Slash. Демоны рок-н-ролла в моей голове

Сол Слэш Хадсон, 2007

Обладатель премии Guitar International Magazine, человек, вошедший в Топ-100 величайших гитаристов всех времен по версии журнала Rolling Stone… Он свел с ума миллионы, щеголяя по сцене в черном цилиндре и солнцезащитных очках. Он стал живой легендой и самим олицетворением рок-музыки. Но его творческий путь был отнюдь не простым. Окунувшись в честную и безумную историю Слэша, вы узнаете: Как пятеро парней сколотили легендарную группу Guns N’ Roses? Как «ганзы» стали легендами рока, которые до сих пор собирают целые стадионы? Почему в одночасье рухнуло все: слава, деньги и карьера? Как живется самому отвязному рок-музыканту с кардиостимулятором в груди? Станьте свидетелями рождения легенды хард-рока! В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Глава 5. Мало шансов на успех

Как только накапливаешь хоть немного жизненного опыта, понимаешь, что все твои поступки так или иначе к тебе возвращаются. Возможно, это произойдет сегодня, завтра или через несколько лет, но это точно произойдет. Обычно это случается как раз тогда, когда меньше всего ждешь, и скорее всего вернется совсем не таким образом, как было изначально. Те случайные моменты, меняющие всю нашу жизнь, только кажутся случайными, но я с этим не согласен. По крайней мере, так сложилось в моей жизни. И я знаю, что не один такой.

Я тогда не виделся с Марком Кантером около года, потому что каждый из нас был занят своими делами. За это время он сильно изменился: в последний раз, когда мы встречались, он был музыкальным фанатом и только начинал работать в своем семейном ресторане «Кантерс Дели». Он никак не походил на рокера — скорее, это можно было сказать про меня, и то если смотреть издалека. Когда мы встретились снова, Марк стал совершенно другим: теперь он был одержимым фанатом рок-музыки. Я бы и за миллион лет не угадал, что так сложится, но он всю свою жизнь посвятил группе Aerosmith. Его комната превратилась в настоящее святилище: плакаты Aerosmith сплошным коллажем закрывали все стены вместо обоев, там был полный каталог журналов, в которых были упоминания о группе, аккуратная фотогалерея с автографами группы в пластиковых обложках, а редких заграничных виниловых пластинок и подпольных концертных кассет хватило бы, чтобы открыть собственный музыкальный магазин.

Марк не старался выглядеть как рок-звезда. Он выглядел как рок-фанат и носил футболки Aerosmith, не позволяя своему увлечению зайти настолько далеко, чтобы еще и подражать Стивену или Джо в одежде. Тем не менее оно вдохновляло его на преследование, воровство, проникновение на чужую территорию и некоторые другие слегка незаконные занятия во имя дела. Марк каким-то образом связался с местным сообществом билетных спекулянтов: он покупал кучу билетов на концерт, а потом торговался с перекупщиками до тех пор, пока не выменяет себе парочку идеальных мест в зале. Все это было для него одной большой игрой. Он напоминал мальчишку, который меняется с другими ребятами бейсбольными карточками, а когда наступает время концерта, становится тем самым парнем, который уходит домой с самыми редкими экземплярами в кармане.

Как только он заполучал желанные билеты, его настоящее дело только начиналось. Он проходил в зал с отличным профессиональным фотоаппаратом и набором объективов, разобрав его на части и распихав их по разным карманам, рукавам куртки и другим местам, куда их только можно было поместить. Его ни разу не поймали, и ему удалось заполучить блестящие кадры с живых выступлений Aerosmith. Единственная проблема заключалась в том, что он увлекся Aerosmith слишком поздно: когда он по-настоящему подсел, группа распалась.

Жемчужиной его коллекции сувениров группы Aerosmith был пустой пакет из-под чипсов «Доритос» и маленький пакетик на молнии, полный окурков, который он стащил из номера Джо Перри в отеле «Сансет Маркиз». Очевидно, ему удалось снять тот номер и проникнуть туда после того, как Джо выписался, и еще до того, как туда пришла горничная. Джо даже не выступал на концерте накануне вечером — в тот момент он уже ушел из группы. Мне казалось это немного странным: Aerosmith даже не играли вместе, а Марк все равно жил этой группой 24/7. Марк — один из моих самых лучших друзей в жизни с того самого дня, как мы познакомились, поэтому мне пришлось поддержать его, внеся вклад в его коллекцию: на день рождения я подарил ему свой скетч группы Aerosmith, где они выступают на сцене. Основу я нарисовал карандашом, а тени и свет наложил цветными ручками, и получилось неплохо.

Этот рисунок преподал мне урок, который формулировали многие мудрецы на протяжении истории: все, что ты даешь этому миру, так или иначе возвращается к тебе. В данном случае рисунок вернулся ко мне в буквальном смысле и принес с собой как раз то, что я искал.

В следующую нашу встречу я как раз был в тупике: я безуспешно пытался собрать группу в мире музыкантов, звучание и увлечения которых мне даже не нравились. Я стремился к тем же достижениям, какими уже наслаждались не очень крупные музыканты, но если для этого требовалось измениться самому, у меня не получалось — я старался как мог, но понял, что совершенно не способен идти на компромиссы. Сейчас, когда история уже на моей стороне, не буду притворяться, как будто где-то в глубине души я всегда знал, что все сложится хорошо. Тогда вообще непохоже было, что хоть что-то получится, но это не помешало мне продолжать делать то, что я считал правильным, — и каким-то образом в итоге мне повезло. Я нашел четыре таких же поломанных родственных души.

Тогда я работал в музыкальном магазине в Голливуде. Как-то раз ко мне подошел стройный парень, одетый как Джонни Сандерс. На нем были узкие черные джинсы, тяжелые ботинки, он носил крашеные черные волосы и розовые носки. В руках он держал копию моего рисунка группы Aerosmith, которую ему дал наш общий знакомый: очевидно, его отпечатали, а копии разошлись поклонникам группы. Парню рисунок настолько понравился, что он решил меня найти, особенно когда узнал, что я соло-гитарист.

— Привет, чел, это ты нарисовал? — спросил он немного нетерпеливо. — Меня прет. Это чертовски круто.

— Ну да, я, — говорю. — Спасибо.

— Как тебя зовут?

— Я Слэш.

— Огонь. А я Иззи Стрэдлин.

Болтали мы недолго. Иззи всегда был человеком, которому вечно куда-то надо бежать. Мы договорились встретиться еще, и он пришел ко мне в гости и принес записи своей группы. Хуже звучания я еще не слышал: кассета была самая дешевая, а репетицию записывали на встроенный микрофон в бумбоксе, который стоял на полу. По звукам казалось, будто они играют где-то внутри двигателя самолета. Но сквозь статический шум, как будто где-то вдалеке, я услышал нечто, что меня заинтриговало, — похоже, это был голос вокалиста. Его было трудно разобрать, и визг был настолько пронзительным, что я принял его за технический дефект записи. Он напоминал скрип от кассеты перед тем, как лента закончится, — только она не заканчивалась.

После неоконченной старшей школы я жил с мамой и бабушкой в доме на Мелроуз и Ла-Сьенега, в подвальной комнате рядом с гаражом. Мне это жилье подходило идеально. Если нужно было, я мог незаметно ускользнуть через окно на уровне тротуара в любое время дня и ночи. У меня там жили змеи и кошки, а еще я мог играть на гитаре в любое время, никому не мешая. Как только я бросил школу, то сразу договорился с мамой, что буду платить за жилье.

