На перепутье

Следы на Снегу, 2020

Ты можешь пытаться скрыться, заглушить голоса из прошлого, но от себя не убежать. Есть только один выход – остановиться, повернуться к своим преследователям лицом и постараться принять их, чтобы обрести внутреннее равновесие. Это вторая часть трилогии про торгонов – вымышленный народ, живущий в затерянной в тайге деревне. Реалии – быт, природа, образ жизни, местности – не выдуманы. Содержит нецензурную брань.

Сегодня у меня день рождения. Двадцать пять. Когда мне было семнадцать, думал, что к этому возрасту я стану взрослым и состоявшимся человеком, у которого будут ответы на все вопросы. Прошло восемь лет, но я так и не ощутил произошедших в себе перемен. Все осталось по-прежнему. И я уж точно не повзрослел. И ответов по-прежнему нет.

C детства не люблю свои дни рождения.

Просто я родился зимой, когда за окном трещали лютые морозы, дни были короткими, а ночи — бесконечно долгими. Люди обычно с трудом переносят наши зимы. Южанам сложно представить, каково это, когда почти девять месяцев году на дворе четкий минус и снег.

Говорят, что ночь темнее всего перед рассветом. Так и наша зима холоднее всего незадолго до весны.

Я не знаю всех обстоятельств своего появления на свет, но вполне могу представить тот холод, который царил в местной больнице. Все детство мы мерзли. В школе мы часто сидели в пальто и дрались за места у едва теплых радиаторов. Потом возвращались домой — а там тоже холодно, окна изнутри обросли сантиметровым слоем инея, мы сидим вокруг печи, а спать идем в носках.

А еще на это время обычно приходился пик ежегодной эпидемии гриппа, которая стремительно выкашивала моих одноклассников. Я обычно держался до последнего, и падал, сраженный вирусом, в самом конце, когда объявляли карантин. Это было вдвойне обидно. В итоге я валялся с температурой за 40, когда как остальные, благополучно переболев, несмотря на все запреты, катались с горки, играли в хоккей или выкапывали в наметенных февральскими ветрами сугробах целые системы туннелей.

За годы жизни в городе я отвык отмечать какие бы то ни было праздники. Даже новый год. Нет, я чувствовал всеобщее оживление, царившее в магазинах, на улицах, но меня это не касалось, вся предпраздничная суета проходила мимо. Впервые за много лет я встретил новый год в окружении семьи. Да, от семьи я тоже отвык. Семь лет общался только со старшим братом, Кириллом. И время от времени в одностороннем порядке — с Айзеком. Но это вряд ли можно назвать общением. Остальные выпали из моей жизни.

Я должен был уехать еще в августе. Сесть в лодку, а потом — за руль микроавтобуса, нажать на газ и унестись в облаке пыли как можно дальше от этой деревни, чтобы больше не возвращаться. Я принял такое решение, а те, кто меня хорошо изучил, знают, что от своих решений я не отступаюсь. За семь лет город стал мне домом. Не самым уютным, но я притерпелся.

Человек, которого я называл отцом, нарушил мои планы. Он исчез, никто не знает, где он сейчас. На память о тех событиях на моем теле осталось несколько шрамов, а еще из жизни полностью выпало почти два месяца. Брат говорит, что это реакция на стресс, мол, в тебя стреляли, и твой мозг решил «забыть» это. Может, и так. Но за это время произошло столько событий, и огнестрельное ранение, как по мне, не было самым значительным из них.

На новый год нас пригласили к Лидии. Это моя мачеха. Терпеть не могу это слово. Все-таки, она всегда относилась к нам хорошо, даже к Марку, который так и не принял ее. После исчезновения Айзека она стала новым вожаком нашей стаи. Никто этого не ожидал, честно говоря. Тем более, что она не из нашей деревни. Но Лидия быстро доказала, что может управлять нашим маленьким сообществом не менее успешно, чем сбежавший муж. Люди ее слушаются. Мне нравится, как она говорит с ними — спокойно и уважительно, никогда не повышая голоса, внимательно выслушивает каждого. Она сильная, и доказала это еще тогда, когда согласилась приехать в глушь к мужчине, у которого подрастали трое сыновей.

Поэтому мне проще называть ее Лидией. Она, конечно, никогда не заменила бы нашу маму, но я ценю ее теплое отношение и доверие. Еще когда я был мелким пацаном с большими проблемами в школе и с отцом, она отпускала Лиану гулять со мной. Она знала, что я из Охотников, и что в любой момент могу сорваться, но доверяла мне свою единственную дочку, совсем еще кроху. Соседки все уши ей прожужжали, мол, нельзя же так, он же из хищной породы, он рожден, чтобы убивать, и всякое такое прочее. Отчасти из-за этого я и уехал отсюда. Достало, что все на меня косились с опаской.

Если бы не приглашение, мы с Августом не стали бы ничего отмечать.

Я еще не привык называть его отцом. Это сложно, когда ты вдруг узнаешь, что на самом деле человек, чье имя значится в твоем свидетельстве о рождении, оказывается вовсе не тем. Когда история твоего появления на свет и большая часть твоей жизни оказывается ложью. Нет, я не очень сильно переживал по этому поводу. Может, будь я ребенком, это что-то изменило бы. Но я взрослый и давно оторвался от своей семьи. Замена одного имени на другое не имеет никакого значения. Конечно, мне хотелось спросить у Августа, не мог ли он поступить иначе, взять на себя ответственность, быть решительнее, но понимаю, что такие вещи нельзя озвучивать. Это ведь он был вынужден держаться вдали от меня, я-то был в неведении, и поэтому мне априори было легче.

Праздник состоялся в старом доме на окраине. Айзек за эти годы его отремонтировал: новые окна, фундамент, полы, утепление, так что там уютно, и при этом сохраняется дух старины. Не знаю, сколько денег он вложил в это дело, но, видимо, немало.

Мы собрались за большим столом, за которым обычно принимают посетителей и восседают старейшины во время советов. Кому как, но мне не нравится подобное времяпровождение — праздная болтовня, много еды. Я с трудом высидел полчаса, и сославшись на усталость, направился в свою бывшую комнату, где теперь обитает Марк. Меня отпустили без вопросов, они считают, что это последствия ранения. На самом деле я устаю, когда вокруг слишком много людей. И когда вынужден поддерживать с ними бессмысленную беседу.

Проходя мимо гостиной, заметил в углу елку, конечно, живую, Лиана искусственную не признает; мы с Августом специально выбирали самую пушистую. Сестренка украсила ее старыми стеклянными игрушкам. Не знаю, где она их раздобыла, я их давно не видел. На ветках в полутьме загадочно серебрился дождик — еще одна вещь из нашего детства. Вспомнились времена, когда казалось, что мы были счастливой семьей. Три сына, мама и папа. Подарки под елкой первого января. Нетерпение, с которым мы выскакивали из своих постелей в шесть утра. Мама всегда пыталась накинуть на нас одеяла — я же упоминал, в доме было адски холодно. Но мы, естественно, не слушали ее, и разворачивали один подарок за другим. В этом отношении нам повезло — Айзек был щедрым. Сейчас я думаю, что это был еще один способ продемонстрировать свое доминирование — мы ведь были не просто детьми, а его сыновьями, и все должно было соответствовать его статусу. В том числе и новогодние подарки.

Я задержался у елки. Даже у стеклянных игрушек есть свой запах. Большинство людей его не чувствуют, но я улавливаю. Спасибо Охотнику и его чутью. Для него все эти блестящие штуковины пахли пылью, газетами, в которые они были завернуты, а для меня — детством. В этом вся наша разница. Мы — одно, но находимся на разных сторонах монеты.

— Ты чего тут? Все в порядке? — подошел Кирилл. Он всегда за меня тревожится. Не знаю, иногда мне кажется, что он считает заботу о других главной целью своей жизни. Особенно обо мне. Хотя я его понимаю — все-таки меня нельзя назвать благополучным, уравновешенным и счастливым.

— Где она нашла эти игрушки?

— На чердаке, мы с Марком откопали их еще осенью. Чудом сохранились. Отец хотел их выкинуть. Помнишь, он привез из города новые наборы? — Кирилл бережно раскрутил один из шариков.

— Кажется, да, припоминаю. Мама еще была жива, но уже болела. Это был ее последний новый год дома.

— Да, это был самый грустный праздник, — Кирилл вздохнул. Я полностью разделяю его мнение.

— Это она их сохранила. Отец заставил убрать все старые игрушки, мы их бережно упаковали, и мама велела спрятать коробку на чердаке.

— Подожди, почему я этого не помню?

— Он куда-то тебя утащил, кажется, на очередное разбирательство или собрание. Ты вернулся злой, и едва не опрокинул елку, потому что тебе не понравились новые игрушки. Но мама тебя успокоила. Она единственная могла это сделать без риска нарваться на грубость или что похуже, — Кирилл хмыкнул.

И тут я все вспомнил. Даже спустя столько лет мне стало стыдно за свое поведение.

— Кажется, я был маленьким злобным троллем. Я ведь тогда едва не испортил всем праздник просто из-за того, что был не в духе.

— Праздник и без тебя был испорчен. Ты был единственным, кто открыто выразил свое недовольство царившим вокруг лицемерием. Знаешь, я тогда был тебе даже благодарен.

Сказать, что я изумлен — не сказать ничего. Кирилл присел на диван и продолжил:

— Никто ведь не смел выступать против отца. Даже мама. Я знал, что ей хотелось провести праздник тихо, в кругу семьи, а отец собрал кучу гостей, устроил целое торжество, лишь бы похвастаться перед своими друзьями. И игрушки эти он тоже специально привез. Нас хватило только на то, чтобы тихо припрятать старые. А ты так разбушевался, что едва не перебил их. Да еще и устроил перепалку с отцом во время ужина.

— Это я помню. И следующие три дня тоже, когда безвылазно сидел в своей комнате. Наверное, они были самыми спокойными за весь год.

— О да, ты откровенно наслаждался тем, что тебя никто не дергает. И что отец с тобой не разговаривает.

— И мне это настолько понравилось, что я решил продолжать в том же духе. Пока не уехал.

Из темноты послышался смешок брата. Я тоже улыбнулся, хотя мне было грустно.

— Не хочешь вернуться к остальным? Посидел бы в кругу семьи, а то мы и так редко тебя видим. Словно ты живешь не в километре от деревни, а где-то в пяти часах пути отсюда. Лиана по тебе скучает. Да и Лидия тоже.

Я не знаю, как реагировать на такие слова. Головой понимаю, что да, надо бы заходить почаще, но не могу заставить себя это сделать. Я просто настолько привык быть один, что стало трудно сближаться с кем-то. Да и дом этот полон воспоминаниями, которые я хочу похоронить навсегда. Все в нем откликается болью. Это не вина тех, кто живет здесь, нет. Иногда кажется, что вместе с обостренным чутьем я унаследовал и излишнюю чувствительность — но только от кого? Август вроде в таком не замечен, хотя, кто его знает, мы с ним не настолько успели сблизиться. Я подозреваю, что это от мамы.

— Ну так что? Пойдем, посидим? — Кирилл поднялся, диван негодующе скрипнул.

— Нет. Я действительно устал. Хочу побыть в тишине.

— Как будто тебе не хватило тех двух месяцев, когда ты был неизвестно где, — съязвил брат, но тут же спохватился, — Извини, я не хотел тебя задеть.

— Да не извиняйся. Все в порядке. Я все равно не помню. Считай, что их как бы и не было.

— Ладно, поступай, как знаешь. Отдыхай.

Я кивнул, забыв, что в полутьме он все равно ничего не увидит. Кирилл вышел обратно в большую комнату, его силуэт на мгновение заслонил свет, падавший через дверной проем. За столом что-то оживленно обсуждали, слышался взволнованный голосок Лианы, Марк и Август говорили о чем-то своем, Лидия смеялась над шутками Дениса — он стал частью нашей семьи, недавно переехав из города в деревню; Кирилл сходу влился в общий гомон, словно и не отлучался. А я стоял в темноте и улыбался — не знаю, кому как, но я люблю наблюдать такие вещи со стороны. И при этом все равно чувствую себя частью происходящего.

Большинство людей думают, что раз я сижу где-то в углу, или прячусь в темноте, то я несчастен, и меня обязательно надо любыми способами вовлечь в разговор или вытащить куда-то на свет. Как раз это и пытался проделать Кирилл. Им невдомек, что мне вовсе не обязательно быть со всеми. Я и так прекрасно чувствую ту теплую атмосферу, которая царит за столом, и не обделен вниманием, как они думают. Мне достаточно знать, что им хорошо. Тогда и я чувствую себя комфортно.

И все-таки я устал. Рано утром мы ездили в лес, долго искали подходящее деревце — елей тут полно, но попробуй найти такую, чтобы была стройная и пушистая. Потом были хлопоты по подготовке к празднику, я выполнял разные простые поручения, подай-принеси — иное мне Лидия и не доверила бы, она знает, какой из меня кулинар.

Август в шутку ворчит, что со мной он скоро станет травоядным. Но ему нравится моя стряпня, я это чувствую. Мы оба любим простую пищу, которая не требует много времени и усилий для ее приготовления. Денис, который пока живет с нами, тоже непривередлив.

Я почти не ем мясо, что крайне странно для нашей деревни, и для меня в частности — я ведь, черт возьми, торгон, да еще и Охотник! Мои предки столетиями питались свежей дичью и рыбой и всем прочим, что и сейчас бывает в меню обычной местной семьи. Но если я действительно начну потакать своим желаниям, то и Охотник будет иметь больше шансов управлять мной, а не наоборот. Во всяком случае, мне так кажется. Может, я заблуждаюсь. И я не собираюсь давать ему такую возможность — слишком много сил и времени потрачено на его дрессировку.

Мы во многом похожи. Я и Август. Не зря окружающие нам об этом твердили. Со стороны такое действительно виднее. А вот когда ты сам начинаешь ближе знакомиться с некогда чужим человеком, то тебя ждут сюрпризы на каждом шагу. Единственное, что он во мне не принимает — это нелюбовь к охоте. Нет, стрелять я умею, и вполне прилично — уроки Айзека не прошли даром. У нас так принято — чтобы мальчики лет с девяти учились обращаться с ружьем. Исполнилось двенадцать? Вот тебе первый ствол. Бери, ходи на охоту с отцом, перенимай опыт. Я знаю, что для городских жителей это звучит дико, но для нас — в порядке вещей. Ребенок должен уметь выживать в тайге, добывать пищу, защищаться. Причем многие за неимением сыновей передают свои знания девочкам.

В общем, я не был исключением, и Айзек стал брать меня с собой, едва мне исполнилось восемь. Рановато, конечно, я тогда был совсем маленьким, и трудно было таскать на себе тяжеленную воздушку, которая больно била по спине. Но со временем я стал метким стрелком, не хуже самого Айзека. Ему нравилось, когда мы выбирались большой компанией — с его друзьями и их детьми, и он получал отличную возможность сыграть роль гордого отца, когда я одну за другой снимал все мишени, без осечек и промахов. Да и добыча у нас оказывалась в разы больше, чем у остальных.

Но потом я как-то резко охладел к этому. Охота перестала привлекать, когда я осознал, что отбираю единственную жизнь у птицы или зверя лишь забавы ради. Нет, я не защитник прав животных. И близко такого нет. И это не жалость. Просто это неразумно и расточительно, ведь еды, одежды, инструментов у нас достаточно. Нам не нужно добывать пропитание, как предкам, которые каких-то полторы сотни лет назад жили исключительно охотой.

Ну, стоит учесть и то, что лично для меня это было бы своего рода отступлением. Это как сдаться на милость своему внутреннему врагу, дав ему большую фору. Август не особо проникся первой частью моих оправданий, когда впервые решил взять новообретенного сына в тайгу. Он наверняка ожидал, что я с энтузиазмом рвану за ним, и подозреваю, что был разочарован, услышав отказ. Но вторая часть оправдания реабилитировала меня в его глазах — он лучше других знает, что значит быть Охотником. Это был его выбор, и он чувствует свою ответственность за него. Может, нащупай он тогда другую фигурку, моя жизнь сложилась бы иначе, более счастливо и спокойно — это не я так думаю, это его собственные слова. Но и я бы тогда был не я.

