Жизнь. Дуэль. Судьба

Софья Привис-Никитина

Сборник рассказов «Жизнь. Дуэль. Судьба» – это жизнь: встречи и расставания, дружба и предательство, корысть и благородство.

Бойтесь своих желаний

— Мама! Я же просила тебя! Я умоляла! Ну, за что, за что мне такое? Вера выскочила из ванной мокрой курицей, струйки воды стекали с волос по лицу, смывая безупречный макияж.

— Разве трудно выключить душ после себя? Почему каждый раз одна и та же история, мама?

— А почему ты не можешь вымыть руки над умывальником? Почему надо мыть руки над ванной? Что это за мода такая? Я старый человек! Я могу забыть! Но ты? Куда смотришь ты?

— Я не могу так больше жить! Не могу! Мама! Давай разъедемся! Я готова на комнату в коммуналке!

— Ты, дочь моя, может и готова, да вот я не готова жить у чёрта на рогах! Я родилась в этом доме! В доме, каких уже не строят. А ты хочешь на старости лет запихнуть меня в панельный саркофаг? Нет уж! Да и сколько мне там осталось?

— Ну, тогда давай купим мне комнату, пусть даже на окраине! Я согласна!

— Я не сомневаюсь, что ты согласна. У тебя уже была комната и не на окраине. И что это изменило в твоей жизни?

При последних словах матери Вера бессильно опустилась на стул у окна, придвинула к себе зеркальце с увеличительным эффектом и стала рассматривать последствия стихийного бедствия на своём лице.

На лице присутствовали: подпорченный макияж и разочарованность в усталых глазах.

Женщину, смотревшую из зеркала на Веру, можно было бы назвать миловидной, красивой даже, если бы не эта разочарованность и обречённость во взгляде.

Тридцать семь лет. Это много или мало? Туманность амальгамы ответа на этот вопрос не давала, но Вера и без того знала, что тридцать семь — это много! Очень много!

Кое — как отреставрировав лицо, Вера схватила со стола сумочку, скользнула в лёгкий плащик и уже из коридора прокричала:

— Мама! Я ушла. Буду поздно. Таблетки приготовлены на столе, обед на плите.

Того, что мама прокричала ей в ответ Вера уже не слышала, и очень хорошо, что не слышала. Вряд ли бы ей это понравилось.

Всю дорогу до метро и в самом метро, поднимаясь по эскалатору и спускаясь в преисподнюю, Вера думала о том, как несправедливо обошлась с ней жизнь! Как ловко обвела она её вокруг пальца!

Когда десять лет назад её маме поставили страшный диагноз, Вера впала в такую пучину горя, что выдернуть Веру из неё не мог даже любящий муж.

Ей казалось, что если мама уйдёт из её жизни, то сама жизнь превратится в инвалидку, которую будут называть уже не жизнь, а существование.

Навсегда уйдут в небытие воздушные занавески, окна, промытые до фантастической прозрачности, вкусный обед на плите и весь уют, который умела создавать только мама.

Жили скромно: мамина пенсия, Верина зарплата учителя музыки и мизерные нерегулярные приработки Вериного мужа.

Но в доме всегда было сытно и чисто, благодаря маме. Вся жизнь Веры протекала под маминым крылом в статусе единственного и позднего ребёнка.

И вот за несколько дней до сложной операции мама подозвала к своему скорбному одру Верочку и тихим усталым голосом рассказала о том, сколько и, где у неё, у мамы, припасено для Верочки.

И получалось, что после (не дай Бог!) смерти мамы всё достанется Верочке, как единственной дочери и наследнице. И Вера сразу станет крайне зажиточной женщиной. Откуда у мамы такие залежи долларов и драгоценностей Вера не спросила, не тот был момент, но ошарашена была сильно.

Операция прошла успешно, просто победительно успешно! Мама встала на ноги быстро и крепко.

О завещании больше не упоминалось. Вера была рада, что мама справилась с недугом, но покой потеряла навсегда. Часто задумывалась над вопросом, почему они так, мягко говоря, скромно живут, если у мамы такие несметные сокровища припасены?

Разговор на эту тему она не решалась затевать, а мама между тем розовела и крепла. В неё возвращалась жизнь радостная и светлая, как вновь подаренная.

Эта новая жизнь не предполагала стояния у плиты и прогулки по квартире с пылесосом. Домашняя работа свалилась на Верочку, на избалованную и совершенно к домашнему хозяйству неприспособленную молодую женщину.

И Вера крутилась между уроками и подработками, плитой, стиральной машиной, капризами матери и недовольством мужа.

Муж хоть и не знал о золотом и валютном запасах своей тёщи, но такого нового её вида не приветствовал. Коротко стриженная с французским маникюром и абонементом в фитнес клуб старая — новая тёща его изумляла и не устраивала.

Тёща, Серафима Георгиевна, посещала концерты, вернисажи, ездила отдыхать за границу, короче, прожигала жизнь.

В будни бегала на какие — то семинары, встречи. Вера даже стала подозревать, что мама попала в какую — то религиозную секту, так мама упорно на эти встречи летала. На дом у мамы времени не оставалось.

По — человечески Вера её понимала. Но с точки зрения дочери недопонимала. А если брать в глобальном общечеловеческом смысле, то где — то даже и осуждала.

В осуждениях этих сквозила обида, главным образом выражавшаяся в том, что мать тратит её, Верины деньги, которые сама же ей пообещала, а теперь вот: Турция-Шмурция, тряпки, массажи и какие — то мутные фонды.

И Вера, в свою очередь изменилась не в лучшую сторону. Вообще человек, на которого неожиданно сваливаются большие деньги, может очень измениться, опять же, не в лучшую сторону.

Но одному Богу известно, в какого монстра может превратиться человек, на которого ожидаемые деньги не сваливаются.

Отношения накалялись день ото дня. Вера стала манкировать домашними обязанностями. Но она забыла, что имеет дело с отличной хозяйкой в прошлом, со своей мамой. Мама кричала, топала ногами и требовала.

— Мама! Но я, же не успеваю! Я не могу крутиться одна!

— А почему одна? — невинно спрашивала Сима. — У тебя ведь муж есть! Или он исполняет только чисто декоративную функцию: чтобы был?

Разговор заканчивался скандалом. В один из таких дней Вера решила отставить в сторону всякие реверансы и поговорить с мамой начистоту. Она попросила у мамы денег на квартиру для себя и Володи. Вовчика, как она звала своего второго мужа.

— Не дам. — Тихо и нежно сказала мама. — У тебя есть муж. А я одна.

— Мама! Но у тебя же много денег. И ты обещала мне их оставить!

— Я же думала, что я умру, а я вот живая. Умру, тогда и заберёшь.

— Но у тебя же столько, что ты не обеднеешь, купив нам маленькую квартирку, и почему я должна ждать твоей смерти для того, чтобы жить по — человечески?

— А ты и не жди! А живи по — человечески! Поменяй этого прожектёра на настоящего мужика, который тебе купит всё, что надо. И оставит после себя не вонючие носки, а состояние, как оставили мне мои мужья (оба — два).

— И не будем больше разговаривать на эту тему. Мне это неприятно. А будешь настаивать, так у меня в Одессе есть племянница Олечка. Той и остатки будут сладки, а то я смотрю, ты больно размахнулась, дочь моя!

Разговор был окончен. Обида и ненависть хватали за сердце, но Вера слишком хорошо знала свою маму, чтобы попытаться повернуть разговор в сторону своих интересов.

Но тогда мама, всё же, купила им с мужем комнату в квартире почти в самом центре города, но надежды на то, что автономное от мамы проживание сможет спасти их брак, таяли день ото дня.

В конце концов, Вера побросала в чемодан свои вещи и вернулась к маме раненой птицей.

Мама приняла. Потом с большим трудом выкурила из комнаты уже бывшего Верочкиного мужа.

Комнату продала крайне выгодно, и мама заимела над Верой власть безоговорочную. Диктат давил на психику и съедал организм. Вера задыхалась, страдала и почти уже ненавидела свою маму.

Вот с таким клокотанием в груди, сильно опаздывая, Вера выпорхнула из метро на свидание с подругой школьных лет.

Ленка стояла у киоска с гамбургерами и нервно курила. Даже на расстоянии лицо её выражало досаду и брезгливость. Это были именно те чувства, которые долгие тридцать лет она питала к своей школьной подруге — красавице Верке Орешник.

В отличие от Веры, Елена красотой не блистала, взгляды мужчин по ней даже и не скользили, а проносились над.

Над карими глазами, прекрасными чёрными волосами, над всем тем, что есть в арсенале любой женщины. Есть, но не задерживает мужской взгляд по одной простой причине. Там нет элементарного: «иди ко мне!». У Верки же этого было с избытком.

Но зато Верка была полная, прямо — таки эксклюзивная дура! И Ленка удивлялась, что держит её долгих тридцать лет, с первого класса, в плену у подруги? Может быть это пресловутое: «иди ко мне!»?

Подбежали друг к другу, ткнулись щекой в щёку и процокали к ближайшему кафе.

На сегодняшний день у них была обширная программа. Надо было перемыть косточки всем знакомым и друзьям, разложить по полочкам свои собственные новости, ну и к десерту как обычно, культурная программа: театр, кино, книги и краткое политическое обозрение.

Вера резко рванула со старта беседы без предварительных общих слов:

— Ленка! Я больше не могу! Она точит меня и точит! Ей мало того, что она развела меня уже дважды! Теперь я в тридцать семь лет ни баба, ни девка, но зато при ней, как она и хотела. Но она всё давит и давит! Куда пошла? Где была? Я просто шагу ступить не могу без её одобрения. И этот постоянно открытый душ! Это она нарочно! Вот ты умная, скажи: сколько я могу терпеть?

Ленка, действительно была умная! Но некрасивая и умная подруга — это сомнительное удовольствие. Вроде лысого с перхотью — безнадёжно и некомфортно! Некрасивая повернула к Вере своё слегка лошадиное лицо:

— Ну, мама твоя, действительно, не подарок, а что касается мужей, то здесь и вспоминать нечего! Что первый, что второй! Закрой глаза — перепутаешь! А Вовчик твой, так вообще — мрак! Я бы ему не дала даже в голодный год за мешок картошки! А ты замуж пошла, причём, уже имея печальный опыт первого замужества.

Вере хотелось, очень хотелось спросить:

— Ты надеешься, что он у тебя бы попросил? Даже в голодный год? Это же какое оптимистическое здоровье надо иметь? Но удержалась — не спросила.

— Слушай, Верка, у нас в субботу бенефис у толстожопой. Придёшь?

Лена служила в театре, играла роли характерные: вздорные барышни, вредные жёны, развратные женщины. Но актрисой была востребованной и где — то даже поцелованной Создателем.

Толстожопой называла стареющую приму своего театра, актрису, которую просто боготворил театр, зрители и кинозрители. Толстожопая много и успешно снималась.

