Череда совпадений, или История городка имени Виры

София Первова

Совпадения. Они преследуют нас, скрываются в нашей тени, оседают нам на макушки вместе с первым снегом.Саманта стала одной из тех, кому не посчастливилось стать объектом таких совпадений, увлекая за собой таких разных жителей городка «Вира». Уэйн – простой писатель; Оливия – чуть менее простая владелица приюта для бездомных. Что же сделают с ними эти беспардонные совпадения?Удивительные способности, пугающие приключения и вопросы… А ответы внутри! Осталось лишь перевернуть страницу.

Глава 2. Сэм

Минула неделя с той аварии, что перевернула мою жизнь, и мы с отцом решили снова попытаться провести время вместе, только уже в пределах города.

Я заглянула к нему в офис, находившемуся в двадцати минутах ходьбы от его дома — небольшое здание граничило с жилым районом, отстроенным совсем недавно. Хоть он и располагал к большому количеству людей, пока что был относительно пустым, и я не могла отделаться от мысли, что за мной следят. После нападения в кафе я стала подозрительной: каждый выход на улицу сопровождался постоянным тремором, мотанием головой, вылавливающей потенциальную опасность от прохожих, и навязчивыми мыслями.

Солнце медленно пряталось за горизонт, а я спряталась в прохладном здании, на втором этаже которого нашла отца. Он сидел за мощенным деревянным столом у окна, и настольная лампа скупо освещала бумаги, разбросанные перед ним. В комнате стояло ещё два таких же стола, а между ними расположился большой аквариум, в котором парили маленькие сомы. Работа знакомила отца с совершенно разными и невероятными клиентами, один из которых и преподнес ему такой чудной подарок, в виде рыб.

Макушка, покрытая тёмными короткими волосами дернулась, предоставляя обзору лоб, на котором ещё виднелся небольшой синяк, и папа улыбнулся, завидев меня в проходе.

— Заходи, Сэм. Я закончу с накладными, и можем идти. — он снова уткнулся в бумаги, а я пошла наворачивать круги по кабинету.

На белой стене над аквариумом висел дартс, к которому дротиками били прикреплены игральные карты с джокером. Суеверным папа не был, но эту скульптуру объяснил, как «приносящую удачу».

Выйдя из здания мы направились в сторону дома. После маминой смерти наша квартира казалась слишком громоздкой для нас двоих, учитывая, что мы и дома-то не бывали, поэтому было принято решение продать её и переехать в квартирку поменьше. Воспользовавшись моментом, я нашла себе собственное жильё, а папа был только рад такому проявлению самостоятельности. Мы уважали жизни друг друга, и не лезли в них, только интересовались, обсуждали и помогали, когда просьба о помощи выливалась в слова из мыслей.

— Зайдём в магазин?

— Но нам же не по пути. — я начала театрально хныкать. Мне нравилось вести себя как ребёнок рядом с отцом.

— Лентяйка. — он толкнул меня в плечо. — Пошли-пошли, сделаю тебе панкейки. — это был грязных ход. Он ведь знал, как я люблю панкейки. Пришлось согласиться.

— Есть вести с того дня?

— Так как виновный погиб, а страховки у него не было, мы, кажется, остались с носом. — он пожал плечами.

— Нам что, не выплатят ни пeра? — я была совершенно возмущена.

— Милая, если у него нет страховки, это исключено. — отец посмотрел на меня с улыбкой.

— Виновным признали его?

— Виновным признали бы его, даже если бы я в него въехал. Мужик был пьян.

— Вот чёрт, серьёзно? — я снова вспомнила два чёрных мешка, в одном из которых лежала девчушка.

Подобная безответственность и халатность оседала комом в горле, и, насколько мне было неприятно думать о погибшем мужчине, настолько же жаль мне было ту девчушку.

