Невесомый мой паланкин

Соэль Витальевич Карцев, 2017

Первый поэтический сборник, содержащий стихи 2014/2016 годов. Шесть разделов охватывают все аспекты моего творчества. К настоящем моменту мною написаны более 200 произведений. В данный сборник вошли лучшие из них. Всего 62 стихотворения, в их числе поэмы: "Бутафория" и "Фотография" Желаю приятного прочтения! С любовью и уважением Соэль Карцев

Глава первая.

Этика

***

Фотон

Стук колёс и граффити безличные,

за окном — не родная земля:

что же держите здесь, заграничные

перелески, болота, поля?

Ностальгию познаю едва ли я:

дела Родине нет до меня.

Здесь семья и родился мой маленький:

пару лет здесь не зря разменял.

Целый день: и заботы, и радости.

Сына старшего, вот, повидал.

Хорошо… Не хватает лишь малости…

Капля с неба… И хлынет вода!

И накроет спасительной свежестью

в жаркий полдень среди тополей,

одарив позабытою нежностью

ленинградских тенистых аллей…

Тихим вечером, медленно тающим,

я пишу в электричке стихи;

для вещей незнакомых пристанище —

вещество поутихших стихий.

Улыбнётся спросонок мелькающий

и привычный, вокзальный перрон.

Не прощаюсь со сказкой пока ещё

и жар-птицу держу за перо.

Мне судьбу — сероглазую спутницу —

не искать в неизвестных мирах;

невесомым фотоном, на улице

освещают стихи полумрак!

***

Бутафория (поэма)

Невесомым фотоном стихи — то ли дар, то ли блажь —

озаряют по улице детства счастливый вояж

в той стране, где зима беспокойно быстра на примерке.

Пусть за окнами вновь нам едят, протезируют мозг

гуманисты в запасе, сминая в расплавленный воск

на вечерней поверке.

Листья ищут тепла. Этих старых парадных уют

как подножье Олимпа, где лифты бессмертье куют,

зажимая дверьми зазевавшихся мам и младенцев…

В них убористый почерк тинейджеров стенки разъел,

и знакомая клинопись там завершает раздел

понадёжней каденций.

Здесь привычны дела. Многотомные сводки властей

и тоскливые своды судьбы между их челюстей.

Потолки натяжные, работа и взрослые дети:

впятером на квадратах родных. А за выслугу лет —

новый шведский диван да на транспорт бесплатный билет;

и всё те же соседи.

Вереницы домов, иномарки, в метро марш-броски,

а у входа старушки:"Купите — бормочут — носки".

На асфальте реклама: ремонты, Содом и Гоморра;

магазины ночные… Народ тащит с дачи мешки.

Бизнесмены на форумах наглые ловят смешки

прохиндея и вора.

Променять на свободу селёдку под шубой готов

тут не каждый четвёртый… Сознание своры котов

поглощает сознание Божьих созданий;

хоть коты, вроде, тоже от Бога — орут будь здоров,

если сильно голодные — им не хватает кормов

и без счёта свиданий.

Время смоет следы кафкианских пейзажей на дне

рек, текущих под кожей в немыслимой нам глубине,

всё расставит по полкам… Нулями от доли процента

рассчитает свершенья, провалы, законы смертей…

Свойства ангелов, может, а может, чертей

порождает плацента.

Только здесь вроде чёрной дыры; искорёжена ось

обалдевшей планеты и время расплющено вкось.

По дощатым настилам покойники прошлой державы

валом валят отсюда в распахнутый мир голубой,

где с открытым лицом нас встречает прохожий любой,

бомб не ведая ржавых.

Что ещё не порвали Европу на сотни частей

радикалы, мигранты, политики разных мастей,

в это веришь с трудом, находясь в окружении хладном

обращённых к живым, мертвечиной смердящих речей,

ворожбы на костях и омоновских крепких плечей —

диссонансом досадным.

Что в ментальности вечера? Пегая, странная грусть —

словно пёс ошалелый — и город, в который не рвусь…

Обыватели топают мимо, лелея заботы…

Мне бы в лица вглядеться, но сеется дождик с небес;

вечных луж зеркала отражают падение бездн

на исходе субботы.