— Давай, приходи. После бенефиса будет банкет, а наши банкеты ты знаешь!

— Приду, конечно, приду! — ответила искренне довольная Вера.

Она обожала всю эту театральную кутерьму, притеатральные сплетни и романы. Вообще, жизнь подруги казалась ей вечным праздником. Она привыкнуть не могла к тому, что для Ленки все эти небожители — «ты» или того хлеще — «пшёл вон!»

Ровно в семь часов вечера Ленка стала ёрзать на стуле и поглядывать на экран телефона. Вера уже знала — это первый звонок к завершению свидания.

Ленка торопилась домой, к этому времени домработница приведёт после школы и музыкальных занятий её дочь, первоклассницу Лизу.

Расставаться не хотелось, и Вера спросила:

— А можно, я поеду к тебе, посидим ещё поболтаем, с Лизой пообщаемся? Я давно её не видела!

— Поехали, отчего же? — согласилась Ленка, — только у меня в доме — шаром покати!

О скупости Елены ходили легенды. Все знали, что, собираясь к ней в гости, надо было сначала загрузиться в ближайшем супермаркете.

Если ты этого не сделаешь, то можешь оставить надежды не только на слабый чай, но и на содержательность беседы.

Гостей Ленка принимала по принципу: «будемте кушать или посидим на балконе?» Ответа не слушала. Сидели на балконе, дышали воздухом.

Между тем, зарабатывала Елена очень неплохо, но этого едва хватало на то, чтобы впихнуть в позднюю свою доченьку всё, что она считала нужным для гармоничного развития личности ребёнка.

Любовь к своей такой желанной, такой выстраданной девочке и мечты о блестящем будущем дочери были смыслом Ленкиной жизни.

Но это вовсе не значит, что Ленка была сподвижницей и страдалицей. Ни в чём земном она себе не отказывала, мужчин укладывала в койку строго и умело, рюмку опрокидывала с гусарским мастерством.

Умела разговаривать матом (именно не материться, а разговаривать матом), но при всём при этом смыслом жизни была Лиза.

Поскольку женщиной Елена была очень неглупой, то к тридцати годам она оставила свои тщетные попытки выйти замуж, чтобы родить ребёнка.

Когда после нескольких неудачных попыток женить на себе безусловно красивого и талантливого мужчину (для чистоты эксперимента) Лена поняла, что её бесконечные потуги стать старо — родящей матерью неумолимо и быстро оттесняют её в разряд старо — гулящих женщин.

Но весь ужас её возраста и внешности был в том, что шансы неумолимо падали, а требования возрастали. И то, что вполне годилось ей лет десять назад, сейчас не то, что чувства — взгляда не стоит!

Но надо родить, во что бы, то ни стало! Времени на тщательный отбор не оставалось, да и претендентов не так чтобы куча. Вот и родила от кого попало!

Попало от сильно пьющего актёра Саратовского театра драмы, где Лена была на гастролях со своим именитым театром.

Герой — любовник демоном носился по сцене, таким же тёмным демоном свалился на неё в безумстве ночи. Красивый, брутальный, умница и балагур забыл не то, что про Леночку, он даже забыл о том, что имел счастье держать её в своих объятиях.

А через семь месяцев крупная, дородная женщина, причём здоровая, родила малюсенькую хилую подсинённую девочку. Получалось: гора родила мышь. И что ты будешь с этим делать? Но слабую мышку выходили и выпестовали.

Сейчас эта мышка уже улыбающаяся маленькая русая красавица с красивым лицом, освещённым синими фонариками глаз.

Часов в десять вечера Вера попробовала дозвониться маме, напомнить о лекарствах. Но маме дозвониться, как на луну слетать: почти не реально!

Вера прекрасно понимала, что сейчас мама разговаривает со своей приятельницей — Татусей.

Плачет и сморкается ей в трубку своим горем. И, правда! Единственная дочь! Вся жизнь в неё вложена, а выросла такая скотина!

И Вера не ошибалась в своих предположениях.

Серафима Георгиевна сидела в кресле, прямо держа спину, и выпевала свою вечную песню о своей жертвенности, о неблагодарной дочери, а там, на другом конце провода страдала в адских муках слушателя по принуждению безропотная Татуся.

— Ну и что ты думаешь? Её ещё нет! Она даже не удосужилась мне позвонить!

На том конце тяжело вздохнула Татуся. Куда звонить? Телефон занят больше двух часов.

— Конечно, ввалится за полночь, пьяная! Она же пьёт! С этой гренадершей Ленкой и пьёт! Уже в школе было ясно, что эта Ленка вырастет в пьяницу и проститутку! Родила неизвестно от кого! Спит со всеми подряд! Ты слушаешь меня, Тата?

— Да, Сима, я слушаю! Ты знаешь, — спасительно для себя начала Татуся — у меня же тоже проблемы с детьми. Вот вчера приходил Саша! Так он…

— Ой, Тата! Кто — то звонит в дверь! Давай, до завтра, родная. Извини.

Тата с облегчением положила трубку на рычаг и подумала: «Давно надо было свернуть на свою тему. Не пришлось бы столько времени терять! Ну и сука!»

Но Тата должна была суке много долларов, которые та ей дала под очень щадящий проценты. Сейчас, как раз, она хотела попросить об отсрочке очередной выплаты. А чтобы просить, надо уважать. Вот она и уважала.

Поздней ночью, а по маминому счётчику — ранним утром, Вера безуспешно пыталась вставить ключ в замок входной двери. С обратной стороны был вставлен мамой ключ — «наш ответ Чемберлену». Спала мама крепко, открыла на интенсивный звонок, минут через двадцать.

— Ты спиваешься, Вера! Ты гибнешь! Я пойду в театр, к этой сволочи! Я устрою ей вырванные годы! Вера! Остановись!

— Мама! Это ты остановись! Ты уже один раз сходила на работу к моему мужу. Ты разбила мою жизнь, а муж тихо спивается, уже без рабочего адреса. Я устала. Хочу спать!

Вера прошла в ванную комнату. Разделась и встала под душ, открыв всего лишь кран. Что и требовалось доказать! Мама никогда ничего не меняла в своих привычках!

После душа, Вера проковыляла к холодильнику и стала на ощупь доставать колбасу, холодную курицу, маринованный огурчик. Это был не ужин, а просто какой — то праздник живота.

Только сейчас она поняла, как голодна. Кроме алкоголя и кофе её ничем не угостили в хлебосольном доме подруги детства. А она же накупила всего: и ветчины со слезой, и пирожные для Лизки, алкоголь, конечно, тоже покупала она.

Сытая и умытая она свернулась клубочком на диване в своей комнате, предвкушая долгий и сладкий сон. Но сон отлетел, как и не было, а перед глазами всплыла история её короткого первого замужества.

Боже мой! Как она была счастлива и беспечна тогда, полжизни назад! Она вышла замуж за самого блистательного человека.

Он был старше Веры на десять лет, но она этого не чувствовала. С ним было интересно и весело. Красивый, умный, удивительный человек! А как он ухаживал!

Повстречались всего ничего, помёрзли в подъездах, неистово целовались в занесённых снегом парках, когда он провожал Веру из музыкального училища домой. Страсть бродила в организме, как переспелая ягода, а приткнуться негде.

Сергей снимал комнату, хотя вполне мог добиться для себя жилплощади. Его очень ценили в институте. Но он просто не думал, ни о каком благоустройстве для себя.

Всего его целиком занимала только работа. Что — то там из разряда физики и математики он открывал и усовершенствовал в своём институте. Звенел талантом, подавал надежды. А тут такая неземная любовь! Когда отношения дошли уже до своего крещендо, подали заявление в ЗАГС.

Жених познакомился с родителями: отцом и мамой Верочки. Был принят семьёй, одобрен и совершенно непринуждённо переехал из своего съёмного угла в их большую трёхкомнатную квартиру. У них с женой была отдельная комната поближе к входным дверям, что облегчало процесс приёма и проводов нескончаемых гостей.

Образовался почти забытый клан физиков — лириков. Они прекрасно проводили время в долгих беседах и песнях под гитару. Жили безалаберно и счастливо. Пока от сердечного приступа не умер отец Верочки.

Смерть отца поставила в доме всё с ног на голову. Покойный отец не то, чтобы разрешал дочке всё. Нет! Правильнее будет сказать, что он просто не запрещал ничего.

Папа умел относиться с уважением к чужой свободе, прислушивался к биению жизни молодых и никогда ничего не навязывал. Он даже советы давал только тогда, когда его об этом просили. Поскольку лидером в семье папа был безоговорочным, то, следовательно, и мама проявляла чудеса лояльности и взаимопонимания.

Сразу после похорон власть в доме переменилась. «Король умер! Да здравствует король!», вернее королева.

И пошло: и не расшвыривайте свою обувь, и накрывать стол сто раз не буду, так и знайте! И что это за стипендия вместо получки? И чтобы не один бородатый сюда ни ногой! Развели тут трактир! Убирай за ними!

Сергей угрюмо огрызался, а Вера трусила и молчала. Отношения молодых трещали по швам. Вера стала всё чаще задерживаться у Ленки, своей школьной подружки. Там, в квартире Лены и её сумасшедшей бабки студентами театрально училища устраивались упоительные вечера.

Здесь читали стихи, звенели гитары, и хлопали шампанским красивые мужчины! Сумасшедшая бабушка принимала участие в их молодёжных бесчинствах, много курила, прикладывалась к рюмочке. Рассказывала истории из своей бурной молодости. По всему видать, бабушка была ещё та дама!

Каждый раз после посиделок ей бывало так плохо, что она ложилась умирать и делала последние распоряжения.

Бабка приказывала себя похоронить по — человечески, то есть: ни в коем случае не кремировать. Она считала, что в следующей жизни кремированные люди возрождаются неграми. Негром бабушка быть не желала ни при каком раскладе. Видать, ко всему была ещё и расисткой.

Верочка начала врать, а муж сидел вечерами один в их маленькой комнате и сходил с ума. С ним из кухни, гремя посудой, вела диалог тёща. На повестке дня был один вопрос: где твоя жена, придурок?

Придурок потерпел ещё полгода и ушёл. В один день, никому ничего не говоря, собрал вещи и ушёл опять на съёмную квартиру.

Тёща вздохнула и со словами: «Пусть катится! Воздух будет чище!», перекрестилась. А то, действительно, корми его тут, физика этого с зарплатой — стипендией, которую стыдно даже озвучить!

А её беременная дочь билась в истерике. Муж ушёл, даже не зная, что у него должен родиться ребёнок. Вера бросилась к матери. Мама кричала: «Только аборт!» Но тут дочь неожиданно встала на дыбы и заявила, что всенепременно родит, во чтобы — то, ни стало, родит! Тогда мама поменяла тактику. Надо вернуть в семью загулявшего физика.

