Цвет тишины

София Шуленина, 2021

Маленький город Лумиукко затерян в северных островах. Южного парня по имени Тахти судьба забрасывает в этот суровый край. Он заводит новых друзей и скоро начинает понимать, что у каждого здесь свои секреты. Общее прошлое связало людей прочнее, чем кровное родство. Тахти оказывается втянут в историю, которая началась много лет назад. Все в ней связано и запутано. И круги по воде все еще идут. Это история о дружбе. О принятии, прощении, потерях, страхах, доброте и любви. Она о людях, которых мы считаем семьей, и о месте, которое называем домом. Публикуется в авторской редакции с сохранением авторских орфографии и пунктуации. Содержит нецензурную брань.

5

***

В тот вечер пошел снег, ложился огромными белыми хлопьями на город, и город становился чистым, белым. Словно стиралось все старое, и город забывал, становился сонным, чужим, незнакомым. Весной снег растает, и город начнет с чистого листа. Чего с него, города, возьмешь? Ему до лампочки, что между ними было.

Они по очереди рассказывали смешные истории из детства. В подобную игру они играли на курсах. Когда это было? Казалось, целую вечность назад, целую жизнь назад. Уже и не вспомнишь. Тогда они по очереди выходили к доске и рассказывали только что подготовленный монолог. Аату, преподаватель на курсах, называл эту игру «невидимый микрофон». Потому что они передавали этот микрофон друг другу, пока все не расскажут. Тогда особенного веселья в игре не было, но потом, в кафе, они переделали ее на свой лад, и стало весело. Рассказывать смешные истории — само по себе уже весело. Просто выходишь в центр. Просто рассказываешь. Можно выбрать любую.

— Теперь ты, — сказал Сати.

Тахти встал и занял его место. На него смотрели все, и все спокойно ждали. Это стало правилом: дать спокойно собраться с мыслями. На занятиях никогда не было достаточно времени, чтобы подготовиться как следует. Они всегда спешили. Поэтому когда стали встречаться в кофейне, не торопили друг друга.

Сейчас Тахти был особенно им за это благодарен. Спускаться в архив собственных воспоминаний было для него сложно, порой болезненно, порой невыносимо. До этого он слушал Сати, и не подумал о чем-то, что мог бы рассказать сам. На его столике осталась стоять кружка с недопитым кофе. Внезапно, нелогично ему захотелось вцепиться в нее и пить кофе, а не рассказывать истории. Он смотрел на нее так неотрывно, что в итоге Киану подвинул к нему кружку. Тахти сделал глоток чуть теплого кофе. Ирландский раф. Что-то между какао и кофе. Теплый как вязаный шарф, в который можно закутаться, спрятаться, и никто тебя не найдет.

— Мы тогда поехали все вместе на острова, — заговорил он, наконец. — Две яхты, три кемпинговые палатки, большой шатер около костра. Такое, полупоходный пляжный отдых. А стояли в бухте, яхту поставили в небольшой заводи, где начинались плавни. Ну а там, где болота, знаете, трава по пояс, тишь, птицы, все время что-то шуршит. Как-то мы ужинали, и я рассказал, что в таких вот заводях водятся горные львы.

— Кто? Горные львы? — переспросил Фине.

— Горные львы. Ну, знаешь, те, которые жили раньше в Карелии, еще до ледникового периода. А потом вместе с тем, как ледник менял ландшафт, они спустились к воде. И теперь живут в тихих заводях.

— Львы, — Фине улыбался. — В заводях.

— Так они отлично плавают, — пояснил Тахти. — Ныряют даже, могут надолго задерживать дыхание. Они поскольку львы, хищники, питаются змеями, цаплями и туристами.

— Ничего себе, — Твайла рассмеялась. — И кто-то в это поверил?

— О да, — сказал Тахти. — Один приятель. Я видел, как он на лодке греб вечером к яхте. Потом он рассказал мне, что не мог всю ночь уснуть, потому что боялся, что его съедят горные львы.

— Они вообще бывают? — через смех переспросил Сати.

Тахти улыбнулся.

— Нет.

Дверь на кухню приоткрылась неслышно, словно качнулась на ветру. Серый присел на ступеньку около бара, серый силуэт на фоне серого полумрака. Поскольку бар был приподнят, а сам зал оказывался пониже, можно было вот так сидеть на ступеньке около барной стойки. Серый часто там сидел, когда в зале никого больше не было. У него в руках была объемная кружка, то ли чай, то ли кофе. Сати помахал ему рукой и показал на свободный стул около стола, но Серый остался сидеть где сидел.

— Я бы тоже испугалась, — сказала Тильда.

— Ты вроде не из пугливых, — сказал Сати.

— Ну знаешь, такое себе, ночевать на улице, — Тильда пожала плечами. — Кто знает, что там к тебе из леса выйдет.

— Например, индовидные собачки, — сказал Тахти.

— Это еще кто? — спросила Тильда.

— Эти хоть бывают? — Сати уже вытирал слезы от смеха.

— Бывают, да, — Тахти кивнул с самым серьезным видом. — Ночами они выходят из леса и рыскают в поисках добычи. Еще выдергивают колышки из палаток.

Фине рассмеялся, и теперь они хохотали в голос — он, Сати, Киану, Тори, Тахти.

— Не смешно, — сказала Тильда.