Как я уже упоминал, у меня было несколько работ, а еще я пытался собрать группу или попасть в группу в болоте лос-анджелесского метала. Примерно тогда я какое-то время работал в «Кантерс Дели» на должности, придуманной Марком специально для меня. Я работал один в банкетном зале наверху. Он вообще не был устроен для банкетов — скорее, там они хранили всякое барахло, которое им никогда не понадобится. Тогда я еще не понимал, в чем тут юмор.

Моя работа заключалась в том, чтобы сравнивать чеки официантов с квитанциями кассиров, чтобы Марк мог быстро и легко вычислить, кто у него подворовывает. Это было так просто! Такую работу мог бы выполнять любой идиот. А еще за нее полагались плюшки: пока я раскладывал бумажки на две стопочки, я все время ел бутерброды с пастромой и пил колу. Моя работа не была бесполезной: благодаря ей Марк уличил в воровстве многих сотрудников, которые, вероятно, обворовывали его семью много лет.

После моего ухода Марк взял на эту работу Рона Шнайдера, моего басиста из Tidus Sloan. Мы до сих пор иногда собирались и играли вместе, но выйти на следующий уровень не могли — без вокалиста в Стрипе выступать не будешь.

Работа в голливудском музыкальном магазине была одной из немногих, которые я рассматривал как ступеньки к профессиональной оплачиваемой игре на гитаре. Я занимался этим не ради славы и девушек — я хотел этого по гораздо более простой причине: не было ничего в мире, что мне нравилось бы больше. В магазине я был продавцом, продавал все имеющиеся в наличии гитары и на каждой из них играл, но это была далеко не единственная сфера моей компетенции. Еще я продавал всякое дерьмо, о котором не имел никакого понятия. Я легко разглагольствовал о басовых усилителях, описывая их до мельчайших подробностей, а когда дело доходило до барабанных установок, кожи на барабанах, барабанных палочек и всего широкого спектра ударных инструментов, которые я продавал, — тут я просто делал из дерьма конфетку, и это мое достижение впечатляет меня по сей день.

Мне нравилась работа в музыкальном магазине, а помимо этого там еще было настоящее вуайеристское чистилище. Как только выдавалась свободная минутка, я глазел в окна звукозаписывающей студии «Чероки», находившейся прямо напротив. «Чероки» была популярной студией в начале восьмидесятых: не то чтобы я был большим поклонником группы Doobie Brothers, но каждый раз, когда я наблюдал, как они идут туда записывать песню, я чертовски им завидовал. А в тот день, когда я в очередной раз выглянул в окно и случайно увидел там Рика Окасека, направляющегося в «Чероки», я был совершенно ошарашен.

Примерно тогда же Стивен Адлер вернулся из своей вынужденной ссылки в долину, и мы продолжили с того места, где остановились. У нас обоих были девушки, и мы все вчетвером стали неразлучны. Моя подруга Ивонна училась в выпускном классе, когда мы познакомились. Она была прилежной ученицей днем и отвязной рокершей ночью, восхитительно справляясь с обеими ролями. Ивонна была удивительная: очень умная, сексуальная, откровенная и слишком амбициозная — сейчас она успешный адвокат в Лос-Анджелесе. После окончания школы она поступила на факультет психологии в Калифорнийский университет Лос-Анджелеса, а так как к тому времени я начал время от времени жить с ней, она каким-то образом уговаривала меня вставать примерно в восемь утра в мой выходной и провожать ее на учебу. Утро я проводил в университетском городке, сидя на улице, куря сигареты и наблюдая за проходящими мимо яппи. Иногда, когда курс или профессор казались мне интересными, я сидел с ней на лекциях.

Не помню, как звали девушку Стивена, но они с Ивонной подружились, потому что мы все время куда-нибудь ходили вчетвером. Большую часть времени мне даже не хотелось никуда выходить, но мы все равно отправлялись в Стрип — и мне даже не нравилась современная музыка, хоть я и старался быть ко всему открытым. Последней каплей стала невероятно раскрученная и переоцененная «инновация» — первые музыкальные эфиры MTV. Я ждал, что они будут похожи на «Рок-концерт Дона Киршнера» — часовое шоу с живой музыкой, которое показывали по субботам вечером с 1973 по 1981 год. В этой передаче каждую неделю снимали нового исполнителя и транслировали живые выступления разных артистов от Stones, Eagles, Sex Pistols и Sly & the Family Stone до комиков вроде Стива Мартина.

MTV было полной противоположностью: они снова и снова крутили She Blinded Me with Science Томаса Долби, Police и Пэт Бенатар. Я буквально по несколько часов ждал, пока там включат хорошую песню, и обычно это был Prince или Van Halen. То же я ощущал, когда вечером ходил по бульвару Сансет: видел я много всего, а нравилось мне очень мало, и все время было ужасно скучно.

Стивен же здесь был в своей стихии. Его полностью поглощало все, что происходило в Стрипе, потому что это был его шанс осуществить свою мечту стать рок-звездой. До этого он никогда не проявлял подобного честолюбия: он шел на все, чтобы попасть в клуб, познакомиться с разными людьми, завести связи и быть в курсе всех событий. Стивен дежурил на парковке у клуба «Рейнбоу» каждую пятницу и субботу вечером и следил за каждой группой, которая там играла, делая все возможное для того, чтобы попасть внутрь, разве что не отдавая кому-нибудь свои яйца прямо в руки.

Мне редко хотелось идти с ним, потому что у меня никогда не получалось делать то, что для этого требовалось: я был не способен унижаться, чтобы получить желаемое. Не знаю почему, но мне ужасно не нравилось тереться на парковках и у черного входа в надежде поймать за хвост любой шанс войти внутрь. Я так редко туда попадал, что в итоге бесконечные утренние сказки Стивена о том, какие невероятные группы играли там накануне и какие классные девочки там собрались, меня окончательно достали. Правда, когда я туда все же попадал (вопреки своему здравому смыслу), то ни одного из мифических существ, населяющих мир Стивена, я там так и не видел. Ничего эпического не произошло — просто несколько обычных скучных вечеров.

Я подумал про себя, как, должно быть, тяжело быть девушкой.

Как-то раз вечером, не похожим на остальные, мы со Стивеном взяли машину у моей мамы (кажется, мне тогда было семнадцать) и отправились в «Рейнбоу».

Мы поехали в Голливуд, дошли пешком до клуба и обнаружили, что сегодня там вечеринка для девушек.

— Это чертовски круто! — воскликнул Стивен.

Я уже несколько лет ходил в «Рейнбоу» благодаря своему поддельному удостоверению личности и тому, что там работал один и тот же вышибала по имени Стеди. Он по-прежнему там работает и все так же меня узнает. Но по какой-то причине именно в тот вечер Стеди не хотел меня пускать: он впустил Стивена, а меня послал подальше.

— Не-а, тебе не сюда, — сказал он. — Не сегодня. Иди домой.

— Чего? — удивился я. Я не имел права возмущаться, но все равно возмутился. — Что это значит? Я же постоянно сюда хожу, чувак.

— Ага, мне насрать, — ответил он. — Убирайся, сегодня ты не войдешь.

