Глава пятая
Комната Николь выглядит так, словно воплотилась в жизнь страничка Инстаграма. Повсюду ее фотографии, картинки с цитатами или стильными аксессуарами. Я задерживаюсь перед черно-белым коллажем со свадебными снимками и невольно вздыхаю: надо же быть такой хорошенькой без всяких усилий. Каково это — просто проснуться поутру и быть Николь?
На всех снимках Дрю смотрит на Николь так, словно не может поверить в свою удачу. Он высок и хорош собой, с густыми темными волосами и приятным открытым лицом, но они с Николь не очень-то подходят друг другу. Это даже его мать признавала. Я смотрю на снимок, который они рассылали нам вместе с благодарственными открытками. Они стоят под деревом, и у Дрю вид совершенно одуревший от любви, а Николь смотрит…
Скажем, с нежностью. Да, точно. Она смотрит с нежностью.
Я никогда не вникала в тонкости отношений Дрю и Николь, и это неудивительно. Сестра о таких вещах не распространяется. Она не откровенничает ни с кем, даже с мамой. Если кто-нибудь начинает наседать или докапываться, она просто меняет тему разговора или смотрит с отсутствующим видом.
С Дрю ее познакомил кто-то из друзей, и сначала он должен был помочь ей с разработкой нового цифрового стиля. Их встречи принимали все более оживленный характер, и мы гадали, чем это кончится. К затее с новым оформлением Николь остыла, но с Дрю у них уже все наладилось, и вскоре они объявили о помолвке. Маму, кажется, беспокоило, что все произошло слишком быстро, но, с другой стороны, Дрю был таким милым, успешным и благонадежным… и свадьба получилась просто загляденье.
Я отвожу взгляд от коллажа и смотрю на новые подушки, разбросанные по кровати. На них вышиты фразочки: «Люби себя», «Мое время», а на самой большой — «Из пустой чашки не глотнешь — сначала позаботься о себе».
Николь зажигает ароматические свечи в стеклянных подсвечниках, тоже с надписями: «Любовь. Душа. Сострадание».
— Сейчас я преисполнена сострадания, — серьезно объясняет Николь, заметив, куда я смотрю. — Сострадание совершенствует душу. Оно делает нас человечными.
Я изумленно хлопаю глазами. Сострадание? В жизни от нее такого не слыхала.
— Полностью согласна! — пылко соглашаюсь я, пока она лезет в ящик комода за плойкой. — Знаешь, я иногда подумываю, что мы могли бы больше делать для людей в нашем магазине. Кулинарную группу для пожилых, например, или еще что-нибудь?
Может, мы могли бы стать ближе как сестры, думаю я. Начнем новый проект, который объединит нас… Но тут Николь поворачивается и устремляет на меня отсутствующий взгляд.
— Я не об этом дурацком магазине, — жалостливо бросает она. — Вечно вы с мамой только о нем и думаете.
О дурацком магазине?! Меня охватывает негодование. А не этот дурацкий магазин дает ей крышу над головой? Не оттуда ли взялись деньги на ее свадьбу?
Вслух я ничего этого не говорю: стараюсь быть позитивной и участливой.
— Это сострадание к себе, — мудро изрекает Николь. — Это твой поиск. Обрести свой свет и заставить его сиять.
— Конечно, — бормочу я, слегка сбитая с толку. — Просто я подумала, что некоторым из наших клиентов бывает одиноко…
И понимаю, что Николь меня не слушает.
— Сострадание — очень важный принцип буддизма, — сообщает она, включая плойку разогреваться. — И если сострадание не распространяется на тебя самого, то оно несовершенно. Это из высказываний Будды. Тебе бы заняться этим, Фикси. Это как…
Я жду, как что же это окажется, и наконец понимаю, что она уже все сказала.
— Может, когда-нибудь, — киваю я. — Наверняка.