— Что за собачки? — переспросил Киану. — Как ты сказал, недовидные?

— Индовидные, — Тахти произнес это слово через смех. — Вообще — это енотовидная собака. Они действительно существуют. Только мне вот тоже их как индовидных описали, так я чуть ли не вервульфа себе представил. Думал, не засну.

— Жестко, — сказал Фине.

— В первую ночь да, не по себе, — сказал Тахти. — Потом, правда, выяснилось, что енотовидные собаки в тех краях не водятся. Можно было спать и ничего не бояться. Ну, разве что гадюк.

— Вот тебе и живая природа, — сказал Фине.

— Ты видел там гадюк? — спросил Киану.

— Конечно, — сказал Тахти. — сколько раз. Идешь, а она из-под ног выползает.

— И?

— Стоишь и любуешься, красивая же.

Тильда прикрыла глаза и обхватила себя руками, и Тахти улыбнулся. Он никогда не понимал страха перед змеями, пауками и тараканами, но относился к любым страхам с уважением. Своих страхов хватает у всех. Возможно, бояться змей намного проще, чем одиночества.

Фине показал руками, как змея открывает рот, чтобы укусить, захватил руку Тильды, она вскрикнула от неожиданности, шлепнула его ладонью по плечу, и все, включая ее, рассмеялись. Тахти обернулся и увидел, что Серый тоже улыбается. Он поймал его взгляд.

* Теперь ты.

Серый замер и только смотрел на него, и улыбка медленно таяла на его лице. Тильда за спиной Тахти что-то выговаривала Фине, больше в шутку. Тори прошептала что-то, что Тахти не расслышал. По полу проскрипела ножка стула. Серый медленно указал на себя.

* Я?

Тахти кивнул.

* Твоя очередь.

Серый замер с застывшим в руке жестом, кружка в другой руке накренилась под опасным углом, но Серый этого не замечал. Тахти кивнул в сторону их импровизированной сцены. Серый не двинулся с места. Звуки за спиной Тахти постепенно стихали. Сначала голос, потом шепот, потом шорох одежды. Через пару мгновений наступила полная тишина.

— Тахти? — услышал он за спиной неожиданно хриплый голос Сати.

Серый медленно встал. Медленно поставил кружку на барную стойку. Хенна смотрела на него, в полумраке ее почти не было видно. За спиной Тахти спрессовывалась кромешная тишина. Серый стоял и смотрел на них. Тахти улыбнулся ему приободряюще. Серый не улыбнулся в ответ. Он медленно спустился в зал, придерживаясь рукой за барную стойку. Замер перед Тахти, поднял руку, и уронил неоформленный жест. Одно бесконечно долгое мгновение они смотрели друг на друга. В глазах Серого Тахти читал смятение и страх. Улыбка погасла.

За спиной Тахти отодвинулся стул. Серый смотрел на Тахти, потом куда-то за его спину, снова на него. Кончики его пальцев подрагивали, так и не оформляясь в слова. Он развернулся и убежал в кухню, довольно сильно хлопнув дверью.

— Серый… — позвал Тахти бессмысленно.

Тахти пошел за ним в кухню, закрыл дверь. Серый копался в огромном рюкзаке. Тахти моргнул светом, чтобы привлечь его внимание. Серый посмотрел через плечо, выпрямился и теперь стоял перед Тахти, на его лицо упали волосы. Он снял фартук, на нем были полинявшие голубые джинсы и растянутая футболка, которая была велика ему на пару размеров. В руках он держал свитер, лопапейсу, серый, с белым узором, его вечный свитер. Синяки покрывали все руки, от желтых, старых, до черных, свежих.

* Что не так? — спросил Тахти.

Серый молчал. В его глазах читалось столько всего, только он ничего не говорил. Кавардак мыслей сбивал с толку. Серый покачал головой. Его грудь ходила ходуном. Тахти так и стоял около двери. В зале слышались голоса, через дверь слов было не разобрать, только тембр. Кто-то толкнул дверь, но Тахти не дал ее открыть.

* Ты злишься — почему?

Серый с шумом втянул воздух. Надел свитер. Он тоже был велик ему, доходил почти до середины бедра. Старая, закатанная лопапейса. На сером фоне узор почти не было видно. Тахти поднял раскрытые ладони.

* Я не злюсь, — сказал Серый.

Тахти ни разу не видел у него таких рваных, угловатых жестов. Обычно его руки двигались так плавно, будто он играл с невидимыми птицами. Сейчас он бросался в Тахти жестами словно дротиками. И попадал. В самую грудь.

* Злишься. Я вижу. Почему?

* Отстань.

Серый отвернулся от Тахти и снова полез в рюкзак. Огромный, туристический, литров на семьдесят пять. Серый пытался запихнуть в него папку с рисунками. И она не помещалась.

Тахти опять мигнул светом. И мигал, пока Серый не повернулся к нему.

* Что?

Его руки тряслись.

* Извини, — сказал Тахти.

За спиной Тахти, под дверью, собралась небольшая толпа. Дверь то и дело толкали, и Тахти навалился на нее всем весом, чтобы ее не открыли. Кто-то стучал; Серый этого не слышал, а Тахти игнорировал. У Серого завибрировал телефон. Он запихнул его в карман, не отвечая.

* Я не понимаю, что не так, — сказал Тахти. — Что бы ни было, извини.