Из магазина мы вышли с двумя пакетами, а я с жаром травила байки с работы. До дома мы дошли быстро, и, пока папа вводил код домофона на панели, я оглянулась: как и положено новостройке, здесь было красиво, чисто и немноголюдно. На скамейке у последнего подъезда спиной к нам сидела девушка, что-то громко объясняя своему собеседнику через телефон, а рыжий пучок на голове подпрыгивал, вторя движениям хозяйки. Звуки нажатия на кнопки прекратились, и я повернулась к отцу, готовая войти в подъезд, вот только он не двигался. А потом его рука вдруг выпустила пакет, и тот с грохотом упал на лестницу, по которой тут же покатились продукты. Бутылка с молоком лопнула, и белая жидкость растекалась, вытягивая свои щупальца во все стороны.

— Пап? — я тихо позвала его, по спине пробежали мурашки.

Ответа не было. Он медленно ввёл последнюю цифру, распахнул дверь, вытянул вперёд одну руку и с силой ударил по ней дверью. Я вскрикнула, услышав ужасный хруст, а он распахнул дверь снова, готовясь к новому удару. И ударил.

— Господи, пап, ты что творишь? — всхлипывая, я подбежала к нему, и начала оттаскивать от двери.

Он брыкался и пытался вырваться, и я увидела, как безжизненно свисает пострадавшая рука. Меня помутило, и на секунду я ослабила хватку, но этого хватило, чтобы отец оттолкнул меня. Он развернулся, и я увидела его лицо, искажённое гримасой боли, а по щекам струились слёзы. Глаза покраснели — капилляры лопались от напряжения. Прохрипев что-то невнятное, он вдруг начал озираться по сторонам и уставился в стену, а потом так же внезапно в эту стену побежал.

— Да стой же ты! — я кричала сначала на него, — Боже, что с тобой?! — а потом от ужаса — его голова с глухим ударом отскочила от бетона, и тело плашмя рухнуло на лестницу, где он продолжил разбивать свой лоб в кровь, пока я не взяла его голову в свои руки, судорожно соображая, как остановить это безумие.

Недалеко проскрипели шины, и папа оттолкнул меня, поднимаясь на трясущихся ногах, и сорвался с места. Из-за угла показался свет фар, и я сразу поняла, что он пытался сделать.

В голове возникло два варианта. Первый — бежать за ним, но уверенности в том, что я смогла бы его остановить не было — в свои сорок девять лет он был здоров во всех смыслах и явно превосходил меня по силе. А значит этот вариант не подходил. Я рывком выставила перед собой руки, и он замер, едва не успев спуститься на проезжую часть. Его тело содрогалась — слишком сильное было давление, а машина, водитель которой не обратил на нас никакого внимания, проехала мимо.

— Роберт Хьюз, мать твою, приди в себя наконец! — я визжала, не понимая, как вывести его из этого страшного состояния. Им словно кто-то управлял, как марионеткой, и я начала озираться по сторонам, пытаясь найти кого-то похожего на кукловода.

Я держала отца под контролем, не давая двинуться с места, и, нащупав слабый источник непонятной силы, побежала к нему. Обернувшись, я увидела, как папино тело начало извиваться, а конечности выгибались под неестественным углом. У него не было опоры, чтоб вот так просто сломать себе что-нибудь ещё, но попыток он не оставлял, а я на ватных ногах оббежала часть площади, наконец заметив скрывавшегося за соседним зданием человека, не мигая смотрящего в нашу сторону. Совершенно мерзкий, хлюпающий звук заставил меня вновь обернуться: папа грыз руку зубами, а его кровь стекала по предплечью на асфальт. И это стало последней каплей моего мнимого контроля над ситуацией, контроля над собой.

Я подняла кукловода в воздух — это была девчонка, подросток. Волосы ежиком торчали во все стороны, на лице блестел пирсинг: один в носу и пара в брови, а руки, не скрываемые за короткими рукавами футболки украшали татуировки. «Я оторву эту татуированную кожу от мяса голыми руками, дрянь!" — пронеслось в моей голове. Я потянула девчонку на себя, и, отойдя в сторону, швырнула на землю. Глухой удар вперемешку со всхлипами жёг уши. В воздух поднялись лежавшие рядом камни и, потакая движениям моей кисти, ударились о дрожавшую спину девчонки, заставив её вскрикнуть. Пирсинг, так кстати зафиксированный креплениями, разлетелся в стороны, утянув за собой дорожку из крови и оторванной кожи.