— Моя преподавательница йоги, Анита, говорит, что мне сейчас надо избегать категоричных заявлений, — добавляет Николь. — Мне сейчас надо разгонять эндорфины, потому что в отсутствие Дрю я совершенно уязвима.
Она окидывает меня серьезным взглядом.
— Я могу завить спиралью.
— Хорошо, — быстро говорю я. — Просто ужасно. Бедняжка.
— Анита советует мне ставить себя на первое место, — продолжает Николь. — Позаботиться о себе. И знаешь что? Принято думать о других, но иногда надо сказать: «Пошло оно все, я важнее. Я этого заслуживаю». Садись.
Николь кивает на стул, и я сажусь. Она расчесывает мои волосы, сбрызгивает каким-то средством из пульверизатора, отделяет прядь и накручивает ее.
Я замечаю на туалетном столике книжку «Твоя звериная психологическая сущность», и Николь следует за моим взглядом, делая плойкой тугое колечко.
— Я еще занимаюсь психологическим типированием, — говорит она. — Я стрекоза. Дам тебе вопросник. И ты сможешь организовать свою жизнь в соответствии… — Она умолкает и критически смотрит на следующий завиток. — У тебя ведь волосы не блестят?
— Нет, — подтверждаю я, — не блестят.
Волосы у меня такой же длины, как у Николь, — до лопаток. Но если у нее они ниспадают, сверкая и переливаясь разными оттенками, то мои просто висят. Николь снова обрызгивает мою голову из пульверизатора и натягивает волосы так туго, что на глазах у меня выступают слезы.
— Ты знаешь, что у Райана есть подружка? — спрашивает она. — Ариана. В смысле, я не знаю, Фикси, на что ты рассчитываешь, но…
— Лейла говорит, они расстались, — вставляю я чересчур поспешно.
— В самом деле? — Николь строит недоверчивую гримасу и берется за следующую прядь. — Я подписана на Ариану в Инстаграме. Она изумительна. И тоже склонна к состраданию. Посредством кулинарии.
— Да-да, — с нарочитой небрежностью бросаю я. — Ну, теперь они разошлись, и…
— Вот она, погляди. — И тычет мобильник мне под нос. Я сейчас озверею. — Она такая позитивная. Однажды я прокомментировала ее гранатовый салат, и она мне ответила.
Хочется взвыть: «Убери от меня куда подальше всех девушек Райана, хоть бывших, хоть настоящих, хоть каких!» Но я выдам свою неуверенность, так что рта лучше не открывать. У Николь и в мыслях нет меня мучить: не настолько она думает о других. Она прокручивает фотографии, наверное, ищет свой комментарий. Закрыть бы глаза, но деваться некуда, и я угрюмо пялюсь, как блондинка в калифорнийском антураже занимается йогой, готовит и гоняет на роликах в коротеньких шортах.
Видела я уже ее в Инстаграме. А вы как думали? То подписываюсь на нее, то отписываюсь, потом опять подписываюсь. Она, наверное, чокнутой меня считает, если вообще заметила: у нее 26 600 подписчиков.
— Вот! — Николь останавливается на снимке, где Ариана в розовом топике и легинсах в позе гурии подносит к камере блюдо с салатом.
— Так она готовит или упражнениями занимается? — спрашиваю я наконец.
— И то и другое, — говорит Николь. — Это ее новое хобби. Она готовит и одновременно занимается спортом.
— Ясно. — Я стараюсь не зацикливаться на белоснежных зубах и идеально круглой попке Арианы. — Ну, что ж, молодец.
Едва Николь закручивает очередную прядь, у нее тренькает телефон.
— Ой. — Она хмурится, читая эсэмэску. — Мне надо идти.
Она откладывает плойку и тянется за сумкой.
— Извини, — добавляет она, словно после раздумья. — Джули из нашей группы по йоге ждет в метро. Я обещала ее встретить, а то она здесь не бывала ни разу.
— Ты уходишь? — в ужасе спрашиваю я. — А мои волосы?
