Слушая тишину. Сицилийская история

Павел Владимирович Манылов

Американец Сэм Дункан вместе с маленькой дочерью Кристи летит в Италию. Цель их путешествия – наслаждение морем, солнцем и… встреча с Семьей.Много лет назад Дункан был среди тех, кто в составе войск союзников высадился на Сицилии, чтобы противостоять фашизму и освободить эти солнечные земли от коричневой чумы.Но и сегодня для старого солдата здесь есть дело, тем более что теперь Сэм еще и член одного из самых влиятельных мафиозных кланов мира…

Иллюстратор Ксенон

© Павел Владимирович Манылов, 2019

© Ксенон, иллюстрации, 2019

ISBN 978-5-0050-1230-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

— Дамы и господа, мы готовимся к взлету, прошу пристегнуть привязные ремни и выключить электронные приборы.

Сэм Дункан отметил стройные ноги стюардессы, улыбнулся ее заинтересованному взгляду, прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла.

— Пап, мы взлетаем, возьми меня за руку!

— Конечно, маленькая, не бойся. Пока я рядом, тебе нечего бояться.

Он подвинулся к дочери ближе и, вдыхая аромат ее волос, поцеловал в льняную макушку.

— Папа, нам нужно чем-то занять себя… Ты только не спи, я не могу спать в самолетах. Одной мне страшно. Давай поиграем во что-нибудь!

— Малыш, хорошая идея, во что ты хочешь поиграть?

— Наша классная, миссис Хэноган, научила нас одной интересной игре. Нужно рассказать историю, подражая какому-либо из писателей, чтобы все сразу поняли, кто это написал.

— Хм, это сложная и увлекательная игра. Она мне нравится. Это прекрасный способ изучать литературу. Скажи мне, многих ли писателей вы уже читали?

— Не очень многих. Мы читаем книги разных авторов и иногда просто отрывки, если книга длинная. А потом обсуждаем, чем один писатель отличается от другого.

— Это и правда интересно. Что вы читали на последнем уроке?

— Мы начали читать повесть «Старик и море». Мне понравилось, — девочке не столько хотелось играть в игру, сколько услышать папин рассказ о Сицилии. — Ну все, давай играть. Я хочу, чтобы ты рассказал мне о Сицилии. Ты так давно мечтал туда слетать, но никогда не рассказывал мне об этом месте. И вот мы летим туда, а я даже ничего не знаю о нем.

Он задумался на минуту, как будто проживая снова какое-то воспоминание, поправил свои черные волосы и, как мальчишка, придумавший озорство, прищурил один глаз.

— Хорошо, Крис, я расскажу тебе… Если вы уже читали Хемингуэя, я попробую рассказать, как старый добрый Эрни.

— Ну па-а-а-па! — дочь с негодованием хлопнула ладошкой по его колену. — Я же должна была угадать… Зачем ты мне сразу признался? Мне нужно было самой угадать, что это Хемингуэй. Ведь в этом весь смысл игры!

Он ткнул себя кулаком по лбу и, всплеснув руками, склонил перед дочкой голову.

— Солнышко, ну прости меня, просто у меня уже зачесались руки. Мне по душе то, что придумала миссис Хэноган. Но давай усложним игру! Ты попробуешь потом рассказать мою же историю от имени своего писателя, и мы посмотрим, как она изменится.

— Хорошо, папочка, будем считать, что ты, как всегда, выкрутился.

Они рассмеялись, позвали стюардессу и, заказав колы и сэндвичей, с интересом придвинулись друг к другу ближе.

— Пап, а почему именно он? Почему Хемингуэй?

— Ты знаешь, дочь, я почему-то сразу это решил, хотя знаю множество талантливых писателей. Но о Сицилии я хочу, чтобы рассказал он. Мой рассказ будет связан с войной. Ведь именно тогда я впервые попал на Сицилию. А Хем тоже воевал, — Сэм редко рассказывал дочери о войне, и теперь услышанное явно взволновало ее.

— Например, если бы это был Дюма, мне пришлось бы рассказать захватывающую историю, придумать ярких персонажей и напряженно вести их по коллизиям, бурлящим вокруг событий. Там был бы витиеватый сюжет со множеством погонь, героических поступков, стрельбы и т. д.

Если бы это был Ремарк, я бы подробно описывал ужасы той войны, мрак и холод этого времени, среди которых нашел бы что-то человеческое и понятное, понятное тем, что это часть настоящей жизни, со всеми ее ужасами и повседневными чудесами, с болью и теплом, со страданиями и счастьем.

Если бы это был Бунин, была бы короткая, но трагичная история любви, любви мимолетной, яркой, но обязательно трагичной. Толстой же потратил бы все страницы на подробное описание батальных военных сцен. С исторической точностью он рассказал бы о той операции, о взятии острова и освобождении плацдарма фашистской Италии.

Но я хочу другого рассказа, я не хочу подробностей войны, я не хочу длинных историй. Малыш, мне хочется передать тебе это ощущение, это настроение. Я хочу, чтобы ты почувствовала это солнце, палящее, но не обжигающее, этот запах лимонов, от которых не спрятаться. Я хочу, чтобы во время рассказа ты слышала звук мандолины, наигрывающей незамысловатую мелодию… Это все Сицилия, это место, где народ встает вместе с солнцем и ложится спать, когда красный огненный шар опускается в море, где виноградные лозы, как дети, оберегаются с теплотой и нежностью, где каждый акр земли плодороден, потому что обласкан теплым морским ветром и мягким южным солнцем.

