Солнце не пахнет

Соня Бартулева (2024)

Жан всегда считал приют у моря своим настоящим домом. Но счастье длилось лишь до тех пор, пока волна, обрушившаяся на его стены, не положила начало череде кошмаров наяву. Солёная вода смешалась с кровью, в разы обострив нюх единственного выжившего. Потеряв прежнюю жизнь в безумной трагедии, мальчик оказывается в трущобах, где каждое человеческое чувство для него теперь имеет собственный запах. Станет ли глубокая эмпатия союзником Жана или ощущать чужие эмоции — ничто иное, как проклятие?

Подземный щенок

Я повадился ходить на рынок каждый день. Исполнял мелкие поручения и оказывал любую посильную помощь всем, кто в ней нуждался. Получал за это в основном еду и чем больше работал, тем сытнее ел. Этих харчей мне вполне хватало, чтобы жить. Иногда женщины пускали меня в свои уютные палатки, хвалили за труд и угощали сладостями. На кражу я всё не решался, хоть от работы и скудного питания и похудел очень быстро. Мне казалось это слишком нечестным и подлым, воровать у людей то, что можешь заслужить. Некоторым продавцам было легче дать мне немного денег, и тогда я, конечно, бежал покупать у их коллег всё ту же еду.

Когда меня обеспечивали одним трудоёмким занятием на весь день, я обычно считал справедливым попросить взамен что-то кроме молока и куска картофельной тортильи. Так я обзаводился необходимыми материалами, чтобы возвести настоящий шалаш, который теперь выдерживал и дождь, и сильный ветер. У меня появилась подушка, мягче и удобнее того куска дивана, на котором я спал до этого. Также в укромном уголке возле неё стояла коробочка, куда я складывал малую часть полученных монеток. Угощения, которые я частенько пихал в карманы про запас, хранились в том же углу. Я бережно клал еду в пакет, который, в свою очередь, по совету торговок, заворачивал в фольгу. В случаи особенного холода по ночам мне теперь было во что одеться, а в качестве защиты от палящего солнца я носил белую панамку с широкими полями.

Моим вознаграждением временами становились книги. Однажды заметив, с каким интересом я вглядываюсь в любого рода надписи, женщины стали предлагать мне журналы, газеты и даже целые тома. Я полюбил читать ещё сильнее, чем прежде. Проглатывал газеты за перекусом вместе с пищей и тут же возвращал их владельцам. Очень часто мне приходилось спрашивать у взрослых, что значит то или иное слово, но даже после долгих объяснений я благополучно всё забывал и постоянно путался в терминах. Особенно увлекали меня журналы с пёстрыми картинками и научными фактами. Такие я забирал в свой шалаш и изучал особенно тщательно и долго. Книги у меня тоже задерживались. «Маленького принца», например, я выпросил в личное пользование, чтобы перечитать его ещё не один раз, хоть и был знаком со сказкой со времён приюта.

Несмотря на то, что никто из подкармливающих меня торговцев и торговок не хотел приютить меня, многие всё же относились с заботой. Самой доброй и отзывчивой я считал ту самую Марию Гомес, которую все вокруг называли Щепкой. Однажды я, таская для неё коробки с лимонами, так и спросил:

— Почему Вас Щепкой зовут?

Она по-доброму рассмеялась мне в ответ.

— Муж мой торговал, было дело.

— Чем, щепками? — я снова вызвал у неё смех.

— Да нет же, мастерил из дерева всякое, столярничал, пока мог. Сейчас-то времена не те, деньги и не вижу вовсе.

— А где он сейчас?

— Ясно где, в руках у Господа.

Я тогда понимающе ей кивнул и больше ни о чём не расспрашивал. Моя семья тоже была «в руках у Господа». Никак иначе я об этом не думал.

Частенько мне приходилось работать и у низкорослого бородача, продающего обувку. Имя ему было Годо́й, однако звали его все просто Жуком. Как и большинству женщин на рынке, он мне совсем не нравился. Вечно норовил завалить изнуряющей работой, а взамен практически ничего не давал. Даже будто бы удивлялся, когда видел мой взгляд, требующий вознаграждения. Спорить с испанскими торговцами — дело гиблое, и я часто проигрывал в схватке с ним, хоть хитрые торговки и подбивали меня быть настойчивее и наглее. Жука я старался избегать.

