Я ищу Новый год

Соня Саарви

Новогодняя повесть из серии «Мы и большущее озеро». Настя подросла, ей уже двенадцатый год. И в голове возникают разные вопросы. Но приближается праздник, и Настю захватывает предчувствие чуда. Только теперь новогодние чудеса открываются ей с новой стороны.В повести есть место и атмосфере праздника, и музыке, и настоящей лесной сказке. Рисунки автора.

Глава 4. Три Медведя

Дверь морозно хлопает. Деревянный стук и пружинный скрип исчезают не сразу. Как будто на мгновение примёрзли к воздуху. Соседской машины во дворе не видно. Пусто и тихо.

Мы вывалились из подъезда в своих мохнатых шубах как Три Медведя. Топчемся на крыльце. Мама говорит, что вот, у нас шубы искусственные, а мне всё равно. Ну и что в том такого, что искусственные? Зато мы похожи на трёх медведей. Мама и я — коричневые, а Лёка — чёрный такой медвежонок. Поднимаю голову и вижу тень — бабуля смотрит на нас из окна, провожает. Мы помахали. Скоро к ней приедет тётя Тамара. А мы спускаемся с крыльца на скрипучую дорожку. Здесь темно. Мама устраивает огромный мешок на санках, а мы с Лёкой несём рюкзаки. Ну словно на Таватуй собрались. Только рюкзаки не такие тяжёлые.

И вот мы со своими санками выруливаем из двора. Снег искрится под фонарём. А мне почему-то кажется, что этот вечер особенный. И люди кругом все особенные. Где-то в стороне плывёт желтоватое лунное яйцо. Оно время от времени выглядывает из-за крыш. А в окнах начинают загораться гирлянды. Разноцветно мигают то тут, то там. Вон рубиново светит звезда. В овощном — дождик и мишура. Под мишурой — очередь. Всё это видно в громадные стёкла, словно в аквариуме.

А трамвая нет и нет. Мама волнуется. Скоро половина восьмого, а мы ещё и до автобуса не доехали.

Я удивляюсь: половина восьмого! Мне казалось, уже часов десять. Так долго мы собирались. А потом сидели с бабулей, провожали Старый год. Перед нами бубнил телевизор, а мама всё вскакивала, суетилась, проверяла манники в духовке. Один — бабуле с тётей Тамарой, а один — нам, с собой. И пихала что-то в полный мешок. И проверяла по списку в своей записной книжке. И вот, наконец, мама сказала: «Ну, готово!» А мы с Лёкой вручили бабуле по свёртку, поцеловали её и строго-настрого велели открыть только после Нового года.

Раньше мы к Галеевым ехали через весь город на куче разных трамваев с пересадками. Это было настоящее путешествие. За такое большое время я всегда успевала придумать какую-нибудь историю. А Лёка — поспать, поканючить и поиграть со своим рыжим тряпичным котёнком. И тут мама открыла этот тридцать третий автобус. «Полчаса, и мы на месте». Я сначала не слишком-то обрадовалась. Во-первых, в автобусе меня просто-напросто укачивает. И пахнет бензином. Во-вторых, этот автобус едет по таким тёмным коридорам из высоких заборных стен, что становится не по себе.

А в-третьих… Ну, а как объяснить это моё «в-третьих»? Это «в-третьих» означает, что путешествие делается совсем коротким. И тогда выходит, что не в таком уж мы и далеке живём от Галеевых. А это попросту неинтересно. Но что делать: наша мама любит вот так раз-раз, побыстрее. Зачем, говорит, время на дорогу тратить, если можно потратить его с Галеевыми. Вообще-то и правда, зачем? Да и на тридцать третьем загадочности хватает. Заборы по сторонам высоченные, будто мы едем по лабиринту. Не видно ни людей, ни домов. Машины редкие-редкие. И фонарей мало. Настоящий тоннель времени, как в фантастике. Названия тоже странные: «холодильник», «овощебаза», «вторая проходная», «завод алюминиевых изделий». И вот мы выезжаем из тоннеля на свет. Дома. Фонари. Светофоры. Люди на улицах…

Всё как у нас. Но это уже другая планета. Галеевская.

К тому-то космическому автобусу и привёз нас гремучий трамвай с белыми окнами. Такой морозный, что мы не стали садиться, так и простояли несколько остановок, переминаясь с лапы на лапу.

На автобусной остановке скопился народ. Все недовольно косятся друг на друга. Новый год, а они косятся. И чем дольше ждут, тем больше косятся. Покряхтывают. И пар клубится в фонарном свете…

— А она вообще тут со своим мешком, — говорит какая-то тётенька. Мама пожимает плечами и отходит вместе с нами в сторонку. У меня уже нос щиплет от стояния, я тру его варежкой. Лёка спрятала нос в свою шаль. «Настя. Закройся, — говорит мама, — а то отморозишь щёки опять.» Я не хочу отморозить. Бабуля нам на дорогу намазала лицо специальной помадой. Но всё равно воздух щиплется. Приходится закрываться платком. Тётенька всё бурчит. Я хочу понять, что за тётя такая, но мама велела стоять рядом и не отходить.