Я видела её скелет как на рентгене, видела каждый орган, каждую косточку, и они были такими… Целыми. Я не сразу поняла, что скалюсь. И не сразу поняла, что некоторые кости начали смещаться, заставляя хозяйку кричать и ворочаться снова и снова, а одна даже пробилась через плоть наружу. Я снова подняла девчонку в воздух. Изувеченные пласты кожи свисали в том месте, где из ноги виднелась кость. Подойдя к ней вплотную, я почувствовала прерывистое, спешное дыхание на своём лице, слюна капала с её губ, и я рукой вырвала передний зуб отбросив его в сторону. Девчонка выла, а мои пальцы крепко держали её за подбородок.

— Тебя послали за мной, какого дьявола ты трогаешь обычного человека? — глаза медленно поднялись на меня.

— Целью был он, а не ты. — её голос хрипел.

— Зачем он вам? — когда она промолчала, я впила ногти ей в подбородок. — На кого ты работаешь?

Она выплюнула сгусток крови мне под ноги, и промычала, но, стоило мне продавить кожу ногтями, тихо заговорила.

— Меня продали Биллу Макклафину, и он послал рой таких как я искать всех, кто с тобой связан.

Этого я не ожидала. Билл вёл грязную игру, а я не была к такому готова. «Это очень-очень плохо» — голова гудела от вьющихся ураганом мыслей.

— Ты сказала, тебя продали. Кто? — теперь на шёпот перешла уже я.

— Шоу. Роджер Шоу.

Я сжала пальцы, помогая себе способностью, и нижняя челюсть девчонки упала мне под ноги, а рядом упало и остальное тело. Вкус железа на языке привёл меня в чувства. Палец, пробежавший под носом окрасился в красный, а потом я услышала собственное имя. Обернувшись, я побежала к подъездной дорожке, пытаясь понять, как долго яростно пульсирующая кровь не позволяла расслышать мужской голос. Папа лежал на том же месте, где я его остановила. Его тело тряслось, а сломанная рука прижималась к телу второй.

— Сэм, хватит, прошу тебя. — мне пришлось наклониться, чтобы разобрать его слова.

— Прости меня, пап! — в горле стоял ком, а слёзы стекали по подбородку. — Прости, это всё моя вина. Из-за меня ты пострадал. — я не отводила взгляд от его рук, хотела прикоснуться, но боялась, — Сейчас я вызову скорую помощь, подожди секунду. — и начала рыться в карманах, пытаясь нащупать телефон.

— Сэм, милая, всё в порядке. Эй, посмотри на меня. — долгие паузы между словами заставили мурашки рассы паться по коже. — Сэм, ты не виновата. Ты борешься за жизнь, и не должна извиняться за это.

— Я не хочу такую жизнь, что достаётся ценой твоей. — мой голос хрипел, а язык заплетался, не желая слушаться.

— Родители частенько отдают свои жизни за жизни своих детей. Распространённая практика, — он начал смеяться и закашлялся. — Ты либо борешься, либо умираешь. Таков уж ваш мир, малышка. — его глаза украсили морщинки от улыбки.

В голове эхом отдавался родной голос, произнесший два неимоверно важных слова. «Ваш мир. Так значит, он всё понял» — и эти мысли заставили меня дрожать сильнее.

Вскоре приехала скорая помощь. Медики нашли только одно тело — тело Рональда Хьюза, погибшего, по легенде, при странных обстоятельствах и без свидетелей, лежащего на руках своей двадцати-трёх-летней дочери — Саманты Хьюз. Полиции не было, как и не было изувеченного тела татуированной девочки-подростка. Когда отца забрали, я вернулась на место, где она лежала, однако на нём не было даже крови, не говоря уже о следах битвы и самой девчонки. Была только рыжеволосая девушка, что недавно сидела на скамейке неподалёку, которая что-то рьяно обсуждала с мужчиной в чёрном костюме, постоянно озираясь на меня.