Дочь идти на поклон к мужу не хотела. Пошла мама. Но не к зятю, а к директору института, в котором на благо российской науки трудился Сергей. На всякий случай, чтобы не было осечки (чтобы уж наверняка!), обрисовала зятя в очень нелестных тонах. Директор смутился, но обещал провести среди ученого, но ветреного мужа воспитательную работу.

Но разговор с физиком вспыльчивый директор повёл не грамотно, на агрессивной ноте, за что был послан так далеко и точно, что просто обалдел. К утру шок у директора прошёл, а на дверях лаборатории Сергея Николаевича висел насмешливый базарный замок.

Документы выдали на руки незамедлительно, и катись на все четыре стороны сизым голубем. Кстати, так и не узнав, что ты уже без пяти минут отец! Вывод напрашивался один: в общении с начальством, не мешало бы быть более осмотрительным и толерантным!

А Верочка считала себя преданной и покинутой, и скоро вняла маминым трезвым доводам и отправилась на ликвидацию в себе зарождающейся новой жизни. Через месяц позвонил Сергей, просил о встрече. Вера категорически отказала. Так два человека любя и нуждаясь друг в друге, надолго растерялись в лабиринтах большого города.

Утром мама ещё раз сообщила Верочке, что та гибнет и объявила, что едет отдыхать в Хорватию недели на три. Мама уезжала! Это было просто счастьем! С отъездом мамы для Веры наступала относительная вольница, и душа обретала комфорт.

Кстати, второй раз замуж Вера вышла именно когда мама была в отъезде. Тогда она поставила маму перед фактом. Ей повезло — репрессий не было потому, что Сима сама собиралась замуж за очень положительного человека. И пристроенная дочь в доме лучше, чем никому ненужная учительница музыки. Долго жить вместе они, конечно, не смогли, и мама купила им с Вовчиком большую светлую комнату в хорошем районе.

Но хороший район располагался близко от съёмной квартиры первого мужа. Из передового учёного первый муж превратился в крепко пьющего мужика с сентиментальной слезой в глазу.

Он повадился таскаться к Вере с мольбами о возврате былого. То, что Вера, на минуточку, замужем, его нисколько не смущало. Он выпивал свои триста грамм, прислонялся к звонку и требовал окончательного разговора.

Вера выходила, ложилась спиной на дверь и долго уговаривала его одуматься и не трепать ей нервы. Помогали уговоры мало. Частенько муж аккуратненько укладывался ночевать на половике у Вериной двери. Муж, который второй, впадал в праведный гнев:

— Уйми своего идиота! Сколько можно спать под нашей дверью? Что ты хочешь, чтобы я ему морду набил? — второй срывался на фальцет.

— А и набей! — безразлично пожимала плечиком Вера.

А через неделю застала у себя в кухне идиллическую картину. Нет! Сначала, когда она открыла дверь, ей были голоса…

— И ты понимаешь, Серёга, — выводил страстным баритоном муж Володя, который второй, обращаясь к первому мужу — и постоянно врёт! То у неё собрание, то она устала, то её задержали дела! Знаем мы очень хорошо эти дела!

Муж заметил, наконец, Веру. И как бы продолжая начатую тему:

— А вот и Тусюша моя золотая пришла, якобы с работы. Сейчас будет рассказывать, как она устала…

— Она мне те же песни пела! — сочувственно икнул Серёжа, срываясь острым пьяным локотком со стола.

Время шло, совместные выпивки с перечислением всех смертных грехов Верочки плавно перетекли в дружбу по интересам. И скоро уже Верочка кричала второму:

— Забирай этого идиота и уходи с ним куда хочешь!

Володя приникал к тощей груди друга, как бы подтверждая этим жестом отчаянье двух обманутых душ, и две фигуры таяли в пространстве и исчезали. Иногда на сутки, а бывало и больше. Семейная жизнь шла под откос.

Вера бегала плакаться к Елене.

— Нет! Я бы так не смогла! — с ехидным подтекстом вворачивала Ленка.

— Ты бы, дорогая моя, много чего не смогла из того, что я могу! — тут же парировала Вера.

Она злилась и обижалась, в душе понимая, что оба её мужа оказались сказочниками, а не волшебниками. А это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Они красиво говорили о любви, много обещали, но ничего исполнить не умели. Не тот масштаб таланта. А Вере нужен был волшебник. Сказок она уже наслушалась до тошноты.

Сейчас уже на такой счастливый случай, как встреча с волшебником она надеялась слабо, но воздух свободы пьянил и окрылял. Уже на следующий день Вера звонила Ленке. Приглашала к себе на пельмени чуть ли не всю труппу театра.

Актёры — народ без комплексов, и в пятницу вечером в квартире Серафимы Георгиевны состоялась большая пьянка, организованная её непутёвой дочерью.

Среди множества театрального люда Вера присмотрела популярного критика. Примерила на себя — годится! Только больно молод! Лет тридцати, поджарый с умным энергичным лицом. Надо расспросить о нём у Ленки подробно. И Вера стала светски прохаживаться между гостями, прислушиваться и впитывать, не выпуская из поля зрения критика, подплыла к Елене.

Та была окружена свитой. Ленку позвали в большое кино. Позвал мэтр, чью фамилию принято было произносить с лёгким придыханием. Елена ещё контракт не подписала, а поклонники у неё уже были. Справедливости ради надо признать, что поклонники у Ленки были всегда.

В свои зрелые годы в ней открылся талант эффекта присутствия. Когда она появлялась в компании, то сразу забирала всё внимание на себя. Ленка стояла с бокалом в руке и проговаривала свои свежеиспечённые догмы:

— Надоело получать с разбегу по мордам! Надо срочно что — то менять в отношениях с людьми. Правильно расставить акценты. Провести границу во времени и пространстве и на протяжении этой границы поставить часовых: парикмахер, портной, дантист, администратор. И чтоб все стояли по стойке «Смирно!» Насмерть! Это нелегко. Но возможно.

Свита одобряюще гудела.

— Леночка! Давай отойдём на минутку, мне надо спросить у тебя кое о чём!

— Не сейчас! Подойди попозже, когда у меня будет свободное время! — и она отпустила Веру ленивым взмахом белой ручки.

«Ну и сука! — накипала злобой Вера. И это она ещё не снялась у гениального режиссёра и не огребла лавры. А что же будет потом?» Вера протискивалась в комнату со смятеньем в душе.

— Верочка! Подойдите к нам, душа моя! — её окликнула прима театра та, которая толстожопая.

Вера подошла к приме. Рядом с примой образовался кружок по интересам, куда вошёл и отмеченный Верой критик.

Они пили вино и вели светскую беседу. Толстожопая на поверку оказалась очаровательной женщиной и милым вдумчивым собеседником, не лишённым остроумия.

Обсуждали книгу Марины Влади «Прерванный полёт». Мнения разделились. Одни считали, что не надо было выставлять на всеобщее обозрение некоторые факты из жизни Высоцкого, другие называли Марину мадонной.

Подошла Елена с бокалом, тряся пеплом на метр вокруг себя. Была она на приличной «кочерге», и в этом состоянии очень напоминала свою сумасшедшую бабушку, два года назад, почившую в бозе и упокоенную на одном из престижных кладбищ их города (не кремация!).

— Я не понимаю, что такого вы все находите в этой Марине Влади? — высокомерно подняла бровь предполагаемая звезда больших и малых экранов. И что она такого особенного сделала для Володи?

Это «для Володи» царапнуло ухо не только Вере.

— Она жизнь ему продлила, а свою ему под ноги бросила, а вы спрашиваете! Не понимаю я вас! — вспыхнула прима.

— Всё это красивые слова. Она сама любила выпить! — Елена пошатнулась, осуждая.

— Ну и что — взвилась басом прима. — Я тоже люблю выпить, но на такой подвиг, как выйти замуж за алкоголика, не пошла бы!

— И я бы не пошла! Ни за какие коврижки не пошла бы! А она пошла! И пила с ним. Таскала по своим французским кабакам! — Ленка наливалась пьяной злобой, опять же, наследованной от неадекватной бабушки.

Страсти накалялись. Восходящая лезла напролом. Если раньше открыто выступить против примы она не решалась, а только: «толстожопая» за глаза, то сегодня звезда была настроена решительно. Завязалась словесная перепалка.

Критик нежно посмотрел на Елену и ласково произнёс:

— Нам, пьющим, не понять вас, трезвенных дев, но я думаю, что вряд ли Владимир Семёнович смог бы по достоинству оценить вашу скромность и красоту.

Вера ликовала! Шансы критика взлетали на глазах. И хотя сама она считала, что исповедь Марины Влади была просто местью всем тем, кто был когда — то дорог её мужу, но пренебрегал ею самой, Вера была рада, что Ленку критик слегка прикусил.

Компания то усаживалась за стол, то рассасывалась по коридору и кухне, то бросалась в пляс. И, конечно, разговоры о высоком и вечном приправленные свежими сплетнями. Критик приклеился к Вере прочно.

Когда народ утомлённый, сытый и пьяный начал понемногу расходиться, Борис (так звали критика) предложил хозяйке свои услуги: помыть посуду, убрать со стола и прочее, и прочее, и прочее…

Но Вера была полна впечатлений и сладких томительных предчувствий. Не хотелось бросаться в эту любовь как в омут.

Хотелось переспать с этой туманной возможностью счастья, хоть как — то обдумать линию своего поведения, навести порядок в душе. Поэтому она мягко отказалась от помощи и пригласила Бориса на обед. Завтра. В семь часов вечера.

Всю оставшуюся ночь Вера проворочалась без сна. Мысли кружили, перескакивая с мамы на мужей, и она всё не могла себе объяснить, почему корабль её жизни никак не выходит в открытое море счастья. Почему он всегда на полпути совершает неожиданный оверштаг?

Утром не выспавшаяся, но счастливая Вера помчалась на базар. Проветрила и пропылесосила дом, встала у плиты и отстояла смену у пылающего мартена.

В пять приняла ванну, привела себя в порядок, оделась по — домашнему, но неуловимо изысканно, и приготовилась к встрече. Может быть, главной встрече в своей жизни. Ровно в семь тишину вспорол эпохальный звонок.

Вера открыла дверь, Борис сделал лишь шаг в коридор и тут же понял, что пропал навеки.

В квартире стоял запах его детства: пахло вкусным обедом и чистотой. Пахло мамой. И он понял для себя, что отказаться от этой женщины он не сможет никогда.

На пороге этого мало знакомого ему дома он впервые понял, как попадают в ловушку звери. Это был капкан на волка, а может быть даже и на медведя.

Поражала естественность этой чистоты и домашности. Квартира не производила впечатления наспех прибранной. Квартира кричала ему, что так было всегда и так будет столько, сколько у руля в доме будет стоять именно эта женщина.