Я так страшно разозлился тогда. Мне больше некуда было идти, поэтому я последовал приказу Стеди и отправился домой. Я решил утопить свое унижение в алкоголе, и, как только хорошенько напился, мне в голову пришла безумная идея вернуться в «Рейнбоу», переодевшись девушкой. В моем пьяном сознании это было очень разумно, как обычно и бывает: я покажу Стеди — пройду в клуб бесплатно, потому что там вечеринка для девушек, — а потом займусь Стивеном. Адлер приставал ко всем девчонкам, которых только видел на своем пути, так что я был уверен, что он полезет ко мне еще до того, как поймет, кто это.

Маме мой план показался забавным: она нарядила меня в юбку и колготки в сеточку, уложила волосы под черный берет и накрасила мне лицо. Туфли ее мне не подошли, но наряд был отпадный — я выглядел как настоящая цыпа. Нет — как цыпа из клуба «Рейнбоу». Я вернулся в Западный Голливуд в своем новом прикиде, припарковался в нескольких кварталах на Дохени и дошел до клуба пешком. Я был пьян и словно выполнял секретную миссию, так что никаких ограничений для меня не существовало. Я неторопливо подошел к Стеди и чуть не рассмеялся ему в лицо, когда он пропустил меня внутрь взмахом руки, даже не спросив удостоверение.

Я ощущал себя на вершине мира, я был победителем — пока не обнаружил, что Стивена в клубе нет. Как будто американские горки закончились еще до того, как вагончик поднялся на первую горку. Реальность ситуации отвесила мне смачную пощечину: я стою посреди клуба «Рейнбоу», переодетый в девушку. Осознав это, я сделал единственно разумный выбор — убрался оттуда. Мне показалось, что я брел до маминой машины целую вечность, что каждый выкрик и каждый смешок ребят на улице был в мой адрес. Я подумал про себя, как, должно быть, тяжело быть девушкой.

Как-то раз вечером девушка Стивена столкнулась в городе с Томми Ли, и Томми пригласил ее в студию «Чероки» потусоваться и посмотреть, как Mötley записывают Theatre of Pain, следующий альбом после своего прорыва — Shout at the Devil. Девушка Стива не думая позвала с собой нас с Ивонной и Стивеном. Похоже, она решила, что приглашение Томми означало, что она может звать кого угодно. Нам со Стивеном следовало бы сразу догадаться, что тут что-то не так. Мы отправились туда все вчетвером в предвкушении веселой тусовки и возможности понаблюдать за происходящим. Когда же мы пришли, нам очень недвусмысленно дали понять, что девушкам можно войти (что они и сделали), а нам нет, предложив вернуться домой. Мы вскипели от злости: наши подруги отправились в студию, а мы остались сидеть в креслах в вестибюле студии и весь вечер пытались успокоиться, обсуждая, чем это они там занимаются. В общем, не очень красивая сцена.

Уж не знаю, как так вышло, но почему-то эти воспоминания не оставили раны на моем самолюбии и не помешали мне получить работу в «Чероки». Я целый год ходил за менеджером студии и просил взять меня. Я заходил туда каждый день, как по будильнику, во время обеденного перерыва в своем музыкальном магазине через дорогу. Так я и ходил туда-обратно, а потом в какой-то момент он сдался и принял меня на работу. Мне это казалось важной вехой в карьере — теперь я был в одном шаге от того, чтобы стать профессиональным музыкантом. Я сильно заблуждался тогда, но план мой состоял в том, чтобы устроиться в студию и начать заводить полезные связи, потому что там я смогу каждый божий день встречаться с музыкантами и продюсерами. Мне казалось, что студия — это специальное место для встречи с другими музыкантами, которые относятся к своему делу серьезно, а еще благодаря этой работе я смогу бесплатно записываться, когда соберу группу. И с этой ерундой в голове я ушел с работы в музыкальном магазине, решив, что только что вытянул счастливый билет.

Меня наняли в «Чероки» помощником инженера, ни больше ни меньше. Меня не волновало, как там это называется. В первый рабочий день я явился в полной готовности бегать по поручениям, выносить мусор и вообще делать что угодно. По крайней мере, так мне казалось: я заметно потерял энтузиазм, когда узнал, что на ближайшую неделю моя работа заключается в том, чтобы бегать по поручениям Mötley Crüe. Чуть больше недели назад эти же парни не пустили меня в студию, а еще, вероятно, поимели мою подружку (я поверил ей, когда она сказала, что ничего не было, но все же…), а теперь мне придется быть у них мальчиком на побегушках. Ну класс…

Менеджер студии дал мне сто долларов на выполнение первого поручения Mötley, которое, как мне казалось, будет далеко не последним: нужно было купить большую бутылку «Джека Дэниелса», большую бутылку водки, несколько пакетов чипсов и пару блоков сигарет. Выйдя на солнечный свет, я посмотрел на стодолларовую бумажку, обдумывая все плюсы и минусы смирения со своей гордостью. Погода стояла прекрасная. Подойдя к винному магазину, я остановился и на минуту задумался.

Я посмотрел на небо, потом с минуту смотрел на тротуар и снова зашагал — уже в сторону дома. Это вся наша общая история со студией «Чероки»: если учесть, сколько тысяч часов я провел в звукозаписывающих студиях за годы своей карьеры, то практически невероятно, что нога моя больше никогда не ступала на порог «Чероки». Да я и не собираюсь туда идти — я задолжал ребятам сто баксов. Однако тот единственный день, проведенный там, преподал мне бесценный урок: путь в музыкальный бизнес мне предстояло проложить самому. Дело не в том, что работать на побегушках у Mötley Crüe мог бы любой идиот, да и вообще кто угодно другой, — дело в том, что я не хотел этим заниматься из принципа. Я рад, что так поступил. Потом мне было гораздо легче играть у Mötley на разогреве, когда они нас сами пригласили.

Я ушел из музыкального магазина, решив, что работа в студии станет для меня последней, а потом все получится. Едва ли. В тот момент все складывалось не ахти: я не окончил школу, не собирался поступать в колледж и, насколько мне было известно, бросил единственную работу, которая могла бы помочь мне на моем пути.

На какое-то время я остался без работы и без видимого направления, и для мамы настал идеальный момент снова отправить меня в школу — хоть какую-нибудь. Да благословит Господь ее вечное стремление дать мне образование. На этот раз она сделала единственное, что имело смысл, — она знала, что я люблю музыку, поэтому записала меня в какую-то странную профессиональную музыкальную школу.

Меня расстраивает, что я не могу вспомнить ее название, зато хорошо помню, какими рассеянными были наши учителя. Почти уверен, что мама узнала об этой школе из листовки, лежавшей в прачечной. В общем, я туда записался, пришел, и несколько недель меня на практике учили прокладывать кабели и ставить светофильтры (или «желатины») на софиты на концертных площадках. В этой школе обучали звукорежиссуре и светотехнике в очень практической манере. У нас в классе было примерно шесть человек, и мы почти сразу после начала учебы стали помогать техникам на площадках вроде клуба «Кантри», «FM-Стейшен» и многих других мест в Лос-Анджелесе. На самом деле это была не школа, а полный обман: очевидно, ее держала продюсерская компания, устраивавшая концерты, так что мы, студенты, не просто работали на нее бесплатно — они еще и брали с нас деньги за обучение. Как бы там ни было, я научился устанавливать осветительные приборы и звуковую аппаратуру для живых концертов. Мне это тоже нравилось, пока однажды вечером не пришлось работать осветителем на концерте группы под названием Bang Bang, которая, очевидно, очень хотела быть похожа на Duran Duran. Наблюдая за их выступлением, я понял две вещи: 1) музыкальное представление не могло бы быть более нелепым и 2) эта «школа» никуда меня не приведет.