— Я начала, — говорит Николь. — Закончить ты можешь сама.
— Нет, не могу!
Смотрюсь в зеркало, и меня в дрожь бросает. Полголовы — завитушки колечками. А остальное висит унылое, как девица, которую не пригласили на танец.
— Доделай, пожалуйста! — умоляю я. — Это же быстро!
— Но Джули ждет! — говорит Николь. — Она здесь!
— Она сама добраться может…
— Но так нельзя! — Николь задета. — Фикси, нельзя быть такой эгоисткой. Помни: мой муж на другом конце света. У меня очень тяжелый период.
Раздается звонок, и она подносит телефон к уху.
— Привет, Дрю! — раздраженно говорит она. — Я занята, понимаешь? Потом перезвоню.
Она отсоединяется и возмущенно смотрит на меня.
— Дружеские отношения для меня сейчас жизненно необходимы, чтобы привести в порядок эндорфины. А ты хочешь, чтобы я торчала тут и возилась с твоей прической?
Я сразу осознаю собственную ничтожность.
— Извини, — униженно бормочу я. — Конечно, я сама доделаю. Ты иди.
— Спасибо, — отчеканивает Николь. — И задуй свечи, когда будешь уходить. Или…
И она умолкает в своей обычной манере.
— Я все сделаю, — торопливо говорю я. — Спасибо тебе!
Она выходит из комнаты, а я берусь за плойку. Обматываю вокруг нее прядь, тщетно пытаясь не обжечь пальцы, потом отпускаю и в панике смотрю на волосы.
Каким-то образом я закрутила их назад. Вид идиотский.
Пытаюсь еще раз, снова обжигаю пальцы и сдаюсь. Не могу я сидеть и накручивать кудряшки, пока мама работает. Скреплю волосы заколкой. Отлично будет смотреться.
Я выключаю плойку, задуваю свечи, поправляю табличку, гласящую «Поверь — и ты на полпути к цели», и выхожу из комнаты. Иду в спальню, хватаю одну из новых заколок и скручиваю волосы в узел. Надеваю самое короткое черное платье: однажды Райан сказал, что у меня ноги — отпад. И быстренько крашусь, стараясь не думать, какой унылой британской мышью выгляжу по сравнению с Арианой.
Тут из маминой комнаты слышится шум, и я отрываюсь от зеркала. Хватит с собой нянчиться, там, наверное, помощь нужна.
У мамы всего два стильных платья, и она никогда не ходит за покупками («Дорогая, это не для меня»). Но она такая стройная, что отлично смотрится в простой голубенькой блузке и туфлях из благотворительного магазина. Она сидит за своим изогнутым туалетным столиком, а я забралась на кровать и передаю ей содержимое моей косметички (мама целую вечность ходит с одним и тем же набором, и хороших оттенков там уже не осталось).
— Как день прошел? — спрашивает она, нанося тональный крем на кончики пальцев.
— Очень удачно. Приходила супружеская пара, хотели оснастить свою кухню. Скупили все.
— Превосходно! — В глазах у мамы вспыхивают огоньки, как всегда, когда у нас хорошие продажи.
— Только пришлось Грега турнуть, — говорю я. — Прицепился к ним: часто ли они готовят дома и что делают. Расспрашивал про ризотто. Хотел помочь, но вместо этого напугал их.
— Бедный Грег! — Мама сокрушенно качает головой. — Он так старается.
— А потом Джейк притащил этих, с оливковым маслом. Знаешь, вечно у него грандиозные идеи. — Я снова чувствую, как во мне все сжимается от напряжения. — Он хочет открыть филиал в Ноттинг-Хилле. И переименовать магазин в «Ноттинг-Хилл: семейные деликатесы», представляешь? Откуда у нас деликатесы?
Кажется, маму это должно задеть так же, как меня. Но она только задумчиво кивает со словами:
— Этому никогда не бывать. Ты же знаешь Джейка. Ему нужны грандиозные планы. Он всегда таким был. — Она смотрит на меня и улыбается: — Не переживай, Фикси. Я с ним поговорю.