Трудно было поверить, что ещё вчера по этой семейной квартире расхаживали и трясли пеплом богемные женщины и эксцентричные мужчины.

Свои тридцать лет Борис встретил как мужчина, состоявшийся в профессии, знаток своего дела, даже где — то там «золотое перо».

Был востребован, имел крепкую материальную базу, исключительно располагающую внешность, лёгкий нрав и, казалось бы, что ещё надо мужчине для счастья?

А мужчине не хватало для счастья свободы. Борис был женат, и хоть давно они с женой находились в могильных отношениях потухшей страсти, изменять ей направо и налево ему не позволяла совесть. Штамп в паспорте держал его на плаву нравственности, как якорь держит судно. Без официального развода строить новые отношения он не умел и не хотел.

Женат он был уже не в первый раз, но все его браки заканчивались спокойным интеллигентным разводом. С бывшими жёнами он дружил.

Те, в свою очередь, вспоминали о нём легко и грустно. Так что о Борисе смело можно было сказать словами классика: «Гаврила был примерным мужем, Гаврила жёнам верен был!»

Сейчас его последний брак уже закатился в статус нежной дружбы, но с разводом Борис не спешил. Он наслаждался относительной свободой и тихим ожиданием счастья где — то там, впереди. Запахи кухни внесли неожиданные коррективы в его план свободной жизни женатого человека. Свою жену он не мог даже вспомнить с поварешкой в руке.

А Вера, между тем постаралась.

Из кухни, почти смяв прелюдию, журналист и Верочка плавно переместились в уютную спальню и опустились на белоснежное постельное бельё.

Вера не признавала новомодного шёлкового белья, которое скользило под телом, а к утру скручивалось в удавочный жгут и теряло всю свою первоначальную привлекательность.

На маминых белых подкрахмаленных простынях прорвало плотину Верочкиной сдержанности и некоторого пуританства во взглядах на взаимоотношение полов. Любовником Борис оказался опытным и щедрым.

Утром, проснувшись на руке Бориса, Вера каким — то внутренним женским чутьём поняла, что проснулась она на руке мужа, и впереди у них долгая и счастливая семейная жизнь. Она лежала с закрытыми глазами и расставляла в своей обновленной душе всё по своим местам. Главное — мама. С ней она поговорит серьёзно, объяснит невозможность дальнейшего совместного проживания. Мама купит им небольшую или большую квартиру.

Вера совьёт в ней уютное семейное гнёздышко, а маму они с Борисом будут навещать по субботам или воскресеньям. С работы ей придётся уйти. Она будет вести дом и ухаживать за мужем.

Вера тихонько встала с постели, быстро приняла душ и уже хлопотала на кухне. Когда проснулся Борис, стол на кухне уже был сервирован. Они позавтракали в английском стиле и принялись, не спеша, за кофе.

— Ну, я пойду, Верунчик! У меня через час запись интервью. До вечера?

— Конечно, до вечера! — счастливо выдохнула Вера.

Оставаться в пустой квартире Вера просто физически не могла, и ещё толком не зная, что произойдёт в ближайшее время в их с Борисом отношениях, позвонила Ленке. Та неожиданно была дома и свободна. Вера помчалась к ней на всех парусах. Задыхаясь и прикуривая одну сигарету от другой, она поведала свою «лав стори» Ленке.

Он не такой как все, он другой! Он настоящий, а не какой — нибудь «джага — джага»! Он разведётся, они поженятся! У неё, наконец, появится своя семья, вне мамы.

— А жених — то, знает про твои планы? — с сарказмом спросила Ленка.

— Да мы ещё не говорили на эту тему, но ты понимаешь, Лена…

— Прекрасно! Мама не знает, что она уже не мама, а тёща, а женатый журналист, переспавший с тобой единожды, не знает, что он уже твой жених! Какая всё-таки, Вера ты дура!

«И правда, дура!» — удивилась протрезвевшая в момент Вера. Поговорили ещё о том, о сём, потом пошли встречать из школы Лизу.

Вера шла с опущенными плечами, слушала про всемирно известного дурака — режиссёра, про то какая замечательная и неповторимая у неё подруга и содрогалась от своих утренних смелых и дерзких мечтаний.

Да и не придёт он сегодня вечером. Что он дурак что ли?

Лизка выбежала из дверей школы как яркая сказочная птичка, и сразу защебетала:

— Верочка! Пойдём с нами, мама обещала в кино! Мама! Ты ведь обещала! Правда?

— Сегодня ничего не получится, Мурзик, у меня спектакль!

— Как же спектакль, если ты говорила, что будешь весь день со мной? А как же я? — глаза Лизы наливались слезой.

— Ты пойдёшь со мной, потому что Зинаиду Фёдоровну я отпустила.

— Я не хочу в театр! Я хочу в кино! Ты обещала!

Обстановка накалялась, было безумно жалко Лизу, такую любимую, и такую ненужную одновременно.

— Лена, ступай, играй свой спектакль, а мы сходим в кино, пошляемся по кафешкам, а потом я приведу её в театр. Договорились?

Ленка облегчённо вздохнула, А Лизины глаза заиграли счастьем.

Возвращалась домой Вера поздно, ближе к десяти вечера. У подъезда стоял Борис в горестном недоумении. Ведь чётко договаривались на семь часов вечера!

И вот уже, когда терпение иссякло, и он готов был уйти, из — за угла показалась лёгкая фигурка Веры.

— Извини, мне пришлось помочь подруге с ребёнком! Я сама чуть с ума не сошла! Ни телефона твоего! Ничего! — Вера мудро решила опустить рассказ о своих внутренних метаниях.

Борис стоял, улыбался ей глаза в глаза, и тоже промолчал о своих страхах в эти несколько часов ожидания. К дому шли, обнявшись как счастливые супруги.

Утром Вера проводила Бориса, заварила себе кофе и уселась в кресло к окну думать!

Вера поняла, что влюблена как девочка, как та далёкая уже почти забытая двенадцатилетняя девочка, какой она была, когда её настигла первая любовь. Это прекрасное чувство юношеской, почти детской влюблённости она до сих пор помнила так чётко и остро, как будто это было вчера.

Она шла по золотой октябрьской роще, деревья навстречу ей горели волшебным огнём. Рядом с ней шёл мальчик. Какой — то её четверо — пятиюродный брат. Седьмая вода на киселе.

Они шли молча, за своими бабушками след вслед. Мальчик томился и скучал, разбрасывая носком ботинка красно — жёлтые листья. А Вера шла и мечтала, чтобы тропинка не кончалась. И чтобы так было всегда — осень, листья и этот необыкновенный мальчик. Она была влюблена в мальчика и в этот лес, и в запахи, и в звуки.

Сейчас она понимала, что тогда в ней просыпалась первая настоящая влюблённость в жизни. Больше она не видела этого мальчика никогда. Не могла вспомнить его лица. Но вот это счастье в себе помнила до сих пор.

Она дважды выходила замуж по любви, но мальчик в её жизни жил отдельно. Мужья — это мужья, а мальчик из мечты — это мальчик. И вот впервые всё сошлось! Она шла по октябрьскому лесу, рядом шёл Борис, её Борис, и разбрасывал носком ботинка красно — жёлтые листья.

Ночью, вернее, под утро, когда она опять лежала на руке Бориса и обмирала от счастья, он вдруг сказал негромко, но чётко:

— Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Сегодня после работы я поеду домой и поговорю с Анной. Она очень умная и тонкая женщина. Мы с ней давно уже не супруги, а друзья. И она не станет противиться моему счастью.

Счастье переполняло, давило и одновременно пугало. А ещё была мама. Вера боялась её реакции. Сима, вообще, держала Веру всю жизнь в неопределённости и тревоге. Вдобавок, мама вполне могла вернуться из поездки замужней дамой. Тогда — караул! Если когда — то очередное мамино замужество сыграло Вере на руку, то сейчас оно могло нарушить все планы.

Не мешало бы посоветоваться с ушлой Ленкой. Ленка была почти полной противоположностью Веры в вопросах любви и взаимоотношений между мужчиной и женщиной.

У Ленки всё было в этом смысле легко и ясно, как урок физкультуры — упал, отжался. Встал… и забыл. Вера же была в этом вопросе избирательней и тоньше.

Ей, априори, не мог понравиться мужчина, в котором она просчитывала не глубокий сиюминутный интерес. Она кожей чувствовала, зацепила ли она мужчину всерьёз, или его внимание к ней — плод мимолётной потребности в женщине. Борис деликатный и нежный человек, он возьмёт её за руку и уведёт в другую, полную любви и счастья жизнь. У него тонкая и мудрая жена. Всё решится сегодня вечером.

А с мамой? Паря в атмосфере почти гибельной упоительной свободы, она напрочь забыла про маму. Ну что ж? С мамой она готова на этот раз поговорить серьёзно и основательно. И не сдаст своих позиций ни на шаг!

На другом конце города тонкая и мудрая чужая жена производила устный раздел имущества с пригорюнившимся Борисом. Она хотела разделить всё пополам плюс возмещение морального ущерба. Возмещением морального ущерба должна была стать дача, к которой тонкая и мудрая не имела никакого отношения.

Дача принадлежала покойному отцу Бориса, а ещё раньше была построена дедом. И никакого, ну просто ни — ка — ко — го отношения дача к мудрой и тонкой не имела.

Домой, то есть, к Вере, Борис ввалился уже к ночи в полном недоумении и в глубоком разочаровании. Вера выслушала, накормила, уложила спать и вселила надежду. И он сразу поверил в Верино:

— Всё будет хорошо.

Верочка сняла груз со своей души, рассказав про маму и её нелёгкий характер. Нежность носилась по квартире вслед за ними: из кухни в комнату, из комнаты в спальню. И на фоне этой щемящей нежности и глубокого проникновения друг в друга, всё меркло. Всё было решаемо и преодолимо.

А впереди ещё целых две недели жизни вдвоём, две счастливых недели. В счастье и в познании время пролетело быстро. На последнюю пятницу торжества и свободы своей любви Борис с Верой собрали друзей.

Утром Борис отвёз Верочку на базар, набрали столько, что еле затащили на этаж. Боренька, так его звала Вера, поехал в редакцию, а она жарила, парила до самого вечера.

Вечером вкатился Боренька сотоварищи. Все, конечно, богемные. И конечно, Ленка. Эта шелуга где — то раздобыла немыслимой длины и элегантности мундштук. Размахивала им, как бы благословляя гулянку на все четыре стороны.

Таким ярким и удачным романом Веры Елена была удивлена, но и только. Зависти не было. Понимала, что в простое не будет. Но не поучать не могла. Каждый совет поучение начинала с фразы:

— Ты так ему и скажи… И чтоб даже не надеялся… Мы его в бараний рог…

Вера недоумевала:

— Ты так говоришь о нём, Лена, как будто он в чём — то передо мной виноват!