— Пап, ты так красиво это рассказываешь, ты столько знаешь разных писателей. Мне так интересно, давай скорее дальше! Дальше-дальше!

Девочка расстегнула привязной ремень и, забравшись с ногами на узкое кресло, приготовилась слушать.

— Может быть, ты и права, дочь, но я как будто снова погружаюсь в то самое время. Время, которое навсегда останется в моей жизни.

Он вмиг постарел, на лице появились морщины, но какой-то дивный свет скользнул в его глазах. Было видно, что воспоминание дается ему нелегко, но он не существует без этого опыта, без пережитой печати на его судьбе, на его теперешней, далекой от тех мест жизни.

— Шел 43-й год, операция называлась «Хаски». На тот момент это была самая крупная морская десантная операция в мире. Неудачная высадка и шесть недель боев на суше. Американцы, англичане и канадцы выбили войска стран «Оси» с острова и открыли средиземноморские морские пути для своих союзников. Фашисты сбежали на материк, а Бенито Муссолини, дуче Италии, был отстранен от власти.

За время операции погибло около шести тысяч человек союзнических войск, и, несмотря на окончание операции, мы чувствовали пепел недавних сражений и важность этого крайнего плацдарма Средиземноморья.

Мы полностью контролировали остров, но все же чувствовали, что малейшая расслабленность и небрежность могут привести к новой трагедии.

Кристи слушала очень внимательно. Разговоры о войне были редки. Каждое слово, рассказывающее о той поре, — как крупица в общей картине, описывающей ту страшную эпоху. Сэм не любил эти рассказы. С одной стороны, он не мог не помнить тех дней, он и не хотел их забывать, ведь то, что происходило в те годы и определило его дальнейшую жизнь. Но, с другой стороны, он не хотел транслировать все эти ужасы на жизнь людей, никак не связанных с той чудовищной драмой, тем более на жизнь своих детей, которые не знали до сих пор ничего, кроме любви и ласки. Это было его противоречие и постоянно мучающее его состояние.

— Тогда мы были неразлучны вместе с моим другом. Джеймс Бедок. Он был похож на Геракла. Такой же огромный и сильный. Он носил бороду и брил голову. На голову надевал трофейную японскую повязку, снятую при случае с одного из узкоглазых. Был чемпионом округа по боксу. Только один раз я видел, как он имел проблемы в ринге. Ты представляешь, это был русский. Джеймс тогда закончил бой на своих ногах, но долго помнил тяжелые свинги товарища по борьбе. Кстати, скажу тебе, мой малыш, что бы ни писали в наших учебниках и что бы ни говорили о красных, это они выиграли войну. Все наши вместе с Бульдогом Уинни усилия не стоили и мизинца того, что потратили на эту борьбу русские.

— Пап, ты правда так считаешь? Ты так предан Америке, а сейчас говоришь такие вещи?

— Солнышко, правда важнее попыток человека или даже нации во имя своего благополучия поворачивать вспять историю. Тем более что тесто сие замешано на горе и страдании, и было бы омерзительно не признать правду, которая стоила жизни миллионам людей. Отказаться от этой правды значило бы отказаться от Бога, отказаться от самой жизни, ради которой погибло столько людей.

Крис глубоко задумалась над его словами, до сих пор она знала только о героизме и трагедии американского народа. Дункан как будто приоткрыл завесу тайны, которая с новой стороны начала открывать для юной леди этот мир.

— Мне тогда было девятнадцать, а Джеймсу двадцать пять. Однажды он отбил меня от кучки наших же солдат, решивших, что я им что-то должен. С тех пор мы всегда были рядом. К тому моменту он уже был старшим сержантом и принял участие не в одном десятке разных операций. Понемногу он учил меня военному делу, а точнее: как выжить в тех условиях, в которых мы могли оказаться в любую минуту. И скажу тебе, малыш, пару раз эта наука действительно спасла мне жизнь.

Джеймс встречался несколько раз с русскими и всегда в рассказах он восхищался ими. Их мужеством, внутренней силой. Он видел, через какую мясорубку им приходилось пройти.

Кстати, после того боя с русским, а они оба вышли шатаясь, но не упав, им присудили ничью. Той же ночью они оба сделали себе одинаковые татуировки.

— Боже, папа! — Кристи подскочила на кресле и прижала ладошки к щекам. — Ведь это же дядя Джейси?! Да?!

— Да, солнце, конечно, это он.

— Я помню эту его татуировку, я часто спрашивала его, что это, но он никогда не рассказывал. Но где же его борода? Бритая голова? Боже, не могу его представить таким! — дочь была настолько удивлена, что даже не знала, как увязать старшего сержанта Джеймса, грозу фашистов и чемпиона по боксу, со своим дядей Джейси, отцом четверых детей, веселым добрым великаном.

— Много воды утекло с тех пор. Твой папа тоже изменился. Прошло уже почти тридцать лет.