Она говорит настолько невозмутимо и спокойно, что меня отпускает. Это мамина магия. Она вроде психолога, который знает, на какие точки нужно нажать. Молвила словечко, обняла — и все проходит. Сижу с ней рядом и чувствую, как развеиваются все тревоги. Наш магазин всегда будет носить имя Фарров. И Джейку с его дурацкими амбициями маму не обойти.
— Я слышала, Райан сегодня придет? — спрашивает мама, нанося на веки тени с небрежностью человека, которому совершенно неинтересен результат. Это не значит, будто она не умеет пользоваться косметикой: меня она прекрасно красила перед молодежными соревнованиями по фигурному катанию. И тени, и блеск — все было на месте. Но когда речь заходит о ней самой, она не утруждается.
— Да. — Я стараюсь говорить как можно более небрежно. — Вроде бы. И что это его принесло в Англию?
— Фикси, дорогая… — Мама замялась, сжимая кисточку в руках. — Будь осторожна. Я знаю, он сделал тебе больно в прошлом году.
О нет, и мама туда же!
— Ничуть! — невольно вырывается у меня. — Не было мне больно! Просто… побыли вместе и разбежались. Подумаешь!
Похоже, маму мои слова не слишком убедили. Хотя какое мне дело?
— Я знаю, Райан всегда много для тебя значил, — говорит она, нанося хайлайтер. — Мы все его обожали. Но в мире много других мужчин, дорогая.
— Знаю, — отзываюсь я, хотя внутренний голос бунтует: «Таких, как Райан, нет!»
— Он привлекателен внешне, — твердо продолжает мама, — и может пользоваться успехом в Голливуде, но когда дело доходит до чувств, он… — Она умолкает и задумывается. — Совсем голова не работает. Как вы это называете? С жуками?
— С жуками? — Я вытаращиваю глаза, и до меня доходит: — С тараканами?
— С тараканами! — Мама смотрит на меня и хохочет. — Да! С тараканами.
Я не удерживаюсь и тоже хихикаю, а сама думаю: может, и правда Райан бзиканутый. Люди меняются.
— Ладно! — Кажется, нотация закончилась. Мама закрывает хайлайтер и без особого интереса оглядывает себя в зеркале. — Идем?
— А тушь для ресниц? — предлагаю я.
— Дорогая, сколько возни! Это не для меня.
— Привет, Фикси! Привет, Джоанна!
Мы оборачиваемся и видим Ханну в облегающем красном платье. Гардероб у нее самый сексуальный в мире: она говорит, что так компенсирует самую несексуальную работу. Люди, узнав, чем Ханна занимается, вытаращивают глаза и спрашивают: «Что, правда актуарий?»
— Привет! — Я вскакиваю и обнимаю ее. — Я не слышала звонка.
— Я встретила Николь, и она меня впустила, — объясняет Ханна. — Там еще несколько гостей подошли. Они специально пораньше, чтобы помочь.
Похоже на маминых друзей. В некоторых кругах модно опаздывать. В маминой компании принято забегать пораньше и спрашивать, что нужно сделать. Дамы засучивают рукава и спорят, кто будет готовить слоеный пирог. А мужчины пьют пиво, курят и вспоминают, каким славным парнем был Майк.
— Тим в пути, — говорит Ханна, и я быстро отзываюсь:
— Круто!
Когда речь заходит о Тиме, я стараюсь особого энтузиазма не показывать. Он надежный, добрый и преданный парень. У него такой же логический склад ума, как у Ханны. Но чуткости ему не хватает. Запросто может наговорить лишнего и даже не заметить своей бестактности.
В жизни не забуду, как он ляпнул: «Но, Фикси, может, ты просто просмотрела невнимательно?», когда я провалила в школе экзамен по английскому. Кем надо быть, чтобы такое брякнуть? Тимом, конечно.
