Валюторея

Станислав Ефанов, 2020

Житель неприметного российского городка обнаруживает у себя невероятную способность, которая переворачивает его будни с ног на голову и сулит безбедную жизнь. Объяснение феномену не находит ни сам герой, ни областная медицина. Врачи в недоумении. Семья не спешит верить. Соседи завидуют. И никто не понимает, отчего такому дураку такое счастье.

Пролог

Слово поприличнее

В этом взгляде, как реактивы в пробирке, смешиваются и удивление, и недоверие, и страх, и даже зависть. И неизвестно ещё, какая химическая реакция сейчас последует.

— Н-да…, — вот такая следует реакция.

А к реактивам меж тем добавляются новые: недоумение, растерянность, любопытство. Одно растворяется в другом, меняются цвет и консистенция — диффузия во всей что ни на есть красе. Из пробирки валит густой дым, застилает глаза, и глазам сначала щекотно. Но скоро дым начинает резать не хуже скальпеля, и Кашкин жмурится, Кашкин часто моргает, чтобы омыть слизистую глаза собственной слезой.

А доктор нет; доктор, что сидит напротив Кашкина, не моргает. Доктор распахнул глаза и упёрся взглядом в лежащий на столе прозрачный пакетик. Пакетик со сложенной бумажкой внутри. Бумажка цветная. На ней полосочки, разводы, рисунки и цифры. Вполне знакомые каждому цифры: единичка и ноль. Возможно, внутри прячутся ещё нули, но виднеется только один ноль и одна единичка. Ноль, вопреки устоявшейся поговорке, с палочкой.

Доктор переводит взгляд на Кашкина. В этом взгляде старого усталого сенбернара Кашкин читает мольбу: ну скажи, что ты это придумал, что всё это неправда, а? Я даже сердиться не буду. Ну не шутят же с такими вещами! Смотри, сколько времени с тобой возимся. Пощади! Скажи, что розыгрыш, фокус какой-то (отличный фокус, кстати), ну же!

Но взгляд у Кашкина — чёрт бы подрал этого Кашкина, — взгляд у Кашкина честный. И молчит он тоже честно. Иное молчание правдивее самых честных слов. Добавить Кашкину нечего. Улика перед доктором. И доктор переходит к последней попытке:

— Вы уверены, что ничего такого не ели накануне? Ну, с повышенным содержанием формованной целлюлозы? — доктор пытается иронизировать, но ирония получается скисшая. — Знаете, как это бывает: тёща, к примеру, закатает в пирожок бумажку, и она попадётся кому-нибудь из домашних! Бумажка, в смысле, а не тёща, хе-хе. Очень весело. В фанты играть можно.

В фанты… Какие могут быть фанты, когда…

— Тёща не готовит для меня пирожков, — застоявшимся ядом отвечает Кашкин. И добавляет, ещё строже: — И ничем таким с повышенным содержанием целлюлозы я не питаюсь.

Ответ уничтожил последнюю надежду доктора. Сломал. Сокрушил. Стёр в порошок. Испепелил. Надежду на то, что не придётся ему разбирать этот немыслимый, чудовищный, не постижимый даже самому дерзкому уму случай. И доктор безразлично, как приговорённый к казни, снова подносит к свету рентгеновский снимок.

— А УЗИ? — без надежды спрашивает он у сестры, что сидит рядом. — Что УЗИ?

— Ничего подозрительного, Палсемёныч.

Ничего подозрительного. И Палсемёныч обречённо возвращается к рентгеновскому снимку, но через секунду сдаётся.

— Н-да… — опять это «н-да». — Что-то не нахожу я у вас здесь золотовалютного резерва нашей страны.

И звучит это теперь совсем без иронии.

— А вы уверены вообще, что они, — доктор кивает на прозрачный пакетик, — настоящие?

— Я велосипед дочке купил, — бурчит Кашкин, который ненавидит доказывать правду.

Доктор откладывает снимок. Снимок предал доктора. Снимок не показал, где же внутри Кашкина печатный станок. И доктор выносит приговор:

— Боюсь, — со вздохом, — медицина тут бессильна. Во всяком случае, областная.

И добавляет, застенчиво поведя плечом, и Кашкин видит в этом движении сокрушительное бессилие медицины:

— В райцентр вам. А ещё лучше, в Москву сразу. Направление мы вам выпишем.

Без ножа просто режет, по живому.

— Но что-то же можно сделать? — паника в голосе Кашкина.

Доктор молчит.

— Ведь когда я, — Кашкин запинается, чтобы подобрать слово поприличнее, — когда… они… ну, выходят, то больно очень. У них края такие острые. И жёсткие.

Теперь мольба уже в голосе Кашкина. А доктор Кашкину почти завидует. Доктор не понимает, почему такому дураку такое счастье. И сестра ещё тоже:

— А когда монеты со звоном высыпаются, то монетный двор прямо!

И с хихиканьем смотрит то на Кашкина, то на доктора, то на доктора, то снова на Кашкина. Но скоро понимает: юмор не оценили, и напускает на себя важный вид:

— Что писать-то, Палсемёныч?

Палсемёныч не знает, что писать. Палсемёныч вертит в пальцах шариковую ручку, подносит ко рту, грызёт колпачок. Совсем как застрявший над задачкой школьник. Наконец растерянно поднимает плечи и выносит решение, уставившись в пустоту:

— То и писать: валюторея.