* Не понимаешь?

Теперь Серый улыбался. Эта улыбка больше напоминала слезы, только без слез. Плакать стыдно, особенно если ты мужчина. Да и вообще кому угодно. А улыбаться — улыбаться не стыдно. Придраться не к чему. Кто-то стучал в дверь, сильно, по спине Тахти шла вибрация. Тахти ударил ладонью по двери со своей стороны.

Щеколда. Он задел ее рукой. Со внутренней стороны двери оказалась щеколда. Тахти закрыл ее.

* Объясни мне, — сказал Тахти. — Пожалуйста.

Серый дернул плечами, все с той же страшной улыбкой. Снова схватил свою папку. Она не помещалась в рюкзак, потому что он был набит битком. Сверху лежала какая-то одежда, форма, как потом догадался Тахти. Серый запихнул-таки папку, и теперь пихал туда книгу. Тахти мигал светом. Снова и снова. Серый его игнорировал. В дверь стучали. Тахти оставил в покое выключатель, подошел к Серому и коснулся его плеча. Серый не обернулся. Тахти коснулся снова, и Серый стряхнул его руку.

Да выслушай ты меня, мысленно кричал Тахти. Но Серый пытался зашнуровать рюкзак. Тахти развернул Серого за плечи. Серый все еще держал в руках книгу. «Язык жестов», его вечную книгу. Говорить ему было неудобно. Он попытался отпихнуть Тахти, Тахти попытался ему что-то сказать, Серый не слушал. Книга выпала из его рук, обложка отвалилась, несколько страниц разлетелись по полу. В дверь продолжали барабанить.

Тахти наклонился, чтобы поднять книгу. Серый его пихнул, не ударил, только отпихнул от себя.

* Прости, — Тахти повернул к нему раскрытые ладони.

Серый бросил все как есть, куски книги на полу, взъерошенного Тахти, свои вещи. Его грудь ходила ходуном. Он пронесся к двери, дернул ее, но она была заперта. Тахти поднял с пола книгу — страницы, обложку. Он потянул за руку Серого, оттащил его от двери. Серый попытался вырваться, вцепился в руку Тахти так сильно, что Тахти закричал от боли. Книга снова упала к их ногам. Тахти пытался отцепить руку Серого, Серый не отпускал, и они толкались, наступали на рассыпанные страницы.

Дверь открылась, на пороге оказался Сати с ножом в руках, он вскрыл ножом замок. Из-за его спины выглядывали Хенна, Фине, Киану, Тильда.

— А ну прекратите это, — крикнула Хенна. Сати кинул нож на коробки и шагнул внутрь.

Серый ее не слышал. Тахти слышал и проигнорировал. Его схватили под грудь и живот, оттащили от Серого, практически заломали, до боли вывернув руки. Браслеты и перстни. Это Сати. Тахти не сопротивлялся, позволил себя скрутить. Ребята растащили их в разные стороны. Серый стоял взъерошенный, в перекошенном свитере. На его плечах лежали руки Фине. Грудь Серого ходила ходуном, сам он смотрел в пол. На полу до сих пор лежала книга — обложка отдельно, часть выпавших страниц разлетелась и лежала у их ног. На одной из страниц отпечатался след от ботинка. На иллюстрации два указательных пальца соприкасались и поворачивались. “Ache”, боль.

— Чтобы здесь мне никаких драк, — сказала Хенна. — Нашли место.

Серый ее не слышал. Тахти кивнул.

— Сати, переведи потом Юдзуру.

— Да, хорошо, — услышал Тахти голос Сати над ухом.

— Простите, — сказал Тахти хриплым шепотом.

Серый накинул куртку, не застегивая, набросил на плечо рюкзак и вышел из кофейни быстрым шагом. Брякнул колокольчик приглушенным, подсиповатым звоном. Тахти смотрел Серому вслед, на кружку, которую Серый оставил на краю барной стойки, на Хенну, на дверь. Со спины послышались быстрые шаги, его грубо оттолкнули в сторону, и на лестницу выбежал Сати. Тахти повернулся к ребятам, сбитый с толку. Тильда смотрела на дверь, ее плечи скруглились, сутулые и напряженные. Киану замер с кофтой Сати в руках.

Тахти побежал к двери, споткнулся о стул, и стул упал с тяжелым лязгом, и Тахти не остановился, чтобы его поднять. Он вылетел на лестничный марш под сорванное бряцанье колокольчика. Тихо. Он не услышал ни шагов, ни голосов, только свое собственное надломное дыхание. Он побежал вниз по ступеням, почти соскальзывая с полированного камня, его заносило на поворотах, и он бежал дальше, пока не оказался у входной двери. Под дверь намело снега, тянуло ледяным сквозняком. В холле не было никого. Тахти положил руку на дверную ручку, и этот миг, перед тем, как он откроет эту дверь, тянулся невыносимо тяжело и долго. Сердце заходилось рваным ритмом, воздуха не хватало. На улице стоял колкий мороз, а ему не хватало воздуха.

Он распахнул дверь. Волна ледяного воздуха окатила его, прошла сквозь одежду, и у Тахти перехватило дыхание. На улице никого не было. Он стоял около входа, заставляя себя дышать, и всматривался в темноту ночи. Ни Серого, ни Сати. Где-то вдалеке, на другой стороне улицы, мужчина гулял с собакой. Единственный темный силуэт на фоне белого города.