Я отчаянно хотел играть в группе, поэтому каждую неделю просматривал объявления в бесплатной музыкальной газете «Ресайклер» в поисках приглашения туда, где мне понравится. По большей части это было бесполезно: объявления писали любители для любителей. Но как-то раз я увидел объявление, которое меня заинтриговало: вокалист и гитарист искали себе коллегу-гитариста в духе Aerosmith и Hanoi Rocks. И что еще более важно, там прямо говорилось: «никаких бород и усов».

Я позвонил по указанному в объявлении номеру и договорился встретиться с ними в гостевом доме, который они снимали на какой-то улице в Лорел-каньоне. Я пришел туда с девушкой, с которой тогда встречался, и сразу же узнал Иззи, приходившего ко мне в магазин с рисунком Aerosmith. Потом я понял, что второй парень — это тот вокалист с высоким голосом, которого я слышал в записи. Я подумал: круто, из этого что-то может получиться. Их маленькая лачуга больше походила на чулан: в ней помещалась кровать, перед которой можно было присесть на пол, и телик, служивший единственным источником света.

Я немного поболтал с Иззи, а Эксл все это время висел на телефоне, хоть и кивнул головой в знак приветствия, когда я вошел. Тогда я подумал, что он повел себя грубо, но сейчас понимаю, что это совсем не так. Когда Эксл вступает в разговор, его уже не остановить. В Guns мы называли это явление катастрофой Твена: если Эксл начинал что-то рассказывать, то становился многословнее Марка Твена. Однако та первая встреча прошла довольно непримечательно: либо они решили, что второй гитарист их больше не интересует, либо я просто не подходил для этой роли. Как бы там ни было, мы ни к чему не пришли.

Как только Стивен вернулся в Голливуд, он с гордостью сообщил мне, что, пока жил дома у мамы в долине, научился играть на ударных, и я уверен, что отчасти именно из-за этого мама его опять и выгнала. Стивен был готов собирать группу, несмотря на то что я тогда вполноги играл в Tidus Sloan и откликался на странные объявления по поиску гитариста в газете. Я не воспринимал его всерьез. Стивен напоминал мне директора по связям с общественностью и немного надоедал: он стал приходить на репетиции Tidus Sloan и при каждом удобном случае заявлял, что играет на ударных лучше Адама Гринберга. Когда я в конце концов оказался без группы, Стив уже раздражал меня настолько, что я даже не хотел смотреть, как он играет, не говоря уже о том, чтобы играть вместе.

Бабушка Стива подарила ему свой старый синий «Гремлин» — автомобиль, который выглядит так же, как называется, — толстый и квадратный. Похоже, он не мог играть на ударных дома у бабушки и потому каждый божий день загружал ударную установку в эту неуклюжую машину и ехал в общественный парк на Пико через дорогу от студии «Двадцатый век Фокс», где еще были бассейн и поле для гольфа. Я хорошо знал это место. Когда мне было лет девять, я играл там в футбол. Как ни странно, Стивен просто ставил установку рядом с пешеходной дорожкой и играл весь день и весь вечер. Уверен, что прогуливающиеся там пенсионеры, бегуны, утки и собачники были просто в восторге: патлатый белокурый рокер с огромной двойной бас-бочкой, который стучит по барабанам со всей силы, просто не может не быть любимцем толпы.

В конце концов я согласился прийти к нему туда, хотя и недоумевал, какого черта я себе думал, пока туда ехал. Было уже совсем темно, когда я туда добрался. Припарковавшись рядом с его машиной, я вышел на беговую дорожку и услышал, как он барабанит там в темноте. Сзади него, вдалеке, освещали прожекторы, а за ним простиралось огромное пространство парка и поля для гольфа. Это было очень необычное зрелище. Я немного поразмыслил над этим видом, прежде чем обратил внимание на игру. Но как только я это сделал, то забыл о декорациях. Сидя в темноте и наблюдая за игрой Стивена, я по-прежнему сомневался в его способностях, но почему-то был очень доволен. Кроме того, у меня все равно не было лучшего выбора.

Мы со Стивеном оказались в знакомой и неприятной ситуации — нам нужен был вокалист, а на этот раз еще и басист. Стивен оказался в этом отношении очень полезен, потому что знал всех музыкантов: он так часто ходил по клубам, что успел побывать на концертах почти у всех групп на рок-сцене Лос-Анджелеса того времени. Кроме того, Стивен был в курсе сплетен: как только Mötley Crüe стали знамениты, Стив услышал, что Лиззи Грей, игравший с Никки Сиксом в группе London, решил вновь собрать группу. Это казалось грандиозной новостью — мы со Стивеном ходили к ним на концерт, когда были помладше, и тогда нам просто снесло крышу. В новом составе группы London играл Иззи Стрэдлин, но, как только он оттуда ушел, все как-то застопорилось, и группа стала искать гитариста и барабанщика. Мы со Стивеном приходили к ним на прослушивание в помещении неподалеку от закусочной «Деннис», где раньше репетировала и записывалась легендарная фанк-группа War. К тому времени студия уже превратилась в полуразрушенную лачугу. Кстати, сейчас там находится голливудский музыкальный магазин «Гитар Центр».

Мы репетировали с группой London четыре дня. Мы выучили множество их песен, но, пусть это и казалось большим шагом вперед из ниоткуда, из этого ничего не вышло. Во всяком случае, это было интересно, потому что я от первого лица узнал, насколько напыщенными бывают люди, считающие себя рок-звездами. Ребята из London вели себя так, словно они музыканты мировой величины, а нас со Стивеном и весь остальной мир от них отделяет непреодолимый невидимый барьер. Я вспоминал свое детство и рок-звезд, с которыми познакомился благодаря тому, что они дружили с моими родителями. Я рос, постоянно встречаясь с клиентами и друзьями мамы и папы, и всего этого насмотрелся, заодно научившись вести себя в их обществе. Я видел, как настоящие рок-звезды закатывают истерики, и то, как моя мама их успокаивает. Наблюдая за этим, я научился вести себя деликатно с творческими людьми.

В то время мне казалось, что ребята из группы London невероятно круты, и их поведение производило на меня огромное впечатление. Сейчас я бы на это уже не повелся. Я видел парня, который тогда с ними пел, на улице в 2007 году, когда ехал в студию записываться с группой Velvet Revolver. Он по-прежнему ходил по бульвару Сансет в том же самом прикиде и по-прежнему искал себе группу.

После этой бесплодной попытки мы со Стивеном решили действовать самостоятельно. Нам нужно было найти басиста и вокалиста сразу, но мы подумали и решили, что логичнее было бы сначала найти басиста, чтобы потом, когда мы будем прослушивать вокалистов, у нас уже была целая группа. Мы дали объявление в газету «Ресайклер». Его разместили в разделе «Требуется», и звучало примерно так:

«Требуется бас-гитарист в группу в стиле Aerosmith, Элиса Купера. Звонить Слэшу».