— Я с тебя сдуреваю! — икнула Ленка. — Для того, чтобы мужчина чувствовал себя виноватым, ему совершенно не обязательно таковым являться по факту. Всё это сделает за него женщина. А его дело крутиться, как уж на сковородке и заглаживать вину.

— Ну, я не знаю… — терялась Вера.

— Слушай, Верк! Через неделю я уезжаю на пять дней на съёмки. Лизку взять не могу. Она и так что — то съехала по русскому языку. Возьми её на неделю! А?

— Конечно, Лена. Ну что за вопросы? Привози! У неё, что грамматика хромает? Я с ней позанимаюсь с удовольствием.

— Ну, спасибо, подруга! Тогда может мне няньку на эту неделю отпустить? Ты справишься? Её отвезти и привезти только.

— Да какие могут быть разговоры? Перед отъездом дашь мне инструкции. Я всё исполню в лучшем виде и с удовольствием. Ты же знаешь, как я люблю Лизоньку!

А во вторник с трепетом в сердце встречали маму в аэропорту. Телеграмма пришла не от неё и какая — то несуразная: «Встречайте транспортом направление собой». Голову сломать можно!

Вера подпрыгивала за спинами встречающих. Борис остался ждать в машине. Пусть первые главные слова об изменениях в своей жизни Верочка произнесёт маме, что называется: «тет — а — тет».

Маму вынесли на носилках, на них и протащили через терминал. Сопровождали маму медицинская сестра и два санитара. У здания аэропорта стояла скорая помощь.

Вера кинулась к Борису, сама в скорую, к маме. И печальная кавалькада понеслась в больницу имени Пирогова. Как выяснилось по дороге, мама на отдыхе получила полноценный обширный инсульт. Вере звонили. Почему не дозвонились — непонятно.

Вера сидела в машине. Рядом лежала мама, вся в проводах, со съехавшим набок ртом и безвольной птичьей головкой. На Симу она не походила даже близко. Чужая старая, сломленная болезнью старуха. В больнице сидели долго. Оформляли какие — то бумаги, утрясали дело со страховкой. Всё доходило как сквозь вату.

Потрясённая Вера ехала домой и проклинала себя за ночные мечтания, которые начинались с фразы: «Если бы не мама с её несносным характером!»

Ездила к маме Вера каждый день. Но маме это было всё равно. Она не видела свою дочь. Глаза были закатаны в потолок, а душа бродила неизвестно где: то ли там, то ли ещё здесь.

Дышать мама самостоятельно уже не могла, были утрачены глотательные функции организма. Мама лежала опутанная проводами как русалка водорослями. Мёртвая русалка и мёртвые водоросли.

В пятницу Ленка привезла Лизу с вещами и строгими инструкциями, которые должны были заполнить почти весь Верочкин день. Начались будни.

Борис помогал, чем мог. Но времени у него было мало. Ему предложили написать большую серьёзную книгу о театре. Он носился по интервью, библиотекам.

А Вера, с утра отведя Лизу в школу, бежала к маме. Мыла, переодевала, проветривала, постригала. От мамы на базар. Готовила, убирала. Потом за Лизой.

Вечером приходил уставший и набегавшийся Борис. В доме было чисто и уютно. Верочка с Лизой заканчивала уроки на завтра. Потом Вера её купала как маленькую и укладывала спать. А впереди был вечер. Их с Боренькой вечер.

Через неделю приехала Ленка. Ввалилась в дом с целой компанией. Сразу за стол. Сразу звон бокалов и рассказы, хохот.

Лизонька дичилась мамы. Лена уже не была для неё самым нужным и любимым человеком. Лиза хотела жить у Веры и Бори. Ленка злилась, наливалась водкой и хвасталась, хвасталась, хвасталась…

Веру бросало в жар от Ленкиных неожиданных откровений. Как ни крути, а талант, всё же предполагает наличие внутренней культуры в человеке. Но тут всё — мимо! Мать — перемать, выпьем, трахнем! И на создание новых шедевров! На всех плевать! Вертитесь, как хотите!

Боря подал документы на развод. Притязания бывшей жены его просто изумляли. То есть, всё, что есть — пополам, и дачу за так! Вера утешала. Она бы отказалась от всего, только бы скорей Боря был свободен окончательно.

Мама пролежала год. Сначала в больнице, потом в реабилитационном центре. Но никаких волшебных изменений с ней не произошло. Вера ходила, мыла, но уже понимала, что мама уходит.

Всё закончилось после года мучений маминых и Верочкиных. Она пришла обмывать маму, подошла, откинула одеяло, положила свою руку на мамину. Рука ледяная. Мама умерла. Не сейчас. Давно. Уже остыла.

Похоронив маму, Вера вплотную занялась домом. Боря развёлся. Они тихо расписались.

Вера оказалась замечательной хозяйкой. Сказались мамины уроки и её диктаторская требовательность к дочери.

Брак принёс обеим сторонам одни лишь приятные открытия. Вера открыла в себе страстную и умелую любовницу, а Бориса покинула желчная спутница его многочисленных браков — изжога. Ушла, не успев взмахнуть на прощанье ручкой. Борис даже не сразу понял, что с ним произошло. Просто как — то проснулся утром, а ему хорошо, легко и в желудке тихо. Не полыхает.

По городу передвигалась Верочка на маленькой «Тойоте». Права она получила, играючи. Всё удавалось Вере, насквозь пропитанной счастьем и любовью. Она, вообще, была из тех, кто долго запрягает, зато быстро ездит. На первом занятии инструктор в уме поставил её в разряд бесперспективных блондинок. Однако, уже через неделю вынужден был признать, что ученица его талантлива. Машину Вера вела спокойно и по — мужски уверенно, не шарахаясь в панике от встречных самосвалов.

Подъехала на машине по Бориному старому адресу. За время, ушедшее на две чашечки кофе с бывшей женой мужа, разрешила проблему с дачей и получила отказ от претензий на квартиру Бориса, оставив на кофейном столике хозяйки толстенькую пачечку евро.

Деньги на Верочку после смерти матери свалились чрезвычайные, плюс — благотворительный фонд, который находился от благотворительности так же далеко, как бордель от церкви.

Вера легко приняла на себя управление фондом. Решив проблему гениально и просто. На все ключевые должности посадила преданных людей, которых вытащила из безрадостной безработной жизни и полунищенского существования. Борис знал о фонде, перешедшем его жене от покойной матери и ничего, совсем ничего не знал о деньгах, который хранились на Верином банковском счёте.

О деньгах Вера умолчала. И никакой хитрости в этом не было. Просто не хотела привязывать Бориса деньгами. Хотела незамутнённой её богатством любви. Дни пролетали в работе, заботе о доме и воспитании Лизочки, которая от них надолго не уезжала даже когда Елена бывала дома. А Елена особо и настаивала. Брала дочку на день — два.

Потом у неё образовывались какие — то встречи по интересам, любви, и Лиза счастливой голубкой влетала под Верино надёжное крыло. Вера и Борис души не чаяли в Лизе. Она была как бы дополнением их маленькой семьи.

И эти трое были абсолютно счастливы. Борис тем, что Верочка оказалась, такой как он её видел, ни на грамм не хуже, а даже лучше. Она умело гасила все маленькие восстания Лизочки и недовольство самого Бориса.

Вовремя устраняла всё, что могло помешать мирному течению их жизни. Стояла на страже интересов семьи, как примерная хозяйка стоит с шумовкой над кастрюлей, сторожа накипь. Ловким движением снимает серую пену и отправляет под тугую струю в мойку — вон!

В этой новой, самостоятельной и счастливой жизни Вера оказалась ярой перфекционисткой. Всё у неё должно было быть чуть — чуть лучше, чем у других: дом уютней, еда вкусней, муж моложе, воспитанница талантливее. Ну, хоть чуть — чуть!

Лизонька посещала драмкружок и недурно рисовала. Мечты о балете пришлось оставить. Девочка обещала быть крупной. В двенадцать лет она уже была одного роста с Верой. То есть мощной статью девочка пошла в мать. Но лицо! Что за прекрасное было лицо! Свалившийся на Ленку в пьяной ночи демон безоговорочно был прекрасен. И не только лицом.

У Лизы был лёгкий характер. В доме постоянно крутились одноклассники, друзья. Но настоящая любимая подружка была одна. Из её недолгих балетных времён. Тихая как облачко Настенька, с глазами — блюдцами и такой тоненькой шейкой, что Вера каждый раз теряла сердце, когда Настенька этой головкой встряхивала, взметая вверх и в сторону гриву жёлтых волос.

Ей казалось, что тоненький стебелёк беленькой шейки не выдержит тяжести буйных жёлтых волос, она подломится и Настенька рухнет, укутанная волосами как русалочка.

К весне отремонтировали дачу Бориса, подстроили левое крыло для хозяйственных нужд. В доме было просторно. В нём были смешаны понятия «модно» и «старомодно». Эта неожиданная эклектика понравилась даже продвинутой Лизочке, и она с удовольствием проводила там время с Верой и Борисом.

Нельзя сказать, что Борис не задавался вопросом, откуда у них такие деньги? Но не приставал. Молчал и благословлял судьбу. В один из своих приездов после гастролей, Елена решила взять с собой на отдых дочку. Отказать в этом ей никто не посмел. И Лизочка отправилась в путешествие со своей сногсшибательной и всеми узнаваемой мамой.

Всё время, что не было рядом Лизочки, Вера тряслась в страхе: вот у неё отнимут её счастье, её выпестованную и любимую Лизоньку. Кто знает, что может прийти в голову её взбалмошной подруге?

Без Лизы, её раскиданных вещей, звонкого голоса, капризов, отчаянных ссор и сладких примирений жизнь станет обыденной, серой. Ведь уже много лет их любовь с Борисом была завёрнута в обожание и любовь, к ставшей родной им, Лизочке.

Паче чаяния, Елена привезла Лизочку обратно к Вере и тут же умахнула в свободное плавание с очередным поклонником, коих у неё образовалось множество. Если раньше Елена брала мужчин кавалеристским наскоком, то сейчас в этом не было необходимости. Они сами валились ей под ноги гроздьями. Обожание мужчин ей льстило, а зависть женщин будоражила кровь. И она пила эту зависть огромными глотками, как молодильное зелье.

Слава не только меняет внутреннее состояние человека, а, как оказывается, сильно влияет на внешность со знаком плюс, причём. Лошадиность лица теперь обзывается богатой фактурой натуры, и эта фактура в купе с большой и крепкой задницей обеспечила Елене титул секс символа.

Лена в этом титуле укрепилась и шла по этой новой жизни, наступая на всех, кто стоял на её пути. Семьи давила, как муравьиные холмики, а про отдельных людей и говорить нечего. И главное никаких «войдите в моё положение»! Раздавила и пошла дальше. К новым высотам искусства. За сравнительно небольшой период времени она успела сделать две пластических операции, не считая всяческих лифтингов — шмифтингов.