Ветер кидал в лицо жесткий, колкий снег. Ветер трепал волосы. Ветер пробрался под толстовку ледяным потоком. Тахти начало трясти. Он стоял и ждал, что они вернутся. Что он увидит их среди домов и редких фонарей.

Только теперь он вспомнил, что можно просто позвонить. Он нырнул рукой в карман, но телефон остался в кафе на столе. Он не пошел за ним. Вместо этого он вышел на улицу и пошел сначала в одну сторону, мимо старых домов и желтых фонарей, потом в другую, мимо закрытой школы и лысого парка. Снег летел в лицо, и вдалеке город был укутан им, словно плотным туманом. Он смотрел так внимательно, как только мог. Но нет. На улице их не было.

Он вернулся к кофейне. Дверь по-прежнему была распахнута, скрипела на ветру проржавевшими петлями. На порог намело снега. Тахти зашел в подъезд, прикрыл за собой дверь, и в этот момент на него обрушилась тишина. Только теперь он почувствовал, что замерз, замерз напрочь, и его трясет, и руки такие холодные, что перила на лестнице кажутся теплыми.

Ему оказалось невыносимо сложно подняться по лестнице. И не потому, что нога не слушалась, и колено ныло и не сгибалось. Сложно, потому что там он вернется к тому, от чего ушел, к непонятной дыре в груди, к взглядам и молчаливому осуждению. И отчаяние, эта бескислородная паника, накроет его окончательно. Он шел все равно. Он был должен с этим встретиться. Он хотел понять, что произошло. И все исправить. Если еще что-то можно было исправить.

Перед дверью в кофейню он остановился, и сердце колотилось у самого горла, кривым, сорванным ритмом. Он дышал, и слышал собственное дыхание, и воздуха не хватало. Он положил руку на дверную ручку, и рука дрожала и не слушалась. Он открыл дверь, брякнул над головой колокольчик. Этот звук всегда радовал его, но сейчас от него становилось только холоднее. Он потревожил тишину, он вошел без спроса. И теперь не мог переступить порог, остановился около входа. Киану стоял одетый около барной стойки. Тильда собирала сумку.

Парка Тахти висела на вешалке около входа, его вещи так и лежали, нетронутые, на столе. Его тетрадь, его кружка с недопитым кофе, его телефон. Его телефон!

Киану посмотрел на него, но ничего не сказал. На его бледном лице тенью лежала усталость. Вокруг него облаком висела та бесконечная тоска, которая сопровождала его день за днем, даже в те редкие моменты, когда он смеялся. Сейчас ее можно было потрогать руками — черный полумрак теней, густой, соленый. Он крутил в руке неприкуренную сигарету, Хенна ему что-то говорила, так тихо, что Тахти не слышал. Тильда подхватила сумку и пошла к выходу.

— Пока, — сказала она Тахти тихо, на ходу.

— Пока, — сказал он.

— Пока, — Киану кивнул ей.

Тахти прошел к столу и взял в руки телефон, снял блокировку экрана. Одно новое оповещение. Тахти открыл его, тыкая в экран дрожащими пальцами. Серый. Пусть это будет сообщение от Серого. Или от Сати. Пожалуйста. Его руки стали такие холодные, что экран не сразу распознавал касания.

Сообщение прислал банк. Напоминание, что он должен был в ближайшее время внести плату за общежитие. Других оповещений не было.

Тахти написал Серому. Сначала через интернет, потом отправил сообщение. Ни одно из них не было доставлено ни через минуту, ни через две. Тахти слишком волновался, чтобы ждать дольше. Он позвонил Сати.

«Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Пожалуйста, оставьте сообщение…»

Тахти оборвал вызов, подождал пару минут, позвонил снова. То же самое: абонент не абонент.

Киану вернулся к столу, подхватил сумку. Он ходил со спортивной сумкой, но никогда не говорил, что занимается спортом.

— Будешь читать мораль? — спросил Тахти.

Киану покачал головой.

— Хоть ты объясни мне, что сейчас произошло? — спросил Тахти.

Он был готов к грубости, к тому, что Киану будет кричать, хотя он никогда не слышал, чтобы Киану повышал голос выше полушепота. Когда Киану заговорил, его голос звучал тихо и мягко.

— Он не слышит, Тахти. Он на инвалидности. И он очень переживает, только не показывает этого.

— Я никогда не считал Серого инвалидом, — сказал Тахти. — Считал скорее иностранцем.

Киану улыбнулся бледной, едва заметной улыбкой.

— Для него все выглядит иначе.

— Как что?

— Над ним издевались из-за того, что он не слышит. Он долго был один. Он всегда пытался общаться на равных, но он не может. Хочет — но не может.

— И Сати… — Тахти потер лоб ладонью.

— Сати считает Серого братом. По большому счету, кроме него у Серого никого нет.

— Я ведь не хотел, чтобы так все выглядело.

— Я знаю.

Киану все время натягивал рукава до самых пальцев. Тахти так делал, чтобы от него отстали с бесконечными расспросами, когда у него после Соуров были сбиты руки. А Киану? Что произошло с ним?

Тогда Тахти ничего про него не знал. Он узнает. Узнает даже больше, чем будет рад узнать. Но пути назад уже не будет.