Но Ханну это устраивает. Она вечно рассказывает, как ценит его прямолинейность и то, что он не из тех, кто играет с людьми (вообще не представляю Тима за играми, разве что в каком-нибудь высоколобом интеллектуальном конкурсе, где он станет то и дело поправлять своего противника).
— Ты взяла себе что-нибудь из напитков, дорогая? — спрашивает мама, и Ханна помахивает стаканом.
— Грейпфрутовый сок.
— Ага, — мама понимающе кивает. Мы обе знаем: Ханна соблюдает режим, чтобы зачать. Они с Тимом стараются уже четвертый месяц, и моя подруга теперь стала специалистом по правам на декретный отпуск и консультациям по грудному вскармливанию. Она проглотила миллион книжек об уходе за детьми и решила, что будет воспитывать своих отпрысков в датско-французских традициях. Тогда они вырастут раскрепощенными, стильными и питаться станут овощами (однажды я заикнулась: а почему бы их в британских традициях не растить? Ханна уставилась на меня и переспросила: «Британскими?!» — так, словно у меня поехала крыша).
— Так чем я могу помочь? — спрашивает она. — Что нужно сделать? Давайте все распределим.
«Давайте распределим» — любимое выражение Ханны. Поручите ей любое дело, от отчета до мытья головы, и она живо разнесет его на этапы. Ее список дел на Рождество включает 926 пунктов, от заказа оберточной бумаги до дня вручения подарков.
— Мы прекрасно справимся, дорогая, — с нежностью говорит мама. Однажды Ханна подарила ей на день рождения разноцветный органайзер, и теперь она рисует в нем каракули, болтая по телефону. Мама систематизировать не любит. В магазине она ведет тетрадку в твердом переплете, полную только ей понятных записей, типа «Вилки — 68» или «Грег?».
В дверь звонят, и у меня сводит желудок. А если это… А вдруг…
— Я открою! — выпаливаю я. Мама с Ханной переглядываются, но мне все равно. Я бегу вниз, едва не слетая с каблуков, и прокручиваю, что скажу.
Привет, Райан.
А, это ты, Райан.
Привет тебе, путник.
Но у самого порога сердце обрывается. Сквозь матовое стекло видна седая шевелюра, и стоит мне отворить дверь, как раздается ворчливый скрипучий голос:
— Да поживее давай, нечего держать меня на пороге!
Великолепно. Это дядюшка Нед.
Через час Райана все еще нет и в помине, а дядюшку Неда впору прирезать.
Мне всегда хочется его пристукнуть, на каждом семейном сборище. Вместо этого приходится вежливо ему улыбаться, потому что он папин брат и единственный, кто остался из родни по той линии. К тому же мама переживает, когда мы на него наезжаем.
Мы сидим в гостиной. Маминых друзей собралась целая толпа, и все беззаботно болтают. Играет музыка, все уплетают колбасные рулетики, и в воздухе висит сигаретный дым: мама никогда не заморачивается просьбами курить на улице. Папа всегда курил дома, и хотя мама сама никотином не балуется, в других едва ли это не поощряет.
— В магазине все хорошо? — спрашивает дядюшка Нед.
— Неплохо. — Мама бросает на него взгляд поверх бокала шампанского. — Весьма неплохо.
— Ничего удивительного, — заявляет дядюшка Нед. — Майк был настоящим мастером во всем, за что ни брался. Он тебя на всю жизнь обеспечил, Джоанна.
— Так и было, — кивает мама с нежной задумчивостью во взгляде. — Он продолжает жить в своем магазине, я так считаю.
— У него деловая хватка была, — растолковывает дядюшка Нед маминой подруге Пиппе, хотя та в магазинах разбирается не меньше его. — Он знал, что нужно людям, понимаете? Вот голова была! Джоанне только и остается, что продолжать в том же духе.