Деньги на все эти волшебные превращения Ленка занимала у Веры. Вера давала, но брала с Ленки смешные расписки. Бумажка, фикция! Но пусть будет. Мало ли что? Она прекрасно понимала, что этих займов без отдачи будет уйма. Что — то вроде налога на Лизу!

Выглядела Ленка феерически шикарно, но пластмассово. Взрослой и красивой пятнадцатилетней дочери не было места в её жизни. Вот такая получилась грустная история.

Грустная для кого угодно, но только не для Веры. Вера пребывала в состоянии абсолютного счастья и гармонии. Сбылась её мечта — никто не отнимет у неё Лизоньку!

Жизнь, полная счастливыми хлопотами и любовью, стелилась мягким пушистым ковром. Радовала успехами Лиза. Она увлеклась театром. Бегали с Настей на все московские премьеры, горячо, до крика спорили.

Городской дом, а по выходным и летом, ещё и дача были заполнены весёлым молодым щебетом. Лиза оканчивала школу и собиралась поступать в знаменитую «Щуку».

День был заполнен до краёв, встречались по вечерам за большим столом. Но всё же, большую часть времени Вера оставалась одна.

Лиза бегала по своим молодым делам, Борис весь ушёл в написание очередной книги о театре. Это была уже третья его книга, посвящённая Мельпомене. В прошлое стали уплывать вечера, наполненные разговорами о просмотренных спектаклях и прочитанных книгах.

Уговорить Бориса сходить с ней на спектакль Вере удавалось редко. Он бывал почти на всех театральных, хоть сколько значимых прогонах. Терять время на повторный просмотр одного и того же спектакля Борис не мог. Времени и так категорически не хватало. Вера очень сокрушалась, что Борис стал мало читать. А ведь появилось столько новых интересных писателей. И им с Борисом было бы что обсудить, о чём поспорить!

Но Боря мог читать только тех мастеров, которые писали лучше, чем он. Но таковых не было! Он и не читал вовсе. Разве что критические статьи и биографические подробности из жизни актёров, которым посчастливилось поселиться на страницах его книг.

За девять лет супружеской жизни Борис располнел, стал несколько громоздким, но всё ещё оставался привлекателен. Чем — то он напоминал Вере Марлона Брандо в зрелые годы.

Но посиделки в доме бывали часто. Приходила Елена с каким — нибудь очередным молодым человеком, и была очень довольна, если не заставала дома Лизу.

Не то, чтобы она не любила уже совсем свою девочку, своего Мурзика, но молодая и взрослая дочь вводила Елену в нервозное состояние.

А в будни Вера крутилась в хлопотах фонда и дома. Работать, чтобы зарабатывать ей не надо было совсем, но дело в её крепких руках процветало. Не бросать же! Выглядела Вера в свои сорок шесть лучше, чем в тридцать семь. Они и раньше с Борисом смотрелись ровесниками, а теперь Борис несколько проигрывал легконогой изящной Вере.

И тем ни менее настал день, вернее, ночь, когда любимый мужчина нежно, но категорично расцепил кольцо нежных алчущих рук.

Вера сначала изумилась, потом обиделась, но тему замолчала. Ходила как побитая собака, с немым вопросом в глазах, а интимная жизнь постепенно трансформировалась в нежную дружбу, к чему Борису было не привыкать. Всё чаще он оставался ночевать в кабинете. Много работы, то, сё…

В такие дни Вера лежала в широкой супружеской кровати без сна. Синдром Адели хватал её за горло и душил до самого рассвета. Ничего нет мучительнее, чем быть безответно одержимой страстью к отвергнувшему тебя человеку. Вера не умела догнать уходящее счастье. Она была совсем не в маму. Вот мама умела схватить счастье на побеге за плечо, развернуть к себе и держать крепко.

А она лежала всю ночь без сна и перекраивала в мыслях свою жизнь. А если бы так, а не этак? И, как ни крути, получалась, только что — то в себе самой и в этой жизни поймёшь, обрастёшь опытом как броней, и вроде бы жить и жить, а уже поздно! Счастье уже повернулось к тебе задницей!

Семейные узы начали стремительно ослабевать. Ночь — за полночь где — то тряслась в танцах Лиза. Скоро выпускные экзамены, подготовка к поступлению в Щуку, а она дома, как красное солнышко появляется! Борис казалось, охладев к Вере, стал равнодушен и к будущей судьбе Лизоньки. Он ничего ей не запрещал, и Верины причитания слушал в пол — уха.

А май уже вовсю трепетал занавесками, влетал в раскрытые окна головокружительными запахами! Хотелось поскорее открыть дачный сезон. Там, среди листвы, у воды душа отмякнет, обретёт надежду. Лизонька окрепнет и подготовится к взрослой жизни. И может быть, Борис опять заглянет с нежностью в Верочкины измученные глаза.

Рано утром в пятницу Вера забросила в машину одеяла, свежее бельё, пледы, книги, ноутбук, читалку, сетки, полные еды и покатила на дачу.

Душа пела в предчувствии встречи с любимым домом, в ноздрях уже стоял деревянный запах брёвен. До дачи было сорок минут езды, шоссе было гладким, дорога не загружена, а душа ликовала!

Вера поставила машину во дворе, поближе к крыльцу, чтобы удобнее было перетаскивать из машины всё то, чем она была набита. Входная дверь оказалась не запертой. Сигнал тревоги ударил в голову: «Грабители! Ушли или нет?»

Зайти в дом Вера побоялась. Она пригнула голову и прошла вдоль дома, осторожно заглядывая в окна. Ничего подозрительного. Всё на своих привычных местах. Вера подошла к окну спальни и замерла. То, что она увидела, было в сто раз ужаснее любого грабителя! В её супружеской кровати спали обнажённые Борис и Лизонька, тесно сплетясь телами.

Как Верин кулак въехал в окно спальни, как она ринулась к машине с окровавленной правой рукой — ничего этого Вера не помнила.

Опомнилась Вера уже только в своей городской квартире, когда смывала с рук кровь, обрабатывала порезы и отмывала пол от кровяной дорожки, протянувшейся от входа в ванную комнату.

Она не помнила, как оказалась дома. Как, каким чудом доехала из пригорода в центр? И как могло случиться, что её не остановил ни один пост ГИБДД?

Рука болела, сердце разрывалось, но невозможно было заставить себя думать! Вера подошла к шкафчику, достала початую бутылку коньяка, вылила в чайную кружку и махнула разом. Через пару минут она уже была в состоянии прикурить сигарету. Руки ещё плясали, но уже не так неистово.

Что же случилось? Что? Дурной сон? Наваждение? Как он мог? Девочка, почти ребёнок! Что же теперь будет? Что она скажет Елене? Боже мой! Его же посадят! Девочке нет ещё семнадцати лет!

И правильно! Пусть посадят этого стареющего Пергюнта! Но Лиза! Лиза! Как она могла? Неужели гены? Конечно, разве могло родиться что — то нормальное у такой хабалки, как её подруга и какого — то алкаша из глубинки? Мысли взрывали мозг. А что будет с ней, с Верой? Её не учли! Мало того: решили пустить под каток, как не главную! Как ненужный, отслуживший своё утиль! Господи! Какое унижение! Она вспоминала свои отвергнутые ласки, и её бросало из холода в жар! Дура! Навязчивая и недальновидная. Он давно положил на неё со вселенским прибором. А она всё лезла, шептала… Как стыдно! Как невыносимо стыдно. Да чтоб он издох!

Дрожащей левой, Вера налила вторую чашку коньяка. Она не знала не только как ей жить, Вера не понимала, как ей дождаться неминуемого тяжёлого разговора с мужем и любимой воспитанницей!

Они вернутся в город, деваться им некуда. Ни к Ленке же Лиза приведёт своего стареющего Марлена Брандо? Надо всё обдумать. Надо набраться сил. Уснуть. Завтра будет легче. Вера добрела до постели, укуталась в одеяло, прикрыла веки. Но под шторкой век началась новая прокрутка, случившегося утром. За шторкой плясали кадры немого кино.

Сплетённые во сне тела, съехавшее на пол лоскутное одеяло. Это она, Вера с любовью шила его для Лизоньки. Почти детское, весёлое, лёгкое!

Сегодня утром она расстроилась тем, что не смогла его найти. Может оно исчезло давно? Она весь год не заглядывала в антресоли Лизонькиного шкафа. Сколько же это длится у них? Давно? Недавно?

Уснула измученная Вера только под утро, ещё не единожды прислонившись к спасительной чашке с коньяком.

Ни на какую работу Вера, конечно, не поехала. Выпила кофе, хлопнула коньячку и пошла с ведром вниз к машине. Отмывать и приводить в порядок салон. Работа успокоила. Мысли уже не распадались как косточки домино.

Она выгонит предателей из своего дома и заживёт одна. Даже не обязательно одна! Деньги есть, красота ещё не покинула. Будет путешествовать, прожигать жизнь. Но саднило сердце, раненые руки, душа.

К вечеру воскресенья приехали Борис и Лизочка. Открыли дверь своими ключами. Лизочка прошелестела в Борин кабинет.

А муж стремительно направился в спальню. Там в супружеской кровати лежала, свернувшись беззащитным клубочком, Верочка.

Никаких — «прости, люблю, я подлец» она от Бориса не услышала. Он сухо объявил, что ничего в их жизни не изменилось так уж, чтобы кардинально. Всё будет как прежде. Только спать Лизочка будет в его кабинете. Там тесновато, конечно, но Вера же, не настолько благородна, чтобы уступить им спальню? Просил не поднимать шума и всё принять как есть.

В конце концов, не произошло ничего трагического. Он женится на Лизе, когда той стукнет восемнадцать, а пока в Вериных же интересах не выносить сор из избы, тем более, что она несёт за Лизочку ответственность. То есть, муж звал в соучастники, предлагая покрывать его гнусные мерзости. В развращение ребёнка. Вера кричала, плакала, грозилась выкинуть их обоих вон, но ничего не осуществила из своих угроз.

И превратила свою жизнь в кромешный ад. Жизнь была заполнена обязанностями. «Молодые» вылетали из дому рано. Первым уходил из дома Борис. За ним Лизочка. На носу уже был выпускной и подготовка к поступлению в Щуку.

День пролетал в хлопотах, но как только за молодыми плотно закрывалась дверь кабинета, в душе Веры разгорался пожар! Обида и ревность сплетались в тугую косу ненависти, и эта коса давила на горло и жгла ядовитой крапивой.

Зловонное удушье кидалось в голову, посылало злобные импульсы по всему телу, стреляло в живот и срубало с ног только после стакана виски. Её уже так засосало это болото — вот — вот чавкнет над головой. Но с виду Вера была ещё «цирлих — манирлих». А так жила по принципу: уснула, крепко выпивши, а утро начинала, похмелившись. Слегка, но всё же… Общение с домочадцами было минимальным. Вопрос — ответ.