С доброй феей лесною горланить во все времена,

по зелёному лугу бежать и держать стремена

моего удалого коня в дивном сне послезавтра…

Только вряд ли поможет проверенный этот рецепт;

за спиною, у входа в идиллию тот же концерт

с чашкой кофе на завтрак.

Мы, пожалуй, повсюду, осколки империи той —

ведь открыты границы — но держится купол литой,

где кончается тень, привлекая и тех, кто уехал

и тем более тех, кто остался, как шарик Фуко;

кто-то сводит концы, кто-то смаху вмерзает в Юкон

на вершине успеха.

Не пора ли увидеть, как бьётся под кожей река,

дотянуться до сжатой материи материка

и вернуться к себе? эх, мешает короста:

императоры, ханы, тираны, генсеки, князья,—

всё лишь мы, познающие снова оттенки"нельзя"—

бутафория просто.

***

Река жизни

Посвящается Марине Цветаевой…

Вернёшься ты из этой долгой муки,

Меж небом и землёй!

Растопит луч литые льды разлуки —

Безжалостной зимой.

Грядёт поток надежды и спасенья,

Отступит суета.

Ты будешь жить среди стеблей растений

— Прожилками листа!

Ты не уйдёшь, и в этом вихре вечном

Пусть бархатом дождя

Коснёшься нас на перекрёстке Млечном,

Как берега — ладья.

Изящная, как лань, в движеньи чутком,

Наивна и чиста,

Приведшая свободною минуткой,

В знакомые места.

Дубравы шум и птичьи переклики,

И вишни спелой вкус…

— Твой голос здесь — плетеньем ежевики,

Нелепицею чувств!

Нам всем теперь — тебе, созвучной эху,

У томика внимать.

Твои стихи, не просто на потеху,

Как таинство — читать.

Горчит полынь и сладок плод запретный:

Мне грустно и легко,

Твой абрис здесь и силуэт заветный —

Из глубины веков.

Наедине с печальною тобою —

Случайны и смешны

Следы в душе невидимого боя —

Без правды и вины.

Уж сколько лет, как вижу эту бездну

Развёрстую вдали!

Настанет день, когда и я исчезну

С поверхности земли.

–

В финальной строфе использованы строки Цветаевой из стихотворения:

"Уж сколько их упало в эту бездну"

***

Марина

"В большом и радостном Париже

Мне снятся травы, облака,

И дальше смех, и тени ближе,

И боль как прежде глубока."

Марина Цветаева

Не опоздание, а радость

И неба чистая пастель,

И смех, и тени за оградой,

И ожидание потерь.

Давай, Марина, через годы

Мы о тоске поговорим.

Как эмигрантов пароходы

Вдаль уплывали. Горький дым.

Расстрелы, а затем разруха,

Но всё же Родина — одна!

И без неё поэту — мука:

Ту чашу выпила до дна.

Там запах свежих круассанов:

— Гарсон.

— Мерси, мадмуазель.

Здесь стоны из Чека подвалов

И непримятая постель.

Ждала вестей и не ложилась,

Курила долго, у окна,

И напрягалась шеи жила,

Но всё же, Родина — одна…

И, опустив смирённо руки,

Ты приняла, как божий дар,

Страны родной и вид, и звуки,

Её растянутый удар.

***

Ночной портье

Ко мне приходит мой ночной портье,

Мой мрачный стражник, вечный инквизитор,

Из тени незадёрнутых портьер,

Когда не жду и не прошу визита.

Ботинками ступает на палас,

С ухмылкою мне глядя прямо в очи,

Распахивая рта кривой атлас,

Как жэковский, хмельной водопроводчик.

Права качает, душу теребя

И требуя отчёт за весь период:

Мол, сколько, ненавидя и любя,

Мол, сколько про Владивосток и Рио

Ты написал?… А я молчу в ответ…

Скукоживаясь, пропадает доблесть.