Я была благодарна за то, что кто-то прибрал за мной этот беспорядок, и побрела домой. Да, пешком. Да, на другой конец города. Думать не хотелось, но всё же думалось. Думалось об отце. О Роджере Шоу. О Билле Макклафине. О том, что завтра нужно идти на работу.

Думалось о многом, вплоть до дома, где возле моей двери на корточках сидел соседский мальчик. На вид ему было около тринадцати лет, и я никогда не видела его в компании. Видела только в синяках и кровоподтеках. Мама никогда не вела его за руку, бывало за шиворот, но в основном он ходил один. А ещё он был магом, я это чувствовала.

Мальчишка подпирал собой стенку, а лицо спрятал в руках. Светлые кудри кое-где торчали в стороны и почти достигли худых плеч.

— Тяжёлый день? — я опустилась рядом с ним на корточки. Он вздрогнул, словно только сейчас меня заметил, и поднял голову.

Левое веко было опухшим, и предавалось всем оттенкам синего и фиолетового, так что на меня смотрел только один небесно-голубой, напуганный глаз. Лицо казалось бледным и уставшим до смерти: острый подбородок, упрямо поджатые губы, чрезмерно явно очерченные скулы — вот, что представляло собой его лицо, и я ужаснулась тому, как можно было довести ребёнка до такого состояния.

Он поймал мой нахмуренный взгляд и быстро отвернулся.

— Угу.

— Угу. У меня тоже. — я слегка толкнула его в плечо. — Эй, хочешь зайти? — я кивнула на дверь своей квартиры.

Он мешкал, а значит хотел. Я встала и провернула ключ в замке до щелчка. Парень тоже поднялся, но не решался сделать шаг.

— Ну же, — я улыбнулась. — Выпьем смузи, покрасим друг другу ногти, обсудим свежие сплетни.

Его светлые брови упали к переносице, а рот то открывался, то закрывался. Он не знал, что лучше: честно признаться, что ни одному из перечисленных занятий он не симпатизирует, или же бросить в меня «Ты сумасшедшая!» и дать дёру. Когда я засмеялась, он расслабился и, наконец, вошёл.

Я сразу направилась на кухню, а гость был волен слоняться по квартире. Прозрачный чайник наполнялся травами, ягодами и, собственно, чаем, а панкейки уже шипели на сковородке.

— Что это? — я выглянула в проём двери, а мальчик в коридоре с подозрением таращился на мой папье маше. Планировалась кошка, но получился неровный комок клея и бумаги, непокрашенный и ничем не покрытый. В общем, получилось, что получилось.

— Это моя Китти. — я пожала плечами, словно это месиво и правда похолило на кошечку.

— Её что, машина переехала? — парень выгнул бровь и теперь тыкал в неё пальцами. Я ухмыльнулась.

— Смотрю, язык у тебя хорошо подвешен. — и вернулась к готовке, а когда всё уже лежало на столе, поставила турку на огонь и начала мыть посуду.

— Кто это? — я обернулась и посмотрела туда, куда указывал детский палец.

Мои руки невольно разжались, и тарелка со звоном разлетелась по раковине большими осколками, а сердце упало в пятки. Ребёнок мгновенно съёжился, напуганный грохотом.

— Ты чего? Не поранилась? — когда он понял, что опасность ему не грозит, подбежал ко мне, бегло беря меня за руки и осматривая их.

— Нет. — я слабо улыбнулась ему, отрывая глаза от фотографии на стене. — Это мой отец.

— Ты живёшь с ним?

— Я убила его пару часов назад. — осколки полетели в мусорное ведро.

Мы простоял в молчании ещё немного. Ватными руками я вылила содержимое турки в кружку, а мальчик вдруг подал голос.

— Я бы тоже хотел убить своего.

До меня не сразу дошёл смысл его слов. «Тоже. Разве же я хотела этого?»

— Никогда не видела твоего отца. — только и смогла выдавить я.

— Это потому, что он не выходит из дома. Врос задницей в своё кресло и не встаёт. У него какая-то болезнь, когда сильно толстеешь и не можешь похудеть. Но он и не пытается, только постоянно пьёт и кидается вещами. Я только не пойму, как они снова оказываются у него, если он встать не может. — он выдохнул несвойственно горько для своего возраста, и я потрепала его по макушке, не зная, как утешить. Он отмахнулся.