Добираюсь до своей старой комнаты, плотно закрываю за собой дверь и в темноте ложусь на кровать. Сейчас здесь спит Марк. Я удивился, когда впервые вернулся сюда — он сохранил многие мои вещи. Даже фотографии на стенах. Это лучше любых слов говорит, что он ждал моего возвращения все эти годы. Каждый раз, когда думаю об этом, у меня сжимается сердце. Я подвел его, как никто и никогда. Я бросил его одного на все эти годы. Но мне не хватает силы и смелости признаться ему в своем раскаянии, лишь надеюсь, что он понимает это без слов. Хотя кто я такой, чтобы ждать от него прощения? Будь я на его месте, никогда бы себя не простил. Может, перестал бы ненавидеть спустя много лет, но простить не смог бы. Мы до сих пор ни разу и не поговорили. И это тоже моя вина.

Марк ладит с Августом — они оба заядлые охотники. Иногда я чувствую себя лишним, когда оказываюсь в их компании. И сейчас, наблюдая за ними из темноты, видел, как они разговаривают — непринужденно, открыто, спокойно, деловито. Августа тоже гложет чувство вины по отношению ко мне, и наши беседы получаются вымученными, со множеством неловких моментов, вынужденными паузами, они слишком обдуманные и осторожные. Эта проклятая вина всегда встает стеной между нами — мной, Марком и Августом.

Я растянулся на кровати, взглянул на часы — только десять вечера, детское время. Иногда на меня находит — и я буквально валюсь с ног от усталости. Кирилл объясняет это тем, что организм еще не восстановился. Но так было всегда. Жить с Охотником — значит, постоянно тратить очень много сил на то, чтобы держать его в рамках. В городе я выматывался так, что вечером не чуял под собой ног, приходил домой и вырубался, порой даже не раздевшись. Там усталость сопровождала меня всегда. Здесь, конечно, легче, но все равно требуется время на восстановление. Например, сейчас, в разгар семейного праздника. Я закрываю глаза и погружаюсь в темноту и тишину. В голове тает последняя мысль, и ощущения исчезают.

***

В нашем доме у всех проблемы со сном. Похоже, мы чем-то изрядно насолили Морфею. Август страдает от бессонницы, я просыпаюсь среди ночи и вижу, что на кухне горит свет, а он сам пытается чем-то заняться, чтобы скоротать время. Денис превратился в запойного читателя — и шелестит страницами чуть ли не до утра, словно ему на работе этого не хватает. А меня часто преследуют кошмары. По крайней мере, я знаю это со слов своих соседей, сам обычно не запоминаю сны. Просто просыпаюсь с бешено бьющимся сердцем, задыхаясь, с криком, застрявшим комом в горле.

Пунктуальности моих монстров можно позавидовать — каждую ночь они являются около четырех. Хоть часы по ним сверяй. Август в это время почти всегда оказывается рядом. Его присутствие успокаивает меня. Он просто сидит в старом кресле, пока я вновь не усну. Я открываю глаза, убеждаюсь, что он тут, и вскоре засыпаю. Обрывки сновидений иногда всплывают в памяти посреди дня — какая-то темная вода, лед, холод. Но ничего определенного, никаких конкретных образов. Я даже не знаю, почему это меня так пугает. Хотя ночью все воспринимается по-другому. Наша защита слабеет, мы становимся уязвимее и беспомощнее. Это не касается Охотника. Он — сама тьма, это его суть, его стихия. Ночью он становится сильнее. Он ждет наступления темноты с нетерпением в надежде, что снова сорвется с цепи, как это бывало не раз.

Кто-то трясет меня за плечо — с трудом выныриваю из сна и несколько секунд пытаюсь сообразить, где нахожусь.

— Алек, новый год проспишь! Осталось всего несколько минут! — Кирилл не намерен оставлять меня в покое. Я что-то мычу в ответ, отмахиваюсь, хочу отвернуться к стене, но тут рядом раздается звонкий голос Лианы:

— Проснись! Проснись! Надо загадать желание! Оно обязательно сбудется!

Против такого напора не устоять. Сажусь, стаскиваю с себя одеяло — странно, откуда оно взялось? Видимо, кто-то укрыл, пока я спал. Отчаянно тру глаза и с усилием поднимаюсь на ноги. Кирилл с Лианой моментально увлекают меня за собой в комнату, где в углу разноцветными огоньками переливается елка. Приятно пахнет смолой и апельсинами. Темноту разгоняют только всполохи гирлянд да свет от экрана телевизора, который висит под потолком. Все с волнением следят за движением секундной стрелки. Даже Августу, похоже, передалось это настроение. Я сижу рядом, и чувствую, как он что-то напряженно обдумывает. С удивлением оглядываю лица окружающих — все очень сосредоточены. Неужели они верят в эту чушь насчет исполнения желаний? Ладно, я понимаю, Лиана еще ребенок, и ожидание чуда записано в ее должностной инструкции черным по белому, но остальные?

Хотя, наверное, взрослым тоже иногда необходимо во что-то верить. В какую-то светлую и добрую силу, которая придет на помощь, выручит, спасет в нужный момент, когда будет казаться, что уже все, конец. Откидываюсь на спинку дивана и закрываю глаза. Нет, я не собираюсь ничего загадывать. Я не верю, что новогодняя ночь чем-то отличается от остальных — это всего лишь произвольная дата, случайным образом выбранная для начала отсчета очередного витка планеты вокруг Солнца. Можете смело называть меня циником, не буду протестовать. Я все же решаюсь проинспектировать свой список желаний, но в голову ничего стоящего не приходит. Странно, оказывается, у меня нет никаких стремлений и мечтаний, которые бы нуждались в участии некой магической силы. Перебираю свои желания, и понимаю, что все они вполне осуществимы — стоит только приложить немного усилий. Может, я просто путаю мечты и цели?

Оглушительно бьют куранты, вокруг поднимается радостная суматоха, за окном начинают раздаваться взрывы петард и свист фейерверков, а я сижу с закрытыми глазами и пытаюсь разобраться в себе.

— Ну что, с новым годом! — голос Августа возвращает меня обратно.

Киваю в ответ. На большее я сейчас не способен. Вновь наваливается усталость, неудержимо клонит ко сну, но перебарываю себя и выхожу во двор вслед за остальными. Марк держит в руках большую яркую коробку, от которой остро пахнет свежей типографской краской и порохом.

Мороз незамедлительно начинает щипать за щеки, все накинули куртки, я же в одной толстовке, на голове — капюшон. Мне нужно немного померзнуть, чтобы взбодриться.

Кирилл с Марком устанавливают коробку поодаль от дома, в сугробе, поджигают фитиль и отходят. В небе с треском распускаются огненные цветы и опадают с тихим шорохом. Охотник забился вглубь своего логова — он не выносит взрывы и вспышки света; я на несколько минут остаюсь наедине с собой. Стою, запрокинув голову, но смотрю не на фейерверк, а на звезды — они загадочно мерцают в зимней ночи, далекие, недоступные, холодные. Их свет продолжает нестись через безжизненное пространство космоса даже спустя тысячелетия после их гибели. Возможно, как раз сейчас мои глаза улавливают луч, который был послан миллионы лет назад светилом, подобным нашему Солнцу, приветливым, горячим гигантом, полным энергии; но сейчас оно превратилось в прожорливую черную дыру и поглотило все планеты, которые имели несчастье возникнуть рядом с ним.

Кто-то накидывает на плечи куртку, оборачиваюсь — это Август. Он что-то говорит, но грохот новых залпов заглушает его слова. Он указывает рукой вверх, мол, смотри, и улыбается. Я улыбаюсь ему в ответ, и послушно запрокидываю голову. Золотые искры взмывают в воздух и гаснут над верхушками заснеженных сосен. Лиана сопровождает каждый залп восторженным визгом, Марк и Кирилл дурачатся, бегая по сугробам, Денис присоединяется к ним, и они все с хохотом валятся в снег. Старшие стоят неподвижно, но по их лицам заметно, что и они радуются празднику. Подходят соседи, слышатся поздравления; Кирилл, судя по всему, купил самый большой салют, какой только смог найти, и представление все не заканчивается.

Лишь когда утихает эхо заключительного залпа, мы возвращаемся в дом. Лица разрумянились от мороза, глаза блестят, все оживлены и весело переговариваются. Лидия разливает горячий чай, Кирилл и Денис тащат с кухни еду — не знаю, зачем мы столько всего наготовили; я пытаюсь незаметно ускользнуть в комнату Марка, но Лиана решительно преграждает мне путь — поднимаю руки и сдаюсь на милость победителя.

— Ну что, все успели загадать желания? — Лидия обводит нас озорным взглядом, — Может, поделитесь, кто что задумал? Алек?

Я вздрагиваю, словно школьник, которого внезапно вызвали к доске, и пытаюсь сообразить, как бы отболтаться так, чтобы не нарваться на новые вопросы, но Лиана спасает меня:

— Мам, а можно я?

— Да, говори, милая.

— Я хочу, чтобы папа вернулся.

На несколько секунд в комнате повисает напряженная тишина. Я сижу, не отрывая глаз от скатерти, и с преувеличенным интересом изучаю наряд толстого добродушного Санты.

— И хочу, чтобы Алек его нашел. Ты ведь его найдешь, правда?

Поднимаю голову и вижу, что все на меня уставились. Кирилл предостерегающе покачал головой, словно прося, чтобы я не давал никаких обещаний. Но ведь это новый год, и я не вправе отказать любимой сестренке. Тем более, что исполнить ее желание в моих силах.

— Да, найду.

— Обещаешь? — перед умоляющим взглядом Лианы дрогнуло бы любое сердце, поэтому я киваю. Но ей этого мало, и она протягивает мне свою крошечную ладошку. Я торжественно ее пожимаю. Мы скрепляем договор где-то над миской с салатом и стаканами с морсом.

— Вот и хорошо, — довольно неуверенно произносит Лидия, лишь бы как-то нарушить гнетущую тишину, — А теперь пора открывать подарки! Кто первый?

Лиана выскакивает из-за стола и в нетерпении бежит к елке. Остальные тянутся за ней. Все-таки хорошо, когда в доме есть ребенок — взрослым остается лишь следовать за ним, не задумываясь о том, что делать дальше и чем заполнить неловкие паузы. Трудно представить, каким станет этот дом, когда девочка вырастет.

Я встаю из-за стола последним, Август ждет в дверях.

— Ты уверен, что хочешь отыскать Айзека? После всего, что случилось.

Он прекрасно знает, что при желании я могу выследить кого угодно.

— Нет, но я дал слово. Значит, найду.

Он молчит. Мы оба не очень-то разговорчивые. Кирилл шутит, что, наверное, в отсутствии посторонних мы не можем говорить друг с другом. Он недалек от истины. Не то чтобы мы молчали целыми днями, но оба обычно довольно скупы на слова.

Лиана сидит в ворохе бумаги и пакетов. Свои подарки она безошибочно распознала по розовой обертке. Девочка — она и есть девочка. А потом она с удовольствием взялась исполнять роль Снегурочки и стала раздавать уже наши подарки.

У меня еще оставались деньги на карточке — за годы жизни в городе умудрился накопить неплохую сумму. Тратить особо было не на что, я всегда был неприхотлив. Так что, мы с Кириллом и Денисом за неделю до праздника съездили в райцентр и совершили турне по местным торговым точкам. Я всегда вынужден перебарывать себя, входя в магазин, и теряюсь, оказавшись в больших торговых центрах. Если и заглядываю туда, то только из необходимости, и стараюсь как можно скорее ретироваться. Но в этот раз было приятно окунуться в предпраздничную сутолоку — новое для меня ощущение.

Сестренке купил сережки — ей недавно прокололи уши, и она очень гордилась этим. Кириллу — кое-что для машины; Денису — сертификат из книжного, пусть сам выберет, что хочет, я знал, что сам этот процесс доставит ему огромное удовольствие; Лидии было сложнее всего подобрать подарок, я ее не так хорошо изучил, как остальных, но в итоге, последовав совету консультанта, выбрал тостер; для Марка — хорошие наушники, взамен тех, которые он недавно сломал. Долго думал, что же подарить Августу, но зайдя в магазин для охотников, сделал выбор в пользу разнообразных полезных мелочей.

Кажется, мои подарки понравились. Я вздохнул с облегчением.

Лиана протянула мне небольшую коробку, Кирилл заговорщицки улыбнулся и переглянулся с остальными:

— А это тебе от всех нас. Давай, открывай скорее.

Я осторожно развернул бумагу, внутри оказалась открытка с рисунком Лианы и поздравлениями — не знаю, когда и как она успела это провернуть, но сестренка заставила каждого члена семьи написать короткие пожелания.

— Я знаю, ты давно мечтал о них, — Кирилл присел рядом со мной, приобнял за плечи, — давай, смелее, примеряй.

Я надел часы на руку — они приятно холодили кожу.

— Как? Откуда?

— Ну, я просто поискал в сети по словам «подарок», «бегун» и «новый год». Ты же потерял свой браслет летом, вот я и решил, что пора переходить на новый уровень. Я ведь обещал, что ты будешь бегать. А теперь твои тренировки станут еще эффективнее, — Кирилл широко улыбнулся, видя мое волнение.

— Спасибо! — я действительно был тронут.

***

Мы разошлись только спустя час. Денис и Кирилл остались помочь Лидии, Марк ушел праздновать с друзьями, а мы с Августом возвращались домой по притихшей улице, любуясь звездами, особенно яркими в эту морозную ночь. Большинство жителей деревни уже спало, окна были темны, лишь кое-где мигали огоньки гирлянд, да возле клуба, где гуляла молодежь, стояло несколько машин. Я глубоко вдыхал холодный воздух и предвкушал, как завтра с утра отправлюсь на пробежку по реке. Мне не терпелось испытать новые часы в деле. С подарком брат угадал на все сто.

Дом за время нашего отсутствия успел остыть, и я решил растопить печь. Закинул сухие поленья, скомкал бумагу, поднес спичку, прикрыл дверцу — дрова сразу же занялись. Август всегда с удовольствием наблюдал за тем, как я это делаю.

— Ловко у тебя получается, — он улыбнулся, прислушиваясь к гулу и треску огня, — Садись, попей чаю.

— Спасибо, — я взял горячую кружку, над которой поднимался парок.

— Доволен подарком?

— Очень, — ответил я искренне, — Завтра, как рассветет, выберусь на пробежку.

— Я хоть и не понимаю, зачем столько бегать, но рад, что часы понравились. Кирилл лучше всех нас тебя знает, поэтому мы доверили ему выбор, — Август помешал чай ложкой, — Хорошо посидели, я давно не был на таких праздниках, уже и забыл, каково это — быть в кругу семьи.

— Да, было хорошо, — я мог только подтвердить его слова.

— Чуть не забыл, у меня для тебя еще кое-что есть, — он полез в карман и бережно вытащил небольшой черно-белый снимок, — Возьми, эта фотография должна быть у тебя.

Я долго вглядываюсь в юное лицо мамы — она счастливо смеялась прямо в объектив, красивая, живая, веселая; рядом с ней Август, он стоит чуть позади, серьезный, сосредоточенный, словно охраняя ее.

— Когда это было снято?

— До моего призыва на службу. Мне восемнадцать, ей — семнадцать. Через месяц мне пришла повестка — а дальше ты знаешь.

— А кто снимал?

— Айзек.

Я не мог этому поверить.

— Значит, он знал о ваших отношениях?

— Конечно, знал, мы ведь были братьями. Может, тебе сейчас трудно в это поверить, но мы любили друг друга. Это потом между нами начались разногласия.

— Из-за мамы?

— Да.

— И из-за меня, — я помрачнел.

— Ты ни в чем не виноват. Дети не несут ответственности за ошибки родителей. Мы ошиблись — и Айзек, и я. Тогда казалось, что мы нашли верное решение, которое устраивало всех. Но никто из нас не подумал о тебе, — Август умолк.

В тишине гул огня в печи казался особенно громким. Я сидел, отрешенно уставившись в свою пустую чашку. Что ответить на такое признание? Уверять, что все в порядке? Но это было бы неправдой, я человек, и у меня есть чувства. Не хочу лгать Августу, он этого не заслужил. Поэтому снова молчу. Да и он, скорее всего, ничего от меня не ждал.

— Ладно, пойду спать. Спасибо за фотографию.

— Алек, постой. Какое желание ты все-таки загадал?

— Никакое. Я ничего не загадывал.

В комнате было прохладно — тепло от печи пока до нее не добралось. В окне ярко мерцали звезды, и я не стал включать свет. С облегчением забравшись под одеяло, я почти сразу уснул.

