Еще один день

Станислав Вторушин, 2019

«Еще один день» – это роман о советских геологах, открывавших месторождения нефти и газа в Западной Сибири, о людях, искренне и честно послуживших своей Отчизне. Главный герой романа, начальник таежной экспедиции Роман Остудин, не страшится трудностей, не пасует перед партийными функционерами и «держит удар» как подобает настоящему мужчине. Во многом благодаря таким, как он, страна сумела пережить непростые времена лихолетья.

Знак информационной продукции 12+

© Вторушин С. В., 2019

© ООО «Издательство «Вече», 2019

Пролог

К самолету Остудин подходил с таким чувством, словно его вели под конвоем. Он не хотел видеть ни груз, который привезли на аэродром, ни всю сцену его передачи семье Кузьминых. Одна мысль об этом останавливала сердце. В голове не умещалось, как могло случиться такое. Когда он услышал о смерти Саши Кузьмина, у него оцепенела душа. Он сразу понял — Кузьмин этого не переживет.

А ведь все в этот день начиналось так хорошо. На совещание к начальнику областного геологического объединения Батурину Остудин шел в приподнятом настроении. Еще накануне вечером он получил из экспедиции радиограмму, что испытания скважины на Кедровой площади начнут сегодня с утра. Он был абсолютно уверен в том, что она даст нефть. А это значит, что он победил. Все остальное: и нечеловеческие усилия, и самые горькие разочарования, и нервотрепка последнего времени — отошло на второй план. Он представлял радостные лица буровиков, своего зама Кузьмина, главного геолога Еланцева, и от этого у него самого невольно появлялась улыбка. Ведь все они живут на Севере ради одного — поиска нефти.

Совещание проходило по-деловому сухо, как это всегда было у Батурина, на конкретные вопросы давались такие же короткие, конкретные объяснения.

Когда оно закончилось, руководители экспедиций, и те, которых Захар Федорович Батурин похвалил, и те, которым он минуту назад бросал упреки, тесным кружком обступили его. У каждого было свое, недоговоренное. То, что минуту назад выглядело чинным мероприятием, превратилось в толчею. Батурин слушал, слегка наклонив голову, и почему-то все время смотрел на тумбочку с телефонами. Он словно ждал звонка. И через некоторое время из трех телефонов зазвонил красный, по назначению — прямой.

— Прошу простить, — сказал Батурин, и все тут же умолкли. — Да, да. Здравствуй, Семен Гаврилович… Да ты что!.. У меня как раз начальник Таежной экспедиции… — Батурин сдвинул к переносице густые, пробитые редкой сединой брови, и его лицо сразу стало суровым. Перехватив настороженный взгляд Остудина, он опустил глаза и тихо произнес: — Роман Иванович, задержись.

Закончив разговор, Батурин на ощупь, не попав с первого раза на рычаги аппарата, опустил телефонную трубку и отрешенно уставился в пространство. Начальники экспедиций, сгрудившиеся вокруг стола, застыли в молчаливом ожидании. Они поняли, что Батурину сообщили важную новость, и теперь ждали, когда он поделится ею. Но вместо этого он, все так же глядя в пространство, сделал рукой жест, который означал, что все могут расходиться. Громко отодвигая стоявшие у стола стулья, люди начали выходить из кабинета.

Батурин, который записывал некоторые просьбы начальников в свой ежедневник — толстую тетрадь в хорошем ледериновом переплете — и каждый из них знал, что все это будет взято на особый контроль, не воткнул ручку в пластмассовый голубой стаканчик, а, захлопнув ежедневник, оставил ее в нем. И, нахмурившись так, что его кустистые брови сошлись у переносицы, не произнес, а скорее вытолкнул из себя тяжелые слова:

— Неприятная новость, Роман. — Остудин обратил внимание, что он впервые назвал его просто по имени. — Звонил военком. Александра Кузьмина убили. Гроб с телом везут из Афганистана. Сегодня вечером он будет в нашем аэропорту… Насчет подробностей свяжись с военкомом…

Остудин застыл, глядя на красный телефонный аппарат. Александр был единственным сыном его заместителя Константина Павловича Кузьмина. У Кузьмина болело сердце, и он сразу подумал, что эта страшная весть убьет и его. Поэтому переспросил:

— А военком не ошибся? — и посмотрел Батурину прямо в глаза. — Две недели назад я Сашу Кузьмина вот как вас видел. Он приезжал в Таежное на побывку. У него есть невеста, дочь бурового мастера Лена Федякина.

