Патерналист

Софья Савельева

Лори девятнадцать. Она переживает смерть матери и боится отца, не имеет друзей, хранит канцелярское лезвие в любимой книжке, много рисует и пытается сложить пазл страшных событий воедино. Ее жизнь меняется, когда однажды она садится в машину дяди Альфреда. В городе пропадают молодые девушки, и, кажется, она — следующая жертва маньяка.

10.11.1990 Лори

Лори открывает глаза и ощущает приступ паники. Она приподнимается с земли, всматриваясь в кромешную темноту, что окружает ее со всех сторон. Она не видит абсолютно ничего. И сомневается в том, что действительно проснулась. Темнота вокруг обжигает холодом и запахом сырой земли. Лори протягивает подрагивающую руку перед собой и не встречает препятствий. Как далеко не будет ничего впереди? Это чувство ей знакомо: темнота, щелка света под дверью и включенный где-то наверху телевизор. Но почему же сейчас вокруг нет абсолютно ничего?

Лори проводит вытянутыми руками по сторонам и правой натыкается на твердую холодную поверхность. Камень. Может быть она просто ослепла? К горлу подбирается комок страха. Такой же холодной был камень на маминой могиле. Она проглатывает этот страх, открытыми глазами смотря в никуда и продолжая вести рукой по стене. Осмеливается подняться на ноги и провести руками над головой. Ничего. А что она помнит? Она помнит, как села в машину к дяде Альфреду, как они свернули на заправку и все…

Может быть, они попали в аварию, а так выглядит смерть? Лори хочется перейти на крик, но она боится тревожить эту необъятную темноту вокруг, потому что не знает, что или кто может в ней скрываться. Тихо всхлипывая, она делает несколько шагов, пока ноги не натыкаются на первое препятствие. Она замирает, зажимая ладонью рот и чувствуя, как первые слезы начинают прожигать кожу. Как же она боится. Воображение рисует самые страшные картины в голове. Она чувствует, как секунду за секундой теряет свой человеческий облик. Забери у человека способность ориентироваться, вырви память, заставь ослепнуть и приправь темнотой — все остальное обострится, сам воздух станет осязаем. Лори делает еще один неуверенный шаг и поднимается на первую ступеньку, затем еще на одну. Она опускается на колени и дальше рыщет дрожащими руками перед собой. В голове начинает звенеть, стоит закрыть глаза — и она выпадает даже из этой темноты, туда, где еще темнее. Она старается держать глаза открытыми, хотя по-прежнему не видит даже собственных вытянутых перед собой рук.

Ступеньки сменяются очередным препятствием. Лори на ощупь старается опознать то, с чем столкнулись руки. Дверь. На слепое и немое мгновение мысли озаряются надеждой, она находит ручку, дергает. Но ничего не происходит. Она дергает еще раз и еще, отпуская эмоции и слезы. Плачет и практически кричит, продолжая дергать за ручку и с силой стучать в дверь. Старается не смотреть назад, не оборачиваться. Что-то неподдающееся выражению так и хочет снова забрать ее вниз.

На секунду она замирает. И воздух вокруг остывает после ее крика, тишина снова наступает. Она уже пожирает ее своим холодом и молчанием. Никто не слышит.

— Кто-нибудь… Пожалуйста!

Она накрывает голову руками и прячет в колени. От той яркой вспышки, что промелькнула в мыслях пару минут назад, не осталось и следа. Ей кажется, она кричит уже целую вечность. Но никто так и не услышал.

В детстве мама учила ее бороться со страхами самой. Учила прятаться под одеялом и стараться заснуть, и утро всегда наступало. Платяной шкаф мог казаться чудовищем, выжидающим в ночи. Но здесь нет ничего — ни времени, ни шкафов.

Лори останется на этих ступеньках, но ни за что не спустится вниз. В такой темноте воображение может сыграть особенно злую шутку. Она прячет голову в свитер, лишь бы ничего не видеть, и снова проваливается в сон, продиктованный болью в голове.

Каким непривычно быстрым был сегодняшний рабочий день. Ничто и никто не мог занять его мыслей дольше пяти минут. Но только Лори Бирн в его подвале. Невыносимо долго, целых три года он шел к этому дню, планировал, выжидал, искал, готовился. И вот наконец-то она там. Он сделал это. Все те девушки, что были до нее, — мусор, почва для его ошибок, дорога для его пути. Ни вины, ни сожаления больше в нем нет. Есть только Лори Бирн. Каким волшебным образом сменились все его серые годы, словно по взмаху волшебной палочки. Все идет как никогда прекрасно. Просто великолепно. И сейчас, замерев с ключами у двери, он прислушивается. Тихо. Значит, она все еще спит. Все его планы исполнены, все дальнейшее он предоставляет судьбе. Что она подумает, увидев его? Что вообще с ней произойдет, когда она проснется?

Не имеет значения.

Она здесь, и у него все получилось.

Джефферсон отпирает дверь и открывает тихо. Зажигает свет и тут же натыкается на нее прямо под ногами. Он выводит глазами все ее изгибы и не может оторвать взгляд. Рука, протянутая к двери, а если быть точнее, сейчас — к его ногам, пробуждает уверенность. Ее рука протянута к нему. Она просыпалась, она наверняка его звала. Джефферсон ставит фонарь на пол и аккуратно подхватывает ее на руки. И не тяжелая совсем. Держать ее на руках. Он никогда не мог об этом даже подумать. Так долго приходилось довольствоваться ею на расстоянии. Сколько самообладания было вложено в это расстояние.

Он опускает ее на одеяло и с минуту наблюдает, размышляя, что он сделает, если она сейчас проснется. К этому он готов лишь отчасти. Любая мысль в голове сменяется ее именем. А с ее именем любую отвлеченную мысль одолевает безразличие. Его разум пестрит вопросами, ответами, эмоциями. Вопросов, конечно, больше всего, но это не кажется ему весомой проблемой. Впрочем, как и ее пробуждение. Прежде чем взвесить решение, он достает из кармана шприц — он уверен, теперь будет пользоваться им чаще — и при первой ее попытке открыть глаза, ловит голову и прижимает к себе, перекидывая волосы за спину. Ее шея в доступности. Она и понять ничего не успевает, как получает новую порцию.

— Тихо, тихо, тихо, — он гладит ее волосы, продолжая прижимать к себе.

«Уснуть не уснет, но будет податливее».

Лори молча смотрит в темноту перед собой. Восприятие реальности уже начинает отступать. Ей не хочется сопротивляться, впрочем, на это и не находится сил. Джефферсон ощущает, как ее тело тяжелеет у него на руках. То, что она молчит, делает ее практически игрушкой. Он перехватывает ее плечи, проходит несколько секунд, и лишь тогда она поворачивает к нему голову, смотрит полуоткрытыми глазами, изучает, как будто признание требует от нее мобилизации всех ресурсов памяти.

— Ах, это… в-ы-ы…?

Она произносит слова практически по буквам, небрежно, заторможенно.

Но Джефферсону достаточно ее в любом виде. Заторможенную он бы, возможно, полюбил даже больше. На ее недовопрос он не отвечает, а продолжает рассматривать ее лицо, открытую шею и плечи.

— Давай переоденемся.

Он усаживает ее в углу, отпускает руки и разворачивается назад за принесенным заранее платьем. Лори откидывает голову в угол и наблюдает за его действиями.

— Я разве… не должна крича-а-а-ть,… звать на по-о-о-мощь? — она протягивает слова, словно удивляясь этой способности гласных.

Конец ознакомительного фрагмента.