***

Не прошло и пары часов, как меня вновь выбросило на берег — задыхающегося, потерянного, стонущего от пережитого кошмара. Память подвела в который раз, после пробуждения я все забыл. Перед глазами мелькали какие-то обрывки видений: обгорелые ветки, темное небо, хлопья пепла. Я сел, выжидая, когда сердце успокоится; в горле совершенно пересохло, и я решил попить. На кухне было темно, кажется, Август наконец-то спокойно уснул. Чтобы не потревожить его, стараюсь двигаться как можно тише. В полутьме нашарил кувшин с водой, стакан, налил воды и выпил залпом. Дрова в печи прогорели, я открыл дверцу и собирался помешать угли, когда в дверях возник Август.

— Извини, не хотел тебя разбудить.

— Я не спал. Думал зайти, но понадеялся, что сегодня ты будешь спать крепче, чем обычно. Судя по всему, ошибся.

— Ничего, я уже привык.

— К такому нельзя привыкнуть. Я же вижу, в каком состоянии ты просыпаешься.

Я захлопнул дверцу и выпрямился:

— Переживу. Все пройдет.

— Ты не хочешь вернуться в город? Может, так будет лучше?

— Пока нет. Мне здесь легче дышится. Перезимую, потом посмотрим.

— Хорошо, как знаешь, я рад, что ты останешься, — Август сел за стол и приглашающе махнул рукой, я устроился напротив, — И раз уж мы оба не спим, может, поговорим? Как ты собираешься искать Айзека? С чего начнешь? Ведь столько времени прошло, след давно остыл.

— Подниму его контакты, поговорю с людьми, рано или поздно, зацепка найдется. Потом буду действовать по обстоятельствам.

— Так ты всерьез решил взяться за это дело? — он искренне удивился.

— Я ведь дал слово.

Август покачал головой точь-в-точь как Кирилл:

— Это может быть опасно. Особенно для тебя. Если Айзек не хочет, чтобы его нашли…

— Он не должен был уйти далеко. Мы все тут как на цепи, держимся вокруг своей деревни. Вряд ли он отправился в город, это не его стихия.

— Но ты ведь приспособился! Значит, и он сможет.

— У меня на это ушло слишком много сил и времени.

— Позволь тогда сопровождать тебя. Не хочется, чтобы он снова попытался причинить тебе вред.

— Я готов к встрече с ним. Будь уверен, больше не дам в себя стрелять.

Август пристально посмотрел мне в глаза:

— Сынок, сдается мне, что у тебя есть какие-то свои причины найти Айзека, кроме желания сдержать слово. Я прав? Если хочешь отомстить, то лучше не надо. Месть разъедает и отравляет душу, она того не стоит, поверь. Я знаю, ты тот еще упрямец, и не умеешь отказываться от задуманного, но прошу тебя — отступись. Забудь про Айзека.

— Я не собираюсь никому мстить. Просто хочу выяснить одну вещь, — и это действительно была правда.

У меня возникла теория, которую я должен был проверить. Ночные кошмары участились после того, как исчез Айзек, и я подумал, что если найду его, то они прекратятся. Может, на самом деле тут нет никакой связи, но мне необходимо убедиться в этом самому. Поэтому я с такой легкостью дал обещание Лиане. Возможно, брат и отец правы, и нам не стоит вновь встречаться; и новое столкновение обернется чем-то похуже, чем в прошлый раз; или же ничего не произойдет. Я мог только гадать.

— Хорошо, я верю тебе, — Август вздохнул. Понимаю, что он, зная своего брата, хочет уберечь меня, но не может, да и не имеет права, ограничивать мою свободу.

Мы снова погрузились в молчание. В такие минуты мне хочется вскочить и чем-то заняться, неважно, чем, лишь бы не оставаться на месте. Разговоры, как и молчание, тяготят меня. Но что я мог делать в четыре часа ночи? Оставалось сидеть, крутить в руках опустевшую чашку и лихорадочно перебирать возможные темы для обсуждения. Или искать благовидный предлог, чтобы уйти. В конце концов решаюсь задать вопрос, который преследовал меня несколько месяцев.

— Давно хотел тебя спросить… Ты звонил мне в начале лета, помнишь? — чтобы хоть как-то занять руки, я достал нож и начал счищать кожуру с яблока. Лидия отправила нас домой с целым пакетом еды.

— Да, помню. Ты не ответил, — Август явно почувствовал облегчение, когда я проявил инициативу.

— Что ты хотел тогда сказать?

— Ничего особенного. Просто подумал, что в такой паршивый вечер нельзя оставаться одному.

— И все? — я был немного разочарован.

— Я вернулся из тайги раньше, чем планировал. Странный был день, все валилось из рук. Обратно почти бежал, словно боялся опоздать, хотя спешить не было повода. А потом что-то меня толкнуло — и я набрал тебя. Не знаю, что бы я сказал, если бы ты ответил. А почему ты вдруг спросил?

Я вздохнул. Раз поднял эту тему, надо было продолжать:

— Когда ты позвонил, я стоял у окна и думал, что будет, если спрыгнуть вниз. У меня умирал друг, я вернулся из больницы, утратил контроль над собой и не смог справиться с болью, — я сжал рукоятку ножа, так, что побелели костяшки пальцев. Было невероятно трудно произнести эти слова, но Август должен знать.

— Алек, я даже не подозревал, — выдохнул он.

— Через несколько дней я узнал, что он умер. Я сжег его вещи и дом, затопил лодку. А потом, возвращаясь в город, молил только об одном — чтобы навстречу попалась какая-нибудь фура, в которую я смог бы влететь. Но по пути меня отпустило… Не знаю, зачем все это рассказываю. Я ведь далеко не тот, каким кажусь. И боюсь, что ты тоже воспринимаешь меня не таким, какой я на самом деле. У меня много проблем, с которыми я не справляюсь. Ты еще не видел, каким я бываю во время приступов — здесь они еще не происходили. Ночные кошмары по сравнению со всем этим — ничто. С ними можно жить. С остальным — труднее.

— Я знаю. Кирилл мне говорил. Я хотел к тебе приехать, когда узнал, но он меня опередил. Это ведь началось после взрыва?

Я кивнул.

— Просто хочу, чтобы ты знал. Хочу быть с тобой честным. У нас нет времени на ложь и полуправду. Может, я слишком драматизирую. Или сгущаю краски. Мне всегда было трудно открываться людям. Даже брату. Я никогда не говорил ему об этом. Тебе сказал, потому что ты единственный, кто может понять. Ты ведь тоже почти Охотник. И тоже всю жизнь разрывался между собой и тем, вторым. Не знаю, сколько еще смогу выдержать. Но постараюсь быть тебе хорошим сыном, — все это я скорее выдохнул, чем произнес. Слова вылетали сами собой, короткие, отрывистые фразы повисли в воздухе. Ночью я не способен составлять пространные предложения или пытаться смягчить свои слова. Это время Охотника — а он привык мыслить и выражаться прямо, без обиняков, не стараясь обойти острые углы.

— Времена меняются, Алек. Ты думаешь, что Охотники долго не живут — но ты другой. Ты из нового поколения. Твои слова и поступки, решения, которые ты принимаешь, твой образ жизни — все это свидетельства того, что ты в первую очередь человек, а не хищник. Он силен, да, его древние инстинкты способны легко заглушить голос разума, я прекрасно знаю об этом. Но ты сильнее. Ты даже сам не подозреваешь, насколько. Твоя мама гордилась бы тобой. Это ее заслуга, отнюдь не моя, — Август наклонился ко мне через стол и произнес все это медленно, размеренно, четко, глядя мне в глаза, словно внушая, — Ты не застал ни одного старого Охотника, а я с ними часто общался. И знаю, какие они были. Поверь, они никогда даже не пытались задумываться о вещах, о которых ты говоришь. Они жили во власти своих инстинктов, и им больше ничего не требовалось, это был их потолок. Я часто ездил с ними на…, — Август замялся, подбирая правильное определение, — задания, и видел, как они действуют. Никто из них не испытывал мук совести, когда приходилось отбирать чью-то жизнь. Ни один из них не дрогнул, когда перед ними вставал этот выбор. Так что, прошу тебя, не говори о себе так, будто ты проклят. Да, тебе нелегко, потому что в отличие от своих предшественников, ты можешь мыслить. Но это делает тебя сильнее. Намного, чем ты сам думаешь.

— Может быть. Но иногда я не уверен в этом, — как ни странно, мне стало легче после слов Августа. Он произнес то, что я так долго хотел услышать. Не почувствовать самому, а услышать со стороны, от другого человека. Порой тебе действительно нужна такая поддержка. Особенно ночью, особенно в это глухое время, когда ты наиболее уязвим и слаб.

Август усмехнулся:

— Мне бы твою неуверенность! Хотя бы часть ее, тогда, двадцать пять лет назад. И может, все сложилось бы по-другому, — он бросил взгляд на часы на стене, — О, а мы засиделись, время-то уже позднее. Ты не хочешь отдохнуть? Или передумал начинать первый день нового года с пробежки?

— Не передумал. Сейчас лягу. Надо поспать хотя бы несколько часов.

— Тебя разбудить?

— Нет, я уже привык просыпаться в одно время.

Ночь выдалась долгая, но для меня она многое прояснила. Теперь у меня была цель.

***

С тех пор прошло уже два с лишним месяца. Я не особенно продвинулся в своих поисках. Сильные морозы загнали всех в тепло. Деревня была окутана непроницаемым туманом, из труб непрерывно поднимались мягкие столбы белого дыма, и только наш дом, находящийся на отшибе, купался в холодном сиянии скупого зимнего солнца.

Я всегда чувствовал себя здесь чужаком. Всегда ловил на себе косые взгляды. Всегда выделялся из местных. Не знаю, почему так произошло, может, из-за того, что я был сыном вожака, может, из-за Охотника. После возвращения я так ни с кем и не возобновил знакомство. Даже с теми, с кем когда-то учился в одном классе. Почти все остались здесь, обзавелись семьями. Я не особо стремлюсь общаться с ними, при встрече могу только кивнуть. Конечно, есть те, кто желает узнать о моей жизни в городе, для большинства столица остается загадочным местом, особенно для старшего поколения. Но я не люблю, когда расспрашивают о моем прошлом. Понимаю, это глупо, ведь мы обитаем на небольшой территории, и рано или поздно все равно где-нибудь сталкиваемся. Наверное, они думают, что я высокомерный и нелюдимый, впрочем, мне всегда было плевать на мнение окружающих. В этом мы с Августом солидарны.

В городе я тоже толком не обжился. Я не стал там своим. Кое-как приспособился, но так и не привык к нему, к его назойливому голосу, который сопровождает тебя круглые сутки, и от которого не спрятаться. Но в одном столица меня устраивала — там никому ни до кого нет дела. Никто не обращает на тебя внимания. Ты невидим в этой толпе, и при желании можешь легко скрыться от любого внимания — стоит только сделать музыку погромче да одеться во что-нибудь потемнее. Мимикрировать под окружающую среду оказалось легче, чем я думал. Даже на оживленной улице ты можешь оставаться наедине с собой. Конечно, Охотнику город не нравился, он страдал от обилия запахов, звуков, света, людей, но за эти годы я сумел его выдрессировать. Или все-таки он меня? Иногда я не могу сказать, где заканчивается мое собственное я и начинается он, и кто из нас на кого больше влияет.

Единственное место, где я чувствую себя максимально комфортно — это тайга. Моя отдушина, где я могу быть самим собой, где я чувствую себя в безопасности, и где я наиболее близок к тому состоянию, которое люди называют счастьем. Я выезжал за город при любой возможности, выходные проводил в лесах, растянувшихся на сотни километров. Это был единственный способ отдохнуть и набраться сил перед новой рабочей неделей. Да, физически я уставал так, что едва мог добраться до дома. Но при этом чувствовал себя обновленным и очищенным, мне казалось, что с плеч и сердца сняли тяжкий груз, который постепенно наваливался в череде городских будней.

Там я бежал от боли, усталости и тяжелых воспоминаний, преследовавших меня по пятам, а здесь бегаю ради удовольствия. Местные не понимают, зачем я себя так загоняю. Да и Август тоже время от времени осторожно заговаривает об этом. Ему, как и прочим, кажется, что это скорее во вред, чем на пользу. Он видит, в каком состоянии я порой возвращаюсь с длительных тренировок, проведя несколько часов при температуре ниже минус тридцати градусов. Да, после таких забегов мне обычно хочется только одного — поесть, вытянуться на кровати и уснуть. Потому что это действительно выматывает. Чем ниже температура, тем больше сил расходуется. Да и заснеженные дороги — это далеко не грунт. Но та радость, которую ты испытываешь, в очередной раз преодолев себя, свою лень и слабость, окупает все потраченные усилия. И твой организм очень быстро смекает — раз мне так хорошо после десяти километров, может, в следующий раз рискнуть и пробежать еще дальше? И так до тех пор, пока ты не упрешься в свой потолок. Хотя я до него еще не добежал. Так что, все впереди.

В свой день рождения я обычно стараюсь оказаться вне зоны доступа родных. Может, это какой-то инстинкт, который гонит меня прочь от дома. Кто-то устраивает шумные многолюдные праздники, а мне требуется строгая студеная даль тайги и лента дороги, которую я не спеша разматываю. Дыхание повисает в морозном воздухе белесым облачком, шапка и капюшон быстро покрываются инеем, а на ресницах нарастают комочки льда. Ты бежишь, почти ничего не видя перед собой, а потом, когда надоедает глядеть на дорогу через узкую щель, снимаешь рукавицу, и горячими пальцами осторожно освобождаешь смерзшиеся веки. Нередко я встречаю охотников и егерей, которые патрулируют территорию заказника и развозят подкормку для животных. Они всегда держатся приветливо, все-таки, тайга — это не деревня, здесь действуют свои законы. В лесу все равны, и все должны быть готовы помочь друг другу. Иначе нельзя. Иначе наши предки попросту не выжили бы.

Я бегу, чувствуя, как тело подстраивается под малейшие изменения дороги. Вначале идет пологий подъем; светлые смешанные леса уступают мрачноватым елям, чьи мертвые ветки обильно увешаны лишайниками; за ельником тянется сосновый бор, светлый, наполненный воздухом, тяжелые снежные шапки пригнули к земле молодые деревца; а потом начинается цепочка озер. Дорожка тянется напрямик к другому берегу; на открытом месте меня настигает ветер, обжигает щеки, заставляет прикрыть лицо и затянуть капюшон. Солнце величественным красным шаром выплывает из-за темнеющих вдали сопок. Снег заливается ярким румянцем, я останавливаюсь, чтобы полюбоваться игрой света. Сердце неожиданно откликается болью — я вспоминаю Захара. В этих местах ему бы понравилось. Особенно в такое утро.

Холод сразу пробирается под одежду, скользит вверх по ребрам и спине, и я срываюсь с места. Несколько минут бегу на пределе сил, чтобы быстрее разогреться, потом сбавляю темп и восстанавливаю дыхание.

Дорога упирается в избушку, из трубы вьется дымок, к счастью, снаружи никого не видно. Пока меня не заметили, поворачиваю обратно — не хочется ни с кем встречаться; но мне скучно возвращаться по тому же маршруту, и перебежав через озеро, я решаю свернуть к другой дороге. Наст крепкий, легко меня выдерживает, но снега неожиданно много, он набивается в кроссовки и тает. Ощущение не из приятных, особенно на таком морозе. Но я упрямо продолжаю бежать, пока не выбираюсь на более-менее обкатанный участок. Останавливаюсь на минуту, чтобы сориентироваться и прикинуть оставшееся до дома расстояние. Честно говоря, я уже устал и очень хочу пить. Наклоняюсь, набираю в пригоршню снег, сжимаю в ладони, чтобы он подтаял, отправляю в рот — от него стынут зубы и язык; он совершенно безвкусный, разве что слегка чувствуется березовый дух, и не утоляет жажду. Прошло два часа, как я стартовал; обратный путь займет столько же. Но возвращаться всегда легче, да и близость дома придает сил.