— Еще и невеста. — Батурин провел пальцами по воротнику рубашки, словно она ему вдруг стала тесной. — А насчет недели… У войны, Роман, свой отсчет времени… Звони военкому.

Батурин переставил телефон с тумбочки на стол, сам набрал номер.

Остудин никогда не считал себя человеком слабым. И это не было самохвальством. Ему приходилось бывать во всяких переделках, и он ни разу не дрогнул. Это не единожды отмечали те, кто сопровождал его «в трудах и походах».

Всякое приходилось видеть Роману Остудину: и счастливые лица первооткрывателей, и натянутые, вымученные улыбки неудачников. Приходилось поднимать стакан, утверждая: «Не пью, потому что горько», приходилось закрывать глаза навсегда ушедшим.

Таких было трое: Наташка Сергеева, Влас Старков и Венька Брызгалов. Наташка утонула, переходя вспучившуюся после ливня горную речушку Громотуху. Смерть ее оказалась совершенно нелепой. Воды в речке было всего по пояс. Но Наташка поскользнулась на осклизлом валуне, ударилась затылком о камень, и пока ее выловили из воды, было уже поздно. Влас, работавший геофизиком, умер от непонятно какой болезни в Печорской тайге. Умер только потому, что их группе не дали рации, и они не смогли вызвать санитарный вертолет. Четыре дня двое несли на носилках третьего, а в ночь на пятый день Влас тихо закрыл глаза и больше уже никогда не открыл их. Роман и Юрка оставили носилки, связали волокушу и еще два дня до выхода в деревеньку Сосновку тащили тело на волокуше.

А вот Венька Брызгалов погиб от пули. Произошло это на Урале, где Остудин был на студенческой практике. Зайцев в том районе была тьма, и геологи часто охотились на них. Ходили по двое. В тот раз в паре с Венькой шел Роман. Поэтому он все видел, но не сразу все понял. Они обходили большую вырубку. Рядом с Венькой выскочил русак. Венька выстрелил, заяц по-детски закричал и закрутился на месте. Венька в азарте подбежал к нему и стал добивать прикладом. Ружье выстрелило вторым стволом. Заряд вошел Веньке в грудь.

Все три смерти обидные, но объяснимые. Наташка и Влас погибли на службе. Они делали работу, которая была нужна людям. Венька обрек себя по собственной неосмотрительности. А вот из-за чего погиб Саша Кузьмин, сероглазый, улыбчивый парень, который после армии хотел стать геологом, чтобы со временем заменить отца?

Два года назад его призвали в армию. Через год он оказался в Афганистане. Писал отцу короткие, но спокойные письма. В одном сообщил, что награжден орденом Красной Звезды. Кузьмин насторожился, потому что боевые ордена за мирную службу не дают. И даже поделился своими опасениями с Остудиным. Но месяц назад Саша приехал на побывку, и все тревоги сразу рассеялись.

Константин Павлович по этому поводу устроил застолье. Столы ломились от яств. Здесь была и лосятина, тушенная в вине, и рябчики, запеченные с брусникой, и грузди со сметаной. Остудин, бывший на пиру почетным гостем, снова и снова воспроизводил картину: во главе стола сидит Кузьмин-старший, справа от него — Саша. Добрый, русоволосый, в новеньком камуфляже (камуфляж тогда только входил в моду, и Саша специально прихватил его, чтобы покрасоваться), при ордене Красной Звезды и медали «За отвагу» — про нее он написать не успел: сразу после вручения разрешили отпуск. На углу стола рядом с Сашей, чуть касаясь его красивым плечом — Леночка Федякина. Вчерашняя угловатая длинноножка, неизвестно когда успевшая из Золушки превратиться в принцессу и стать первой поселковой красавицей. Саша постоянно бросал на нее короткие взгляды, и его глаза радостно светились. Это открыто замечали все, в том числе и Остудин. Константин Павлович, когда вышли в соседнюю комнату курить, по секрету сообщил: «Санькина невеста. Хотели теперь пожениться, но мы с матерью отсоветовали. Вот вернется со службы…»

Последний раз Остудин видел младшего Кузьмина накануне его отъезда. Возвращаясь домой поздно вечером, около федякинской калитки Роман Иванович чуть было не налетел на парочку. Он нарочито отвернулся, чтобы не смущать молодых. Но они и не стеснялись. Саша Кузьмин забрал под свой полушубок Ленку, и они, забыв обо всем на свете, целовались. Так увлеклись, что на Остудина не обратили внимания. Когда он предупредительно кашлянул, они лишь отодвинулись к калитке, освобождая проход на узкой, протоптанной в снегу тропинке. Приподняв отвороты полушубка, Сашка полуспрятал в них буйную свою голову. Никого в этот момент не видел, не слышал, и никто для него не существовал, кроме Ленки.

