Успеть до полудня

София Эс, 2021

Катиро Нуво – семнадцатилетняя девушка с загадочным прошлым и весьма неопределенным будущим. Десять лет назад на обочине лесной дороги полуживую девочку нашла семейная пара оборотней и забрала ее в общину тигров. Жизнь в стае могла стать для Катиро спасением, если бы она была едина с нею духом. Но девушка мало того, что полна страхов и комплексов из-за своего сомнительного детства, она отличается от окружающих и в настоящем. Другая. Чужая. Эмпат, телепат и, не приведи Великая Степь, просто человек?! Среди тигров, где ценят силу, хватку и умение укусить побольнее, Катиро ищет свое место, хорошо, что альфа стаи ее поддерживает и подкидывает то одно дело для расследования, то другое. Ее способности оказываются нужными, но не для всех безопасными. Ее странности раздражают многих. А когда вокруг сгущается тьма и предают близкие, кто останется с девушкой заодно? И как себя поведет она, ведь под угрозой теперь не только ее жизнь – благополучие всей стаи?

Пролог

"Справишься ли ты с этим?" — термитная мысль, слепая в своей природе и беспощадно разрушительная по своей сути. Настоящий бич фундаментальной основы существования.

Тусклый неоновый свет мерцающими вспышками пробивался сквозь узкие решетки вентиляции, позволяя рассмотреть, куда меня занесло на этот раз.

Гадкое место. Вязкое. Тесное. Душное.

Прелый, сладковато-кислый запах разложений смешивался с тяжелым металлическим, заставляя дышать через раз. Высокие бетонные стены, исцарапанные чьими-то когтями без какой-либо творческой мысли, пестрели брызгами крови и разномастными рисунками лап и рук. И это давило, притесняло, размазывало. Судя по следам, здесь побывало не одно живое существо. Я насчитала двадцать три различных отпечатка. Где-то четких, где-то смазанных. Наблюдаемая картина и так вызывала головную боль, болезненно дергала желудок и перехватывала горло, останавливая позывы к рвоте, а тут еще и количество пострадавших в этом убогом помещении заставило внутренности дрожать от жестокости, свидетелем которой оно стало.

То, что сия убогая камера видела много страданий, сомневаться не приходилось. Каждый камень в ее основании, каждая частица раствора, каждая капля пыли сходили с ума от боли истязания. Засохшие струйки крови художественной мазней стекали по стенам вниз, скапливаясь у их основания бесформенными пятнами. Матово-карминовыми. Отдавшими бетонному основанию всю свою влажную жизнь. К счастью, пятна были сухими: значит, что бы ни заставило попавших сюда биться в кровавой агонии, это произошло не сегодня.

Последняя мысль, может, и была малодушной, но позволила-таки ощутить освобождающее облегчение, запустила мои внутренние механизмы, и мне задышалось чуть легче. Сведенное судорогой горло расслабилось, горькая слюна потекла по иссушенному желобу вниз, смывая тошнотный вкус царящего здесь безумия. Вслед за горлом задвигались шея, плечи, потом я сделала шаг, другой и рваной, шатающейся походкой продолжила осматривать помещение. Хотелось сорваться с места, метаться, бросаться на стены в надежде пробить их, сразить собой, чтобы только выпустили, но эту пустую растрату энергии я волевым усилием заперла в теле.

Осторожно ступая вдоль стен, тщательно всматриваясь в оставленные на поверхности следы и даже, не смотря на отвращение, ощупывая их, я, наконец, почувствовала границы плотно прилегающей двери. На гладкой серой поверхности ничто не выдавало ее наличия. Если бы специально не искала, на глаз ни за что бы не определила место нахождения дверного полотна. Судя по всему, это был металлический каркас, залитый цементом. Подобная конструкция явно была тяжеловесной, и мало кому подвластной в перемещении. Либо она открывалась механически, либо петли были снаружи и тогда хозяин этого пространства обладал недюжей силой.

И гнилым нутром.

Какие мотивы преследовал тот, кто организовал подобную комнату страха? Было ли в нем что-то светлое, сопереживающее или вся его сущность состояла в жажде причинения вреда другим и наслаждении их болью? Встречаться с художественным руководителем сей тягостной постановки было последним моим желанием. С каждым мгновением, проведенным в застенках этого пространства, я все сильнее мечтала изъяться, испариться, истаять без следов и возможностей к возвращению.

