела сообщить о нём, но потом как-то каждый раз не решалась, да так и не сообщила. Женщина эта (он, даже будучи маленьким, не смог не заметить такой странности), очень увлекалась фотографией. Она брала с собой огромный плёночный агрегат, куда бы ни направлялась — и в лес, и в церковь, и когда шла доить корову в поле. Было странно видеть, как она возвращалась с тяжелым подойником, заботливо повязанным чистейшей застиранной до полупрозрачного состояния детской ситцевой пеленкой и фотоаппаратом, заброшенным за спину на манер переметной сумы. Похоже, именно этим аппаратом он сделал свои первые снимки.

Как только наступал вечер, он брал фонарь и шёл к железной дороге. Он ожидал снова увидеть ждущий его деревянный открытый вагон товарного состава, но составы здесь больше не останавливались. Он иногда скучал по большому городу, по людям, по первым приятелям, с которыми строил землянки. В одно и то же время каждый вечер мимо проносились два поезда, полные людей внутри. Иногда ему представлялось, что он тоже там, среди этих людей в поезде, смотрит на себя, стоящего на этом лугу, из купе. Номер этого купе теперь указан в билете, лежащем в его кармане.

Ширма в тамбур, почти портьеры — он никогда не понимал, читая в старых переведённых детективах, что это значит — слово «портьеры», и лень было посмотреть в Интернет-словарь, но ему всегда представлялось — что это массивные шторы. Это были правда, массивные бархатные шторы, как и везде тут. Тамбур. Тамбур заплёванный и с бычками на полу. Естественно, он тут же обнаружил в себе детективный талант и обследовал все 13 найденных бычков. Все тринадцать остались от только появившихся сигарет «Проект 307». Судя по виду (характерный слом при тушении, одинаковый ореол никотина на фильтре — черная точка в центре и почти нетронутая белизна по краю) все 13 выкурил один и тот же человек. Заядлый курильщик с больным желудком. Во всяком случае, кто-то давно доказывал ему, что такой рисунок никотина на фильтре — симптом болезни желудка у курящего.

Он проследовал в вагон № 9. Здесь было ярко, как в купе, в котором он проснулся. В этом вагоне кресла располагались по три с каждой стороны от прохода, такие же сине-бархатные, что сразу же напомнило ему салон самолёта, только окна — обычные поездные и совсем без занавесок. Он испытал странное чувство, что за ним подглядывают. Оттуда — из мира за окнами, полного темноты и неопределённости. Здесь же была абсолютная определённость — он едет в Орёл, ну, или в Калугу. В этом вагоне тоже не было ни единой души. Только разбросанные повсюду листы газеты «Советский спорт».

Он прилёг на тройное сиденье и поднял первую попавшуюся страницу. Там был рассказ о какой-то ярмарке — millionaire fair, вроде бы. Он перевернул страницу и обозрел фото старой женщины с подписью «Ясновидящая Клавдия Ивановна». Собственно, всё до примитивизма просто. Интервью со старухой — ей 102 года — слепой абсолютно, о том, что она знает об этом мире. Причём интересная концовка: «Я люблю некоторую отстранённость и недосказанность. Я там, где я нужна. Вам не стоит труда позвать меня. Но я не скажу Вам правильный ответ. Я дам вам заведомо неправильный, Вы проклянёте меня и доберётесь до истины. Я пожертвую собой ради Вашей истины, ибо я бессмертна». Замечательно! Очередная бессмертная инстиннооткрывательница. «Уж если представится мне случай дожить до таких седин, пожалуй, не стану заниматься такой ерундой» — подумал он.

Оставив газету на кресле, он продолжил движение по маршруту. Телефон показывал 19:52. Тут же он получил SMS со старого доброго номера: «Тёплый снег течёт по телу, Осень замораживает мысли и чувства, Память теперь фрагментарна и помнит только то, чего не было//» Свет погас. Ему всё это было определённо интересно.

Он смотрел в окно. В последнее окно вагона справа. Поезд тихо грохотал по мосту над какой-то средних размеров рекой. Оку, по идее, проехали, а что там идёт дальше, он понятия не имел. Но вид был замечательный. Ощущение воды, интуитивно видимой внизу. Река показалась ему водоворотом событий, которых не было. Водоворот событий оттенялся бездеятельностью, в которой он пребывал. Бездеятельность была приятной, ибо последнее, что он помнил из прошлой жизни было то, что они с приятелем ехали на какую-то презентацию. Он ехал на переднем пассажирском сидении, пристёгнутым, задрав правую ногу на кресло. При этом просматривал какой-то журнал и подпевал играющей музыке. Что-то случилось на Рижской эстакаде.

У него было прекрасное настроение, как и всегда, когда он неожиданно оказывался один. Ему было не важно, куда он едет, потому как впереди — бесконечная вечность. Просто супер, думал он, что, закрывая глаза, не хочется оказаться нигде ещё, кроме как здесь. О-т-д-ы-х! От чего? От мечты, от осознания того, что не нужно ничего достигать и никуда стремиться. Может быть, второй раз в этой жизни, после того луга, в этом поезде ему суждено было прочувствовать момент «здесьисейчас».

Следующий тамбур, проход между вагонами, и новый тамбур с красивой клубной пепельницей на высокой ножке встречает его. Он в вагоне № 10. Это обычный купейный вагон, вызывающий и отвращение, и легкий налёт счастья одновременно. Все купе открыты, кроме одного. Он, естественно, идёт к закрытому, и стучится туда. Тишина. Он берётся за ручку и открывает дверь. Первый человек, которого он встречает в поезде — хорошая его подруга Женя (хотя ему часто казалось, что ей подошло бы другое имя). На столе — бутылка одного из её любимых односолодовых виски, два стакана а-ля рокс и банка солёных огурцов. На сидении рядом с ней — огромных размеров клетка. В ней сидит громадная ручная крыса. На крысе — Жениного пошива большая вязаная шапка. Дверца клетки открыта, кроме того, у крысы нет хвоста, но она даже не пытается выскочить, чтобы поискать его…

Конец ознакомительного фрагмента.