Поднимаю взгляд и внезапно вижу перед собой черную лошадь. Длинная смоляная грива, ниспадающая почти до земли; настороженный взгляд бархатных глаз; темные бока, тронутые инеем. Я замираю, стараясь не спугнуть животное. Лошадь стоит совершенно спокойно, только вздымается мощная грудь в такт дыханию, из широких ноздрей поднимается парок и тает в морозном воздухе. Мне хочется подойти к ней поближе, я неосознанно протягиваю руку и делаю несколько осторожных шагов. Снег предательски громко скрипит под подошвами кроссовок, лошадь вздрагивает, но продолжает оставаться на месте. Я робко двигаюсь вперед с поднятой рукой, не отводя взгляда от карих глаз, опушенных длинными густыми ресницами. Вот моя ладонь легко касается грубоватой гривы, лошадь всхрапывает и недовольно дергает головой. Я застываю, потом кончиками пальцев нежно провожу по ее лбу. Кажется, мое прикосновений ей нравится. Она переступает ногами, подается вперед; я, уже смелее, глажу ее ладонью по шее. На какое-то время я забываю обо всем. Словно в эти минуты во всем мире остались только я и это существо. Мои пальцы погружаются в плотную шерсть, чувствуют тепло, исходящее от сильного тела, биение большого сердца, размеренное дыхание. Какой-то неземной покой охватывает меня, но он длится до обидного недолго. Я вновь чувствую ту самую бездну, которая поглотила без остатка два месяца моей жизни; воспоминания о них, погребенные на самом дне сознания, всплывают на поверхность и оживают, представая передо мной во всем своем пугающем обличье, словно чудовищные глубоководные твари, которых штормом выбросило на берег; темные капли начинают просачиваться через щели в стене, которую я так тщательно выстраивал после возвращения. Звуки утихают, меркнет свет. Я медленно погружаюсь в зыбкую тьму, не понимая, где верх, где низ, теряя всякое представление о том, где реальность, а где — видение.

Но тут по телу лошади пробегает волна дрожи, и она в ужасе отскакивает прочь, опрокидывая меня. Я падаю навзничь в глубокий снег, и это возвращает меня обратно в мир, полный слепящего света. Я лежу и смотрю в выцветшую синеву неба, подернутую легкой дымкой. Макушки деревьев неподвижны; на одной из них замечаю вытянутый силуэт неясыти; черные кресты воронов кружат в стылой вышине, до меня доносится их хриплое карканье. Недалеко раздается дробный перестук дятлов. Холод постепенно сковывает меня, но я оцепенел и не могу двинуться. Мысли текут вяло и неохотно, разгоряченное тело стремительно остывает, и я понимаю, что надо встать и бежать дальше.

Когда я поднимаю голову, лошади уже нет, только ее следы, уходящие в глубь леса, говорят, что эта встреча мне не привиделась. Я с трудом выбираюсь из сугроба, делаю музыку погромче, подстегивая усталое замерзшее тело, чтобы оно продолжало двигаться.

Спустя полтора часа я добираюсь до дома. Совершенно вымотанный, вваливаюсь в крошечную прихожую, с облегчением стаскиваю задубевшие кроссовки, снимаю куртку — из-под нее на пол сыпятся хлопья инея, стягиваю шапку.

— Ты что, бегал все эти четыре часа? — Август встречает меня; стоит, скрестив руки на груди и опершись о косяк, с немалым изумлением наблюдая за моими действиями.

Я киваю, и первым делом направляюсь на кухню, залпом выпиваю стакан воды, потом переодеваюсь в своей комнате. В доме тепло, но меня знобит — так всегда бывает после длительных тренировок на морозе. Я голоден, устал и очень хочу спать. Именно в таком порядке.

— Хочешь есть? Я разогрею. Да и обедать уже пора.

Пока Август накрывает на стол, успеваю умыться, лицо горит, кажется, я обморозил щеки. Смотрюсь в зеркало — так и есть. Мочка уха, в которой блестит ряд из трех простых серег — еще одна местная традиция — тоже обморожена. Я осторожно касаюсь ее — горячая. Холод действует незаметно, и его последствия ты замечаешь позже, когда уже нельзя ничего предпринять. Но я все равно старательно растираю щеки чистым сухим полотенцем, пытаясь восстановить кровообращение.

— Что, обморозился? — Август улыбается, — Ничего, скоро заживет.

Ему это знакомо — он тоже много времени проводит на воздухе.

— Я встретил лошадь. Черную, с длинной гривой. Не знаешь, откуда она тут взялась?

— Да, она тут давненько. Видимо, отбилась от своего табуна, вот и бродит одна по лесам. Совершенно одичала, никого к себе не подпускает. Наши несколько раз пытались ее поймать, чтобы выдворить за пределы заказника, но она не дается. Боюсь, скоро станет кормом для волков, их в этом году развелось немало.

— Жаль.

— Ты что, сумел подойти к ней?

— Да.

— Удивительно, как она вообще позволила тебе подобраться так близко. Домашние животные всегда остро реагировали на Охотников, видимо, чуют хищников. Поэтому-то нас и не подпускают к скоту, особенно к лошадям, — Август усмехнулся.

— Я, кажется, вспомнил те два месяца… Но до конца не уверен, может, мне все это просто привиделось. Или нет? — я закрыл глаза, чтобы сосредоточиться. Но неясные очертания воспоминаний тонули в сумерках, разбегались в стороны, прятались где-то на периферии, не рассмотреть толком. Словно бесплотные тени, которые, как ни старайся, не удержать в руках. Я застонал от отчаяния и сжал голову ладонями, как будто это могло помочь вернуть потерянное.

— Придет время, и ты все вспомнишь. Поверь мне! — Август подошел ко мне и обнял, — Все вернется, сынок, все вернется. Ничто не исчезает бесследно.

Приступ отчаяния, внезапно накрывший меня с головой, прошел так же быстро, как и возник. После плотного обеда меня сморило. Я с облегчением добрался до своей постели, завернулся в одеяло и уснул.

***

Когда я вновь открыл глаза, было уже темно. Трещал огонь в печи, на кухне, за перегородкой, слышались приглушенные голоса. Мне хотелось удержать это состояние полудремы, подвешенности между сном и явью. Темнота и тишина окутывают теплым коконом — совсем как в детстве. Мысли исчезают, тело становится легким и словно парит; и нет никаких тревог. Только покой. Как же мало в жизни таких минут!

Я закрываю глаза и стараюсь задремать — но мысли о встрече в лесу гонят сон прочь. Что именно заставило меня вспомнить то, от чего мой мозг решил избавиться? Где я провел эти два с лишним месяца? Я не помню даже момент своего возвращения, знаю о нем только со слов Августа и Кирилла, да из обрывочных видений, которые порой посещают меня во сне. Холодная вода, темное течение, пытающееся увлечь под лед, прочь от жизни; река, залитая лунным светом и чей-то до боли родной взгляд, манящий за собой. Я пытаюсь вспомнить лицо, но не могу.

Август рассказал мне, что произошло в ту ночь, но я никогда не верил в подобного рода истории. Может, мои сны — всего лишь искаженное эхо его слов. Откуда я знаю, что это именно мои собственные переживания, а не то, что мне навязали?

Я окончательно проснулся. Сажусь в кровати, долго смотрю в синий прямоугольник окна. Смутно виднеются заснеженные ветки; закат давно догорел, сумерки тихо отступают, небо из синего становится черным. Заворачиваюсь в одеяло — в доме жарко натоплено, но холод внутри не проходит.

— Отдохнул? — Август появляется в дверях, я улавливаю в его голосе улыбку, — Услышал, что ты проснулся. Не помешаю?

Он садится рядом.

— Кирилл заходил, но я не стал тебя будить.

Я киваю. Мы оба молча смотрим в окно.

Иногда мне кажется, что такие моменты, когда слова не нужны, важнее долгих разговоров по душам. Слышно, как на кухне Денис тихо шелестит страницами — он настолько погрузился в очередной выдуманный мир, что не заметил долгого отсутствия Августа. Его можно считать идеальным соседом — он неприхотлив, тактичен, самодостаточен и всегда спокоен. Наверное, с нами двоими может ужиться только такой человек.

Он вернулся в деревню за месяц до нового года. Сказал, что перевелся на заочное отделение. Сразу нашел работу — старик Аким помог, устроил учителем и библиотекарем. Идея, чтобы он жил с нами, оказалась удачной. В первое время нам был нужен кто-то третий, кто взял бы на себя роль своеобразного проводника, чтобы мы с Августом наладили отношения и научились говорить друг с другом. Звучит, наверное, странно. Но даже сейчас, несколько месяцев спустя, мы порой чувствуем взаимную неловкость. Сложно сразу принять правду, которая обрушилась на тебя внезапно, да еще спустя столько лет. Умом я, конечно, понимаю, что поступок Августа, Айзека и мамы был обусловлен необходимостью сохранить хотя бы одну семью, но сердце до сих пор не может принять этого.

Я крайне мало знаю об Августе, о его прошлом. Только в самых общих чертах. Да и он сам не спешит делиться историями из своей жизни, а я его не расспрашиваю. Как-то это неудобно. Но я помню, что он часто куда-то уезжал, иногда исчезая на несколько месяцев — никто не знал в точности, где он в это время был и чем занимался. Среди местных жителей всегда ходили разные слухи о его деятельности за пределами деревни — мол, он выполняет какие-то поручения. Какого именно рода — неизвестно. Но я подозревал, что он занимался тем же, чем в свое время славились наши предки — выслеживал и находил людей. Я подозреваю, нет, убежден, что Айзек использовал его способности — точно так же, как собирался поступить со мной. Но Август — не Охотник, он всего лишь Следопыт, и мне остается лишь надеяться, что ему не пришлось выполнять ту грязную работу, которая обычно перепадала таким, как я. Хотя, судя по хронической бессоннице, в его прошлом было немало моментов, которые не дают ему спокойно спать по ночам.

Со слов своего начальника, Олега Яковлевича, сослуживца Августа, я составил примерную картину их общего прошлого — они побывали в переделках, из которых большинство их друзей так и не выбралось. Приняли участие в двух локальных конфликтах. Эти журналистские эвфемизмы собьют с толку кого угодно. Их еще называют миротворческими операциями, что звучит совсем уж кощунственно. Им было по девятнадцать, когда они впервые попали в зону боевых действий — совсем еще мальчишки. На немногочисленных черно-белых любительских фотографиях той поры запечатлены присяга — крайне торжественные юные лица, готовые хоть сейчас встать на защиту своей родины; мальчишки, непринужденно и гордо позирующие с оружием в руках; и несколько снимков уже военной поры — настороженные позы, усталость в глазах, размытые лица, поднятые вверх дула автоматов. Я не знаю, как им удалось пройти через этот ад; но одной войной их генералы не ограничились, и спустя год они оказались на другом конце страны, на самой границе, и вновь вынуждены были рисковать жизнями.

Я понимаю, почему Август не любит вспоминать это время, никогда не говорит о годах службы и старается не встречаться с теми, с кем ему пришлось пройти через эти испытания. Ему слишком тяжело. На его месте я бы тоже постарался забыть обо всем. Он общается только с одним своим другом — Олегом. Узы, которые их связывают, гораздо крепче родственных. Август потерял родного брата, но приобрел другого — брата по оружию.

Я не знаю, что меня привело на работу именно в то место, которым руководил друг Августа. Случайность? Предопределенность? Интуиция? Что было бы, зайди я в другое здание или другой офис? Но я подчинился порыву — и в итоге оказался там. Сразу попал на собеседование к начальнику — он лично принимал участие в подборе кадров. Сложно сказать, что именно побудило его взять меня на работу, без опыта, рекомендаций, образования. Позже он как-то обмолвился, что я напомнил ему друга — и решил рискнуть. Потом Август сам вышел на него и попросил приглядеть за мной.

Иногда обстоятельства складываются таким фантастическим образом, что невозможно не поверить в судьбу.

Но я продолжаю упорствовать и отрицать факты подобных мистических совпадений. Никогда не любил, когда речь заходила о влиянии неких тайных сил на наши решения. Я не суеверен, не религиозен и предпочитаю думать, что смерть — это действительно конец, а не начало чего-то другого — цикла перерождений или загробной жизни. Это жирная точка, за которой больше ничего нет. Мне приятнее осознавать, что моя жизнь — в моих собственных руках. И что я сам несу ответственность за свои слова и поступки.

Поэтому так трудно принять историю о своем появлении на свет, которую рассказал Август. И о том, как он вернул меня обратно. Все это никак не вяжется с моей картиной мира, в котором все имеет рациональное объяснение.

Может, именно этот внутренний конфликт не дает мне вспомнить то, что происходило в те два месяца, которые выпали. Что-то в сознании блокирует эти воспоминания — и это ощущение порой настолько мучительно, что вгоняет в отчаяние.

Август вдруг поворачивается в мою сторону:

— Чем ты собираешься заняться?

— Сейчас?

— Нет, я имею в виду — в жизни.

— С чего вдруг ты спросил? — я удивлен.

— Просто тебе сегодня двадцать пять. Пора устраивать свою судьбу.

— Не знаю, честно. Мне нужно разобраться в себе, а потом уже строить планы.

— Может, будет проще начать что-то делать? А там все само наладится?

— Я еще не нашел своего места в жизни. Здесь мне нечем заняться. Могу вернуться в город, но не сейчас.

— Мне жаль это слышать, я надеялся, что ты останешься здесь. Каждому родителю хочется видеть своего ребенка устроенным и благополучным. Ты ведь это понимаешь? Не думай, что я тороплю тебя с решением. Просто я боюсь, что эта вынужденная пауза затянется слишком надолго, и ты упустишь что-то важное.

Я снова промолчал.

Я бы хотел уметь отвечать на такие слова — но, увы, обделен такой способностью.

— Ладно, пойдем, поужинаем, уверен, ты успел проголодаться, — Август хлопает меня по плечу и поднимается.

Я наконец чувствую, что согрелся. Холодный ком внутри растаял.

***

— Ты что, собираешься пойти в таком виде? — Август скептически осматривает меня. Я хмуро киваю.

Местная школа отмечает очередную круглую дату. В этот раз она даже значительнее, чем обычно — семьдесят пять лет прошло с того славного дня, как в деревне появилось образовательное учреждение. Естественно, приглашены все местные — они или выпускники этой школы, или работали в ее стенах. Я не люблю подобные мероприятия, и всячески их избегаю, но в этот раз Август, Денис, Кирилл и, конечно же, Лиана, совместными усилиями уговорили сходить на праздник хотя бы ненадолго. Сестренка даже поставила ультиматум — или я прихожу и любуюсь на нее в роли ведущей вечера, или она не разговаривает со мной как минимум месяц.

Я оглядываю Августа — он принарядился. Даже не подозревал, что у него есть костюм, и что он будет выглядеть в нем так представительно. Крайне непривычно. Денис ушел рано утром, он один из организаторов. Тоже в костюме и при галстуке.

Нет, я, конечно, перебрал весь свой скудный гардероб. Нашел одну более-менее приличную рубашку. Надел чистые джинсы. Но все равно чувствовал себя неуверенно, поэтому сверху накинул черную толстовку. Настроение от этого не улучшилось. Я уже ощущал косые взгляды, которые будут бросать на меня гости.

— Ладно, не тушуйся, отлично выглядишь. Вот если бы еще стер с лица это выражение, стало бы намного лучше, — Август в подтверждение своих слов широко улыбается, это получается у него легко и естественно. Я следую его примеру, но, кажется, моя улыбка больше смахивает на оскал.

— Ты что, хочешь меня укусить? Расслабься, Алек, все не так страшно. Надо и тебе время от времени выходить в свет и общаться с людьми.

Я ругаюсь про себя, но покорно следую за Августом.

В сугробы перед школой воткнуты разноцветные флаги, уже изрядно выцветшие от частого использования, над входом — растяжка со словами «Добро пожаловать!», гроздья сдувшихся на морозе шаров дополняют картину. Мне уже тошно. Внутри царит суматоха, присущая всем подобным торжествам — организаторы и участники суетятся, внося какие-то важные изменения, уточняя детали, судорожно ищут кого-то, у кого ключ от зала, запасные ножницы и текст для ведущих. Кто-то без конца поправляет занавески, заставляет мальчишек переносить с места на места столы и стулья, а кто-то с нервной улыбкой встречает прибывающих гостей. Дети выглядят совершенно задерганными, но при этом отчаянно стараются вести себя прилично. Мне становится их жалко — сам не раз проходил через подобное.

Август включил режим светского льва — я даже не подозревал, что таковой у него имеется. Вот у меня нет таких способностей, и я сразу нахожу тихий угол. Делаю звук в наушниках погромче, сажусь прямо на пол, вытянув ноги, закрываю глаза и стараюсь забыться. На всякий случай опускаю голову и прикрываю лицо капюшоном — не хочу, чтобы меня узнали и приставали с расспросами.