— Что мне делать? — спросил Тахти еле слышно.

— Поговори с ним, — спокойным голосом посоветовал Киану. — Поговори с Серым. Он умеет слушать. Пожалуй, лучше многих слышащих.

— Я всегда думал, что он такой же, как все.

— Он такой же как все, — сказал Киану. — Только — ты скажи ему об этом.

— Да я пытаюсь, — Тахти указал на свой телефон. — Не могу дозвониться. Но я, да, я дозвонюсь. Спасибо тебе.

— Меня тебе не за что благодарить, — Киану кивнул в сторону двери. — Я пойду. Автобус скоро.

— Конечно. Пока. Спасибо все равно.

Киану улыбнулся своей грустной солоноватой улыбкой.

— Пока.

Глаза у него были печальные-печальные.

Когда Киану ушел домой, унося на плечах клубящийся полумрак, Тахти подошел к Хенне и попросил позвонить Сати.

— Я волнуюсь, — сказал он. — Он не отвечает на мобильный. И Серый тоже. Юдзуру. Не могу дозвониться.

Хенна кивнула и даже немножко улыбнулась. Она позвонила Сати с городского телефона. После, наверное, десятого гудка он снял трубку.

— Сати? Привет, это Хенна. Ты оставил в кафе свою куртку.…. Да, ладно, тогда уберу в шкаф. У тебя все нормально?…… а у Юдзуру?….. Он с тобой?……. А, понятно.….. Да.…… Точно все хорошо?…… Ладно, давай, пока-пока.….. Хорошо, да.…. Пока.

Она положила трубку и улыбнулась Тахти — на этот раз чуть шире.

— Он сказал, что Юдзуру поехал домой. Сказал, что все нормально. И что завтра придет за курткой.

— Вы знаете, где живет Юдзу?

— Он оставлял свой адрес в анкете, поэтому да, — сказала Хенна. — Погоди-ка.

Из-под барной стойки она вытащила потрепанную синюю тетрадь в клетку. На обложке маркером кто-то от руки написал слово «графики». Она отлистала тетрадь до текущей недели.

— Юдзуру завтра будет во второй половине дня. Может, тебе просто прийти сюда?

Тахти помолчал, кивнул.

— Да, возможно.

— Завтра будет Айна, но, может, это даже хорошо.

— Да, возможно.

— Юдзуру будет с четырех часов.

— Да, спасибо.

Она закрыла тетрадь.

— Всякое бывает, — сказала она.

Тахти только еще раз кивнул. Ответить что-то он не смог, не смог выговорить ни слова. Что-то внутри давило и сжималось, ему было сложно дышать. Хенна прошла вдоль стойки и забрала забытую кружку Серого, вымыла ее, вытерла, поставила на полку. Тахти стоял и смотрел на ее руки, и в ушах что-то монотонно гудело.

— Приходи завтра, — сказала Хенна. — Всякое бывает. Уверена, вы помиритесь.

Тахти накинул парку поверх влажной толстовки. Снег в тепле растаял, промочил ткань. Звон колокольчика смолк, и полумрак лестничного марша окутал его со всех сторон.

Еще в кофейне, когда он спускался по лестнице, заболело колено. Как он шел, он запомнил плохо. Как-то спустился, подвисая на перилах, как-то доковылял до остановки. Ждал трамвай, но потом кто-то из прохожих сказал, что ветка снова встала. То ли замело пути, то ли опять оборвало провода. Такое случалось постоянно. Пришлось идти пешком. Кое-как он доплелся до кампуса, как-то поднялся в дормиторий. Как-то оказался в душе, под струями воды, и только теперь заплакал.

Он плакал бесшумно, очень долго, не пытаясь себя остановить или отвлечь. Он, кажется, сорвал какую-то пружину, и его все еще трясло, когда слезы кончились. Он долго стоял, завернутый в полотенце, в душевой, и смотрел на улицу через запотевшее окно, и никак не мог собраться, одеться и пойти в комнату. Он не знал, спал ли Рильке и был ли вообще дома. Не знал, заметит ли он его красные глаза и что он будет говорить, если заметит. Он не знал, придет ли он в тихую сонную комнату, где выключен свет, и где можно будет завернуться в одеяло с головой и отвернуться к стене — или в комнату, залитую светом, с толпой людей, музыкой и бутылками, и тогда ему точно не отвертеться от расспросов.

Он очень устал, он безумно нервничал, у него не было сил объяснять, почему у него красные глаза, почему он два часа торчал в душе, почему он хромает и почему не хочет ни о чем говорить. Все, что он хотел, это дождаться утра, потом как-то прожить первую половину дня, а потом поговорить с Серым, и с Сати тоже, и вообще со всеми, и вот им как раз объяснить, что он не хотел, чтобы так вышло.

Это все потом. Сейчас ночь, сейчас он в дормитории, надеется на то, что в комнате темно, Рильке спит, и ему удастся проскользнуть в спальню незамеченным.

///

Серый носил пару слуховых аппаратов, но никому их не показывал. С ними он слышал громкие звуки, без них — тишину. Ему нравилась тишина. Она была естественной. А еще ему нравилось разговаривать с людьми. Говорить.

Утром он вместе с другими шел в столовую, брал поднос, всегда липкий и кривой, подходил к раздаче. Кухарка пыталась с ним разговаривать, а вокруг было так шумно, что он едва мог разобрать ее слова.