И вот теперь эта красивая девочка с удивительными синими глазами уже не сможет прижаться к груди того, кто первым поцеловал ее. Остудин вдруг представил, как вздрогнет она, услышав страшную весть, сникнет и потухнет, как побелеют ее губы и потускнеет взгляд, и ему стало нехорошо. «Что же это за жизнь? — подумал он. — Не жизнь, а свеча на ветру, которая может погаснуть каждую минуту. Кто же выставил нас на такой ветер? Ведь Саша отпраздновал свое двадцатилетие всего месяц назад. Разве можно допустить гибель человека в таком возрасте? Еще немного, и от некогда великого народа не останется ничего. Кто же повинен в этом?»

Вопросы лезли в голову, сжимали сердце, иногда почти останавливая его, но Остудин знал, что не успокоится, пока не найдет ответа. «Но кто же даст его мне? — подумал он. — За что мы воюем в Афганистане? И что такое ограниченный контингент войск? Вот уже третий год он вязнет в стране, которая нам не друг, не сват и не брат. Кто такие моджахеды? Кто такие душманы? И чего мы не можем поделить с ними?»

Мысли об Афганистане, о том, что в нашей жизни что-то идет не так, возникали у Остудина, когда он нетвердым шагом шел через подмерзшее поле аэродрома к одинокому Ан-2, стоящему у самого края рулежной полосы. И еще он думал, как сказать Константину Павловичу, что он привез гроб с телом его сына. Пытался поставить себя на его место, но сопоставление не укладывалось в голове. У него было неосознанное чувство вины перед своим заместителем. «Наверное, это потому, что у меня, в отличие от него, нет сына, — подумал Остудин. — Но если бы он и был, ему еще нужно вырасти. Время моих детей впереди», — горько усмехнулся Остудин и двинулся к открытой дверке самолета. В нем находился только второй пилот. Ни командира, ни страшного груза еще не было. Увидев Остудина, пилот спрыгнул на землю, притопнул тяжелыми, на собачьем меху сапогами, и, козырнув по-военному, коротко сказал:

— Командир сейчас придет. — И, опустив руку, добавил: — Диспетчер попросил нас взять до Таежного девушку. Вы не возражаете?

— Да нет, — сказал Остудин, глядя, как из здания аэропорта вышла вереница людей и направилась на посадку в стоявший недалеко Ан-24. Ему было все равно, кто полетит с ним.

Остудин хотел спросить про гроб, но не стал. К самолету, хрустя шинами по некрепкому утреннему льду, приближалась крытая машина, в которой, очевидно, и везли Сашу Кузьмина. Она остановилась, и из нее, не закрыв дверцу кабины, осторожно вылез старший лейтенант, по виду еще совсем мальчик, с бледным, без единой кровинки, лицом. Он был одет в меховую камуфляжную куртку, но Остудин сразу обратил внимание на его левую руку, висящую на перевязи. Шофер машины протянул ему из кабины маленький чемоданчик.

Откинув тент, из кузова спрыгнули четыре солдата. Молча открыв задний борт, они сноровисто вытащили из машины длинный деревянный ящик, сбитый из грубых, необструганных досок, и понесли его к самолету.

— А мне казалось, что погибших солдат привозят в цинковых гробах, — глядя на старшего лейтенанта, не удержавшись, произнес Остудин.

— Вам совершенно правильно казалось, — сухо, давая всем своим видом понять, что ни в какие пространные разговоры он вступать не хочет, ответил старший лейтенант.

Остудин промолчал. Солдаты поднесли гроб к дверке самолета. Но оказалось, что Ан-2 не приспособлен для таких грузов. Гроб наполовину застрял в узкой и низкой дверке, и его никак не удавалось протиснуть в салон.