Школа маленькая, тут не спрячешься. Эту мудрость не раз доносили учителя, которым порой приходилось выковыривать меня из самых темных мест, в которых я пытался скрыться от очередной повинности в виде хора, маршировки или торжественной линейки. Так и сегодня я недолго оставался незамеченным — и наткнулась на меня Алла Георгиевна. У нас с ней всегда были натянутые отношения. После смерти мамы она смягчилась, думаю, из-за жалости, но позже отыгралась на мне по полной. Кирилл к тому времени уже окончил школу, а Марк был слишком маленьким, так что под удар попал именно я. Она умела демонстрировать свою неприязнь и презрение, сохраняя на своем лице вежливую улыбку, и со стороны казалось, что вы ведете приятную беседу. Говорила тихим, вкрадчивым голосом и как никто умела выводить меня из себя. Не знаю, почему я всегда придавал ее словам такое значение, может, потому что они действительно задевали за живое. Она отлично видела твои болевые точки и умело наносила по ним удар.

— Алек, дорогой, как же ты повзрослел, не узнать! — всплеснула она руками, словно только что заметила меня, до этого успев ощутимо пнуть меня по ноге, — Как ты живешь? Знаешь, ты ведь всегда был одним из моих любимых учеников.

Я вынул наушники и вежливо попытался изобразить подобие улыбки, не желая портить вечер еще до его начала.

— Мне всегда радостно видеть вчерашних школьников успешными и счастливыми. Ты, наверное, знаешь, что Петя женат, у него уже двое детей, а Рома окончил университет и теперь работает здесь, в школе. Остальные твои одноклассники тоже неплохо устроились в жизни. А что у тебя?

Я пожал плечами. Как будто она сама не знает.

— Слышала, ты вернулся из города. И кем ты там работал?

Еще один укол по самолюбию.

— У тебя были такие прекрасные способности, я, да что греха таить, все остальные учителя тоже, ожидали, что ты сделаешь блестящую карьеру и станешь достойным продолжателем дела отца.

Я стиснул зубы.

— Он ведь столько сил и времени в тебя вложил… — это надо же умудриться одним лишь многозначительным молчанием сказать, что я не оправдал его надежд, — Но ты всегда был таким упрямым и гордым. Я ведь говорила, что это не доведет тебя до добра.

По правде, она не раз пророчила, что я пойду по кривой дорожке, и моя жизнь бесславно оборвется где-нибудь в канаве еще до того, как мне исполнится тридцать.

— Я слышала, что ты вел в городе довольно неупорядоченный образ жизни.

А это что-то новенькое, я настораживаюсь.

— Твой отец всегда тревожился за тебя. И ты в конце концов довел его — но он терпел столько лет… Я его понимаю. Так несправедливо, что он вынужден теперь нести наказание за то, что, в сущности, исполнил свой родительский долг.

Такого я даже от нее не ожидал. Я не выдерживаю:

— Знаете, вы правы. Я просрал свои способности, свою жизнь и вообще все, что только можно. А теперь просто отвалите от меня. Не стоит вам задерживаться рядом со мной, ведь я испорченный, асоциальный и веду, как вы там сказали? Неупорядоченный образ жизни? Вдруг все это заразно, и вы тоже станете таким же изгоем. Мало ли что.

Алла Георгиевна в ужасе отшатывается, ее высокая прическа смешно дрожит на голове, пока она поспешно удаляется.

Я понимаю, что приходить сюда было ошибкой, встаю и решаю уйти домой. Прошло всего полчаса — недолго же я социализировался.

Иду в раздевалку, накидываю куртку и выхожу на улицу через заднюю дверь — не хочу, чтобы кто-нибудь меня заметил и заговорил. С облегчением вдыхаю свежий воздух. Начинает постепенно темнеть — мое любимое время дня. Обхожу здание школы, улавливаю слабый запах сигаретного дыма. Группа подростков стоит за мастерской и украдкой курит. При моем появлении они быстро прячут сигареты за спину, среди них и Марк.

— Привет! — говорю я им, потом поворачиваюсь к брату, — Скажи им.

Он обводит мальчишек хмурым взглядом:

— Он все равно чует, нет смысла прятать.

— Дай-ка мне затянуться, — вдруг решаюсь я. Не знаю, с чего вдруг потянуло попробовать эту дрянь, но ведь все когда-то происходит впервые.

Марк протягивает сигарету. Я осторожно кручу ее в пальцах — никогда не понимал, что люди находят в мелко нарезанной сухой тлеющей траве, завернутой в бумагу. Замечаю, что подростки буквально затаили дыхание и не сводят с меня глаз. Среди них и те, кто едва не загнал меня прошлым летом. Мальчишки как мальчишки, мы были такими же. Марк выделяется среди них. Не знаю, чем именно. Но я впервые вижу его в естественной среде и могу точно сказать, что здесь он другой. Или настоящий. Смотря с какой стороны подойти.

Я затягиваюсь сигаретой и тут же начинаю давиться кашлем. Мотаю головой, из глаз текут слезы, и тут я начинаю хохотать, представив картину глазами стороннего зрителя — подходит взрослый парень, который решает продемонстрировать свою крутость школьникам, и в итоге только позорится перед ними.

— О, черт, кто-то идет, — Марк настораживается, — если что, нас тут не было, — мальчишки проворно исчезают за углом.

— Ты что, куришь? — это оказался не учитель, а Август.

— В данный момент да, а так — нет, — я снова захожусь в отчаянном приступе кашля и хохота.

— Дай-ка сюда, с тебя, похоже, хватит, — Август забирает у меня сигарету, затягивается сам, — Я курил когда-то. Давно, еще в армии. Там без этого не выжить. Это помогало наладить отношения с сослуживцами, и время скоротать, и нервы успокоить, да и повод был прекрасный, чтобы лишний раз выйти из казармы или попросить передышку. Но я никогда не любил это дело, бросил на следующий же день после окончания службы. Позже, конечно, тоже приходилось несколько раз подымить за компанию — нет ничего лучше выкуренной вместе сигареты, чтобы вызвать доверие или разговорить человека. Но все это так, без удовольствия, чисто по необходимости. Это Марк с ребятами тебя угостили?

— Нет, не они. Я сам решил попробовать.

— Вот ты, как старший брат, должен был отнять у него всю пачку, а не прикрывать его. Сам же понимаешь, что таким вещам нельзя потворствовать. Я с ним потом еще поговорю на эту тему. Кстати, чего ты так выбежал? Что тебе Алла наговорила?

— Заставила признать, что я просрал все свои блестящие перспективы и оказался в итоге на дне социальной лестницы в отличие от своих менее одаренных одноклассников, — я горько усмехнулся, — И что я сам виноват в том, что Айзек в меня стрелял.

— Да уж, она всегда была той еще змеей. Ты, наверное, не знаешь… Это давняя история. Она была какое-то время влюблена в брата — приехала из райцентра молодая учительница лет на десять младше него. Ему, конечно, льстило ее внимание. Ваша мама уже болела, и, кажется, Алла серьезно метила на ее место. Представь, что она могла бы стать вашей мачехой.

Меня буквально передернуло от такой вероятности.

— К счастью, Айзек оказался куда благоразумнее, чем я предполагал, и выбрал Лидию.

— Теперь я понимаю, почему она так резко изменила отношение ко мне.

— Ну да, несчастная любовь, сердцу-то не прикажешь. Несправедливо, конечно, что пришлось страдать тебе, и насколько я понял, она решила продолжить над тобой издеваться.

— Не бери в голову, переживу, — когда причины поступков окружающих находят логичное объяснение, мне становится легче, — А ты-то откуда обо всем этом знаешь?

— Так она всех в оборот взяла, лишь бы подобраться к Айзеку, даже ко мне захаживала некоторое время, видимо, надеялась, что замолвлю за нее словечко. Правда, потом она узнала, что мы с ним давно не разговариваем, и исчезла. К счастью для меня.

— Вы что тут делаете? На территории школы нельзя курить! — мы оба вздрагиваем, я успеваю заметить, что Август инстинктивно прячет сигарету за спину.

— Видели бы вы сейчас свои лица, сущие школьники, — старик Аким широко улыбается, потом снова сурово сводит брови, — Лучше потуши, а то здесь инспектор, он хоть и сам выпускник, но такой буквоед, что не устоит перед соблазном выписать штраф.

Август спешно вдавливает окурок в снег, протягивает старику руку:

— Рад тебя видеть!

— И я рад вам обоим, — рукопожатие у Акима крепкое, он стискивает мою ладонь суховатыми пальцами, — Алек, я всю зиму ждал, что ты ко мне заглянешь. Мое предложение еще в силе, если ты, конечно, не передумал.

— О чем речь? — Август переводит взгляд с Акима на меня и обратно, ему явно интересно.

— Он обещал перебить мне татуировку и, по желанию, изменить ее, — объясняю я.

— Так почему ты так долго тянешь? Сам же давно этого хотел.

— Ну, я даже не знаю… — смущенно протягиваю я, — Просто как-то неудобно вваливаться без приглашения и повода. Да и в деревне я бываю не так часто.

— Сын говорит, что встречает тебя в тайге, ты и зимой бегаешь?

Я киваю.

— Не холодно?

— Нет, главное, не останавливаться, на бегу всегда жарко, даже в самые сильные морозы.

— И на сколько километров бегаешь? — Аким сам раньше занимался легкой атлетикой, и его любопытство вполне оправдано.

— От десяти и больше.

— Никогда бы не подумал, что именно ты так увлечешься спортом. Мне порой кажется, что я многого в тебе не увидел, — Аким качает головой.

— О да, Алек полон сюрпризов, я сам порой ловлю себя на мысли, что почти его не знаю, — произносит Август, я не могу понять, в шутку он это сказал, или всерьез.

— Почему вы оба тут, на улице?

— Я вообще-то собирался уходить…

— С Аллой поцапался, да? — Аким улыбается, в его глазах зажигается озорной огонек, — Она была вне себя от возмущения, слышал бы ты ее гневную тираду в учительской. Это был ее звездный час, там как раз пили чай гости из района и столицы. А она вообще не стеснялась в выражениях, ты ее довел. Кстати, мы рады, что хоть кто-то дал ей отпор, уж очень она всех достала. Вся эта подготовка к бессмысленному празднеству стоила нам огромного количества сил, нервов и времени, которые мы могли бы потратить на куда более полезные вещи. Но, увы, раз начальство считает, что очередной показушный юбилей важнее развития школы — значит, так и будет. Честно говоря, устал я. Отработаю этот год и окончательно уйду на покой. Как раз и Денис поднатаскается, из него получится отличный педагог.

— С этим я полностью согласен, — подтверждаю я.

— Как вы там живете, на окраине? Не скучно? В деревне вас не встретить. Спросишь Дениса о вашем житье-бытье, а он что-то промычит невнятное, поди пойми, что именно он хотел сказать. Зато о Древнем Египте может говорить часами.

— Нет, скучно не бывает. Мы не очень-то общительны.

— Что правда, то правда. Яблоко от яблоньки, как говорится, недалеко падает. Может, знай я раньше, что Алек твой сын — я бы смотрел на него по-другому.

— Ты не знал? — удивляется Август.

— Точно — нет. Были сомнения. Да и Алек поразительно похож на своего дядю, может, это тоже сбило меня с толку.

— А что ты сейчас видишь? — я поддаюсь какому-то порыву и задаю вопрос, который мучает меня давно, с самого момента приезда в деревню.

Аким берет меня за плечи и поворачивает к свету, падающему из окна — уже смеркается.

Он внимательно всматривается в мое лицо, сантиметр за сантиметром изучает его, я стою совершенно неподвижно, хотя чувствую, как учащается биение сердца.

— Похудел. Но выглядишь лучше, чем когда только вернулся из города. Свежий воздух пошел тебе на пользу.

— И все? — я немного разочарован.

— Загляни ко мне в воскресенье, посидим, поговорим за чаем. Ты тоже приглашен, — он поворачивается к Августу, — Тогда и побеседуем спокойно. На линейку идете? Вот-вот начнется. Все должны найти свои выпуски. Алек, ты с одноклассниками-то хоть поздоровался?

— Еще нет, — я не испытываю желания встречаться с ними.

— И не смей убегать! Знаю я тебя, опять исчезнешь в самый ответственный момент, — Аким шутливо грозит пальцем.

— Я ж не выпускник, — я не теряю надежды отмазаться от участия в очередной бессмысленной церемонии.

— Это не оправдание. Десять лет проучился — и здрасьте, он не выпускник. Будь добр, появись там хотя бы на несколько минут, покажись, потом можешь уйти.

— Ладно, загляну ненадолго, — я даю себя уговорить.

***

В спортзале, единственном помещении, которое способно вместить в себя большинство присутствующих, непривычно светло. Август буквально отконвоировал меня, так как увидев плотную толпу, я попытался повернуть назад. В зале было невероятно душно, я рванул ворот рубашки, чтобы стало легче дышать, но это не помогло. Огляделся, заметил нескольких своих одноклассников и неохотно направился в их сторону. Они встретили меня настороженными взглядами, но все же поздоровались, я просто кивнул в ответ и протиснулся назад, к самой стене, опустился на корточки, надел наушники и сделал звук погромче. В мои планы не входило выслушивать бесконечные дежурные речи. В какой-то момент до меня вдруг дошло, что за эти десять лет мало что изменилось — ведь и тогда я вел себя точно так же. Вгляделся в погрузневшие фигуры одноклассников — мало кто остался таким же стройным, как в школе. Все нарядились, девчонки накрасились, сделали прически, было заметно, как они отчаянно стараются выглядеть успешными и счастливыми, а парни еще и солидными — ленивые жесты, низкие голоса, нарочито замедленная речь. Интересно, перед кем именно? Не перед школьниками же. Тем-то вообще все равно, кто ты и как выглядишь, у них свой мир со своей иерархией. И вряд ли перед учителями — ради них так не рисуются.

Может, они хотя бы на один вечер стремились соответствовать своим понятиям об идеальной жизни, и в этот самый момент действительно верили, что все у них прекрасно. Особенно после моего появления. Да уж, им есть с чем сравнивать. Я время от времени ловлю на себе косые взгляды. К счастью, никто из окружающих не старается завести со мной разговор, я уж постарался, чтобы этого не случилось. Охотник дремлет, ему никогда не нравилось находиться среди большого количества людей, но он настороже. Его способность отталкивать окружающих не раз выручала меня, это наш щит.

В нашем классе было тринадцать человек, выпустилось двенадцать. Для маленькой деревни такое количество учеников — редкость. Я не особо ладил с одноклассниками, держался особняком, но меня уважали и лишний раз старались не задевать. Конечно, конфликты случались, но я мог дать достойный отпор. За партой сидел один, и меня это полностью устраивало. Учился неплохо, но никто не назвал бы меня ботаном. Был период, когда старшеклассники увлеклись боями без правил между ребятами помладше. Заранее выбирали бойцов, делали ставки, а потом сводили их во время большой перемены где-нибудь за школой. Слух об этих организованных драках порой просачивался в учительскую, и тогда педагоги могли устроить самый настоящий налет. Пленных не брали, всех, кого сумели поймать, волокли к директору на разборки. Мне приходилось драться чаще остальных, подозреваю, это было из-за того, что я обеспечивал захватывающее зрелище. Публика всегда требовала крови и жестокости. Зато к моменту отъезда я научился держать Охотника в таких ситуациях под контролем. Это было крайне непросто, но, в конце концов, пригодилось мне в будущем.

Вполне естественно, что я чаще других оказывался в кабинете директора. Айзека не раз вызывали в школу, но он ни разу не отругал меня за участие в драках, наоборот, поощрял. Я видел, что он гордился моими победами как своими собственными. Иногда родители побитых учеников приходили с жалобами, но он всегда вставал на мою защиту. Говорил, что я с малых лет должен уметь демонстрировать, кто главный в стае. Я, наивный дурачок, верил ему и изо всех сил старался соответствовать его запросам. Уже через пару лет это стремление сошло на нет.

Я пытался вспомнить о школьных годах что-то хорошее, но в голову так ничего и не пришло. Мне было трудно находиться в коллективе. Я ненавидел само это слово. Но учителя убеждали, что нужно держаться вместе, что мы одна команда, что один за всех, и все за одного. Старались вовлечь каждого в какое-то общее дело, начиная от уборки картофеля, заканчивая хоровым пением. Если на первое я еще мог пойти — работа на свежем воздухе, видимый итог твоего труда, то второго я всегда избегал, как только мог. Командные виды спорта мне тоже не нравились. А от слова «мероприятие» до сих пор передергивает. Только вырвавшись из школы, я задышал свободно и обрел самого себя. Конечно, жизнь в городе далась тяжело и так и не сделала меня счастливым, но мне там было не в пример проще.