— Кушать хочешь? — мальчик неуверенно кивнул, заставляя кудри подпрыгнуть, и опустился за стол, на который я тут же указала. — Ешь сколько влезет. Нужна будет добавка, скажешь.

Он ошарашенно поглядел на содержимое тарелок: свежеиспечённые панкейки, фрукты, нарезанные сыр и колбаса, масло и хлеб, из которых можно было состряпать бутерброд, имбирное печенье и конфеты. Нормальной еды, конечно, не было, но и этим можно было наесться до отвала.

— А ты будешь? — он подозрительно поглядел на меня.

— Я не голодна.

— Я не люблю подачки. — он откинулся на спинку стула, скрещивая руки на груди.

— Как тебя зовут? — я смотрела на него через дым, извергаемый кофе в моих руках.

— Том.

— Том, если я поем с тобой, это не будет считаться подачкой? — он на секунду задумался, и помотал головой.

Мы стукнулись кружками и Том налетел на еду. Все следующие разы, когда он приходил ко мне в гости, мы ели исключительно вместе. Даже если он оставался в квартире один, на что я сразу дала ему разрешение, то ждал моего возвращения, чтобы сесть за стол вдвоем. Мне нравилась его компания, а ему нравилось находиться где-то не на улице, и тем более не дома. Про его семью я больше не спрашивала — слишком щекотливая тема — в отличие от Тома, который не скупился на вопросы. От некоторых у меня волосы дыбом вставали, но вспоминая, в каких условиях этот ребёнок рос, даже радовалась его любознательности.

Я смаковала свой кофе, наблюдая, с каким жаром он поглощает съестное, и мне это не могло не радовать. Его пальцы были не сильно толще вилки, которую он держал в руке, острые плечи и лопатки врезались в тонкую ткань, не сумевшую, и даже не пытающуюся скрыть худобу мальчика.

— А как тебя зовут? — Том задал вопрос с набитым ртом, а заметив, как дрогнули мои брови, быстро прожевал и спросил ещё раз, уже нормально. Не то, чтобы мне это не нравилось, просто подумала, что базовые манеры ему не помешают.

— Я Сэм. — он ответил на моё рукопожатие.

— Сэм, это очень вкусно! — Тарелка с панкейками стремительно пустела, а я впервые увидела, как он улыбался. — Как это называется? — Том потянулся за ещё одним кусочком.

— Панкейки. — я выложила оставшиеся в сковородке поверх несъеденных. От них едва заметно шёл пар, воскрешая наполняющий комнату аромат.

— Вроде как маленькие воздушные блинчики?

— Вроде как. — я улыбнулась.

— Руку на сердце, отныне это моё любимое блюдо! — в доказательство он положил правую ладонь на грудь, а я поперхнулась своим кофе от такого лексикона тринадцати-летки.

— Ты где такие выражения откапал? — он засмеялся, а я начала оттирать футболку от напитка, не сводя с него глаз.

— Когда мне не надо идти в школу, я сижу в местной библиотеке. Там тихо и спокойно, и много интересных книжек. И, — мальчик опустил глаза. — Там почти никого не бывает.

— Что ж, Том, кажется у тебя появилось новое место, в котором ты можешь прятаться от реалий бренной жизни. — я не скрывала, что понимаю его положение, и надеялась, что он не примет мою честность за подачку.

Покончив с едой, мой гость вызвался помыть посуду, ссылаясь на мою недавнюю оплошность, а я ушла переодеваться в домашнее. Встретились мы в гостиной, где он рассматривал мои фотографии, рисунки и карточки, прикреплённые к пробковой доске.

— Сэм, разве тебе не грустно? — он уселся на диван и обнял подушку-кошку, в длине не уступающую ему самому. Я включила тихую музыку и опустилась на лапы огромного плюшевого медведя, восседавшего у стены напротив дивана, укрывая себя второй парой огромных лап, и подперев своей головой его мохнатую.

— Мне не нравится грустить. — я уставилась куда-то перед собой, вспоминая слова отца. — Это отнимает много сил.