— Па-ибо,² — говорил он наугад и улыбался.

Когда на плечо ложилась чья-то ладонь, Серый вздрагивал. В то утро он обернулся и увидел за спиной Рунара, их воспитателя. Седые волосы аккуратно зачесаны набок и назад, белая рубашка, галстук, коричневый пиджак застегнут на все пуговицы.

— Доброе утро, — сказал воспитатель.

— Овое уво, ³ — сказал он.

— Как ты, все в порядке? — спросил воспитатель.

Кто-то толкнул его в бок, и кружки на подносе съехали на бок. Воспитатель что-то крикнул, и парень извинился — с улыбкой. Воспитатель кивнул.

— Ну, не обижают тебя? — спросил он.

Серый покачал головой.

— Хорошо, я рад. Ты если что, обязательно мне говори.

— Па-ибо, — сказал Серый скорее наугад, потому что услышал только пару слов.

Воспитатель что-то сказал кухарке, она кивнула — и положила Серому двойную порцию слоеных булочек. Серый принял тарелку и взглянул на кухарку — и она соединила в кольцо большой и указательный пальцы. «Окей».

* Вы знаете жесты? — спросил Серый на языке жестов.

Кухарка посмотрела на воспитателя, и тот пожал плечами. Она повторила «окей» еще раз, а воспитатель ему подмигнул. Серый улыбнулся, кивнул и опустил голову, чтобы волосы упали на лицо. Чтобы никто не увидел стоящие в глазах слезы.

Я один.

Он выкрутился из рук воспитателей, которые пытались ему что-то говорить, а он не мог расслышать, унес поднос в самый дальний угол и сел там в сторонке. Подцепил вилкой кусок помидора и положил обратно в тарелку. Есть не хотелось.

Чуть позже к нему подошел Сати. Серый пихал в пакет слоеные булочки. Сати коснулся его плеча, и Серый вздрогнул. Сати улыбался.

— Школьный автобус скоро. Едешь?

Сати говорил погромче, он наклонился поближе к Серому. Серый покачал головой. На Сати были штаны от школьной формы, ярко-зеленая толстовка и жилетка с меховым капюшоном. Капюшон закрывал глаза. Серый остался в шортах и свитере. Школьная форма валялась где-то в недрах шкафа.

— Почему?

— На-эниа эт.⁴

— Ты хорошо себя чувствуешь?

Серый кивнул.

— На-анно. Наэнна е — эшшу. Оння — эт. Ииатэка — си-аю.⁵

— В библиотеке? Ты учишься сам?

— Си-аю. Да.

— Понятно. Круто! Ну, пока. Я в школу.

— Ака.⁶

Он видел, как Сати прошел через шумный зал к дверям, где его ждал Рильке. Они о чем-то заговорили, их голоса тонули в общей какофонии звуков. У Серого начинала болеть голова. Он старался услышать отдельные слова, хоть что-то, но в общем шуме звуки смазывались и терялись.

Булочки он спрятал на лестничном марше, под самым выходом на крышу. Сюда ходил Рильке, поэтому больше никто туда не совался. Теперь можно будет вылезти ночью в окно и бродить по городу, и у них будет еда.

Он спрятался в библиотеке. Самое тихое место. Никогда никого нет. Ровные ряды полок, книги в расшатанных обложках, запах ванили и сладковатой пыли. Кресло у окна, из которого было видно море. Он читал все, до чего мог дотянуться — самый маленький из группы, ему не хватало ни роста, ни веса, ни силы. Он двери-то едва мог открыть. Но здесь, среди молчаливых книг, он чувствовал себя в безопасности. Книги были такими же как он. Они тоже не говорили вслух.

Читать ему было сложно, ему больше всего нравились книжки с картинками — любые, от детских до научных, лишь бы с иллюстрациями. В библиотеке он нашел книгу по биологии, в ней автор сложным языком рассказывал про моллюсков, осьминогов и рыб. Текст Серый не понимал, ему нравились иллюстрации — словно выполненные черной и красной тушью. Иногда он листал детские книжки, ему нравились старые, в расшатанных переплетах. Но чаще всего он перечитывал снова и снова единственную книгу, которую привез с собой. «Язык жестов». Книгу, которую стащил из библиотеки в предыдущем интернате.

Да, в двух слуховых аппаратах он слышал кое-что. Да, он хотел говорить с другими, о как он этого хотел. Он старался слушать, он пытался читать по губам, он тренировался произносить слова — ночью, когда никто его не слышал. Но его все равно переспрашивали, не понимали и в конечном счете выключали из беседы. Он старался говорить со всеми так, как говорили они. Единым потоком слов, перебивая друг друга, о как бы он хотел говорить так же. Но не мог. Он протягивал к ним руку — и в конечном счете его руку отбивали ударом наотмашь, и он оставался один.

Говорить на языке жестов было легче. Книга помогала ему, настолько затрепанная и зачитанная, что название на обложке едва угадывалось. Он знал ее, казалось, наизусть. Но толку от этого было всего ничего.

Разговаривать на языке жестов ему было не с кем.