Лиза больше молчала и кидала на Веру испытывающий взор. И Вера отводила глаза. Жить с этой позорной тайной было просто невыносимо. Душа саднила сутки напролёт. Хотелось выговорить в горьких словах свою беду, излить душу. А кому? Ленке? Невозможно! Ленки она боялась больше страшного суда.

Этот страх и был одной из причин, по которой она оставила всё как есть. Даже себе Вера не признавалась, что долгими ночами, лёжа в осиротелой постели без сна, она мечтала лишь об одном: чтобы у этих двоих всё закончилось.

И эта мечта была не второй, а главной причиной её молчания. Вере было всё равно: бросит ли Лиза этого стареющего плейбоя с повадками тоскующего Марлена Брандо, или же Борису наскучит эта маленькая не самая умная девочка.

Всё это не столь важно. Вера хотела только одного — чтобы Борис развернул свои стопы обратно в супружеское лоно. Мысли блуждали в потёмках и постоянно натыкались на реальность. Эти двое были счастливы и жили в её квартире на её деньги, и при этом умудрялись ей не замечать. Не считать преградой.

Когда боль становилась совсем невыносимой, Вера хваталась за записную книжку и выискивала в её недрах хоть один надёжный номер телефона. Номер, по которому можно было бы позвонить, попросить о встрече и, наконец, вылить в горьких словах свою боль. Вере казалось, что, проговорив ситуацию вслух, она найдёт выход из этого жестокого тупика.

В отчаянии Вера позвонила стареющей приме. Той, которая толстожопая. У примы сейчас было много свободного времени. Постепенно все ведущие роли отобрала у неё блистательная Ленка. И Вера позвонила. Прима ей обрадовалась. Пригласила в гости на ближайшие выходные. И Вера полетела навстречу сочувствию, совету и, возможно к исцелению.

Но вот так бывает в жизни: ты опрометчиво доверяешь свою сокровенную тайну близкому, как тебе кажется, человеку, отдаёшь ему боль своей души, надежду. А он вдруг пугается того, что чужая тайна ляжет лишним грузом на его плечи и брезгливо роняет твою доверчивость и тайну тебе обратно, защищаясь псевдоинтеллигентным подлым клише: «Я в чужие дела не лезу!»

Вера, раздавленная вернулась домой, уже горько сожалея о своей доверчивости и несдержанности. Но история на этом не закончилась. Оскорблённая прима с мстительным удовольствием тут же поделилась новостью с приятельницами из своего окружения. Поскольку окружение у них с Ленкой было общим, сплетня — секрет попала в цель.

Уже на следующий день весь театр во главе с новой примой знал, что дочка примы сожительствует с мужем подруги своей матери, у которой воспитывается уже много лет. И полетели ядовитые стрелы моралистов во все концы. Ленка влетела к Вере как фурия, без предупреждения и сразу же пошла в атаку: «Я тебе доверила самое дорогое, что у меня есть, ты — жалкая сводница, и я закрою тебя навеки!»

Когда запал закончился, Ленка приступила к главному, зачем приехала. Давала указания.

— Всё отрицать, с журналистской братией не общаться, и все инсинуации свести к одному: жестокая месть обиженной толстожопой.

И даже в том, что скандал удалось погасить, была заслуга Веры и больше никого! Вера была всем симпатична, а Ленку всегда молча, осуждали за то, что она бросила своего ребёнка на Верины руки. А про непримиримую вражду старой и молодой примы знали все.

Скандал потихоньку затих, не принеся с собой никаких ощутимых последствий. А Лизочка уже выплясывала на выпускном школьном балу вся в шелках и шифоне.

Тем же летом Лиза поступила в Щуку. С ней вместе поступила и Настенька, окончившая с блеском балетную школу. Выбор девочки удивил Веру, но не более. Чего не сделаешь ради дружбы? Настя была настолько хорошенькая и женственная, что могла быть принята в Щуку даже будучи глухонемой.

По случаю поступления Лизы в престижное Щукинское училище у Веры собрались гости. Много театрального люду, друзья Лизы и Насти и, конечно, Елена. Никаких разговоров и воспоминаний о грязной сплетне не было. Все славили Бориса, достойно подготовившего девочку к поступлению. Хотя, причём тут Борис? Вера не совсем понимала. Наверное, ходил, хлопотал, канючил, говнюк!

Лизочка держала в изящных пальчиках бокал с шампанским и провозглашала тост, в котором был отмечен и Борис как «молодец», но без восклицательного знака. И Вера понимала скрытый текст этого тоста:

«А как же иначе? Не будешь молодцом, потеряешь право на меня. А пока приговор отсрочен».

А Борис не понимал ничего! Тоже мне, инженер человеческих душ! А Лиза блистала уже как молодая обворожительная женщина. Томная рука с бокалом. Приспущенная бретелька лёгкого платья. Покачивающаяся лодочка на красивой стройной ноге. Все эти прелести обещали ещё ни одного дурочка пододвинуть к Лизиной девичьей кроватке.

А дальше шла вторая часть Марлезонского балета. Элегантная Елена с ранним старческим крапом на руках и с вдовьим горбиком под приподнятыми с шеи волосами, размахивала мундштуком и рассуждала о проблемах российского кинематографа.

Дома Вере становилось до невозможности тоскливо. Она не была на даче с тех пор, как случилось то, что случилось. И не хотела ехать туда, где всё осквернено предательством.

Но сидеть дома и каждый день готовить и убирать за ненавистными ей людьми, тоже было не просто. И в один из погожих солнечных дней Вера собралась и уехала на дачу. Дня на два — три. В три дня, обозначенных Верой для себя, конечно, уложиться, чтобы отдохнуть душой и, хотя бы частично воскреснуть для того, чтобы жить, было, конечно, невозможно.

По утрам Вера ходила к молочнице за два километра от дачи. Покупала молоко, творог, яйца, масло. Оттуда шла на малюсенький базарчик у привокзальной станции. И на этом крохотном пятачке покупала всё, что нужно ей было для приятного дня и вечера. Вечером она растапливала камин, садилась в кресло с книгой, которую порой даже и не открывала. Садилась и подводила итоги прожитой жизни.

В сухом остатке оставалась только ненависть: к воспитаннице, укравшей у неё семейное счастье, к вероломному мужу, к этому Пергюнту в сорок лет, к коварной подруге, а дальше по списку, в который попадали почти все когда — либо окружавшие её люди.

Вера становилась законченным мизантропом. Она ненавидела людей. За силу их страстей и стремлений, сшибающих всё на своём пути. Ненавидела людские пороки и слабости.

Она пила бокал за бокалом разбавленный виски и выносила жестокие приговоры друзьям, коллегам и бывшим возлюбленным. О! Как она их всех ненавидела! Ей было мало просто ненавидеть! Она хотела мстить, уничтожать, сокрушать! С таким настроением Вера возвращалась в городскую квартиру. Домой возвращалась уже совершенно другая женщина — не Вера! За рулём машины сидела худая озлобленная, нервная и желчная пожилая тётка.

Губы тётки были вытянуты в узкую злобную линию, в глазах хрустальные блики незатухающего раздражения. И вся фигура напряжена и как бы подломлена непомерной тяжестью взращённой в душе ненависти.

В голове один коварный замысел сменял другой. Как будто прорвало плотину! Девку эту, в@ лядок этот сучий обратно к маме — шлюхе без разговоров! Старого этого любовника опереточного — вон! Пусть катится на дачу! Чтобы и не воняло им даже близко! Пусть строчит там свои мемуары. Много он там настрочит без дров, стряпни и служанки. Лизка учится и за ним не метнётся вдогонку!

Деньги, вложенные в Ленкину антрепризу изъять немедленно. Не отдаст — поставить на счётчик. Связи есть везде. Благодаря этим сволочам и связи такие есть. Они же их за Верины деньги в асфальт закатают, если что…

А город жил своей жизнью. Вовсю бушевало бабье лето.

Борис ехал домой и улыбался. Какая красота кругом! Дома ждёт Лизонька. Это такое счастье! За что ему? Такое? Верки нет с её вечно поджатыми губами и упрёком в глазах.

На третий этаж Борис вспорхнул так быстро и молодо, что перед дверью пришлось постоять и отдышаться. Лишний вес всё же давал о себе знать. Свинство какое! Надо как — то брать себя в руки!

Эти вечерние посиделки ложились на тело неровными, какими — то рваными слоями жира. Он уже и раздеваться при Лизоньке старался в темноте, что обедняло их ежевечерние соития!

В коридоре Борис глянул на себя в зеркало: бледноват, одутловат, но, в общем, ещё очень недурён! О! И Лизонька дома уже! На крючке болтался её лёгкий плащик и маленькая, почти детская курточка Настеньки.

На цыпочках Борис подобрался к спальне, где они обитали с Лизонькой в отсутствие Веры. Приоткрыл дверь. В кровати увидел Лизоньку и Настю. Девочки, наверное, уснули. Но почему голые? Почему любимое крупное Лизочкино тело нависало над Настенькой, совершая возвратно — поступательные движения? Зачем?! Чем?! — пронеслось в уже оплавленном мозгу Бориса.

Он схватился рукой за притолоку и тихонько съехал вниз. Тихо и бесшумно, как в скоростном лифте.

Девочки, занятые собой, ничего не видели и не слышали. В сладостной истоме Лизонька потянулась за сигаретами, обвела глазами комнату и громко, отчаянно завизжала! Собрались в два счёта. Похватали тряпки, деньги, которые нашли у Веры в комоде и рванули вон! На воздух! Хлопнули замком железной двери и умчались! От кошмара разоблачения, заключённого в этом, пока ещё живом, трупе.

Вера подходила к своей квартире в полной готовности развернуть театр военных действий сразу же, незамедлительно! Конкретно говоря, с порога. Квартира встретила её тишиной и тошнотворным запахом общественной уборной. Вера промчалась вглубь и увидела на полу хрипящего синего Бориса.

Вера вызвала скорую помощь и занялась Борисом. Она успела переодеть и обтереть полутруп своего мужа. Убрать продукты его жизнедеятельности и раскрыть настежь все окна. Муж мычал на полу, завалившись на бок.

— Врёшь! Не сдохнешь! — кричала в измученное лицо иступлённая Вера.

— Ты ответишь мне за всё! Ты будешь жить, и замаливать свой грех! — Веру бил истерический озноб.

Приехала скорая. Погрузила на носилки то, что было, и помчалась в печально известную Пироговку.

Трое суток Вера бродила по коридорам больницы зловещей тенью. Борису сделали сложнейшую операцию, в реанимацию её не пускали, но она приходила в больницу как на работу. И с утра до вечера запихивала во все подвернувшиеся на пути медицинские карманы, деньги.