Во мне все кипит. Я знаю, магазин создал папа, но что за фигню дядюшка Нед несет? Что последние девять лет мама просто плыла по течению?
— Боб очень помогает, — кивает мама на Боба, нашего финансового менеджера, возвышающегося над буфетным столом. Он тянется за колбаской, передумывает, зависает над пирогом с заварным кремом и наконец кладет на тарелку пару чипсов (Боб Стринджер: Самый Осторожный Человек в Мире).
— Боб! — восклицает дядюшка Нед так, словно это слово все объясняет. — Славный старина Боб. Это он тебя на плаву держит.
Меня опять корежит. Боб, конечно, выручает, но отнюдь не он поддерживает нас «на плаву».
— Боб крут, — говорю я, — но и мама…
— В каждой организации нужен глава, — прерывает меня дядюшка Нед. И повторяет с ударением: — Глава дома. А поскольку бедняга Майк нас покинул… — Он сочувственно треплет маму по руке. — Ты отлично держишься, Джоанна.
Я вижу: маму передергивает от его прикосновения, но она сдерживается. Поневоле и я терплю, хотя внутри все кипит. Раньше я, бывало, срывалась, но без толку, — только мама расстраивалась.
Я по-настоящему психанула на прошлое Рождество, когда дядюшка Нед вздумал поучать маму за ланчем. Тогда я ему и выдала. Он побагровел и завел «после-всего-что-я-для-вас-сделал»… Мама разрядила обстановку, заверив его, что я ничего такого в виду не имела.
Я и тогда не сдалась. Утащила маму, все еще наряженную в бумажный колпак, на кухню, перечислила там все услышанные несправедливости и выдала:
— Как ты это терпишь? Ты сильная женщина! Ты всем руководишь!
Я надеялась ее растормошить, но не тут-то было. Она выслушала меня, слегка морщась, и наконец сказала:
— Дорогая, он же не имел в виду ничего плохого. Это все пустяки. Когда нужна помощь, твой дядя всегда рядом.
— Да, но…
— Помнишь, как он помог мне с арендой, когда умер твой папа? Я была совершенно разбита, и тут подоспел Нед. Я всегда буду благодарна ему за это.
— Я знаю, но…
— Он создал для нас выгодные условия, — твердо продолжает она. — Можно сказать, выбил. Он сделал больше, чем может показаться. Конечно, он неидеален, но у кого из нас нет недостатков? У нас у всех есть маленькие смешные причуды.
Я бы не назвала отъявленного женоненавистника маленьким смешным чудиком. Но в конце концов сдалась: все-таки Рождество, а кому охота огорчать маму в праздник?
С тех пор я на своем не настаивала. По какой-то причине маме приятно видеть дядюшку Неда в радужном свете. Она не хочет с ним ссориться. Во многих отношениях она сильная женщина, но тут дает слабину.
И я знаю, почему. Потому что дядюшка Нед — член семьи. Он — живое напоминание о папе. А это для нее дороже всего остального.
— Как на личном фронте, Нед? — спрашивает она, с обычной своей непринужденностью меняя тему разговора. Дядюшка Нед недавно развелся, причем в третий раз. Ума не приложу, что женщины в нем находят, но жизнь вообще штука загадочная.
— Ох уж эти девчонки, Джоанна, — покачивает он головой. — Попадаются иногда симпатичные, но надо же столько болтать! Хоть затычки в уши вставляй.
В который раз я задумываюсь, откуда у папы такой братец. Папа в чем-то бывал старомодным: считал, что роль мужчины — добытчик, не любил плохих слов. Но он уважал маму. Уважал женщин.
Однажды мама после нескольких рюмок сказала мне, что дядюшка Нед пошел в моего прадедушку, а у того был «тяжелый характер». Но в подробности она не вдавалась. А я прадедушку почти не помнила. И для меня дядюшка Нед — одна из неразрешимых семейных загадок, вроде невесть куда подевавшегося ключа от сарая.