Вечерами они часами бродили по побережью с Сати и Рильке, собирали ракушки. В общей спальне ракушки прятались везде — на подоконниках, на столе вместо пепельницы, на полках среди кружек, термосов, носков и свечек. Они выкладывали их в определенной последовательности, по виду, по размеру, по цвету. В спальне пахло солью, пахло морем. Сати приносил свои в ладонях, он — в подоле свитера.

— Исо на-ол,⁷ — сказал Серый и улыбнулся.

— Ого, вот это крутяк, — сказал Рильке и указал на большую раковину. — Это стромбида.

Рильке говорил не так внятно, как Сати. Его слова были беглыми, они всегда куда-то спешили, нервничали и соскальзывали, и Серый едва успевал их разобрать.

— Оми-да⁸, — кивнул Серый.

Они стояли по щиколотку в воде, и ледяное море ползало вокруг их резиновых сапог. На ветру полы плащей хлопали по ногам. Шарф Сати размотался, один его конец плавал в море.

Серый улыбался. Тогда он еще мог улыбаться. И не боялся подходить к воде.

***

На улице мело второй день. Город стал белым. Белые дома, белые улицы, белые люди. Ветер кидал в лицо снег, видимость была почти нулевая. Тахти накрутил шарф до носа. Он так и ходил в парке Наны, но против такого ветра никакая одежда не помогала. А ветер дул здесь всегда, ледяной, соленый, со стороны моря. На ветру все остывало моментально. Поднимай воротник или нет, кутайся в шарф или нет, зима здесь строгая, грубая, вымораживает все моментально.

Тахти шел как мог быстро. Не столько потому что ему было холодно, этого он как раз почти не чувствовал. Там, выше по улице, была кофейня. Серый. И повисший между ними еще не состоявшийся разговор.

Ночью он практически не спал. Ему повезло — в комнате, когда он туда вошел, было темно. Рильке не было, и Тахти проскользнул на свою половину, спрятался под одеялом. Он притворялся спящим, когда в половине первого вернулся Рильке. Тахти завернулся в одеяло с головой, как гусеница в кокон, отвернулся к стене и старался дышать спокойно и ровно. Рильке не включил верхний свет. На цыпочках прошел к своей постели и включил ночник, отчего в комнате стало теплее. От его шебуршения, от осторожных шагов, от того, как он уронил куртку, как приглушенно выругался и как потом постоял, прислушиваясь, разбудил он Тахти или нет, от того, как тихо-тихо разделся и лег, Тахти делалось больно где-то в груди. Больно и одновременно тепло, хотя руки так и не согрелись. Тахти лежал в полумраке их комнаты и слушал уютное шуршание Рильке, его уже такое знакомое присутствие, и хотя он притворялся спящим, он был рад, что он не один в комнате.

Конечно, он не станет говорить об этом с Рильке. Не повернется и не спросит, где он был, потому что тогда Рильке увидит его лицо, его красные от слез глаза и нос, а это то, что Тахти не был готов показывать никому вообще. И тем не менее — он был рад, что в этой комнате он не один, что Рильке здесь. Знакомое присутствие живого существа, уже по-своему родное присутствие, его баюкало и успокаивало. Как утешение. Оно ничего не меняло, только облегчало переносимость боли. Тахти даже сам не осознал, что улыбался, пока слушал, как Рильке чуть слышно передвигается по их темной маленькой комнате, как он готовится ко сну, как поневоле присутствует там, куда большинству путь заказан.

Они жили в этой комнате с конца лета, не так уж давно. За это время Тахти успел узнать привычки Рильке, его образ жизни, его реальность так интимно, что он уже казался человеком, которого знаешь всю жизнь. Начиная от предпочтений в еде, любимых книг и вечной привычки засыпать с включенным светом, до времени на душ, фасона белья, разговоров во сне и непостижимого количества косметики.

В этом не было ничего особенного. Люди, которые живут под одной крышей, так или иначе узнают такие вещи. Вот только Тахти всегда жил в семье, и узнавать так близко, так интимно другого человека казалось сродни допуску к военной тайне.

Есть, однако, тайны, к которым сам Тахти допуск не выдавал никому. Первая в этом списке — это травма его колена. И чем дольше они жили с Рильке под одной крышей, в одной комнате, чем спокойнее относились к постоянному присутствию друг друга, тем сложнее для Тахти становилось ее скрывать. Он не хотел вести себя странно, и бывали такие моменты, когда он проходил на грани фола. Переодеться при Рильке он не мог, потому что тот мог увидеть шрам, который остался после операции. Надеть при нем суппорт он не мог по той же причине. Говорить на определенные темы он тоже не мог. Пока что его способы срабатывали. Он то вставал пораньше, то выбирал момент, когда Рильке выходил из комнаты, то одевался при закрытых шторах, а суппорт надевал потом в туалете. Это самое простое и в общем-то единственное, что он мог придумать. Вот только время шло. Чем больше времени проводишь с одним и тем же человеком, тем интимнее знаешь его жизнь. Как долго еще Тахти сможет скрывать? И как поведет себя Рильке, если узнает? Есть вещи, у каждого они есть, о которых не хочется рассказывать никому.