Только на третьи сутки Борис очнулся, но ещё месяц пролежал в больнице. В октябре Вера забрала мужа домой. Наняла приходящую сиделку и занялась воплощением своего плана под названием «Всем сестрам по серьгам».

Она ненавидела всех окружающих людей в массе. Презирала их отчаянно и бесповоротно. Но совершенно не собиралась им мстить! Отомстить надо было трём мерзким фуриям. Лизоньке, Ленке и толстозадой приме.

Начала со стареющей примы. Ту утопить было легко, и эта месть послужила моделью разминочной мести, а дальше — по восходящей!

Пошептала, где надо. Хороший знакомый Бориса написал пару разгромных критик в адрес примы. Журналистом он был хорошим, ему поверили, и бывшая прима выходила уже только на фразу: «Кушать подано!» во втором составе. Достаточно было одному щелкопёру бросить в старуху — приму камень, как тут же на неё обрушился целый камнепад прилипал и завистников.

Унижение было немыслимое в своей жестокости и несправедливости. Лучше быть выгнанной из театра, чем так позорно заканчивать карьеру. Но толстожопая не могла уйти. У неё на руках был внук, родители которого, мягко говоря, пребывали в нирване. И Верочка это отлично знала.

Но прима была наказана. За то, что не приняла Верину тайну. Не приняла, а разбросала её по секрету всему свету.

Целый день Вера носилась по городу по своим несимпатичным делам. Возвращалась домой после шести. Отпускала сиделку и дальше уже до самого сна занималась Борисом сама.

Это было нелегко. Поворочай такого борова! Да и ещё угадай, что ему надо. Он же только мычал. Руки как плети. Кормила из ложечки. Беспомощный ребёнок с глазами загнанного зверя.

Борис был дома уже четыре месяца. За это время сноровистая Вера научилась мастерски делать уколы, менять памперсы, бороться с пролежнями. Наизусть знала, какую и когда дать таблетку.

Вера вполне могла отказаться от сиделки, но не хотела. Она не собиралась посвящать всю себя старому, плохо пахнущему калеке. С неё достаточно было вечеров.

А дни полностью принадлежали ей. В дневное время она курировала свой офис и наслаждалась неспешными посиделками в кафе с приятельницами, посещением выставок и прочих вернисажей. Изредка выбиралась в театр, оплатив сиделке щедрые сверхурочные.

За четыре месяца никто с той стороны не интересовался Борисом. Звонили сотрудники, друзья. Первые месяцы телефоны не умолкали, но ни одного звонка от занесённых Верой в чёрный список дам не произошло.

В пятницу утром Вера позвонила Ленке, и бодрым, доброжелательным тоном, как будто они расстались только вчера, объявила, что едет к ней — соскучилась, хочется потрепаться и отдохнуть душой.

Слегка оторопевшая Елена на встречу согласилась. Вера заехала в универсам, набросала целую корзину невиданных яств и напитков и покатила к подруге. Слава славой, а жадность при Ленке никто не отменял.

Сидели на Ленкиной уютной кухне, потягивали виски. Про Бориса ни слова. Кинодива трещала как пулемёт и всё в одном направлении:

— Я им так и сказала! Они у меня попляшут! Они не знают на кого напоролись!

— Лена! А ты не хочешь спросить, как дела у Бориса?

— А что мне твой Борис? Этот старый развратник? Поделом ему! Скажите спасибо, что я вас не засадила за растление моей малолетней дочери! А ты с какого бодуна с ним возишься? У тебя денег хоть жопой ешь! Отправь ты его в приличную богадельню! Неужели охота за ним дерьмо вывозить? Всё — таки ты дура, Ленка! Вот как была ещё в школе дурой, так и осталась!

— Вот как раз об этом я и хотела с тобой поговорить, Лена! Мне срочно нужны деньги. Я бы не хотела трогать основной капитал, поэтому собираю деньги у своих должников. Ты — основной мой должник!

Лена замерла со стаканом виски в руке.

— Какой я тебе должник? Ты что очумела, Верка?

— Вот! — Вера небрежно выбросила на стол пачку расписок. Здесь на пятьдесят семь тысяч долларов! Как ты понимаешь, это не всё. Деньги за антрепризу тоже мои, но на это есть отдельные документы. По ним ты мне должна не менее тридцати тысяч.

— Верка! Ты с ума сошла! Да этими расписками печку растапливать! Я их сейчас в унитаз спущу и всех делов!

— Спускай! Тем более, что это копии!

— Но, они же не имеют никакой юридической силы? Я писала тебе эти цидульки на кухне, с глазу на глаз!

— Возьми глаза в руки, Лена. Эти цидульки заверены нотариусом, это документы! И по ним ты мне выплатишь всё! Сполна! Вот твоя подпись, вот подпись юриста, вот печать! Мало?

— Ты же Лизку у меня забрала, Вера! Я же тебе ребёнка отдала! Как ты можешь? — Ленку накрывало истерикой.

— А я за Лизку с тебя денег не брала и не беру. Если бы Лиза осталась с больным любовником и ходила за ним, как ты говоришь «выгребала говно», то я бы может ничего и не затевала. А так… Извини! Дураков нет! И, вообще, там тёмная история случилась. Мужик валяется на полу двое суток. Куда делась Лиза, которая с ним вместе проживала? И в этот день её видели соседи. Видели с подружкой, выбегающими из подъезда. Что — то же там произошло? Что довело его до инсульта? До этого я ещё докопаюсь! Но сейчас не об этом! Вот мой счёт! Деньги жду ровно трое суток. Время пошло. Прощай!

Вера встала из — за стола и прошла к входной двери твёрдой походкой, уверенной в себе женщины. Ах! Каким это было счастьем — так пройти мимо этой, в момент оплывшей лошади! А лошадь рыдала и кричала ей в спину:

— Господи! Какая же ты сука, Вера! Какая сука! Где я возьму тебе такие деньги? Где?!

Денег Лена возвращать и не собиралась. Но ровно через три дня в театр пришли два молодых человека и в лабиринтах храма искусства имели с ней приватный разговор.

Домой Елена вползла накрытая страхом и истерикой. Еле дождалась Лизоньку. Умоляла ту вернуться к этой сволочной Верке. Иначе мы разорены! Понимаешь ты? Ра — зо — ре — ны!

Но Лизочка находилась в одном из своих воздушно — капельных настроений. То летала в эмпиреях, то слезами брызгала на все стороны света.

К Верке, к этой старой жабе, родня которой уже давно успокоилась в стеклянных баночках кунсткамеры, она не хотела возвращаться ни за какие коврижки.

Нет! Нет! И нет! Ни к этой старой жабе, ни к её Бреке — ке — кексу!

Через два дня деньги были на Верочкином счету, а буквально через месяц прекрасноликая Лизонька с очень заслуженной мамой, переехали не сказать, чтоб совсем в Бирюлёво, но на почтительное расстояние от центра.

Такое неожиданное перемещение в пространстве и, в особенности, грабёж среди бела дня сыграли с возрастной Еленой злую шутку. Она стала пить. Пила серьёзно, вдумчиво и методично. Звезда её карьеры ещё слегка померцала и стремительно угасла.

А как — то в погожий весенний день Верочка перехватила после лекций Настеньку. Это дело было трудным. Настенька без Лизоньки бывала редко. Всё же девичья дружба и всё такое.

Про всё такое Вера узнала случайно, никаких усилий не прилагая. Убегая из квартиры, Лиза забыла мобильный. Вера просмотрела все сообщения от Насти Лизе и Лизочкины: «Хочу! Не могу! Твоя!», и тайна упала на душу ещё одной грязной кляксой!

Поработала мозгами, и картина случившегося сложилась, как узор в детском калейдоскопе. Борис застал этих амазонок. Его обняла кондрашка, а амазонки ускакали, оставив его умирать на полу.

Вера с Настенькой сидели на веранде кафе в центре города, болтали о всяких глупостях: о женской косметике, украшениях, о возможностях удачного замужества. По веранде гулял свежий, весенний ветерок, мороженое таяло в вазочках.

— Настенька! Я хочу тебя пригласить в Ленком на премьеру нового спектакля. Пойдёшь? Потом будет банкет. Я приглашена со спутником. Но какой уж из Бориса спутник? Настя постепенно заливалась краской. На фоне жёлтых волос это было не эстетично. Она именно не алела лицом, а становилась ярко бордовой, мучительно наливаясь свеклой.

— Ну, ну! Прекрати, Настёна! Что было, то было! Надо жить дальше! Ты молодая, красивая! Там будет много интересных людей. Пойдёшь?

— Пойду! — мяукнула Настя.

Пошла, и с Вериной королевской подачи намяукала там себе уже оплаченного Верой, красавца мужчину и познала с ним страсть в избытке. Про девичьи свои забавы и вспоминать забыла. К Лизоньке же, любившей её страстно и по — мужски, охладела. Избегала. Стыдилась. Раздражалась. И так по нарастающей дошла до тихой ненависти.

Вера сидела на своей уютной лоджии и курила вечернюю сигаретку. Она так устала за последние годы. Ненависть иссушила тело и душу. А месть не была столь сладкой, как она себе это представляла. Все получили по заслугам.

Бывшую приму, ставшую первой, над чьей головой Вера занесла карающий меч, с почётом похоронили год назад.

Елена стала горькой пьяницей. Бродила целыми днями неприбранная, трясла пеплом по грязной квартире в компании таких же пораженцев.

Лизка бросила училище и уехала из Москвы. Куда — то, в какой — то Мухосранск, за миниатюрной блондинкой.

А Настенька здесь, в Москве успешно бродит по рукам. Из училища её, конечно, отчислили.

Каждый получил по заслугам. И не жалко этих жизненных пораженцев ничуть!

А у неё всё нормально. Она живёт в достатке и чистоте. Болен муж. Так на то он и муж, чтобы за ним ухаживать. Вера никогда не боялась трудностей.

Пожалуй, пора Бориску укладывать. Что — то он сегодня мне не нравится! И стула у него сегодня не было. Может, клизмочку? Пойду, погляжу.

Вера зашла в спальню, переоделась в белый стерильный халат. На голову надела кокетливую крахмальную шапочку, на лицо марлевую повязку и энергично прошла к кабинету Бориса.

На специальной медицинской кровати (что не сделаешь для больного мужа?) лежал старик в каком — то странном забытьи.

— Боренька! Просыпайся! У нас вечерние процедуры! — пропела Вера высоким контральто. Человек вздрогнул, открыл глаза. В глазах стоял ужас. Дикий, первобытный ужас! Вера наклонилась над стариком, заглянула в самые глаза и с удовольствием увидела в них Энни Уилкс. Пол Шелдон ^[1] боялся. Очень боялся.

Примечания

1

Энни и Пол — герои рассказа Стивена Кинга «Мизери»