Дыхание становилось натужнее, рванее. Прогорклая слюна вязко стекала по горлу, заволакивая и без того стянутое пространство. В голове усиливался гул… Вы замечали, что тихий ужас бьёт по нервам яростнее самой громкой сигналки?

Шум за стеной заставил настороженно замереть. Возле двери появились шорохи, скрежет, стон металла. Десятками мохноногих пауков они расползались по моей камере, заполняя мерзким шелестом лапок бетонную глушь.

Кто же движется сюда? Что несёт для меня эта встреча?

Остались мгновения. Дыхание затаилось, тело будто наглоталось камней, и только сердце разгонялось все быстрее, врезаясь с диким отчаянием в грудную клеть с намерением пробить. Вырваться. Сбежать. Унестись прочь.

Несколько щелчков, массивная плита пришла в движение, и моему взгляду предстала огромная фигура в длинном черном балахоне, подсвеченная ярким светом прожекторной лампы за спиной человека. Это был мужчина — я просто знала сей факт — и он улыбался мне, как старой долгожданной знакомой, ту, что зовешь каждый год на рождественские каникулы и вдруг вместо прежних отказов, наконец, видишь ее на пороге своего дома.

Правда, улыбаться в ответ гороподобному вторженцу не хотелось. Зубы сводило — да, и никак не в оскал радости. Рядом с этим хищником оживали древнейшие инстинкты выживания: бей или беги. Причем вариант"бей"сейчас даже не рассматривался. Главным желанием было сорваться с места и бежать так быстро, как никогда прежде. Расшвыривая предметы, пробивая стены, отключив все рецепторы. Оставив лишь один нерв, отчаянно-яростным кнутом подстегивающий тело, чтобы оно работало на износ. На спасение.

"Бежать, чтобы жить!" — вот единственное, что билось внутри.

Взгляд затравленным зайцем зигзагами носился по фактически пустому помещению в тщетных попытках найти хоть какой-то вариант защититься.

В голове разворошенным пчелиным улеем гудела потребность спастись, и у тела стояла одна задача — забыть обо всем, кроме сохранения себя любой ценой.

Но двинуться не получалось.

От свинцового взгляда, моментально пригвоздившего меня к месту, хотелось укрыться за тысячами замками, но даже шевельнуться возможности не было. Она и не предусматривалась этим мужчиной. В его намерения это не входило. Он не оставлял ни шанса. Только безжалостный захват, удушение, подавление воли и холодное расчетливое управление послушной марионеткой.

— Ты моя, девочка, — жестяной голос незнакомца хлестанул по сознанию, заставив дрожать каждую клеточку моего тела. В его эмоциях было и предвкушение встречи, и гарантия того, что это событие доставит удовольствие только ему одному. Это его пир. Его праздник плоти. Его торжество разума.

— Нет… — зашептала я, отступая в угол. — Нет! — и ноги заскользили по горячему и липкому, и, не удержав равновесия, я упала в свежую лужу крови. Краем сознания удивившись ее появлению, с широко распахнутыми глазами наблюдала, как багряная густая жидкость поглощала кисти моих рук. Одежда все сильнее напитывалась обжигающим составом, впиваясь кислотой в кожу. Чувства беспомощности перед случившимся, обреченности на страдания в этом гиблом месте от рук изощренного садиста и одновременное отвращение к эти мерзким состояниям едким дымом вставали в горле, мешая сделать выдох, раздирая лёгкие от агонии затравленного зверя, которым билось где-то внутри меня сердце.

— Куда же ты бежишь, девочка? — посмеиваясь, незнакомец все приближался, медленно развязывая пояс балахона, растягивая ситуацию под свое удовольствие. Красноватые всполохи неоновой рекламы, просачивающейся сквозь решетки верхней вентиляции, придавали движениям мужчины рваный, ломаный ритм. — Папочка пришел за тобой…

— Не-е-ет… — почти выскулила я. — Не хочу… Я не хочу этого! Нет! Не надо!

— Иди сюда! — прорычал мужчина, хватая меня за ноги и подтягивая к себе, не смотря на то, что я активно сопротивлялась. Била на отмаш, куда только придется, вгрызалась скрюченными пальцами в бесчувственный пол, выдирала из себя все силы, лишь бы только вырваться из этого кошмара.