Скользят слова, подобные плотве,

В обрывки снов роняя странный проблеск…

Влекомый им, иду на эшафот —

Без времени, без места, без причины,

Сквозь маски пламенеющий шифон

Узреть пытаясь злобную личину…

Орёт надрывно золотушный грач,

Луна висит размазанною каплей;

Безудержный на волю рвётся плач,

Когда рублю себя тупою саблей…

***

Моя душа

Поёт душа и треплет сердце ветер

До слёз, до боли, до звенящих рос…

Ах, кто бы так меня ещё приметил!

Ах, где бы я в родную землю врос!

Гори, гори опять, не вполнакала.

Берёзой белой, небом голубым

И жаворонком в небе запоздалым,

Пожайлуста, чуть-чуть меня люби…

***

Я ломтями небо пластал

Я ломтями небо пластал,

Тишину ладонями черпал,

За зелёной плотью листа

Поворачивал к солнцу череп.

Не из тех мы, видно, пока,

Кто малину не рвёт, а просит;

Наминает себе бока,

Окунаясь в ресницы, просинь.

Поперёк Вселенной торчит

С нашим скарбом телега криво;

До нетронутой звёзд парчи

Ковыляет тихонько Клио.

Нарастает звучаний зуд

Беготнёй насекомьих ножек.

Нас давно небеса не ждут —

Жмутся в нас шагреневой кожей.

Заплутавших берём котят

Мы под крыши своих укрытий,—

Как по миру звуки летят,

Я услышу в плену наитий.

Не напившись крови, клинки

Возвернутся в ножны, смиряясь:

В невесомый мой паланкин

Превращается мира завязь.

***

Моему другу

До дыр износив,

не выменяю

ботинок.

(Старая пара —

лучше двух,

новых.)

Но с радостью двух, длинноногих блондинок

на Рихарда Мора

выменял бы

снова и снова.

Иные удивятся,

мол, — зануда из зануд —

назовут каким-нибудь обезьянним именем,

и ну, авторитет

поэтический раздув,

давай насасываться стихирищи выменем.

А мне

милее

его скромность,

пускай не засвеченный —

человек просто.

Разве

обязательно

быть огромным

лиллипутом

стабильного, рейтингового роста?

Каждый может поднять дактиль,

выжать

амфибрахия

сто с лихом,

а вы

смогли бы

стихотворческую практику

разложить теоретически

совёнку с совихой?

А он сумел

мою бедную голову

заполнить

знанием

высшего

сорта.

Не просто

на пляже

валяюсь голым я:

киплю

одновременно

стихов

ретортой!

Пускай,

бронзовея

колителей

читачеством,

знающие скажут:

"От кур в ощип".

Поэзия —

ближнему

помочь

не артачась!

Поэзию —

поближе

к сердцу

ищи!

***

Вороны

Я не вижу огня, не вижу.

За спиною выжжено всё.

Наливается солнце рыжим

Цветом палева. И несёт

Запах гари, да прямо в душу,

А на сердце такая муть:

Не доплыть до желанной суши,

Хоть осталось совсем чуть-чуть.

Что вы лезете оголтело?

Пережил я боль, испытал.

Нате, вороны, рвите тело,

Закаляйте души металл!

***

Что сумели сберечь?

Пора. Ухожу в мимолётной пылинке

Над тучами слушать блаженную тишь.

И, с неба срываясь, летящей дождинкой

Слепящего света пространство прошить.

Там белая ночь в петербургском конверте

Найдёт адресата на улице Грёз,

Наивная радость застрянет в кювете

Машинкою детской из смеха и слёз.

Там горечь потерь и разлуки страданье,

И чёрная зависть, и лживый навет,

Но солнечный луч невозможных желаний

Подарит надежду, веселье и свет.

Чуть хмурятся тучи, чуть веет прохладой

И тянется клин ожиданий и встреч.

Что было случайным, что было досадным,

А что в нашей жизни сумели сберечь?

***

Дождит

Она пришла с восходом, до зари,

Остановилась и слегка парила,

Застенчиво, наивно, изнутри

Смотрела и вела через горнило:

"Ты ожидай, когда придёт рассвет,

Исчезну, тихой радости желая,

Пунктирный, мой, размытый силуэт

Не забывай, пока ещё жива я".

Смычки дождя ходили по стеклу,

Играл сентябрь осеннюю кантату,

И плечи серебрились на свету

Так трогательно нежны и покаты.