Нам несколько раз звонили, но единственным парнем, с которым мы захотели встретиться, был некто по имени Дафф. Он как раз только переехал из Сиэтла, и по телефону его голос звучал круто, так что я предложил ему увидеться с нами в «Кантерс Дели» в восемь вечера. Мы со Стивеном заняли угловую кабинку прямо у входа; с нами были наши девушки — у моей подруги Ивонны в сумочке лежала большая бутылка водки в коричневом бумажном пакете. Это она познакомила меня с водкой, до нее я пил только виски.

В «Кантерс» давным-давно не заходил никто, хоть отдаленно напоминающий музыканта, а когда пришел Дафф, девчонки уже напились. Кажется, мы как раз вчетвером спорили, как он выглядит, и тут на пороге появился худощавый парень ростом 180+ с короткими светлыми волосами, торчащими во все стороны, с цепочкой, как у Сида Вишеса, и замком на шее, в берцах и черно-красном кожаном тренче, несмотря на то что на улице было 24 градуса тепла. Такого не ожидал никто. Я пнул Стивена и заставил девчонок замолчать.

— Глядите, — сказал я. — Похоже, это он.

В Сиэтле Дафф играл в нескольких панк-рок-группах: на гитаре в оригинальном, но недооцененном коллективе The Fartz, на ударных в легендарном пре-гранжевом квартете The Fastbacks и в некоторых других. Незадолго до переезда в Лос-Анджелес он перешел на бас-гитару. Дафф был столь же разносторонним в музыкальном плане, сколь и энергичным: он уехал из Сиэтла не потому, что его не устраивало творчество; он уехал оттуда потому, что знал, там (по крайней мере, в то время) ничего не добиться, а он хотел чего-то достичь. Он знал, что Лос-Анджелес — музыкальная столица Западного побережья, поэтому, не имея ни плана, ни друзей, готовых его приютить, он уложил вещи в свой побитый красный «Шевроле Нова» и поехал в Лос-Анджелес делать себе имя. Я сразу же проникся к нему уважением за его преданность делу: у нас с ним была схожая трудовая этика. Благодаря этому мы подружились, и наша дружба до сих пор крепка.

— Значит, ты Слэш, — сказал Дафф, втискиваясь на место рядом со мной в кабинке в «Кантерс». — Ты совсем не такой, как я ожидал.

— Да ну? — удивился я. — А чего же ты ожидал?

— Я думал, с таким именем — Слэш — ты гораздо более страшный, чувак. — Стивен, девчонки и все остальные рассмеялись. — Я даже не шучу, я думал, с таким именем может быть только какой-нибудь рокер-психопат.

— Да ну? — сказал я, ухмыляясь. И мы рассмеялись.

Если бы это не растопило лед, его бы разбила моя подруга Ивонна через пару минут. У нас вроде как завязался разговор: Дафф хотел узнать побольше о нас, а мы о нем, а потом ни с того ни с сего Ивонна перегнулась через меня и положила руку ему на плечо.

— Можно задать тебе личный вопрос? — спросила она чуть громче, чем нужно.

— Ага, — ответил Дафф. — Конечно.

— Ты гей? Мне просто любопытно.

Впервые за несколько часов за столом воцарилась тишина. Да что там говорить, меня всегда привлекали откровенные женщины.

— Нет, — ответил Дафф. — Я определенно не гей.

Обменявшись репликами, мы впятером поднялись наверх, зашли в туалет и разлили водку по стаканам. А вскоре после этого собрали группу и еще примерно месяц искали вокалиста. Мы прослушивали Рона Рейеса, более известного как Чаво Педераст, который несколько месяцев был фронтменом Black Flag в 1979 году. Было еще несколько примечательных персонажей, но нужный, как обычно, не находился. Но мы все равно записали крутой материал: придумали основной рифф к песне, которая позднее превратилась в Rocket Queen, и еще несколько заготовок.

Несмотря на то что между нами троими текла творческая энергия, Стивен стал меня по-настоящему расстраивать. Он никогда не следовал той самоотверженной трудовой этике, которую мы разделяли с Даффом, зато у него было вдвое больше жизни социальной. Было невыносимо смотреть, как он тратит свою энергию на вечеринки, когда у нас так много дел. Уже тогда стало очевидно, что, если мы найдем подходящего вокалиста, у нас получится по-настоящему стоящая группа. Мы его еще не нашли, а Стивен уже вел себя так, словно нас подписал какой-нибудь крупный лейбл. В конце концов я решил, что нам пора разойтись. Я сказал Даффу, что у нас ничего не получается, а со Стивеном тоже какое-то время не общался. Дафф перекочевал туда, где было больше перспектив: так получилось, что по приезду в Лос-Анджелес он снял квартиру на Оранж-авеню, через улицу от Иззи. Довольно скоро они просто столкнулись на улице, и все — Дафф стал играть в L. A. Guns, Hollywood Rose.

Это были единственные две группы после Mötley Crüe, которые стоили внимания — L. A. Guns и Hollywood Rose, — и в них была сильная текучка кадров, а многие музыканты играли и в той и в другой группе, что наводило на мысли об инцесте. Группу L. A. Guns основал Трейси Ганз, с ним мы учились в старшей школе Фэрфакс, — они играли чуть более жесткую музыку, чем тот мелкий блюз, который Трейси исполнял еще тогда на пивных вечеринках.

Hollywood Rose были совсем другими. Сразу после того, как с ними познакомился Стивен, мы с ним встретились. Оказалось, что, описывая мне вокалиста с высоким голосом, от которого срывает крышу, он впервые в жизни не преувеличивал. Я тогда не сообразил, что уже слышал этого парня, вероятно, потому, что слышал его в самой дерьмовой записи, которую только можно себе представить.

Акселя Роуза — лучшего вокалиста в Голливуде тех времен — я впервые увидел на сцене, когда мы со Стивом пошли на концерт Hollywood Rose в клуб «Газарри». Как и в записи, играли они любительскую гаражную музыку, но очень старались, а еще от них передавалось удивительное чувство безрассудного самозабвения и необузданной энергии, по крайней мере, от двоих из них. Не считая Иззи и Акселя, группа была довольно невзрачной, но эти двое из Лафайета, городка в Индиане, внушали что-то зловещее. Иззи ездил на коленях по всей сцене, а Эксл орал в микрофон во всю глотку — в общем, выступали они потрясающе. Голос Акселя меня сразу же зацепил: он был универсальным, а его невероятно высокий визг в сочетании с естественным блюзовым ритмом просто дух захватывал.

Как я уже говорил, в группе Hollywood Rose (как и в L. A. Guns) была постоянная текучка, и все музыканты знали друг друга и то приходили, то уходили. Басист Стив Дэрроу днем работал с Иззи в доставке газеты «Лос-Анджелес Уикли», поэтому они хорошо общались, но по какой-то причине Экслу не нравился гитарист Крис Уэбер. Видимо, Эксл просто взял и выгнал Криса, никому об этом не сказав, а Стивен каким-то образом узнал, что на следующий день они собираются прослушивать гитаристов.