— Ты найдешь кого-нибудь, — миролюбиво говорит мама. — А как рыбалка?
Нет! Только не это! Все, теперь дядюшку Неда несколько часов не остановить.
— Ну, — начинает дядюшка Нед. — Был я тут на днях на реке… А, Джейк! — Он отвлекается при виде племянника. — Как дела, мальчуган?
Слава богу. От шестичасовой байки про форель мы избавлены.
— Весьма неплохо, дядюшка Нед. — Джейк ослепительно улыбается. — Наклевывается несколько выгодных сделок. И на этой неделе я еду в Олимпию на Глобальную финансовую конференцию. Бывали там?
Конечно, не бывал. Дядюшка Нед служил в страховой компании администратором в уокингском отделении и не добрался даже до центрального офиса, что уж говорить о Глобальных конференциях! Но он в жизни этого не признает.
— Славные были деньки, — говорит он со смешком, словно катался туда каждый год. — Сделки, выпивка, все такое. Ты же сам знаешь, что на этих конференциях творится, да, Джейк?
— Аминь, — отзывается Джейк, поднимая бокал.
Ну и болтуны. Я-то знаю, что брат едет на эту конференцию только потому, что у кого-то из его приятелей оказалось лишнее приглашение.
— Чего только не бывало у нас на фирме, — говорит дядюшка Нед, выпуская клубы дыма. — Я бы такого мог рассказать…
Он взмахивает сигаретой и сшибает стоящий рядом бокал. Тот разлетается на осколки, и дядюшка раздраженно морщится:
— Пусть кто-нибудь из девчонок приберет.
«Кто-нибудь из девчонок»? Я вся подбираюсь, но тут мама берет Николь за руку.
— Дорогая, — произносит она. — Ты не поможешь?
— А как с администрированием? — обращается дядюшка Нед к Джейку. — Все хорошо?
— Превосходно, — категорично объявляет Джейк. — Столько возможностей открывается!
— Это тебе не пустой звук, — соглашается дядюшка Джейк.
Они разглагольствуют о квалификации и перспективах, но я уже не слушаю. Я смотрю, как Николь убирает осколки. Она безнадежна. Взяла метелку и бестолково машет во все стороны, глядя в мобильник. Она вообще видит, что делает? Разбрасывает стекло по всей комнате. Стекло! Кто-нибудь пораниться может!
Мои пальцы выбивают дробь. Ноги постукивают по полу: шаг вперед, наискось, назад, вперед наискось… Нет, не могу больше.
— Дай сюда. — Я выхватываю у нее из рук метелку. — Осколки нужно завернуть в бумагу.
Я хватаю пустую корзинку из-под хлеба и собираю осколки руками.
— Фикси, ты чудо, — рассеянно роняет Николь. — Ты всегда знаешь, как правильно.
Я хочу послать ее за газетой, но она уже набирает что-то в мобильнике. Придется самой. Я высматриваю осколки на полу с древесным узором и заворачиваю в старую радиопрограмму. И тут надо мной гремит голос Тима:
— Что, Райан вернулся?
Я и не заметила, как Тим вошел. Выпрямляюсь и бросаю:
— Привет!
Но Тим, кажется, не слышит. Смотрит на меня взглядом снайпера, темные волосы прилипли ко лбу. И спрашивает:
— Так вы снова вместе? Вы с Райаном?
Чертов Тим, осрамил меня перед всеми.
— Нет! — радостно верещу я. — То есть не то чтобы это совсем нереально, но…
— Значит, ты считаешь это возможным? — наседает Тим.
— Нет, — сдавленно пищу я.
— Нет, считаешь, — заявляет Николь, оторвавшись от мобильника. — Ты об этом с мамой говорила.
Спасибо тебе большое, Николь. Свернуть бы этот разговор, но Тим не отстает.
— И долго вы были вместе?