А вот от Лысого, которого, кстати, называл так весь рынок, я бегать перестал. Иногда проходил мимо его прилавка, осторожно оглядываясь, а он либо вовсе не узнавал, либо взмахивал руками и кидал мне вслед несколько бранных слов. Я же мечтал что-нибудь у него украсть, чтобы попросту подразнить, показать, каким смелым я стал, и что он мне больше не страшен. Это станет моим последним подвигом здесь, прежде чем я выберусь и буду жить в городе.

Урсулу я не видел с нашей первой встречи, чего не скажешь о злосчастной шайке Ману. Сам Ману, Рике, тот с хитрыми глазами, и ещё несколько ребят, имена которых я не знал, попадались мне в самые неожиданные моменты. Парами, поодиночке, всей толпой. Почти всегда я заранее знал о их приближении благодаря нюху, но иногда их чумазые лица, сморщенные в диких гримасах, заставали меня врасплох. К счастью, бегал я уже намного лучше, хоть это и не всегда меня спасало. В худшие дни меня догоняли и давали пинков, кидались камнями и палками, дразнили, казалось, всеми злыми словами, которые только могли вспомнить. Дать отпор этим дикарям я по-прежнему был не в силах, зато стал куда шустрее и уворачивался уже мастерски. Мне сильно везло, что мальчишки до сих пор не додумались разыскать меня в переулке, где скрывался мой шалаш.

Времени прошло много. Так я судил по количеству вещей, которые мне удалось получить, и по ногтям на руках. Я привык к тому, что каждый день был для меня испытанием. Встречая рассвет, я каждое утро давал солнцу обещание, что мы ещё встретимся с ним на закате. И каждый вечер выполнял его. Я не считал дни, которые провёл в этом богом забытом месте, пока однажды не произошло кое-что особенное.

В тот ясный день я мало работал, много сидел у Щепки, слушая её жалобы на жизнь и сплетни её товарок. Они пили кофе, но мне не наливали. Его запах меня настораживал, но в то же время сильно притягивал, так что, пока Щепка искала, чего мне дать с собой, я отхлебнул из её чашки. Мне на язык вдруг попала кошмарная гадость. Горький и терпкий напиток совсем не оправдал моих ожиданий, я стал плеваться и морщиться. Женщины подняли меня на смех.

— Мал ещё, куда лезешь! — воскликнула вошедшая Щепка.

Я виновато опустил глаза. «Теперь точно ничего не даст», — подумал я.

— Ладно, воришка, — она быстро смягчилась. — На вот, доесть нужно. А то ещё денёк и пропадут.

Щепка протягивала мне два свёртка размером с её ладонь.

— Чего это? — спросил я на всякий случай, уже рассовывая их по карманам.

— Эмпанадас. С курицей.

Я просиял и от восторга не знал, куда себя деть. Эти её пирожки были самым лучшим из того, что можно было выпросить у всего рынка. Не забыв поблагодарить её, я поспешил добраться до своего убежища. Оглядываясь, я приподнимал нос, пробуя воздух. Особенно осторожно я крался, придерживая свёртки в карманах, чтобы ни за что не наткнуться на Ману. Если бы я его встретил, а ещё хуже, если бы не смог убежать, то одними издёвками мне бы было ни за что не отделаться. Эта встреча грозила мне потерей драгоценной пищи.

Вдруг тяжёлая резкая вонь чуть не сбила меня с ног, ударив из-за угла. Я обмер. Запах доносился прямиком из моего убежища, словно там сидело что-то чудовищное. Когда я робко высунул голову из-за стены, оно топталось чёрными лохматыми лапами по моей постели. Шерсть чудовища серо-бурыми клоками торчала в разные стороны, его бездонные смоляные глаза уставились прямо на меня. Оно прекратило топтаться и уселось, с интересом вытянув мокрый нос вперёд. «Собака!» — догадался я, прежде чем мой взволнованный разум успел превратить то, что я увидел, в настоящего монстра.

К удивлению, это была моя первая встреча с собакой с тех пор, как я обрёл нюх. Никогда бы не подумал, что они так плохо пахнут! Кошек я видел здесь целую тучу, но они источали не такую сильную вонь. Может, этот пёс в чем-то измазался или съел что-то отвратительное?