— Вытащите его оттуда, — шагнув к самолету, сухо приказал старший лейтенант. — И попробуйте протолкнуть боком.

Парни молча выполнили команду. Но груз, цепляясь стенками и скрежеща, словно сопротивлялся вольному с ним обращению. И каждое его прикосновение к металлу вызывало у Остудина прямо-таки физическую боль, как будто это его обнаженное тело, минуя острые железные крючья, старались не внести, а протащить в самолет.

— Да скажите же вы им, что там человек, — не выдержал Остудин.

— Там тело, — мрачно сказал старший лейтенант. Тем не менее вмешался: — Осторожнее, ребята. Приподнимите перед, так, по-моему, будет лучше.

Так действительно оказалось лучше. Гроб затащили в салон, кряхтя, отодвинули в хвост самолета. Машина уехала. Старший лейтенант остался у самолета. «Значит, полетит с нами», — подумал Остудин, и ему сразу стало легче. Больше всего его мучила предстоящая встреча с Кузьминым. Теперь рассказывать о смерти Саши придется старшему лейтенанту. Подойдя к нему, Остудин протянул руку:

— Хочу с вами познакомиться. Я начальник Таежной нефтеразведочной экспедиции. Сашин отец работает моим заместителем.

— Смышляев, командир взвода, — ответил старший лейтенант и впервые внимательно посмотрел на Остудина.

— Саша служил у вас? — спросил Остудин, хотя понимал всю нелепость вопроса. Спросить ему хотелось совсем о другом.

— Он был у меня командиром отделения, — без всякой интонации в голосе, по-казенному сухо ответил старший лейтенант.

— Как нелепо устроена жизнь, — вздохнул Остудин и посмотрел на самолет, в котором лежал мертвый Саша Кузьмин. Он понял, что цинковый гроб находится в деревянном ящике. — Летом он собирался жениться.

— Я слышал, — сказал комвзвода и поставил чемоданчик на землю.

— Как он погиб? — Остудин повернулся лицом к Смышляеву. Ему хотелось подробнее рассмотреть человека, вернувшегося с линии фронта.

— По-мужски. Остался прикрывать ребят, пошедших на прорыв. — Смышляев говорил медленно и все так же бесстрастно.

— А шансы у него были?

— Никаких. Он спасал других. — Смышляев посмотрел, как от Ан-24 отвозят трап, по которому только что поднимались пассажиры.

— Не знаю, как обо всем этом рассказать отцу, — произнес Остудин, глядя на старшего лейтенанта. — Он и без того живет на одних лекарствах.

Остудин хотел, чтобы Смышляев ответил: «Я сам скажу отцу, для этого меня послали». Но, видимо, никто Смышляева не посылал, и он, раненый, полетел не домой, лечиться, а сюда, хоронить друга. Молчание тянулось и тянулось, потому что искреннее переживание всегда молчаливо. Первым заговорил офицер.

— Скорее бы вылететь, — выдохнул он и поднял глаза к небу. — Сколько нам добираться до места?

— Если будет попутный ветер, часа четыре.

И тут Остудин увидел идущего к самолету командира экипажа, рядом с которым была женщина. Одного взгляда на ее фигуру в ладной, аккуратненькой шубке, на высокую соболью шапку было достаточно, чтобы у него застучало сердце. Это была Таня. Он понял, что именно о ней говорил второй пилот. Знала ли она, что ей придется лететь одним самолетом с ним? По всей вероятности, нет. То, что они должны были встретиться в Таежном, не вызывало сомнений. Но она не могла заранее предположить, что эта встреча произойдет сейчас и при таких обстоятельствах.

С того самого момента, когда они увиделись впервые, он ни на минуту не забывал о ней. Однажды ему показалось, что они могли бы часами сидеть вместе и разговаривать, не произнося ни слова. Достаточно было смотреть в глаза друг другу. Так она понимала его, и, как ему показалось, он ее понимал так же. И сейчас, увидев Татьяну, он весь потянулся к ней и полушепотом произнес:

— Здравствуй!

— Здравствуй, — ответила она, слегка смутившись, что не ускользнуло от его внимания, и добавила: — Надо же, собралась к начальнику экспедиции за тридевять земель, а встретила у калитки дома.

Таня перевела взгляд на старшего лейтенанта с рукой на перевязи.

— Здравствуйте, — произнесла она, глядя на его руку. — Вы тоже с нами?

Он молча кивнул.