— Я не люблю свою семью, но, кажется, у вас были тёплые отношения с папой. Тебе не грустно, что его больше нет? — он говорил осторожно, явно не желая тормошить мои раны.

— Я хочу вырвать своё сердце, лишь бы оно не болело. — я сильнее сжала лапы медведя. — Папа говорил, что смерть — это не то, к чему ты можешь подготовиться, и от чего можешь убежать. А если ты не можешь что-то контролировать, то и переживать из-за этого — пустая трата времени. Когда умерла его собака, ему было грустно, но он не впадал в крайности и жил дальше. И я должна жить дальше.

— Мне очень жаль, Сэм. — голос вжавшегося в диван Тома дрожал.

Ему были чужды мои чувства, но он уловил моё настроение, и чувствовал себя не в своей тарелке. Я позвала его к себе, и, когда он подошёл, усадила его перед собой, обняв сзади. Объятия тоже были ему чужды, но, когда я начала гладить его по густым волосам, мальчик расслабился, продолжая обнимать подушку-кошку.

— Почему ты его убила? — этот вопрос я ожидала услышать, но по спине всё равно пробежал холодок.

Мне нужно было объясниться, нужно было выговориться, но так, чтобы он не понял суть. Чтобы не пугать его больше и не впутывать в свою историю.

— Я не хотела этого. — я шептала в его спутавшиеся кудряшки, которые в свою очередь щекотали мой нос. — Всё произошло так внезапно. Я вляпалась в кое-какую передрягу, и теперь она преследует меня. Я не смогла вовремя разрешить ситуацию, и папа… пострадал.

Он долго молчал, не решаясь спрашивать, и не сиди он так близко, я бы, вероятно, даже не расслышала вопроса.

— Это потому что у тебя есть способность?

— Да, Том. Всё из-за способности.

Я гладила его голову, перебирая пальцами пряди, и радовалась, что он сидит спиной. Я боялась увидеть в его лице страх. Почему-то мне отчаянно хотелось стать для него другом. Стать для него тем, кого не нужно бояться. Но его детская невинность абсолютно озадачила меня: помимо страха я ожидала, быть может, презрения, но только не того, что услышала после.

— У меня тоже есть способность, только она не опасная. Вообще-то она глупая, и мне не нравится. Я бы хотел другую. — он так просто выдал мне свою тайну, словно говорил об этом каждому встречному, но я понимала, что он пытался мне доверять. Возможно ещё не как примитивной, но уже как магу.

— И какая же у тебя способность, Томми? — стоило последнему слову слететь с губ, как он вырвался из моих объятий и гневно уставился на меня.

— Не называй меня так!

— Хорошо, извини. — я удивилась такой смене настроения.

— Меня так зовёт только мама. — когда он понял, что зря всплыл, потупил взгляд, подгибая под себя ноги. — Не люблю эту форму имени.

— Так какая у тебя способность, Том?

Он посмотрел куда-то мне за спину и зажмурился. Воздух позади него начал мерцать и уплотняться, наливаясь цветом и обретая чёткую форму. Хорошо, что я сидела, потому что ноги от увиденного точно бы подкосились. Меня вжало в медведя, а пальцы рук накалились магией.

За спиной Тома стоял Роберт Хьюз собственной персоной. Он был слегка прозрачным и кое-где расплывчатым, но только не его лицо. Голубые глаза смотрели прямо на меня, подбородок был как всегда идеально выбрит, а губы… Он улыбался! Мне! Он мне улыбался! Я не заметила, как начала плакать, а папа простоял так ещё с минуту перед тем, как начал таять в воздухе. Глаза и улыбка не исчезали дольше всего, но затем рассеялись и они. Том дрожал, и выглядел то ли виноватым, то ли смущённым, а я подползла к нему на коленках и крепко обняла.

— Спасибо тебе, Том. — он неуверенно ответил на моё объятие. — Это прекрасная способность, правда. Береги её.

Том остался ночевать у меня, и мы просидели вот так, болтая, ещё несколько часов, пока его не сморил сон. Я в ту ночь не спала.