— Нет!

— Нет!

— Нет!..

Звонок телефона слился с моим криком, и я искореженной фигурой замерла, таращась в бежевый потолок. На дальнем столике у окна горел ночник, согревая окружающее пространство. С некоторых пор он стал единственным источником тепла и света для меня после таких вымораживающих погружений в сновидения.

Рядом с ночником заливался мелодией входящего звонка телефон.

Вытолкнув воздушную пробку из горла, я выдохнула раскаленный ужас, застрявший ощетинившимся ежом во мне, опустилась на мокрые холодные простыни и содрогнулась. Сон… Это был очередной выворачивающий сон…

Шальные глаза в поисках опоры принялись ощупывать спальню, фиксируя для себя привычные образы. Комод из белого можота, в его третьем шкафчике я часто прятала шоколадки — старая детская привычка делать запасы на случай невозможности поесть вовремя. Медные затертые до блеска массивные часы, постоянно спешащие на семь минут, — это я несколько лет назад неудачно сшибла их со стола в отцовском кабинете, а, может, и удачно, ведь теперь у меня есть фора в семь благословенных минут. Розовая матерчатая бабочка, сидящая на белых хлопковых шторах. Ее я сшила лет в десять маме в качестве подарка на день рождения.

Сознание нехотя, неверяще, возвращалось из жуткой мешанины образов и переживаний сна в безопасную определенность родной комнаты. Когда сновидения накрывали меня такими яркими, реально-отчетливыми сюжетами, как сегодня, выбраться из их липких переплетений было особо сложной задачей.

Несколько минут я просто дышала. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Вместе с дыханием ко мне возвращались и ощущения тела. Голени свело судорогой, напряглись в мышечном спазме даже несколько пальцев правой ноги. Пресс живота болел, как после интенсивной тренировки. Солнечное сплетение будто приложили раскаленным клеймом: изнутри горело так, что любые прикосновения обжигали и движения отдавались острыми токами. Грудная клетка ныла как после встречи с тяжеловозом, который безжалостно, на огромной скорости смял сам факт ее существования. Раздробленные кости ходили ходуном. Гудело сплющенное сердце. Израненные лёгкие с хриплым свистом толкали по капиллярам едкий газ.

Гребаный сон! Чтоб тебя вурдалаки задрали!

Телефон перестал надрываться и замолчал.

Неожиданная тишина вместо желанного покоя принесла лишь кисло-горькое предчувствие надвигающихся событий. Звонить мне в ночное время с радостными вестями не стали бы: я все больше коллекционировала обратные стороны наградных медалей. Голову сдавило ледяное щупальце ожидания, в ушах застучал морзянкой пульс, волна мурашек в очередной раз обжигающе прошлась вдоль позвоночника…

Да и катись оно все!

Рывком поднявшись с кровати, я отправила себя в душ. Горячий. Потом можно будет устроить быстрый контрастный взрыв, чтобы с ещё большим удовольствием вернуться в проходящие сквозь все слои напряжения горячие струи воды. Холод я ненавидела. С детства. Не переносила его хронически. Но сколько бы не бегала, все равно попадала в его удушающие объятия. Чтоб и его вурдалаки задрали! Уж лучше адское пекло, чем стынь Ледовой Пустоши!

Тело все ещё билось в ознобе, и возвращаться в тяжелые воспоминания сна не хотелось, от слова совсем. Но это было необходимо сделать. Психотерапевт, занимавшийся со мной несколько лет подряд, говорил, что оставленное без внимания стрессовое переживание фиксируется в мышцах тела непрожитым напряжением, оседает вязкими тревожными образами в голове и мешает безусловному восприятию действительности. Чтобы отпустить тянущие в бездну отчуждения переживания, необходимо было вернуться в травмирующую ситуацию и досконально ее изучить. С позиций разных участников тех событий."Логово волка пусть и расположено в укромном, хорошо замаскированном месте, все же имеет один вход, и он же — выход," — раз за разом повторял мой острозубый психотерапевт волчьей наружности, поправляя на сухощавом лице круглые очки в золотой оправе. Вот точно говорят, что зрение у волков развито значительно слабее нюха!