Собака таращилась на меня, не моргая. Я чувствовал от неё угрозу, но ещё и волнение. Выходит, мы боялись друг друга одинаково, и готовы были защищаться, но нападать первым не хотел никто из нас. Я протянул ладони и попытался мягко шагнуть вперёд, но из-за дрожи в теле шаг вышел резкий и звучный. Совсем недавно я выклянчил-таки у Жука пару приличных башмаков и совсем ещё не привык к тяжести подошвы, отчего иногда топал куда громче, чем нужно. Пёс весь напрягся и привстал, прижав к голове уши. Ещё до того, как он успел впервые на меня оскалиться, я присел, подняв локти так, чтобы кисти защищали лицо, но рычания не последовало. Вместо этого пёс слабо завилял хвостом и потянулся носом ко мне, не решаясь выйти из-за фанеры.

— Точно, — выдохнул я обречённо.

Сунул руки в карманы. Нащупал еле тёплые свёртки, вытащил левый, с силой бросил его вперёд. Пирожок покатился по земле, вылетев из газетной бумаги. Я не сводил глаз с собаки. Она поднялась, принюхалась и через секунду бросилась на мою эмпанаду с курицей. Мгновенно среагировав, я поспешно вытащил второй свёрток, избавился от бумаги и стал быстро кусать, практически не жуя. С исчезающими у меня во рту кусками еды менее опасным для меня становилось голодное животное напротив. Оно отняло бы у меня оставшееся, не съешь я его сейчас. Наверное, стоило всё-таки прикончить пирожки ещё по дороге сюда, но я ничего не мог поделать со своей тягой к запасанию. Этот визит будет мне уроком.

— Что, вкусно? — мне пришлось отдать псу остатки второго пирога.

Он радостно слопал то, что я не успел доесть, облизал мне ладони, обнюхал всего с ног до головы и завилял хвостом куда активнее.

— Конечно, кроме Щепки такие никто не делает.

Я вздохнул и поплёлся к своему лежбищу. Собака навела тут полный беспорядок, но всё самое ценное, надёжно упрятанное в угол, осталось нетронутым. Хотя журнал, который я по неосторожности оставил прямо на одеяле, был весь смят и истоптан. К тому же, теперь моя и так не благоухающая постель была насквозь пропитана чудовищным запахом собаки. Я уселся спиной к стене, перебирая в руках скомканные страницы журнала, ожидая, что собака уйдёт на поиск еды в другое месте и оставит меня в покое.

Серо-бурое облако шерсти и грязи обнюхало все углы, но уходить не спешило, а вместо этого вновь подошло к моему шалашу.

— Нет ничего, уходи, — я пытался звучать серьёзно, но голос мой неуверенно дрогнул.

Конечно, пёс таких размеров мог загрызть меня без особых усилий, поэтому я и не решался прогонять его. До большой, неумело заточенной палки, предназначенной для починки шалаша и, на крайний случай, для защиты, добраться я бы, наверное, не успел, да и какой от неё толк? Я даже не знал, смогу ли ударить пса. Оставалось только ждать. Радовало то, что смердящей злости от животного я не ощущал. Наоборот, его запах будто сближал нас. Принюхиваясь, я постепенно понимал, где оно бывало, что ело, где спало.

— Ай! — собака залезла под мой навес, прошлась тяжёлыми лапами по моим коленям и бесцеремонно улеглась на моём жёлтом одеяле.

От неё пахло древесиной. Ха, тоже щепки?

— Тебе стоило найти свой дом, а не врываться в чужие.

Я положил ладонь на шерстяной собачий бок. Пёс буркнул, но позволил мне его погладить.

До самой темноты я бережно разворачивал скомканные страницы журнала, стараясь привести его в лучшее состояние, пытался укрепить свой тайник, укладывая его досочками и обматывая эту конструкцию в тряпьё. Собака иногда переворачивалась во сне, временами просыпалась и, как будто спрашивая что-то, тянулась ко мне носом. Кажется, животное мне быстро доверилось.

Уснул я уже от бессилия, полулёжа, сжавшись калачиком. Большое и тёплое тело пса занимало почти половину моего спального места, кроме того, если я касался его ногами, пёс тихонько, но недовольно рычал. Мысль о том, что дикая собака не стала бы спать в ногах у человека, ко мне пришла только утром. Проснулся же я один. Вылез из шалаша, щурясь от солнца, оглядел углы. Пса нигде не оказалось, и я выдохнул с облегчением. Может, ушёл к хозяевам? Зверь сгрыз мой сегодняшний завтрак ещё вчера, значит, нужно скорее приступать к работе.