— Всего-то ничего, — пытаюсь я отшутиться. — Дней десять. Всего ничего. В смысле, он же в Лос-Анджелесе живет, так что…
— Да, — медленно кивает Тим. — Именно в Лос-Анджелесе. Ты понимаешь, что там другие стандарты? Я про женщин и про то, что они с собой делают. Губы, грудь… И они не меняются с возрастом. Ты насколько стала старше после отъезда Райана? На год? По лос-анджелесским меркам это лет десять.
— Выходит, я старая карга? — спрашиваю я. Но тут не отшутишься: у Тима хватка, как у терьера. Вцепляется в глотку и держит, пока кровь не пойдет. Обычно в таких случаях тактично вмешивается Ханна, но сейчас ее не видно. Куда она провалилась?
Словно в ответ на мой вопрос раздается звонок в дверь, и из холла доносится голос Ханны:
— Я открою!
Пауза, и вот он, трубный глас:
— Ого, Райан! Добро пожаловать!
Все с любопытством разворачиваются ко мне. И я с ужасом соображаю, как выгляжу: торчу посреди комнаты с метлой в руках, даже блеск на губах подновить некогда, и… о господи, вот он!
Он на пороге. Его загар, выгоревшие на солнце волнистые волосы и поношенная футболка затмевают все вокруг. Он идет ко мне, и в комнате воцаряется тишина. А я и подавно дышать не могу. Только в голове отчаянно бьется: «Фикси, держи себя в руках! Не поддавайся надеждам…»
Боже, как он красив. Он блистателен.
— Привет, Фикси! — Он покровительственно улыбается, устремив на меня небесно-калифорнийский взгляд. — Я по тебе соскучился.
И среди повисшей тишины он сексуальным жестом вынимает заколку из моих волос, давая им рассыпаться по плечам.
«Не надо!» — хочу завопить я, но уже поздно. При виде наполовину завитой, наполовину прямой шевелюры у Райана глаза лезут на лоб — и в этом нет ничего удивительного. Я вижу в зеркале свое отражение — вид и правда странный.
Я краснею, а за спиной раздается смешок. Просто отпад. Целый год ждать Райана — и встретить его таким чучелом.
Но я и не успеваю ничего объяснить, когда Райан обхватывает ладонями мой подбородок. Несколько мгновений безмолвно смотрит на меня и крепко целует. Будто плевать ему на мою прическу, и никто, кроме меня, ему не нужен. Сквозь шум в ушах я слышу изумленное восклицание Николь и ворчание Тима:
— Вот черт!
Наконец мы отстраняемся друг от друга. Я чувствую, что все взгляды устремлены на нас, и собираю волю в кулак, чтобы беззаботно бросить:
— С приездом, Райан! Надолго на этот раз? На денек?
Мгновение Райан молча смотрит на меня, уголки рта подергиваются, словно на языке у него вертится какая-то шутка. А потом говорит:
— Вообще-то я вернулся.
— Вижу, — шутливо, в тон ему, отвечаю я.
— Да нет, я вообще вернулся. — Он обводит взглядом толпу гостей, следящих за происходящим. — С Лос-Анджелесом покончено. Я здесь навсегда.
Он — что?!
Я смотрю на него, и в висках стучит кровь. Я не въезжаю в его слова. Или не верю им. Навсегда? Он вернулся навсегда? Я отчаянно пытаюсь подыскать какой-нибудь остроумный ответ, но в горле все пересохло.
— Давай я тебе что-нибудь выпить принесу, — выдавливаю я, и в глазах Райана вспыхивают искорки: понял, в каком я смятении.
— Да, — говорит он и целует мне руку. — Принеси, пожалуй.
Я плетусь к столу с напитками, так и не опомнившись. Я и не мечтала, что он вернется в Англию совсем. Даже в мыслях такого не держала.
И только когда я вытаскиваю из корзины со льдом бутылку пива, на меня наконец накатывает головокружительная радость. Чудес не бывает, я знаю. Но в этот волшебный день одно все-таки произошло!