Хотелось мне покаяться в грехах

И загадать заветное желанье,

Прижаться к ней и отпустить в мечтах,

Она смотрела ясно и печально.

Прожитых лет оконченный наркоз

Мешал понять, что делать с этим счастьем,

А белый лист под радугой пророс

Неповторимой нежностью и страстью!

А за окном ветра плясали твист,

Вступал кларнет и флейты, и гобои,

И плакал я, и гимн играл горнист,

И в сердце жизнь наделала пробоин.

Закончился визит, пришёл рассвет,

Нечаянную радость мне пророча,

И стёрся светоносный силуэт,

А дни летят, а капля камень точит…

***

Апостол

Что эти строки? — И боль, и радость —

Их отражение размыто.

Подбитой птицей доколе падать?

Не проще ль кинуться в тупую сытость?

Кричать устанешь — зовёшь тихонько,

А слово ластится, порхает рядом:

То лезет слабым, слепым котёнком,

То пышет ядом.

Не раскрывая сакральных истин,

Идти апостолом заставит

Тропинкой лунной. Но только свистни —

Исчезнет, ускользнёт, растает…

Порывы ветра, трава, фиалки —

Всё просто вроде бы — состряпай хокку;

Но почему-то скорбят весталки,

И Ланселот увяз с наскока.

И вещий голос услышишь между

Сердцебиений лабиринта,

На перепутьи, смыкая вежды,

В разрыве спринта!

«Пусть перед всеми, но мне бы в душу

Ты — аз и есмь — воздай крылатым.

Среди Вселенной, мир не нарушив,

Живи…

всегда…

невиноватым…»

***

Этика

Корябать душу саблей перочинной

Тебе доколе в лучшем из миров?

Ведь этот мир является причиной

Твоих поступков, разума и снов.

Не продавай свободу — ни мгновенья,

Не потеряй способность сострадать

И, может быть, поймаешь вдохновенье,

И прочитаешь Божию тетрадь.

***

Меганом

Я триста песен написал,

Я триста раз себя распял.

Я был жрецом, я был пророком:

Пускай, мне это вышло боком,

Не стал соперником Ему.

Но жизни спелую хурму

Вкушал, от сладости балдея,

Но сказки слушал берендеев!

Там обретал, а здесь терял

И рвался, вновь, на пъедестал,

И горю не сдавался, смея,

И в небо, ввысь, воздушным змеем,

Воздушным змеем улетал.

Что жизнь земная — суета.

Вот счастье, видишь — цвета вербы.

На Меганоме буду первым!

А стопы давят тормоза,

А по щеке бежит слеза…

Я триста песен написал,

Я триста раз себя распял…

мыс Меганом-одно из сакральных мест в Крыму

Глава вторая.

Письма

***

Последнее

Я бросил душу на ножи, лица овал

Мне листопад наворожил, наколдовал.

Проходит жизни суета,

Игра в вине:

Остаться с Вами я мечтал

Наедине!

Не бойтесь, Господом прошу,

Моих проказ,

Послышится дубравы шум

Последний раз.

Прощаться с осенью грешно,

Продлить бы миг,

Но что решил, то решено,

Письмо — не крик.

Прощаться с Вами целый век

Я был бы рад;

Лишь ожидания завет —

Последний взгляд.

Чиновник — графам не чета.

Что может тень?

Ответных писем не читал

Ни разу в день.

И этот опус напоказ

Не выставлял,

Он не дойдёт уже до Вас,

И в наст — земля…

Металась белая метель —

Бумага зла —

Рвалась со скрипом дверь с петель,

Молилась за.

Лакей, отказанный приём;

Пишу — зачем?

Сперва сорвалось остриё

Пера — затем —

Пронзило грудь, забилось вдруг

Там сердце, в такт!

Кончаю драму, милый друг,

Последний акт.

Камней граната алый блеск

Почти угас,

И лишь слова, последний всплеск

Меня для Вас,

Восстали с белого листа,

Как со стерни,

Собратья первые Христа —

В благие дни.

Их, трепетных, не смог распять, оставил жить;

Уже поставлена печать, свистят ножи.

по мотивам повести

Конец ознакомительного фрагмента.