Остудин помог старшему лейтенанту подняться на ступеньку, затем под локоть подсадил Таню. Стараясь не зацепиться за ящик, внутри которого находился цинковый гроб, она прошла к пилотской кабине и уселась на откинутое сбоку металлическое сиденье. Остудин понял, что командир ничего не сказал ей о грузе, который полетит вместе с ними. Старший лейтенант сел напротив Тани. Остудин опустился на сиденье рядом с ней.

— Сколько же мы не виделись? — спросил он, оглядывая ее, и тут же про себя начал вспоминать, когда они встречались последний раз.

Было это полтора года назад. С тех пор, как Татьяна уволилась из «Северной звезды». Ее отъезд был для него полной неожиданностью. Обидело то, что она даже не сообщила ему об этом. Иногда он встречал знакомую фамилию в областной молодежной газете, но так как держал эту газету в руках от случая к случаю, кем там работает Татьяна, как складывается у нее жизнь, не представлял даже смутно. Не раз давал себе слово зайти в редакцию, чтобы хоть мельком встретиться с Таней взглядом, но так и не зашел. Убедил себя в том, что, если она уехала не попрощавшись, значит, решила, что так будет лучше. Но сейчас все, что, казалось бы, ушло навсегда, снова нахлынуло на него. Он смотрел на нее и чувствовал, как теплая волна накатывается на сердце.

— Год и четыре месяца, — ответила Таня, бросив на него быстрый взгляд.

— Целую вечность, — произнес Остудин, опустив глаза.

— А мне показалось, что все это пролетело как один день, — легко сказала Таня, и он понял, что она тоже рада встрече с ним.

Таня резко отвернулась, заглядывая в открытую дверь кабины пилотов, каштановая прядь волос выбилась из-под ее собольей шапки, и Остудина обдало еле уловимым ароматом духов. Он сразу вспомнил этот аромат, и ему вдруг неодолимо захотелось поцеловать ее волосы. Но в этот момент он столкнулся взглядом со старшим лейтенантом, который то и дело приподнимал левую, перебинтованную руку правой. Очевидно, она доставляла ему серьезную боль. «Насколько же все-таки мерзок человек, — подумал о себе Остудин, глядя на старшего лейтенанта. — У меня должен стоять комок в горле, а я думаю о женщине».

Однако он все же прикоснулся к ее пряди. Он вытянул шею, стараясь увидеть, что делают в кабине пилоты, и Танины волосы упали на его лицо. Остудина обдало жаром, но она тут же поставила его на место.

— Ты становишься сентиментальным, Роман, — не поворачивая головы, тихо произнесла Таня. — Нельзя дважды войти в один и тот же поток.

Пилоты начали заводить самолет. Мотор несколько раз чихнул и заревел так, что корпус машины стала бить легкая дрожь. Скрипнув тормозами, самолет покатил со своей стоянки, надсадно погудел, остановившись у края взлетной полосы, и вдруг легко, словно стрекоза, заскользил по бетону, оторвался от него, и Остудин увидел в иллюминатор проплывающую под собой землю.

Снег уже почти стаял. Лишь в ложбинках и березовых колках виднелись большие белые пятна. На черных полях, отражая утреннее мартовское солнце, кое-где блестели замерзшие лужи. В областном центре была весна, а в Таежном ею пока и не пахло, и геологи по зимникам вывозили на буровые последние грузы. Глядя вниз, Остудин невольно вернулся мыслями к своей экспедиции.

Когда пилоты перевели машину на крейсерский режим и в самолете стало потише, Таня, повернувшись к нему, спросила:

— Мы можем поговорить о деле?

Лицо Остудина сразу стало унылым. «Так вот зачем она полетела ко мне в экспедицию, — подумал он. — Она осталась такой же неуемной, как и раньше».

— Давай о чем-нибудь другом. — Остудин напряженно улыбнулся. — Сегодня мне меньше всего хочется говорить о делах.

— И все-таки я спрошу, — упрямо произнесла Таня. — Что означает для тебя скважина, которую вы сейчас бурите на Кедровой площади?

— Протест против всего, что не дает нам нормально жить и работать, — с явной неохотой ответил Остудин. — Если бы нам не мешали, мы бы открыли там нефть еще год назад.

— Ты уверен, что вы ее откроете? — спросила она.

— Как в том, что ты сидишь рядом со мной.