Я не заходил в это здание почти десять лет. Не общался со своими одноклассниками столько же. Мы никогда не были близки, а сейчас вообще стали чужими людьми. Нас объединяло лишь то, что мы вынуждены были провести в одном помещении несколько лет. Никогда не понимал людей, которые отчаянно ностальгируют по школьным годам и регулярно ходят на встречи выпускников. Этот период жизни чуть ли не самый короткий, и его вряд ли можно назвать важным. Да, конечно, школа дала некоторые знания, большинство из которых мне так и не пригодилось, единственный ценный урок, что я вынес из нее — оставаться собой и не тратить время и силы на то, чтобы казаться кем-то другим, удобным для окружающих.

А теперь я против своей воли снова оказался в той же душной атмосфере. Правда, сейчас никто бы не стал меня останавливать, вздумай я уйти посреди чьей-то речи. Прошел почти час, а выступлениям не было конца. К счастью, нашему выпуску отвели место возле запасного выхода, и я мог тихо ускользнуть в любой момент.

Спустя пару минут я уже разминал затекшие ноги в пустынном коридоре и как раз собирался направиться в сторону раздевалки, когда из зала вывалился раскрасневшийся Август. Он ошарашенно взглянул на меня, а потом мы оба расхохотались. Кто-то высунулся из зала и громко зашикал на нас.

— Я уж думал, никогда не выберусь из этого ада. Под конец пришлось расталкивать наиболее непонятливых гостей, держа у уха телефон и делая вид, будто спешу по крайне важному делу. А ты как сбежал?

— Мне повезло больше, мы стояли у самой двери. Надеюсь, Лиана не заметит моего отсутствия, я и так все время держался в заднем ряду.

— Будь уверен, она видела твой побег. И объявит тебе бойкот аж на целый день, — Август улыбнулся, одеваясь.

— Я этого не переживу, — усмехнулся я в ответ.

— Ладно, идем домой. Хватит с нас светской жизни. Или ты хочешь остаться?

— Я с удовольствием пропустил бы это событие, если бы не ваша настойчивость.

— Пообщался с кем-нибудь?

Я покачал головой.

— Что, даже с одноклассниками не поговорил?

— Нет. У меня с ними ничего общего.

— А в школе ты с кем-нибудь дружил? Извини, что вдруг начал расспрашивать, я ведь пропустил этот этап твоей жизни. Знаю о нем только в общих чертах, и то с чужих слов.

— Нет.

Август умолк. Мы неторопливо шли по тихой безлюдной улице. Большая часть жителей деревни в эти минуты изнывала от духоты в спортзале.

— Я жалею, что столько пропустил. Понимаю, что никто не вернет всех этих лет, которые могли бы быть у нас с тобой, но я сам во всем виноват. Это я должен был вести тебя за руку в первый класс. Меня должны были вызывать к директору, а не Айзека. Я не видел твоих первых шагов, не знаю, какое слово ты произнес первым, не укачивал тебя перед сном на своих руках, не подкидывал высоко в небо, чтобы вызвать на твоем лице улыбку. Не покупал тебе игрушек, не рассказывал на ночь сказки. Меня не было рядом, когда ты болел, испытывал страх или сомнения. Я не защитил тебя, когда было нужно. А сейчас ты уже взрослый, сильный, независимый, и я понимаю, что по большому счету тебе не нужен отец. Ни я, ни Айзек. Ты уже сам во всем прекрасно разбираешься, умеешь принимать решения и не нуждаешься ни в поддержке, ни в одобрении. Ты самодостаточен. Хотя вот это было в тебе всегда, с самого детства, — Август говорит негромко, опустив голову, но я прекрасно слышу каждое его слово, — Если решишь, что тебе лучше вернуться в город или жить одному, я пойму. Может, приму не сразу, за эти месяцы я привык, что ты рядом. Но не смей жертвовать своей жизнью ради меня. Живи так, как хочется тебе. Я хочу лишь одного — чтобы ты был если не счастлив, то хотя бы максимально приблизился к этому состоянию.

— Мне нужен кто-то рядом. Ты уже мог в этом убедиться. Видел, каким я бываю, знаешь о моих проблемах. Если бы не ты, не твоя вера, я бы не вернулся. Ты уже сделал больше, чем сам можешь представить. И я благодарен за это, — я останавливаюсь и поворачиваюсь к Августу. Все эти слова я произношу совершенно искренне, они идут из самого сердца.

Лицо Августа озаряется улыбкой, в его глазах теплится радость.

Мы молча шагаем по пустынной улице — слова уже произнесены, остается только умиротворяющая тишина.

***

Дом Акима расположен почти в самом центре деревни. Просторный, с высокими потолками, большими окнами, сложен из массивных бревен — сейчас такие не найдешь, все старые деревья поблизости вырубили. Мы с Августом решили воспользоваться приглашением и заглянули к старику на чай. Он жил с семьей сына, но на выходные они уехали в райцентр — у школьников начались каникулы. Поэтому за столом мы только втроем. Аким расстарался, угощает нас чаем из местных трав, несколькими видами варенья, домашними пирогами, которые испекла невестка. Я не большой любитель сладкого, но не могу устоять перед ароматами лесных ягод, и с удовольствием снимаю пробу из каждой вазочки.

За окном ярко сияет весеннее солнце, с крыш начинает капать, чувствуется, что зима отступает.

— Как здоровье? — справляется Аким у меня, — Рана зажила?

— Да, все в порядке, спасибо. Иногда побаливает, но это случается все реже, — будь на месте старика другой человек, и задай он тот же вопрос, я б его просто послал.

— Что ты собираешься делать дальше? Есть какие-то планы на будущее?

Я ловлю на себе напряженный взгляд Августа — ему тоже интересно услышать ответ на этот вопрос.

— Пока не знаю. Я не определился. Думал, вы мне поможете. Направите, куда нужно. Или хотя бы намекнете, что делать дальше.

— Я, конечно, умею видеть задатки, которые заложены в детях, но чем взрослее ты становишься, тем сложнее становится их выявить. Тебе уже сколько? Двадцать шесть?

— Двадцать пять.

— Вот-вот, это возраст, когда за жизненным опытом сложно рассмотреть то, что было в тебе изначально. Так что, не обессудь, я могу подсказать тебе только примерное направление, на которое стоит обратить внимание, но выбор будешь делать ты сам. Обычно я стараюсь учитывать родословную, предрасположенность к тому или иному виду деятельности, которую ты унаследовал от родителей, бабушек-дедушек и прочих предков. Я всегда думал, что ты сын Айзека, но это, как оказалось, было ошибкой. Что ж, придется внести поправки.

— А разве не все равно? Ведь Айзек — мой брат, мы из одной семьи, — Август отпил чай и взял еще один кусок пирога.

— Ты бы согласился, скажи я тебе, что вы с ним одинаковы? Конечно, нет, и будешь совершенно прав. Вы — разные, у вас похожий набор способностей, но какие-то выражены сильнее, а другие, наоборот, отодвинуты на задний план. Айзек по натуре лидер, он амбициозный, жесткий, расчетливый, властный. Он готов рисковать, драться за место вожака, подавлять волю окружающих, не боится использовать их в своих целях и манипулировать ими. Вы не можете отрицать, что он действительно многое сделал для нашего рода.

Мы оба киваем, между тем Аким продолжает:

— А ты, Август, одиночка, ты Следопыт. Тебе нет нужды самоутверждаться, поскольку ты держишься вне той структуры, которую выстроил твой брат. У тебя собственный кодекс, и ты ему следуешь неукоснительно, даже если это во вред тебе самому. Насколько я могу понять из твоих поступков, в этом своде правил есть и пункт про долг перед своим родом — именно поэтому ты и выполнял задания своего брата на протяжении стольких лет. Не потому, что ты ему подчинялся, а в силу своих внутренних убеждений. Тебе нравится держаться в тени, но в какие-то моменты ты можешь брать на себя ответственность и недолго побыть в роли вожака. Но ты бесхитростен, борьба за власть, интриги и прочая политика тебе чужды, поэтому ты готов уступить свой временный пост любому достойному кандидату. Но все же ты умеешь использовать людей в своих интересах, признай это.

Август усмехается:

— Да, старик, ты действительно видишь людей насквозь. А что ты скажешь про сына? Какой он?

Аким снова пристально всматривается в мое лицо. Я выдерживаю его взгляд, но мне немного не по себе, кажется, что его глаза заглядывают в самые потаенные уголки моей души. Я боюсь, что старик может увидеть, я столько всего там похоронил — то, что мне хотелось забыть: и боль, и страх, и сомнения, и разочарования, и вину. Особенно вину. Все мы хотим выглядеть хорошими в чужих глазах, и часто это нам удается. Мы просто подыгрываем их представлениям о нас — это легко. Если человек думает, что он разбирается в людях, то польстить его самомнению нетрудно. Тут улыбка, там приятное слово плюс пара красивых жестов — и все, твой образ положительного героя уже создан. И поскольку человек — существо консервативное, ему будет сложно изменить свое мнение. Он будет до конца этому сопротивляться, продолжать верить и оправдывать тебя, пока ему не откроется правда.

— Мне всегда сложно было прочитать тебя. Ты из тех немногих людей, чей путь может повернуть куда угодно. В тебе заложено очень многое. Это может показаться прекрасным даром, но если взглянуть с другой стороны — ты вынужден всегда находиться на перепутье, стоять перед выбором, отказываться от одного в пользу другого, закрывать одну дверь, чтобы открылась другая. Это трудно — начинать каждый раз заново. Когда ты был ребенком, я видел, что ты рискуешь запутаться в себе, своих желаниях, и в итоге можешь ничего не достичь.

— Так и случилось, — я хмуро разглядываю дно своей чашки.

— Почему ты так думаешь? — с неподдельным интересом спрашивает Аким.

Очень не хочется озвучивать мысли, которые терзали меня после встречи с бывшими учителями и одноклассниками, но раз уж мы говорим начистоту, то я решаюсь:

— У меня ничего нет. Я так и не выучился ни на кого, не построил карьеру, не создал семью. Живу в чужом доме, и не знаю, что делать дальше. Даже не могу определиться с тем, оставаться мне здесь или вернуться в город. Я в тупике. И пока не вижу выхода.

— Я не собираюсь тебя утешать. Но скажу, что ты заблуждаешься насчет себя — твои достижения не обязательно должны иметь какое-то зримое или документальное подтверждение. Диплом, дом, дорогая машина, жена и куча детей — это все, конечно, прекрасно, и бесспорно, что это показатели успешности жизни. Но это дано не всем. Вот скажи мне, в чем ты видишь свое личное счастье?

Я задумался. Вопрос был непростой, и требовал серьезного подхода.

— Не знаю, — нерешительно протянул я, — так с ходу и не ответить. Может, в гармонии. В покое.

— Вот видишь! Алек, это твоя жизнь, и не пытайся следовать тому, что навязывается окружающими. Иначе, погнавшись за тем, что тебе не нужно, ты никогда не обретешь счастья, а зря потратишь время и силы на то, что в итоге не будет дарить тебе радость.

В словах старика была логика. Я молча кивнул в ответ.

— Мы немного отвлеклись, и с твоего позволения я продолжу. С другой стороны, у тебя есть уникальная возможность попробовать себя в разных ипостасях. Ты можешь ходить путями, которые недоступны другим. Можешь развиваться в том направлении, в каком тебе хочется в этот момент. Все ниточки в твоих руках, и все они могут привести к тому, что ты сам назвал бы успехом. Заметь, не тем успехом, который считается общепринятым, а твоим личным. Это гораздо важнее, чем, скажем, грамоты или почетные звания, деньги или материальные ценности. Ты ведь понял, что я пытаюсь тебе сказать? Ты независим и самодостаточен, это делает тебя одновременно и сильным, и уязвимым. Ты можешь жить, как твой отец, без оглядки на окружающих, это дает тебе возможность смело шагать вперед, следовать своим путем. Но в то же время это делает тебя одиноким. Согласись, Август, я ведь правду говорю?

— Да, это так. Но я бы не хотел, чтобы сына постигла та же участь, что и меня.

— У него сейчас есть ты. Вы оба больше не сами по себе. Ты единственный, кто может его понять и направить, а вовсе не я.

— Так что же мне делать? — честно говоря, я запутался еще больше.

— Единственное, что я могу тебе посоветовать — держись за отца. Со временем все прояснится. Я вижу, что ты испытываешь страх, сомнения и неуверенность. Все это в порядке вещей. Просто иди вперед и не сопротивляйся своей судьбе. Поверь, рано или поздно ты услышишь тот самый зов, который и поможет тебе определиться. А пока наслаждайся передышкой, восстанавливай силы, поверь, такие периоды затишья в жизни не менее важны, чем годы бурной деятельности.

Разговор плавно перешел на другие темы, Август и Аким обсуждали деревенские дела, а я продолжал обдумывать услышанное. Вроде бы я не узнал ничего конкретного, но мне стало легче. Значит, воспользоваться затишьем? Ладно, это я с удовольствием. Хотя вынужденное безделье угнетало. Я привык, что мой день с утра до вечера заполнен делами, что мне нужно все время бежать, прыгать с одного общественного транспорта на другой, искать, расспрашивать, и даже когда я просто сидел и ждал очередного адресата, то мысленно продолжал нестись вперед. Постоянное движение стало частью меня. Только выстрел Айзека смог меня остановить. Говорят, что надо во всем находить хорошее. Что ж, пожалуй, временная передышка пошла мне на пользу.

Спустя полчаса мы направляемся к выходу, я так и не решил ничего насчет своей татуировки. С одной стороны, мне хочется ее изменить, чтобы она перестала напоминать о прошлом, с другой — как раз-таки в подобных напоминаниях мы порой нуждаемся.

В дверях Аким пожимает мне руку:

— Мне очень жаль, что тебе пришлось пройти через то, что сломало бы многих, но ты выдержал и стал сильнее. Береги себя, мальчик! Август, задержись на секунду.

Я выхожу из дома, вдыхаю теплый влажный весенний воздух, щурюсь от яркого солнца, прячу руки в карманах куртки. Капли срываются с кончиков сосулек и летят вниз, поблескивая на солнце. Сугробы как-то вмиг осели, потемнели, снег волглый и далеко не такой белый, как зимой.

Хлопает дверь, выходит Август, он выглядит встревоженным.

— Что он тебе сказал? — мы идем по улице, направляясь к дому на окраине, чтобы навестить остальную семью.

— Продиктовал инструкцию по использованию таких, как ты, — он усмехается, — Нет, просто попросил, чтобы я, несмотря ни на что, был рядом с тобой.

— Нас ждут трудные времена? — шучу, но что-то подсказывает — я недалек от истины.

Август молчит, но потом все же решается:

— Он просил меня присмотреть за тобой, чтобы ты снова не оказался там, где находился в потерянные месяцы. Предупредил, что второй раз выбраться оттуда будет невозможно.

— Что-то еще?

— Ты прав, будет трудно. И он пока не видит, чем все эти испытания для тебя закончатся.

— То есть, он боится, что исход будет не самым благоприятным? — я иду, опустив голову, раскидывая носками ботинок мокрый снег.

— Он не так выразился. Твоя история еще не дописана.

— Другими словами, ясно, что ничего не ясно, — я вздохнул.

Мне бы хотелось больше определенности. Я устал метаться по жизни. Если бы мне указали конкретное направление, я бы с радостью побежал в ту сторону. Отпала бы необходимость задумываться над каждым своим решением.

— А чего ты ждал? Пошагового руководства, что делать? Аким — не пророк, он просто очень хорошо изучил людей и умеет видеть, к чему могут привести те или иные поступки, — возразил Август.

— Ты прав, конечно. Просто иногда хочется думать, что все за тебя давно решено, и твоя жизнь записана в какой-нибудь глобальной книге судеб. Это как-то… успокаивает, что ли. Потому что в этом случае неправильных ответов не существует, все твои поступки предопределены, и тебе нужно лишь следовать заданному алгоритму.

— Даже если и так, разве ты не попытался бы выйти за поля и начать свою собственную историю?

— Попытался бы. Хотя бы из желания насолить тому, кто все это написал. Пусть не думает, что он управляет моей жизнью, — я ухмыляюсь.