Пока Тахти шел по улице, все было ничего. Напряжение начало накатывать, когда он подходил к кофейне. Трамваи сегодня ходили, пусть и в час по чайной ложке, но он специально пошел пешком, хотя на ногу было тяжело наступать. Он хотел устать, чтобы нервное напряжение перешло в физическое, чтобы стало легче. Он не понимал толком, почему так нервничал. В принципе, ничего особенного не произошло. Ну, разозлился на него Серый. И Сати, очевидно, тоже. Ну накосячил он. С кем не бывает, в самом-то деле. Поговорит, объяснит, и все будет нормально.

Логично. Вот только сердце было не на месте. Под логикой находился пласт ощущений, которые невозможно было описать словами. Даже просто идентифицировать. Ощущение подспудной угрозы? Пустоты? Предательства? Отчуждения? Вины? Все вместе и ничего конкретно. Он только понимал, что наступил на какие-то грабли, намного более болезненные, чем простая обида. Расковырял какой-то старый нарыв, и теперь неизбежно встретится с последствиями.

За стойкой была Айна. В зале не было никого.

— Привет, — сказал Тахти.

— Привет-привет, — сказала Айна.

Сказала приветливо и ровно, улыбнулась, как всегда. Тахти гадал, знала ли она про вчерашний вечер. Рассказала ли ей Хенна. И если рассказала, то что. Он повесил парку на вешалку около двери. Постоял немного, осматриваясь и успокаивая колотящееся сердце. В тайне надеясь, что Серый выйдет в зал. Серый не выходил.

— Юдзуру здесь? — спросил Тахти.

— Еще нет, — ответила Айна.

Тахти посмотрел на часы. Без пятнадцати пять. Он опаздывал на смену на сорок пять минут. Впервые опаздывал.

Тахти прошел по залу, поставил сумку на подоконник. Вернулся к Айне, присел за барную стойку.

Пока она шумела кофемашиной, брякнул телефон. Тахти в сотый, наверное, раз смотрел, как готовился раф. Ничего, в сущности, сложного, а дома такой не сваришь. Да и было в этом что-то богемное, ламповое, пить кофе в кофейне, насквозь пропахшей кофейным зерном, ванилью и жженым сахаром. Грубый, едкий, теплый запах. Как будто ты немножко дома.

Айна поставила перед ним кружку. Тахти обхватил ее руками — горячая, успокаивает. Приятно.

— Юдзу написал, — сказала Айна.

Она стояла, склонившись над их столом, и тыкала пальцем в экран. Ногти у нее были ровные и аккуратные.

Тахти сидел с противоположной стороны барной стойки и стучал пальцами по кружке.

— Его сегодня не будет, — сказала Айна. — Пишет, что приболел.

Тахти написал Серому. Через сеть, через мобильного оператора. Все сообщения остались непрочитанными. Тогда он выпытал у Айны его адрес. И поехал к нему домой.

Район — спальное захолустье. Битые фонари, потрепанные многоквартирные коробки. Темные улочки, пьяные люди, круглосуточные ларьки с паленой выпивкой. На большее рассчитывать, выруливая своими силами, вряд ли есть смысл. С тех пор, как Тахти переехал в Лумиукко, в таких местах он бывал до неприятного часто. Он надел свою самую суровую гримасу, натянул на голову капюшон, пошел быстрым уверенным шагом. Авось, сойдет за местного. Меньше всего ему сейчас хотелось пересекаться с настоящими местными.

Атмосферное было место. Фактурное. С душком прокисшей жизни и втоптанных в грязь желаний. Ветхие дома, которые никогда не будут реставрировать и однажды просто снесут. Снести такие районы управа обещала давно. И они все стояли и стояли. Собирали опасную, неконтролируемую атмосферу беспредела, агрессии и упадка. От таких мест мурашки бегут по коже.

Хотя по-своему аутентичное местечко. Было бы здесь попроще, Тахти достал бы камеру и сделал пару кадров полуразваленных обглоданных пейзажей. Камеру, конечно, не достал. Во-первых, он приехал не для этого. А во-вторых, ему не нравилась вон та компания на спортивной площадке. Батарея пустых бутылок на столике для пинпонга. И то, как они использовали слова для связки мата. Поэтому он только ускорил шаг.

Многоквартирный дом в шесть подъездов стоял в стороне от главной дороги. Во внутреннем дворе разместились облезлая детская площадка, импровизированная парковка и помойка. Тахти прошел до шестого подъезда, самого дальнего. Фонарь возле него не горел. Напротив черными коробочками лепились гаражи. Он потыкал в домофон, и кнопки не отреагировали. Дернул дверь. Оказалось, открыто.

В подъезде воняло мочой и тухлятиной, на пролетах валялся мусор, окурки, бутылки. Тахти поднялся пешком на третий этаж. Облезлая дверь в выцветшем дерматине. Облезлая зеленая красочка на стенах. Облезлые двери лифта, на котором он не поехал. От греха подальше, еще застрять здесь не хватало.

Тахти позвонил в дверь. Тишина. Позвонил еще раз. Тишина.

Кто-то парой этажей ниже вышел на лестницу покурить. Слов не было слышно, только тембр. Двое мужчин и женщина. Голоса пьяные, слова для связки мата. Тахти написал еще одно сообщение Серому. Позвонил еще раз в дверь, потом постучал. Тишина.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

2

Спасибо.

3

Доброе утро.

4

Настроения нет.

5

Нормально. Настроение есть — езжу. Сегодня — нет. Библиотека — читаю.

6

Пока.

7

Еще нашел.

8

Стромбида.