— На чем основывается эта уверенность? — Тане хотелось дойти до сути ответа.

— На исследованиях геофизиков, на первой пробуренной там скважине, которую нам загубили. На нашем чутье охотников за нефтью, наконец. Тебя это устраивает?

— Да. А когда будут испытания?

— Они уже идут. А теперь могу спросить я?

— Конечно! — Она сняла тяжелую шапку и мотнула головой, отчего ее волосы рассыпались по плечам.

— Как у тебя твои домашние дела? Все улеглось?

— Относительно. — Таня опустила голову и, покрутив носком сапога, стала нарочито внимательно рассматривать свои ноги. — Если бы не Андрей, мне было бы невероятно трудно…

У Остудина неприятно заскребло на сердце. Он никогда не видел Андрея, но с тех пор, как узнал Таню, все время ревновал ее к нему. Хотя не имел на это никакого права. Поэтому тут же спросил себя: а чего ты хотел? Чтобы она жила одна, и ты мог приезжать к ней, когда тебе вздумается? Нет, семья всегда была основой России. Покуда будет семья, до тех пор будем существовать и мы…

Старший лейтенант опять попытался найти для раненой руки более удобное место, но это причинило ему такую боль, что он, побелев, невольно скорчился и застонал сквозь зубы.

— Вам помочь? — сразу встрепенувшись, потянулась к нему Таня.

— Не обращайте внимания, это сейчас пройдет, — ответил он, подняв на нее искаженное болью лицо.

Остудин открыл портфель и достал бутылку коньяка. Он всегда брал его с собой в дорогу. Коньяк помогал легче переносить утомительные многочасовые перелеты на таких самолетах, как Ан-2. Этому научил его главный геолог Еланцев. Однако у Остудина не оказалось стакана, а к пилотам идти не хотелось. Таня увидела растерянность на его лице. Но замешательство длилось несколько мгновений. Вслед за бутылкой Остудин извлек из портфеля насессер, вытащил из него алюминиевый стаканчик, в котором разводят мыльную пену для бритья, и протянул старшему лейтенанту.

— Держите, он чистый, — сказал Остудин и, когда старший лейтенант взял стаканчик в руку, открыл бутылку.

Остудин понимал, что коньяк не лучшее лекарство от раны, но ничего другого у него не было. Он налил коньяк в стаканчик, и старший лейтенант, запрокинув голову, залпом выпил его. Закуски не было. Таня поняла это по лицу Остудина, поэтому достала из своей сумочки шоколадку, которую на всякий случай всегда брала в дорогу, разломила ее пополам и отдала половинку старшему лейтенанту. Остудин опять наполнил стаканчик коньяком и вернул его раненому.

— Пейте, — сказал он. — Это должно помочь.

Старший лейтенант закрыл глаза и снова опрокинул коньяк в рот. Вытер мокрые губы тыльной стороной ладони и протянул стаканчик.

— Саша был вашим другом? — спросил Остудин, видя, что с лица старшего лейтенанта начинает исчезать пугающая белизна.

— Он прикрывал нас, когда я вел ребят на прорыв.

— Так это вас зацепило там? — Остудин показал глазами на раненую руку.

Старший лейтенант молча кивнул.

— Может, выпьете еще? — Остудин протянул ему бутылку.

— Нет, хватит, — решительно мотнул головой офицер.

Таня, внимательно слушавшая разговор, перевела взгляд на ящик и сразу изменилась в лице. Она не могла понять, как не подумала об этом раньше. Ведь она чуть не запнулась об него, заходя в самолет. Очевидно, произошло это потому, что ей часто приходилось летать в самолетах и вертолетах геологов. А они постоянно возят в них то какие-нибудь железяки, то ящики с оборудованием. Но спрашивать, что или, вернее, кто там находится, не стала. Ей казалось, что Остудин должен сам сказать об этом. Однако он сидел, уставившись, словно изваяние, в одну точку. Работа, все личные переживания были сейчас за границами его сознания. «Что я скажу Кузьмину? — уже в который раз думал он. — Ведь недаром еще древние говорили: не дай бог родителям увидеть смерть своих детей». Он посмотрел на ящик и перевел глаза на потрясенную Таню.

— Кто в этом гробу? — едва выговаривая слова, спросила она, и Остудин заметил, как расширились ее темные зрачки.

— Сын моего заместителя Саша Кузьмин. Ты его знала?