Привалившись к стене душевой, отделанной карминовой мозаичной плиткой, я тяжело дышала. Вода хлестала по молочной коже, помогая расслабиться сведенным мышцам. Вниманием я искала внутреннюю тишину, но картинки из сна то и дело просачивались в сознание. Решительно выключив воду и наскоро вытеревшись огромным махровым полотенцем — одной из немногих действительно роскошных вещей, что я себе позволяла, — завернула себя в халат, надела теплые шерстяные носки и прошла в гостиную. Вскипятив воду и налив в пузатую керамическую кружку травяного чая, села за стол. Пустая белесая столешница мне и раньше помогала абстрагироваться, отсеивать все лишнее в сей момент и сосредотачиваться на прожитом.

Вспоминая жуткое помещение из сна и прислушиваясь к внутренним ощущениям, я пыталась понять, имеет ли увиденное место ко мне прямое отношение или же я — вновь лишь проводник чужих эмоций, запланированных действий или бесплотных фантазий. Что я делала в том помещении? Чью ментальную ниточку ухватило мое сознание и что теперь с этим видением делать? Это уже случилось или еще случится?

А может быть, это все же часть моего прошлого, затертого намеренно или в результате психологической или физической травмы?

По этому поводу мне приходилось лишь строить догадки, потому как никаких точных сведений о моем раннем детстве не было. Десять лет назад на обочине лесной дороги полуживую девочку нашла семейная пара оборотней. Ребенок был весь в резаных ранах как свежих, так и застарелых шрамах, на вопросы не реагировал и сам не говорил ни слова. После больницы, где девочке поставили диагноз нервного и физического истощения, оборотни забрали ее в стайную общину. Здесь я в свои семнадцать по-прежнему и жила. Только моих приемных родителей уже не было в живых, год назад они ушли на грани к предкам в результате автокатастрофы. Поздний вечер, сильный дождь, размытая дорога. Как говорили в стае, отец не справился с управлением и вылетел с моста в реку. Никто не выжил, тела родителей нашли на следующий день, когда стихия угомонилась. Особого разбирательства не было, да и к чему детальная проверка, когда и так все понятно: плохая видимость — скользкая трасса — усталость.

После прощальной церемонии меня вежливо и бескомпромиссно попросили освободить родительский дом. Претендентов на земли семьи Нуво всегда хватало. К тому же альфа стаи в тот момент был в отъезде и решение принималось советом бет, а со мной они никогда не дружили.

Так и получилось, что теперь за мной присматривала община, лишив родного дома, но позволив занять одно из помещений в общежитии. После возвращения глава стаи — альфа Игуро, конечно, предлагал исправить возникшее недопонимание, но отказалась уже я. Моя квартирка хоть и была скромной по площади, но вполне достаточной для моих потребностей.

Стук в дверь прервал мои размышления. Я вскинула глаза на часы — двадцать минут третьего. Середина ночи… Ещё бы спать и спать, но я точно знала, что заснуть после такого видения мне не светит. Как и не светит ничего хорошего от несогласованного визита в такой час.

Чует моя пятая точка, отхвачу дискомфорта по самую светлую макушку. Поэтому не скрывая своего настроения, шаркая носками по полу, я поплелась открывать дверь.

— Отребье, сколько можно спать?! Тебя ожидают в главном доме, — выплюнул мне в лицо один из младших бет стаи, Суи Ламото. Его массивная фигура едва помещалась в дверной проем, размеры которого, надо сказать, специально были рассчитаны под габариты большинства мужчин нашей общины. Но этому громиле жали в росте даже два метра тридцать сантиметров. Великолепный пример молодого тигра, набирающего силу и значимость в стае.

Только мне до его лоснящейся персоны было как до Великой Степи ползком!

Ничуть не таясь, я скривилась, точно передо мной стоял не атлетического сложения симпатичный парень двадцати трёх лет с оливкого цвета кожей и золотисто-коричневыми глазами, как и у большинства членов нашей стаи, а мерзкий скользкий червяк, одно существование которого вызывает приступ рвоты. Мерзкий червяк Суи! Как-то в школе я делала доклад по разумным кольчатым червям. Так среди них нашлась тварюшка — шиаторский петиратум — паразит размером с экспресс на шесть вагонов и мозгом величиной с клубок ниток. Все, на что его хватало, — жрать без разбора и гадить, где придется. Суи Ламото в моем представлении в эволюционном развитии не далеко ушел от шиаторского петиратума.