Сейчас мне все это кажется таким туманным и нелогичным, но тогда Стивену каким-то образом удалось уговорить меня прийти к ним на прослушивание в непонятную лачугу под названием «Крепость на Сельме и Хайленде». Это место было настоящим воплощением злого голливудского панка, потому что только панк-рокерам пришло бы в голову так сильно его разгромить. Рокеры не громят помещения, пока не станут звездами и чуть постарше. Только панки делают это в любом возрасте и при любом статусе. Не знаю, какого цвета этот ковролин был до этого, но там он превратился в болезненный желто-коричневый не только на полу, но и на стенах, и на потолке, где его прикрепили для звукоизоляции. Каждый угол этого пространства вызывал отвращение — вся комната представляла собой коробку, кишащую вшами.

Я начал с ними играть, и вначале все шло хорошо, а потом Иззи взял и вышел на второй песне. Теперь я знаю, что бегство — его защитный механизм, который срабатывает, если ему что-то не нравится: он никогда не устраивает из этого сцен, просто молча уходит и не оглядывается. Очевидно, Иззи понятия не имел, что я там делаю, и ему не понравилось, что Аксель выгнал Криса Уэбера, не посоветовавшись и даже не поставив его в известность.

Позднее, когда мы стали хорошими друзьями, я спросил Иззи о том случае. Иззи всегда сохранял ауру хладнокровия; он никогда не раздражался и не терял бдительности. Но когда я спросил его об этом, он смерил меня ужасно серьезным взглядом, так что в его искренности я не сомневался.

— Все чертовски просто, — сказал он. — Просто я не люблю, когда мне диктуют условия, ни при каких обстоятельствах.

Как бы там ни было, тогда он вышел из себя. А я оказался в центре этой ситуации, ничего толком не понимая. Когда Иззи ушел, повисла неловкая пауза… а потом мы просто продолжили играть.

Я даже не знал, что вокруг этого движения был еще один концентрический круг напряжения, который и привел меня туда: они соревновались за группу с Трейси Ганзом. Он уже довольно давно пытался переманить Акселя и Иззи. Вряд ли Ганз пришел бы в восторг, узнав, что они выбрали меня, а не его. Я понятия не имел обо всем этом, а даже если бы и знал, мне было все равно. Наконец-то, наконец-то я оказался в группе с отличным вокалистом — да и вообще в группе с вокалистом.

Аксель провел мозговой штурм на тему того, как собрать правильную группу, и подумал, что мы с Иззи составим отличную пару, но, так как они ни разу не обсудили этот проект перед тем, как Аксель собрал нас всех вместе, оказалось, что теперь я здесь, а Иззи нет. Группа Hollywood Rose, насколько я знал, состояла из Акселя, Стива Дэрроу, Стива Адлера и меня. Мы договорились выступать в ресторанах «Мадам Вонг» на востоке и на западе и репетировали в студии под названием «Шемрок» на бульваре Санта-Моника между Вестерном и Гоуэром. Это было невероятное место, где могло произойти все, что угодно. Так как оно находилось далеко за Восточным Голливудом, там и правда могло случиться всякое, при этом не привлекая внимания полиции. В комплексе было три студии, и владельцы устраивали безумные вечеринки каждые выходные, где все вечно слетали с катушек.

Слэш играет с группой Hollywood Rose, басист Стив Дэрроу слева. Слэш занимается битбоксом

За это время мы с Акселем подружились, потому что он какое-то время жил у нас дома. Дело не в том, что мы родственные души: у Акселя тогда не было жилья, и он ночевал у кого придется. Когда Аксель жил с нами, то целыми днями спал в моей подвальной комнате в окружении змей и кошек, пока я был на работе. По возвращении домой я его будил, и мы шли на репетицию.

За это время я многое узнал об Акселе. Мы болтали о музыке и о том, что нам в ней нравится. Слушали какую-нибудь песню и разбирали ее, и было ясно, что у нас много общего с точки зрения музыкального вкуса. Мы оба уважали группы, которые оказали на меня большое влияние.

Еще Акселю нравилось говорить о жизни как о своей, так и о жизни вообще. Мне рассказать было особо нечего, но я всегда умел слушать. Поэтому он рассказал мне о своей семье и о трудных временах, которые пережил в Индиане. Это было где-то за полмира от всего, что я мог понять. Уже тогда Эксл поразил меня тем, чем продолжает впечатлять всю жизнь: кто бы что ни говорил о нем, сам он всегда был жестоко честен. Его версия событий может быть по меньшей мере странной, но правда в том, что он верит в то, что говорит, и вкладывает в это больше души, чем все, кого я знаю.

Неудивительно, что, когда Эксл жил у нас дома, все не всегда шло гладко. Как я уже упоминал, моя комната находилась далеко от гостиной, на два этажа ниже, под гаражом. По большей части Аксель сидел в одиночестве у меня в комнате в мое отсутствие, но однажды утром, когда я ушел на работу, он, очевидно, забрел наверх и приземлился на диван в гостиной. В других семьях это, возможно, и не имело бы такого большого значения, но в нашей имело. Моя бабушка, Ола-старшая, была нашим матриархом, а этот диван был троном, с которого она каждый день смотрела свои любимые телепередачи. В тот момент, когда она пришла насладиться своими ежедневными передачами, она увидела, что на диване во весь рост растянулся Эксл, и вежливо его разбудила. Своим нежным старушечьим голоском бабушка попросила его спуститься вниз, в мою комнату, где он сможет спать сколько захочет. Но что-то пошло не так: насколько я понял, Эксл велел моей бабушке отвалить на хрен, а затем убежал вниз в мою комнату, — по крайней мере, мама так сказала.

Когда я вернулся с работы, мама отвела меня в сторонку и со всем добродушием объяснила, что если Эксл собирается прожить у нее в доме еще хотя бы один день, то должен извиниться перед ее матерью и пообещать больше никогда так себя не вести. Я обязан был это передать, хотя тогда мне не казалось это таким уж большим проступком.

Мама обычно одалживала мне свой зеленый «Датсун 510», и, когда в тот вечер мы с Экслом поехали на репетицию, я постарался как можно мягче сообщить, что ему, вероятно, стоит извиниться перед Олой-старшей за то, что он послал ее на хрен. Я знал Эксла не так давно, но уже достаточно хорошо, чтобы понять, что он чувствительный, замкнутый человек с серьезными перепадами настроения, поэтому я тщательно подбирал слова и излагал проблему в беспристрастном, объективном тоне. Пока я говорил, Аксель смотрел в окно, а потом начал раскачиваться взад-вперед на пассажирском сиденье. Мы ехали по бульвару Санта-Моника со скоростью около шестидесяти пяти километров в час, как вдруг он открыл дверцу машины и выпрыгнул, ни слова не сказав. Он споткнулся, слегка подпрыгнул и остался стоять на тротуаре, даже не упав. Он поймал равновесие и, не оглядываясь, помчался по боковой улице.

Я был потрясен. Развернувшись, я поехал назад и искал его целый час, но так и не нашел. В тот вечер он не вернулся к нам домой и еще четыре дня не приходил на репетицию. На пятый день он как ни в чем не бывало заявился в студию. Он нашел, где поспать, и больше никогда не говорил об этом. С того момента мне стало совершенно ясно, что у Акселя есть несколько личностных черт, которые очень сильно отличают его от всех остальных людей, встречавшихся мне в жизни.