И вот толпа облегчённо вздохнула, выпустив облачко особенно белого пара. Пришёл автобус. Небольшой, кривобокий. И какой-то весь закопчёный. Навис над нами, открыл двери гармошкой, а пол и ступенька такие скособоченные, сверху-вниз на нас смотрят. Даже ступить туда страшно, не удержишься и обратно из двери на землю съедешь. И под этим скособоченным полом что-то длинькает. Динь-длинь-дилинь. Динь-дилинь… Но думать некогда. Все посмотрели секундочку на эту кособокость, и вдруг как полезут! Мама быстро санки схватила, мешок, и давай нас в автобус запихивать.

«Товарищи пассажиры. Держитесь за поручни», — говорит сердитый водитель в микрофон. Свет почти не горит, а ещё и мигает. Мотор всё длинькает. Народ упихивается, как может, и тут тётенька опять откуда-то со стороны: «А ещё эта со своим мешком. В шубе. Богачка!» Мне почему-то стыдно. Не скажешь ведь ей, что это на всех. Что там и еда, и подарки, и наши специальные платья, которые мама сама шила.

«С мешком. Встала тут».

Странно. Тётенька была тоже в шубе. Да и какая же мама богачка?

— Буржуйка, — сказала тётенька громко. Она уже пролезла дальше, и мы ей совсем не мешали.

— Прекратите. Вы видите, я с детьми! — строго сказала ей мама. А дяденька, похожий на дядю Валеру, который самолеты чинит, только постарше, с такими же синими самолётными глазами, подмигнул мне и тихо сказал: «не слушай ты её». Мама тоже сказала: «не слушай. У человека настроение плохое.» Тётенька снова начала говорить про буржуев, но тут на неё зашикали, и она ворчала всю дорогу себе под нос. Пока не вышла на «Звёздочке». И одну остановку мы проехали в тишине. Нам даже место уступили — целое сиденье, а то бы пришлось держаться за железные трубки изо всех сил. Народу-то стало поменьше, и мы со своим мешком и санками начали скатываться под уклон.

А когда мы вышли, то я поняла, что в автобусе-то было тепло. Хрустальный холод сразу закусал нос и щёки. Снова взялся за варежки и сапоги.

«С-с-с», — сказала я и переступила ногами.

— Вот. Не захотела валенки, — сказала мама, — Лёка в валенках, и как хорошо. Да, Лёка?

Свёрток из шубы и шали слегка шевельнулся.

— Да ну. Мама, ты сама в ботинках, — сказала я.

— У меня-то ботинки с войлоком, — сказала мама, — как у валенок. А то я бы так в валенках и ходила. Помнишь, как в прошлом году…

Мама снова устроила на санках мешок. Нас окружали лабиринты огней до самого неба. Я не могла сообразить, по какой же тропинке между этих огромных стен с тысячами окон надо пойти? Мама показала рукой: «вон туда». Вообще-то с мешком вышло не очень удобно. Мы забыли верёвку, и по дороге нам с Лёкой приходилось его постоянно придерживать.

— Мама, давай, я теперь повезу, — сказала я и опять помялась от холода.

— Погоди, я придумала. — Сказала мама. — Лёка, хочешь прокатиться?

И вот Лёка уселась на санки. За спиной у неё был рюкзак, спереди она обхватила мешок. А мы с мамой взялись за верёвочку.

— Ну, тронулись, — сказала мама, и мы покатили санки по утоптанной тропинке.

И тут же забылись и автобус, и хмурая тётя, и даже щипание в пальцах. И началась сказка. Стены расступились. Тропинка повела нас через широкий, светлый двор. Кругом возвышались гигантские горные массивы с окнами. В окнах на все лады перемигивались гирлянды. Люди, проходящие мимо, смотрели на нас и улыбались. Снег был похож на пломбир и переливался под голубыми и жёлтыми фонарями. Какая-то собака в стороне носилась по этому снегу, валялась и всё пыталась уронить в него свою хозяйку. Сбоку от тропинки стояла снегурочка с глазами из веток и с красивой снежной косой. ещё подальше красовался снеговик с палочкой вместо носа и в настоящей лыжной шапке.

— Галеевы нас, наверное, совсем заждались. Что ты, Настя, руки замерзли? — Я то и дело стала менять руки, сжимая то одну, то другую в кулак.

— Лёка, а ты не замёрзла? — спросила мама. Лёка закивала.

— Пробежишься?

Свёрток из шубы и шали опять кивнул. Лёка слезла с санок, я налегла на мешок сзади, и мы скорее, скорее дотопали до галеевского дома, который тоже переливался десятками жёлтых окон и разноцветных гирлянд.