Увидев мою реакцию, перень отзеркалил ее полностью: да, наша неприязнь была взаимной. Вообще многие из общины поддерживали отношение Суи к моему присутствию в стае. Здесь я так и не стала своей. Чужая. Чуждая их пониманию. Странная. Не такая, как другие. Отребье…

Я действительно отличалась от оборотней стаи. Не тот рост, не то сложение тела, не тот цвет кожи, не тот оттенок и разрез глаз. Голубые радужки под темными ресницами на фоне серебристо-белых, как снег, волос всегда были моей визитной карточкой. Тонкая, изящная, как хрустальная снежинка, я была пятном исключительности в стае. Исключительности и исключенности…

Даже нареченные родители, которые, казалось бы, старались позаботиться обо мне, дали мне имя Катиро — "без лица"на местном наречии. Без лица, без рода, а значит, и без оснований для уважения. Нет, оборотни стаи, конечно, проявили ко мне внимание, вот только совсем не то, что требовалось маленькому ребенку. Причем первый год среди тигров мне жилось ещё нормально, лишь эмоционально несдержанные дети доставали своими комментариями относительно родословной и внешнего вида.

Но когда через год все ребята моего возраста обернулись, а я нет, большинство взрослых начали открыто выражать свое презрение и не упускали случая обозначить мою отдельность от их стаи."Такая, как ты, Катиро Нуво, не может разделить с нашими детьми ни одной песни охоты," — подчеркивали они взглядом, словом, делом. А нет охоты — нет и доверия, такова уж природа полосатых хищников. Раньше о звере они и не спрашивали, теперь же само отсутствие во мне запаха животного вызывало у них омерзение.

Приемные родители по началу успокаивали меня, говорили, что зверь может пробудиться и позже, лишь Великая Степь знает, когда ее детям суждено перекидываться. Но постепенно под давлением отношения общины и они стали стыдиться моей неполноценности. Тема оборота в семье замалчивалась, объясняясь моими детскими травмами. Отец все больше мрачнел, мама, думая, что я не вижу, плача жаловалась мужу о том, что теперь на нее косятся соседи и обсуждают за чаем бывшие подруги. А я сидела на ступенях лестницы нашего дома, ведущей на второй этаж, и закрывала уши руками, лишь бы не слышать боли родного существа. И, как могла, я исправляла свою несостоятельность учебой, помощью семье и клану, но этого каждый раз было недостаточно. Вернее, все это было не то, чего желала моя семья и чего ожидала от меня стая. Накормить досыта водой жаждущего мяса невозможно, как невозможными были и мои пустые потуги оправдаться.

На этом воспоминании прошлого я фыркнула и поймала презрительный взгляд Ламото. Бета буравил меня глазами, давил собственным возмущением, а я не спешила двигаться с места. В главном доме меня мог ждать только альфа стаи. Самир Игуро. Великий воин и довольно строгий управляющий общины. Лишь благодаря его покровительству я все еще жила в стае. Лишь благодаря его вниманию меня все еще терпели взрывные на эмоции тигры. И лишь благодаря его доброте ко мне я все еще верила в закон и справедливость. Да, меня задирали окружающие, но с тех пор, как погибли родители и шефство надо мной взял альфа Игуро, делали они это исключительно на словах.

Что могло случиться ночью такого, что понадобилось мое присутствие мастеру Самиру?

Понятно, что ничего хорошего. Моя пятая точка верно ощутила приближающиеся неприятности. Ну что же, не в первой. Раз мастеру надо, значит, двинули!

Молча удалившись в спальню, я переоделась в линялые синие джинсы, толстовку с Веселым Роджером размера на два больше положенного и черные кеды. Прошла на кухню, сунула бутылку воды в рюкзак, сварганила на скорую руку бутерброд и налила в термос ароматный кофе. Тщательно пережевывая свой нехитрый завтрак и продолжая игнорировать все более звереющий оскал Ламото, я закрыла дверь комнаты и двинула по пустому, оттого и гулкому, коридору общежития к главному дому общины. Мелькнула шальная мысль поддержать свое шествие задорным свистом, но разум возопил не дергать полосатого кота за усы.