— Человек — странное существо. Дай ему возможность побежать в чистое поле, он будет держаться узкой тропки, а как только расставишь красные флажки и протянешь запретительные ленты, как ему тут же срочно понадобится простор луга, — Август улыбается, — Иногда запреты делают нас свободнее и дают возможность нарушить их. Только вот не стоит этим увлекаться.

***

В доме на окраине тихо. Лиана убежала к подружкам, Кирилл еще на прошлой неделе уехал в столицу на курсы.

— А Марк где? Нам бы с ним поговорить, — спрашивает Август Лидию.

— Вы не знаете? Они вчера всем классом уехали в райцентр, сегодня с утра отправились в город. Будут изучать достопримечательности, музеи и учебные заведения. У них очень насыщенная программа. Должны вернуться через неделю.

— Как он вообще? Не доставляет хлопот?

— Нет, у нас все хорошо. Проводит много времени за компьютером, но оно и понятно — подросток ведь.

Пока они разговаривают, я решаю наведаться в свою бывшую комнату. Шторы закрыты, жалюзи опущены — похоже, Марк вообще не переносит солнце. Я пытаюсь включить свет, но лампочка выкручена. Стою в полутьме, всматриваясь в силуэты вещей, которые когда-то были моими. Скучаю ли я по детству? Скорее, нет, чем да. И не хотел бы вновь туда вернуться. Не потому, что детство было каким-то ужасным, оно-то как раз до определенного момента было довольно счастливым и беззаботным, просто в то время взрослые решали за тебя буквально все, и меня это откровенно бесило.

— Алек, иди к столу, поешь, а то исхудал совсем, — Лидия кладет мне руку на плечо. Она всегда хорошо ко мне относилась, и я ценю это. От нее веет спокойствием — может, именно поэтому она так быстро завоевала сердца местных жителей.

— Твой брат не то чтобы неряха, но временами устраивает такой беспорядок. Приходится заставлять его прибираться, — она улыбается.

— Все мальчишки такие, — я выхожу из комнаты и закрываю за собой дверь.

— Почему вы так рано ушли с праздника? Лиана вас потом по всей школе искала, — в ее голосе слышится укоризна.

— Извини, просто настроения не было. Да я и не люблю такие мероприятия. Передай сестренке, что она отлично справилась со своей ролью.

— Да, конечно, она будет рада услышать твои слова. Заходи к нам почаще, младшие по тебе скучают. И я тоже. Ты всегда был для меня родным сыном, знаешь ведь?

Я киваю. Это правда. Марк был слишком зол на отца и из упрямства так и не принял Лидию, Кирилл в то время уехал на учебу, а я тогда отчаянно нуждался в человеке, который мог держать меня в рамках, но не с помощью грубой силы, как Айзек, а мягко и ненавязчиво. Лидии это удалось. Ее спокойствие и выдержка не раз помогали мне выпутаться из сложных ситуаций, и я всегда буду благодарен ей за это. Она стала для меня островком покоя в мире, где никто меня не принимал. И она же вставала на мою защиту, когда Айзек был не в духе. Только благодаря ей я и смог так долго продержаться в этом доме.

Айзек всегда пытался меня сломать, с самого детства. Со стороны казалось, что он крайне заботливый отец, который всерьез занимается воспитанием сыновей — мы много времени проводили вместе, выезжали на природу, участвовали в его делах, работали по хозяйству. К Кириллу и Марку он относился по-другому, бережнее, что ли, а с меня требовал, как со взрослого. Всегда откровенно высказывал свое недовольство, безжалостно указывая на промахи даже в присутствии посторонних. Заставлял доводить все до совершенства, выкладываясь по полной. Радовался, если узнавал, что я выстоял в очередной драке, и злился, если оказывался побежденным. Хотел, чтобы все и всегда было так, как он скажет. А я противился этому, не раз восставал против его решений, даже будучи совсем маленьким — а он смеялся и называл меня волчонком. В итоге это вылилось в бессмысленное противостояние, от которого я был вынужден бежать. И, наверное, бегу до сих пор. Теперь, конечно, я понимаю, почему именно мне он уделял такое внимание — он хотел, чтобы я вырос покорным его воле, стал его собственностью, и не только из-за желания использовать Охотника, но и из-за того, что так и не смог заставить маму полюбить его.

Пожалуй, я могу понять его чувства. Я был живым напоминанием о его поражении, а такой человек, как Айзек, подобного не прощает. Рано или поздно мы всерьез сцепились бы, и еще неизвестно, на чьей стороне оказалась бы победа в честной схватке. Но он решил подстраховаться и постарался вывести меня из этой игры прежде, чем я смог ему как-то навредить, хотя я желал только одного — как можно скорее уехать прочь и никогда не возвращаться. Интересно, где он сейчас? После того, что случилось осенью, он наверняка и близко не допускает мысль о примирении. Зная его нрав, могу точно сказать — он винит меня в том, что его жизнь резко пошла под откос, из уважаемого человека он превратился в изгоя, в преступника. Он потерял все — семью, дом, статус. И я уверен, что при следующей нашей встрече он обязательно постарается отомстить за все, что ему пришлось пережить. Поэтому-то Август так не хочет, чтобы я возобновлял поиски — он знает, что я его найду, и для меня это может кончиться плохо.

— Вы там хоть едите нормально? — Лидия наливает нам полные тарелки супа, — Алек, по-моему, с каждым разом выглядит все более худым.

— Не волнуйся, с аппетитом у него все в порядке, — смеется Август.

— Я просто загорел, — неловко оправдываюсь я.

— Когда ты только успеваешь готовить? — Август с удовольствием намазывает бутерброд. Хлеб домашний, свежий, пышный, — Дел-то в деревне всегда невпроворот.

— Как-то успеваю, — улыбается Лидия, — Я просто переложила часть обязанностей на плечи главы — у него там целый штат людей, пусть занимаются делом.

— Вы с ним сработались?

— Да, он прекрасный специалист, Айзек зря пытался его оттеснить. Он всегда стремился единолично принимать решения и контролировать вся и всех, а я за продуктивное сотрудничество. И это дает свои плоды.

— Авторитаризм вполне в духе моего брата, — Август невесело усмехнулся.

— А почему ты не стал вожаком? Ты ведь старший из братьев, — мне показалось уместным заговорить об этом именно сейчас.

— Я добровольно отказался от этого. Ты же слышал слова Акима, я не лидер. Как и ты.

— Я до сих пор не могу понять, почему Айзек именно меня видел своим преемником. Почему не Кирилл? Или Марк? Он же знал, что я не его сын, тем не менее, все эти годы пытался заставить меня занять свое место.

Август откидывается на спинку стула:

— У меня есть теория на этот счет, только я не уверен в ее состоятельности. Он чувствовал себя виноватым. Мы ведь были очень близки, всегда держались вместе и защищали друг друга, вот как ты со своими братьями. Но потом я выбрал другой путь, и он с удовольствием занял место, которое по праву принадлежало мне, женился на девушке, которую я любил, забрал ребенка. И решил это по-своему компенсировать. У него было странное представление о справедливости. Может, поэтому он так настаивал, чтобы именно ты стал его наследником — так он надеялся вернуть свой долг. Увы, ты оказался тем еще упрямцем, и немало его разозлил. Подумай сам — что чувствует человек, который, с его точки зрения, поступает по-доброму, но никто этого не ценит?

— Вероятно, ты прав, твоя версия вполне обоснована, — я ловлю себя на том, что рву салфетку на мелкие клочки.

— Прислушайся к Августу, он близок к истине. Айзек ведь неплохой человек и талантливый лидер. Конечно, он часто перегибал палку, но всегда старался ради общего блага. Это ни в коей мере не оправдывает того, что он стрелял в тебя, и он должен понести за это наказание, — Лидия, как всегда, улавливает мое беспокойство, и кладет свою прохладную ладонь на мои руки, продолжающие нервно теребить несчастную салфетку.

Я осознаю, почему мне нужно найти его — чтобы разобраться со всем этим. Просто откровенно поговорить, чтобы отпустить то, что преследовало меня все эти годы. Понять мотивы человека, который называл себя моим отцом. Может, тогда я смогу двигаться дальше. А пока я нахожусь в подвешенном состоянии и не понимаю, что делать, в каком направлении идти.

***

Ранним утром я выхожу на пробежку. За спиной — рюкзак с водой и перекусом, я планирую удалиться от деревни на двадцать километров. Солнце только поднимается над горизонтом, а я уже на противоположном берегу и начинаю углубляться в лес. Подтаявший наст за ночь окреп, приятно ощущать под ногами твердую поверхность. Бегу в ровном темпе, неторопливо, чтобы сил хватило и на обратный путь. Изо рта вырывается пар, воздух все еще морозный, но в нем уже витает предчувствие весны — я улавливаю терпкие ароматы березовых веток и хвои. Через несколько минут, разогревшись, сдвигаю шапку на затылок, закатываю рукава ветровки, снимаю перчатки и прячу их в карман рюкзака. Вначале бегу под музыку, но потом отключаю ее — я в тайге, и нет необходимости заглушать звуки города или деревни. В эти минуты и я, и Охотник — одно целое. Нам как никогда спокойно и хорошо.

Лес постепенно оживает. Птичьи голоса стали громче, они звучат все смелее. Возле кустарников вьются следы куропаток, в лесу — тропы, проложенные зайцами, под лиственницами виднеются отпечатки беличьих лапок, поразительно похожих на человеческие ладони. То и дело встречаются лисьи следы. Крупное зверье держится подальше от деревни, кроме тех, кого подкармливают егеря, но все они остались позади, на другом берегу. Сейчас на многие километры вокруг я единственный хищник, представляющий реальную угрозу.

Солнце светит все ярче, я надеваю темные очки. Снежная слепота — не самая приятная вещь, уже не раз через это проходил. Наши предки знали толк в защите от весеннего солнца — у них были замшевые повязки для глаз с очень узкими прорезями.

Я бегу по безлюдному простору тайги и пытаюсь представить, как они жили здесь сотни лет назад, кочевали в поисках добычи, как мои предшественники, такие же Охотники, отправлялись на разведку, чтобы обнаружить новые, богатые дичью и рыбой, местности. Им предстояло не только найти благодатный край, но и при необходимости силой отбить его у местных жителей. Очевидно, что при таком образе жизни Охотников в роду появлялось гораздо больше, чем сейчас, ведь их способности были востребованы. Перед ними не стоял вопрос, который терзает меня. Они с рождения знали, зачем пришли в этот мир — отвоевать право своего рода на лучшую жизнь. Наше племя всегда было захватчиком, агрессором, посягающим на чужие земли. Долгое время оно держало в страхе огромную территорию, многие предпочитали тихо уйти, чем открыто противостоять — мудрое решение, если учесть, что торгоны были так же безжалостны, как и хитры. Еще одной их особенностью была железная дисциплина — даже после удачных набегов ни один член рода не терял бдительности. Победы их не расхолаживали, наоборот, заставляли плотнее смыкать ряды — они справедливо полагали, что количество врагов прямо пропорционально количеству побед. Торгоны всегда пребывали в полной боевой готовности, не только взрослые, но и дети, которых с малых лет обучали искусству войны. В любой момент они могли не только сорваться с места, но и атаковать или защищаться.

Я также знаю, что старейшины руководствовались не эмоциями, а доводами рассудка, всегда делая выбор в пользу реальных перспектив, а не сомнительной сиюминутной выгоды. Только благодаря их всесторонне взвешенным решениям наш род не только выживал, но и рос. Слава об Охотниках распространилась далеко за пределы территории, по которой кочевали торгоны. Часть их становилась наемниками — за определенную плату они брались выполнить практически любую грязную работу. В племени был отряд, который большую часть времени проводил в разъездах — настоящая военная элита, лучшие из лучших, люди, специально обученные искать, находить и устранять. Их услуги стоили очень дорого — это могли позволить себе немногие. Но все заработанное их кровью и потом поступало старейшинам, которые и распоряжались добычей. Это значительно расширило торговые и культурные связи торгонов — неудивительно, что среди артефактов, которые до сих пор передаются из поколения в поколение, встречаются удивительные вещи, происходящие из самых разных стран. В нашей семье сохранилось несколько таких, включая серебряный перстень вожака.

При всей своей значимости Охотники во все времена оставались едва ли не самыми бесправными. Они не могли завести семью, это позволялось лишь в исключительных случаях. Не владели собственностью. Не имели права голоса. По сути, они исполняли роль ручных хищников, и служили за еду и кров. С самого детства им прививали мысль, что раз род вкладывается в их обучение, обеспечивает снаряжением и оружием, дает возможность проявить себя в настоящей схватке, то они обязаны вернуть этот долг сторицей. Не знаю, почему Охотники так ни разу и не восстали, с их навыками они бы даже с соплеменниками справились без труда. Может, и были подобные прецеденты, просто сведения об этом до нас не дошли.

Хотя я иногда думаю, что Охотники слишком сильно потакали своим инстинктам, и у них просто не было возможности задумываться о том, какую ступень на социальной лестнице они занимают.

Честно говоря, меня всегда интересовало, как именно моя семья в таких условиях заняла главенствующее положение, ведь они тоже были изгоями.

Я бегу через тайгу, и мне кажется, что я вот-вот столкнусь с кем-то из них. Окружающие деревню леса с тех пор мало изменились — конечно, появились дороги, следы деятельности человека можно заметить практически везде, кое-где протянулись линии электропередач, но большей частью это та же тайга, какой она была и сто, и двести, и триста лет назад. Время здесь словно замерло. И когда я один, мне легко представить себе такую встречу. Я словно вливаюсь в поток, в котором воедино сплелись прошлое, настоящее и будущее.

Я добегаю до крупного озера — по сути, это три водоема, которые слились в один. Останавливаюсь, чтобы глотнуть немного воды. По пути меня несколько накрывало снегопадом, плотные серые тучи проносятся так низко, что кажется, они вот-вот повиснут на верхушках деревьев. Я с трудом добрался до другого берега — дорогу замело, пришлось бежать по колено в снегу. В кроссовки набился снег, ноги промокли, но меня это не волнует — главное, все время быть в движении, тогда не успеваешь замерзнуть. Несколько раз я порывался вернуться, но что-то — упрямство? желание достичь намеченной цели? — гнало меня вперед. Оглядываюсь и вижу, что позади снова беснуется метель, а там, где я стою, светит солнце. По белоснежному простору бегут стремительные тени. Ветер то норовит меня опрокинуть, то вдруг дает короткую передышку. Я прячу бутылку в рюкзак и вновь устремляюсь вперед. Дорога, к счастью, ныряет в лесок, там почти не замело, и я немного ускоряюсь. Спустя несколько минут вновь выбираюсь на открытое место и замираю — серые тучи сменились легкими облаками, они парят в нежной синеве, солнце то и дело оказывается в их пуховых объятьях. Вдали едва виднеются сопки, сегодня из-за странного света они кажутся ближе, чем есть на самом деле. Я стою, запрокинув голову и, как в детстве, увлеченно слежу за тем, как величественно проплывает огромное невесомое облако. Воспользовавшись моментом, решаю перекусить, попить и немного отдохнуть. Возвращаться решаю другим путем. Дорога уводит прочь от озера, ныряет в сосновый бор. Воздух прогревается, наст немного подтаял и стал мягче. В нескольких километрах от дома одна нога уходит в снег почти по колено, я падаю и влетаю в ближайший сугроб. Тут же вскакиваю, проверяю, нет ли ушибов — вроде все в порядке. Протираю лицо снегом, это придает сил. Как ни странно, падение перезагрузило уставшие ноги, и мне становится легче бежать. Воду я уже допил, и теперь на ходу ладонью подхватываю снег и отправляю его в рот небольшими порциями. Сверху он покрыт тонкой корочкой льда, она неприятно хрустит на зубах, словно песок, и лишь потом тает. Делаю еще одну остановку, пытаюсь съесть кусочек хлебца, но во рту пересохло, и я выплевываю его. Приходится довольствоваться сухофруктами, в них много сахара, и они придают достаточно сил, чтобы добежать до дома.

Я с трудом забираюсь на свой берег, и медленно бегу по узкой тропке, петляющей среди сосен. То и дело оступаюсь и чуть не падаю, ноги проваливаются в глубокий снег. Кажется, я устал больше, чем ожидал, и сейчас мечтаю только об одном — попить, немного поесть и растянуться на кровати.

Август говорит с кем-то по телефону. Он кидает в мою сторону обеспокоенный взгляд, но я чувствую, что в этот раз его тревога вызвана не моим длительным отсутствием. Быстро выпиваю стакан воды, переодеваюсь, возвращаюсь на кухню.