Последний концерт группы Hollywood Rose проходил в «Трубадуре» и закончился очень эпично. Весь вечер прошел так, словно все встали не с той ноги, — несколько раз что-то шло далеко не по плану. Мы начали играть с опозданием, звучали ужасно, зрители шумели и не слушали, и, как бы мы ни старались, изменить эту атмосферу так и не смогли. Какой-то урод в первом ряду все время задирал Акселя, и тот вскоре вышел из себя. То ли он швырнул в парня стакан, то ли разбил ему бутылку об голову — да не важно, но это была подходящая иллюстрация еле сдерживаемого разочарования музыкантов в том вечере. Пока я смотрел, как тот парень все больше и больше достает Акселя, я настолько сильно отвлекался, что решил уйти из группы сразу же по окончании концерта. Каждый раз, как Аксель из-за него раздражался, мне казалось это знаком, что вселенная подтверждает мое верное решение.

Не то чтобы я этого не предвидел: я и так не был удовлетворен группой, и вся ситуация в ней казалась мне нестабильной. У нас и было-то всего несколько концертов за те месяцы, что мы были вместе, и состав ни разу не играл слаженно. К тому времени чаша моего терпения переполнилась, и хватило бы одной капли, а та сцена с бутылкой казалась вообще неуместной и по меньшей мере сильно отвлекала от музыки. Нам — еще не оперившейся группе с достаточным количеством внутренних проблем, кое-как пытающейся сделать себе имя, — пришлось столкнуться со сложной ситуацией. Конечно, это что-то значило для Эксла, но не все с ним соглашались. Он переживал такие события по-настоящему, и хорошо, если это было обоснованно, но нужно уметь расставлять приоритеты. Прерывать концерт, чтобы справиться с какой-то психологической ситуацией, — уже слишком. Я ценил способность людей посылать все к черту в духе рок-н-ролла, но это для меня проблема с точки зрения профессионализма.

У Эксла драматический склад личности. Все, что он говорит или делает, имеет великий, театрально-гротескный смысл. Незначительные вещи сильно преувеличиваются, из-за чего взаимодействовать с другими людьми бывает трудно. Суть в том, что у него свой особенный взгляд на мир. Говорят, я довольно спокойный парень, так что когда Эксл выходил из себя, я никогда не следовал его примеру. В ответ на какую-нибудь выходку я говорил: «Чего?» — и скоро забывал о ней. У Акселя были настолько резкие перепады настроения, что общение с ним подчас напоминало американские горки. Тогда я еще не знал, что такое поведение будет у него всегда.

В общем, я сказал ребятам из Hollywood Rose, что ухожу, как только мы зашли за кулисы. После этого группа распалась, и мы с Акселем на некоторое время расстались. Он стал петь с Трейси Ганзом в группе L. A. Guns, которую можно считать самым ранним воплощением Guns N’ Roses.

Я пришел в группу Black Sheep с Вилли Басом, что служило ритуалом перехода на большую сцену многим талантливым музыкантам. Вилли — отличный фронтмен; он высокий чернокожий парень, который поет и играет на басу. Он выбирал лучших и самых техничных гитаристов того времени, одного за другим. С ним играли Пол Гилберт, настоящий виртуоз вроде Ингви Мальмстина, Митч Перри, который еще играл с Майклом Шенкером, и какое-то время я. Мелкая быстрая игра — не мой конек. Я умел играть быстро, но высоко ценил классический рок-н-ролл, стиль Чака Берри, и любил рисоваться на сцене, играя хеви-метал. Тем не менее я согласился быть в этой группе, потому что после Hollywood Rose понял, что нужно постоянно находиться на сцене, чтобы тебя заметили: так можно познакомиться с другими музыкантами и открыть для себя новые возможности. Такой способ общения подходит мне гораздо больше, чем болтаться по Стрипу и болтать со всеми подряд.

Слэш на сцене, 1985

Когда я попал в группу, то выступал перед аудиторией примерно в восемьсот человек в клубе «Кантри» в долине, и, должен признаться, концерт был особенно хорош. Кроме того, я впервые играл перед такой большой аудиторией. Я получил удовольствие от этого выступления и от того, что все эти люди меня видят, правда, помню, что тогда моя игра показалась мне ужасной. Позднее я узнал, что на этом концерте был Аксель, но тогда я и понятия об этом не имел, потому что он даже не подошел поздороваться.

В тот момент Black Sheep много не выступали. После того концерта других у нас не было, и мы просто иногда собирались порепетировать. Мой краткий опыт работы с ними, может, и не совпадал с тем, чем бы я хотел заниматься, но благодаря ему я вышел на свет, и мне казалось, что раз выступление в самом популярном клубе Лос-Анджелеса привлекает ко мне внимание и хоть как-то работает на мою карьеру, то, может, и играть в самой популярной в лос-анджделесской клубной группе не так уж плохо.

Мэтт Смит, гитарист Poison, позвонил мне, когда решил уйти из группы. Его жена была беременна, и они подумывали вернуться в Пенсильванию, чтобы заняться созданием семьи. У нас с Мэттом были общие друзья, и он несколько раз приглашал меня на вечеринки Poison. Мэтт был хорошим парнем, он был довольно простым и наименее «ядовитым» из всей группы. Мэтт понимал, это совсем не мое, но объяснил, что группа отличная, с хорошей оплатой труда, хотя я и так знал, что на эту группу большой спрос. Сначала я был против, но Мэтт уговорил попробовать.

Poison репетировали в большой квартире в Венис на Вашингтон-стрит и Ла-Бреа или где-то там, и вся квартира была обклеена постерами… их самих. Я пришел на прослушивание в своей обычной униформе: джинсах, футболке и паре крутых мокасин, которые украл с фермерского рынка, — не каких-нибудь украшенных бисером, а простых, стильных, из коричневой кожи и с короткой бахромой вокруг лодыжки. Я выучил четыре или пять песен с кассеты, которую они мне дали, и на прослушивании просто отжигал. Меня позвали на второе, и мне запомнилось, как басист Бобби Дэлл смотрел на меня, когда я играл. Атмосфера была совсем другая, ощущалось внимание к деталям.

— Ты, это, как одеваешься-то обычно? — спросил он меня. — Ты ведь не выходишь в этих мокасах на сцену, да?

— По правде говоря, я об этом не думал, — ответил я. Он казался обеспокоенным и смущенным.

Я был одним из трех кандидатов, там был еще парень, который тоже пришел на повторное прослушивание. У него были платиново-светлые волосы, блестящая белая кожаная куртка, и он был при полном макияже, дополненном матовой розовой помадой. Я только раз взглянул на него на выходе и понял, что работу получит именно он. Конечно, так и произошло — это был Си-Си-Девиль. Я играл их материал как никто другой, но только этим я им и подходил.

Никто ни разу даже не сделал замечания, потому что у них рты пооткрывались от изумления.

В 1984 году Аксель помог мне устроиться на работу в «Тауэр видео», и мне было радостно и одновременно грустно снова с ним видеться. Когда Hollywood Rose распались, мы не так уж сильно это переживали, но в пространстве между нами повисло напряжение, вызванное новой причиной, — Аксель начал встречаться с Ивонной, с которой я тогда уже расстался.

Мы с ней познакомились через Марка Кантера на концерте Ratt в «Палладиуме», где они играли с Ингви Мальмстином. Когда-то она даже была подружкой Стивена Пирси, фронтмена Ratt. После этого мы отправились на поздний ужин в кафе «Беверли-Хиллз», одно из любимых мест Марка, и там-то и положили глаз друг на друга и начали встречаться. Ивонна была очень классная — она подсадила меня на творчество Hanoi Rocks и фронтмена Майка Монро, и я по-настоящему оценил эту группу. Они оказали влияние на Guns N’ Roses и до сих пор остаются недооцененным рок-н-ролльным коллективом, насколько я могу судить.

В общем, мы с Ивонной какое-то время встречались, а потом как-то раз на время разошлись и решили друг от друга отдохнуть, а Аксель ее трахнул. Мне это совсем не понравилось, но не могу сказать, что я удивился, было очевидно, что Ивонна ему всегда нравилась. Когда мы с ней снова сошлись, она, конечно, рассказала мне об этом, под предлогом того, что не хотела от меня «ничего скрывать», но, вероятно, настоящей причиной была просто месть, что я ее бросил.

Я позвонил Акселю на работу в «Тауэр видео», чтобы с ним встретиться. Я просто взбесился.

— Ты трахнул Ивонну, — заявил я. — Что за дешевая выходка?

Надо отдать Акселю должное — он был честен и не пытался выкрутиться. Он ответил, что, конечно, трахнул, но какое это имеет значение, если я все равно тогда ее не трахал? У меня был не совсем такой взгляд на вещи, но ситуация накалялась, пока Аксель не предложил надрать ему задницу. Я уже собирался пойти туда и разобраться с ним, но не пошел. Очевидно, потребовалось некоторое время, чтобы разрядить обстановку. Как-то он узнал, что я ищу работу, и в качестве жеста примирения сообщил мне о вакансии в «Тауэре». Аксель всегда любил улаживать конфликты величественными жестами.

«Тауэр видео» располагались прямо через дорогу от «Тауэр рекордс», где меня поймали за кражу в магазине несколько лет назад. Аксель жил в одной квартире с менеджером, и как только я пришел к ним на работу, то скоро понял, что теперь я один из тех самых сумасшедших колоритных персонажей. Думаю, мы стали самыми нелепыми и крайне небрежными сотрудниками, которые когда-либо работали в «Тауэре». Кроме того, в «Тауэр классик» по соседству работало несколько замечательных алкоголиков-маразматиков.

Каждый вечер около восьми, когда директор отделов музыки и видео уходил с работы, мы с ребятами из отдела видео затаривались в винном магазине через дорогу, ставили порнофильмы в видеосистему магазина и бухали. Мы ставили на стереомузыку свои знакомые группы и старательно игнорировали всех случайно забредавших к нам посетителей.

Камеры слежения ничего не засекали, потому что мы не ставили бутылок из-под водки рядом с кассой, так что нам удавалось долго оставаться незамеченными. Правда, думаю, если бы кто-то и посмотрел записи, то увидел бы только то, что мы ленивые и бесполезные продавцы. В помещении для персонала мы смешивали коктейли, а потом разливали их по стаканчикам и ходили с ними по магазину. Одной рукой мы пробивали товар на кассе, а в другой держали «Отвертку». Уверен, клиенты понимали, что происходит, особенно когда до них доходило наше ароматное дыхание, но никто никогда не жаловался, потому что все теряли дар речи от такой наглости. Большинство людей мы попросту пугали своим внешним видом и поведением, и они старались как можно скорее оттуда убраться.

К сожалению, один из самых дотошных менеджеров нас засек, и, когда это произошло, Аксель взял вину на себя: его уволили за наши общие выходки. Уже тогда я понимал, почему с ним постоянно такое происходит: Аксель обладает мощной энергией и звездной силой, которые пугают любых хранителей порядка. В нем они всегда видят «главаря».

Мои воспоминания о цепочке событий, которые в итоге привели к созданию группы Guns N’ Roses, окутаны туманом, и, честно говоря, при большинстве из них я даже не присутствовал. Я и не пытаюсь изложить здесь академическую историю группы или объяснить причину каждого недоразумения. Я могу судить лишь о своих впечатлениях. В общем, где-то в начале 1985 года Аксель и Трейси Ганз стали вместе собирать группу. Они позвали Оле Бенча и Роба Гарднера, которые играли в Лос-Анджелесе на басу и ударных соответственно. Вскоре после этого к ним присоединился Иззи, и именно тогда по очевидным причинам Аксель решил изменить название на Guns N’ Roses. Трейси наконец осуществил свою мечту: как я уже говорил, он хотел играть в группе с Акселем и Иззи. Они дали несколько концертов, написали несколько песен — именно в таком порядке.

Я тогда еще работал в «Тауэре», а больше в моей жизни ничего и не происходило. Мягко говоря, я испытал зависть, когда ко мне зашел Иззи и дал флаер на концерт Guns N’ Roses в округе Ориндж. В какой-то момент Оле заменил Дафф. Потом они дали еще несколько концертов и написали еще немного песен. Думаю, во время этих шоу в округе Ориндж Трейси и Аксель сильно поссорились. Вскоре после этого Трейси ушел, а затем однажды вечером Аксель пришел в «Тауэр» и спросил, не хочу ли я замутить с Иззи, написать несколько песен и дать концерт. Какое-то время я пытался сообразить, какого черта значит «замутить с Иззи».

Эксл и Иззи были единым целым, так что все остальные музыканты, приходящие в их группу, должны были ладить с ними обоими, а Иззи слишком быстро ушел из Hollywood Rose, так со мной и не поработав. Иззи мне нравился. В конце концов, он был первым парнем, чьим стилем и талантом я восхищался. И в случае удачной работы с Иззи я получал нечто вроде буфера между мной и Экслом. Мы с Экслом во многом ладили, но у нас были врожденные личностные различия. Нас притягивало друг к другу, и мы прекрасно работали вместе, но при этом были полярными противоположностями. Иззи (а потом и Дафф) помогали нам взаимодействовать. В то время с разрядкой атмосферы вполне справлялся Иззи.

Через несколько дней я пришел в гости к Иззи. Он тогда работал над песней Don’t Cry, которую я сразу же подхватил. Я написал для нее несколько гитарных партий, и к концу вечера мы ее собрали. Это была классная репетиция: мы вместе много импровизировали.

Мы нашли себе репетиционное помещение в Силверлейке: Дафф, Иззи, Эксл, Роб Гарднер и я. Все друг друга знали, поэтому в первый же вечер мы стали писать песни, и получалось очень быстро. Это был один из тех волшебных моментов, про которые музыканты говорят, что каждый естественно дополняет другого и группа становится органичным коллективом. Никогда раньше в жизни я такого не ощущал. А секрет был в том, что музыка приходилась мне по душе, — дело было в музыке, которой я увлекался: злой рок-н-ролл в стиле ранних Aerosmith, AC/DC, Humble Pie и Элиса Купера. Все открыто восхищались своими кумирами и подражали им, к тому же у нас не было той типичной лос-анджелесской атмосферы, когда все только и думают, как бы заполучить контракт с лейблом. Нас не заботили правильные позы и глупые припевы, которые обеспечили бы нам успех в поп-чартах, а вслед за ним и бесконечное количество горячих фанаток. Эти расчеты были не для нас: мы были бешеной стаей злых рокеров, влюбленных в музыку. Мы играли со всей страстью, объединенные общей целью и ощущением целостности. Вот чем мы отличались от всех остальных.