— Что случилось? — я заглядываю в холодильник, вытаскиваю тарелку с остатками вчерашнего ужина и ставлю в микроволновку.

— Лидия звонила, говорит, у Марка неприятности. Просила тебя как можно скорее заглянуть к ней.

— Они разве не должны ехать обратно? — успеваю нарезать хлеб и приготовить пару бутербродов.

— В том-то и дело — Марк со вчерашнего дня не объявлялся. Где он — никто не знает.

— Ты говорил с Денисом? — до меня начинает доходить, что ситуация действительно серьезная.

— Да. У них вчера был свободный день, большинство, как я понял, пошли по магазинам. Только вот Марка явно не интересовал шопинг, — Август дожидается, пока закипит вода, и наливает нам обоим чай, — Другие ребята не в курсе, куда он мог пойти. Кирилл спохватился только вечером, когда младший не вернулся домой.

— Когда время было упущено, — я медленно выдыхаю, стараясь успокоиться, — Ладно, давай быстро поедим и сходим в дом на окраине.

Август согласно кивает. Я набираю Дениса, слушаю долгие гудки, и когда уже собираюсь нажать отбой, он отвечает. Его голос звучит виновато. Я включаю громкую связь, чтобы и Август поучаствовал в разговоре — все-таки он знает Марка лучше меня.

— Я в курсе. Скажи, ты не замечал чего-то необычного в его поведении? — у меня нет времени выслушивать его извинения, поэтому сразу приступаю к делу.

— Нет, ничего. Держался как обычно.

— Не упоминал каких-то знакомых в городе? Не звонил кому-то?

— Вроде бы нет. Я заметил лишь, что он с кем-то активно переписывался. Но звонков не было.

— Если что-то вспомнишь, сразу сообщи. Когда вы обратно?

— Остальные уехали, я один тут.

— Хорошо, тогда будь на связи. Кирилл в ближайшие дни свободен?

— Говорит, что да.

— Он может найти водителя с машиной?

— Могу, Павел хочет нам помочь, ты ведь помнишь его? — брат подключается к разговору, они тоже на громкой связи.

— Да, помню. Я выеду сегодня, и максимум через сутки буду у вас.

— Хорошо, мы тут пока сами поищем.

Я нажимаю отбой.

— Я тоже еду. Ты не справишься один, — Август категоричен, я вижу, что нет смысла тратить время на споры, но все же возражаю:

— Справлюсь. Я прожил в этом городе семь лет и отлично его изучил. Ты разве забыл, чем я занимался?

— Не в этом дело. У меня там связи, это ускорит процесс.

— Связи? Разве ты бывал в столице? — мы одеваемся, выходим из дома и быстро шагаем в сторону деревни.

— Да, конечно, и гораздо чаще, чем ты можешь себе представить.

— А почему ты ни разу… — я осекся, не желая поднимать эту тему именно сейчас, но Август меня прекрасно понял:

— Не встретился с тобой? Так уж вышло. Я всегда ездил туда по делам. Лишь изредка находилось время, чтобы поговорить с Олегом и убедиться, что с тобой все в порядке.

Я киваю, принимая его объяснение, хотя оно звучит неубедительно. Насколько я успел изучить Августа, он не из тех, кто вечно опаздывает, он умеет распоряжаться временем, и жалобы на его нехватку совсем не в его духе.

Лидия встречает нас в большой комнате. Лиана жмется к матери, но та решительно отстраняет ее и приглашает нас сесть.

— Мне нужно заглянуть в комнату Марка. Он оставил ноутбук?

— Да, на столе.

Сразу направляюсь туда, раздвигаю шторы и поднимаю жалюзи, чтобы впустить свет. Включаю ноутбук, пока он загружается, окидываю взглядом стол и стену над ним, увешанную фотографиями и рисунками. За мной в комнату проскальзывает Лиана, на ее личике — страх. Меньше всего мне хочется, чтобы сестренка чего-то боялась. Я осторожно обнимаю ее, чувствуя, какая же она тоненькая и хрупкая:

— Все будет хорошо, мы найдем Марка.

Ее страх постепенно отступает. Охотник неплохо справился.

Система требует ввода пароля. Это похоже на Марка. Ему никогда не нравилось, когда посторонние лезли в его дела. Я внимательнее присматриваюсь к окружающей обстановке в надежде обнаружить подсказку. На всякий случай по очереди ввожу дату рождения брата, его полное имя, детскую кличку, но все не то.

— Попробуй имя мамы, — советует Лиана.

Я ввожу «Лидия», пробую в обеих раскладках, но безуспешно.

— Не моей мамы, а вашей, — сестренка одним пальчиком набирает имя — и доступ открыт.

Я целую ее в макушку:

— Из тебя вырастет отличный хакер!

Она расплывается в довольной улыбке.

Запускаю браузер, заглядываю в журнал, нахожу страничку брата в социальных сетях. Я боялся, что перед отъездом Марк вышел из своего аккаунта, но, к счастью, все загружается. Бегло просматриваю список групп, в которых он состоял, одна из которых сразу привлекает мое внимание.

— Можешь позвать дядю? — прошу я Лиану, она тут же уносится в большую комнату.

— Что-то нашел?

— Смотри, тебе знакомо это название?

Август сразу мрачнеет:

— Да. Ты думаешь, Марк примкнул к ним?

— Он не только состоял в этой группе, но и был активистом, это видно из его переписки, — я открываю список сообщений, последнее из которых датировано вчерашним днем, — Здесь указано место и время сбора. Вот с этими мальчишками он переписывался чаще всего, — я показываю странички других ребят из той же группы.

— Похоже, наш дурачок всерьез решил участвовать в этой акции протеста.

— У нас меньше суток, чтобы доехать до столицы, найти его и вытащить оттуда, пока с ним что-то не случилось, — я захлопываю ноутбук, — Возьмем его с собой, на случай, если вдруг произойдут какие-то изменения.

***

Спустя полчаса мы уже укладываем сумки. Август попросил разрешения взять машину Айзека, чтобы доехать до райцентра, и теперь внедорожник с поцарапанными бортами урчит рядом с домом. Я быстро собираю свои вещи, беру необходимый минимум, все помещается в старом рюкзаке, с которым я сюда приехал.

Заглядываю к Августу и застываю на пороге — у него на кровати разложен целый арсенал. В нос бьют запахи пороха, масла и стали, Охотник недовольно ворчит — его неприязнь к огнестрельному оружию вполне понятна.

— Откуда это? Разве летом все не сгорело?

— Я хранил их в другом месте. К тому же, большая часть этого добра принадлежит Айзеку. Я решил забрать все, на случай, если он вдруг вернется. А ты разве не чуял оружие?

— Конечно, я знал, что в сейфе кое-что есть, но не думал, что так много, — я невольно тянусь к ружью, приклад которого украшен серебром. Беру его в руки. Металл приятно холодит ладони. Поднимаю ружье к плечу, оно отлично сбалансировано; смотрю в глазок прицела — и мне не верится, что Айзек мог промахнуться, — Ты брал его после…? — я не договариваю, все и так понятно.

Август качает головой:

— Нет. Честно говоря, мне хотелось утопить его в озере или реке.

— Хорошо, что ты этого не сделал. Оно слишком дорогое и красивое, чтобы просто так его выбросить, — я любуюсь игрой света на серебряных вставках, потом кладу ружье обратно на кровать, — Не надо с собой ничего брать. Мы справимся и так.

— Ты уверен? — в глазах Августа сомнение.

— Да.

— Ладно, как скажешь.

Я почему-то не уверен, что он последует моему совету. Наверняка возьмет что-то небольшое, то, что можно незаметно носить с собой.

— Жду тебя в машине, я за рулем.

Август не откликается, он складывает арсенал в сейф.

Выхожу из дома, забрасываю рюкзак на заднее сиденье, сажусь за руль. До райцентра доедем за пару часов, дороги сейчас в неплохом состоянии. Потом пересядем на попутку, Август с кем-то договорился. Днем, если ничего не помешает, будем в столице. Я устало опускаю голову на руль — так и не успел отдохнуть после пробежки. Смеркается, скоро зажгутся первые звезды, и я снова буду ехать прочь от неотвратимо настигающей ночи. Прямо как в старые добрые времена. Я еще даже не успел выехать, но мои преследователи уже встрепенулись, они ждут где-то там, у самого города, ждут, чтобы вновь на меня наброситься. Наверное, за эти полгода они успели изголодаться. Меня ждет незабываемая встреча.

— Ну что, готов? — Август садится рядом, — Парень, на машине которого мы поедем, поставил одно условие — чтобы ночью за рулем был кто-то из нас. Если ты устал, я сменю.

— Ничего, все в порядке. Я сам поведу.

Мы едем в тишине, погрузившись каждый в свои мысли, потом я не выдерживаю и включаю музыку. Август морщится — он не разделяет мою страсть к хардкору, но терпит. Только эти песни могут заглушить тревогу, которая медленно и неотвратимо поднимается во мне. Дорога вьется прямо по реке, она отлично укатана, и я гоню на предельно возможной скорости. Понимаю, что это глупо, что ночью на трассе смогу ехать быстрее и наверстаю упущенное, но иначе не получается. Как только я оказываюсь за рулем в темное время суток, начинается гонка — и тут уж кто кого, или я, или ночь. Я не знаю, с чем это связано. Может, еще один инстинкт Охотника, которому я подсознательно подчиняюсь, или бежать прочь стало привычкой, почти рефлексом. Есть и другой вариант, попроще — мне просто нравится скорость.

В свете фар мелькают торосы — река изо всех сил сопротивлялась морозным оковам. Волны неистово бились, пытаясь вырваться на простор, течение неутомимо неслось вперед, но даже оно не смогло выстоять перед властью зимы. Я чувствую, что под бешено крутящимися колесами, под многометровой толщей льда река продолжает жить, она просто затаилась на время, чтобы через два месяца взломать крепкий панцирь и с ликованием подставить свое гибкое упругое тело солнцу, чтобы оно заиграло тысячами бликов.

Я кидаю взгляд в сторону Августа — его голова опущена. Странно, но я не раз замечал за ним такое — он умудряется засыпать при самых неблагоприятных обстоятельствах, но в собственной кровати сон к нему не идет. Делаю музыку потише, немного сбавляю скорость. Постепенно река исчезает во тьме, свет фар выхватывает только небольшой участок. Кажется, что мы стоим на месте, а колеса просто прокручивают ленту дороги.

Темнота диктует свои правила. Все то, что казалось днем незыблемым, тает в ней, утрачивает свою осязаемость. Темнота меняет и мир, и его отражение в тебе, и тебя самого. Она вливается в глаза, захватывает твой разум, разбегается по всему телу с кровью, и ты даже не успеваешь понять, что перевоплотился в другое существо. Дневное «я» засыпает, ночное пробуждается. Оно более чувствительное, восприимчивое, чуткое; ночь заставляет мобилизовать все ресурсы твоего организма, которые за тысячелетия существования цивилизации отошли на второй план, но не исчезли. Они просто дремали все это время, выжидая подходящий момент, и когда он наступает, тебя отбрасывает далеко назад во времени, туда, где твои предки в неверном свете факелов с опаской шли через лес, готовые в любую минуту отразить нападение врагов или хищников. На этот древний зов невозможно не откликнуться — он доносится из тьмы веков, заставляя Охотника встрепенуться. В такие минуты он готов взломать любой лед, перед ним не устоит ни одно препятствие, он стремится вырваться на волю, захватить тебя целиком. Но ты, наученный горьким опытом, упорно продолжаешь держать его взаперти, с мрачной решимостью загоняя его глубоко на дно, где холодное течение остужает его жаркую первобытную кровь.

Впереди — длинный прямой участок. Я плавно нажимаю на педаль газа, какая-то кипучая радость наполняет мое существо, когда машина, покорная моей воле, стремительно несется вперед. Мотор натужно ревет, снежные накаты по краям дороги сливаются в неразличимую полосу, и вдруг в нескольких десятках метров, на границе освещенного фарами участка я замечаю силуэт оленя. Он стоит прямо на нашем пути. Я резко бью по тормозам, одновременно выкручиваю руль, чувствуя, что машину заносит. Нас разворачивает, и мы останавливаемся. Я выскакиваю наружу, оглядываюсь — олень скакнул в сторону и теперь замер на самом краю дороги. В его больших раскосых глазах светится спокойное любопытство. Он наклоняет голову и изучающе рассматривает меня, словно я не представляю никакой опасности. Я вдруг вспоминаю встречу на опушке горящего леса — может, это то же животное? Нет, вряд ли возможно такое совпадение, да и произошло это слишком далеко отсюда. Тем не менее, меня не отпускает ощущение, будто я встретил старого знакомого. Медленно иду к нему, но он стремительно отскакивает назад, во тьму, и мгновенно в ней исчезает. Я стою, вглядываясь в ночь, пока не слышу пронзительный сигнал — Август меня торопит.

— Алек, какого черта ты так гнал! — он в ярости. Я вижу, что он не прочь приложить меня покрепче, но сдерживается, — Что произошло?

— Там был олень, я едва его не сбил, — я вновь сажусь за руль, захлопываю дверь и делаю глубокий вдох, чтобы унять дрожь в руках.

— Не было там никого, — голос Августа звучит раздраженно, — Тебе просто показалось.

— Откуда ты знаешь? Ты же спал!

— Я проснулся сразу, как только ты погнал вперед. Хотел уже крикнуть, чтобы притормозил, как ты вдруг выкрутил руль. Что с тобой происходит?

Я опускаю голову на руль, сижу с минуту, чувствуя равномерное гудение двигателя.

— Ты уверен, что там никого не было? — мой голос звучит глухо.

— Да, абсолютно. Ладно, поехали, считай, что это было предупреждение от духов реки, — Август уже успокоился, — И, пожалуйста, больше не включай свою музыку, я не знаю, как ты слушаешь это целыми днями и до сих пор не оглох, но она явно плохо влияет, когда ты за рулем.

Я покорно разворачиваю машину и еду вперед, уже гораздо медленнее. Через полтора часа тишины мы доезжаем до райцентра. С переправы виднеется узкая полоска огней, протянувшаяся вдоль берега на несколько километров. По сравнению с огромным куполом ночного неба это всего лишь тоненькая ниточка, на которую нанизаны крошечные бусины уличных фонарей.

***

Знакомый Августа оказывается мужчиной лет пятидесяти — типичный водила, который провел полжизни за рулем. Полноватый, с красными от недосыпания глазами, загорелый, в мятой одежде. Кожа на руках потемнела и потрескалась, видно, часто приходится заниматься ремонтом. Походка также выдает его профессию — больная поясница явно беспокоит его не первый год. Но необычные светло-серые глаза смотрят приветливо и немного лукаво.

— Ну вот, напарник слег, когда мы приехали сюда, а найти нового за такое короткое время я бы не смог. Хорошо, что вы подвернулись. Мне нужно поспать хотя бы эту ночь, уже больше суток на ногах. Вы как, согласны? — он преимущественно обращается к Августу.

— Его спрашивай, это он будет за рулем, — Август кивает в мою сторону.

— Сын, что ли?

— Да. Похож?

— Видно, что сын. Похож, только не внешне, а повадками. Такой же нелюдимый, как ты, — водитель расплывается в улыбке, словно удачно пошутил, потом протягивает мне руку, — Сева.

Я отвечаю на пожатие:

— Алек.

— Ты меня разве не помнишь? Брось, ты ведь прикидываешься. Мы с тобой ездили в пару рейсов, возили пассажиров на север. Правда, дело было лет пять-шесть назад. А потом ты пропал. Никто не знал, куда и почему, хотя ребята то и дело говорили, что видели тебя на улицах города.

Я пристальнее всматриваюсь в его лицо, но в моей памяти оно не вызывает никаких ассоциаций.

— Да ладно! Не может быть, чтобы ты забыл!

— У меня плохая память на лица, извини, — и это правда. Если я не вижу даже хорошо знакомого человека длительное время, то спустя год-полтора совершенно о нем забываю, и столкнувшись нос к носу, могу пройти мимо, не узнав.

— Ладно, проехали, — отмахивается Сева, — Тогда к делу. Завтра днем я должен забрать товар для одного из местных магазинов, сами понимаете, дело срочное. Неустойка, все дела. Платы за проезд с вас не возьму, просто пусть кто-то будет за рулем до утра. Неважно, кто. Решайте сами.

У него небольшой грузовичок — как раз для перевозки продуктов, но надписи на фургоне гласят, что некогда он обслуживал сеть цветочных магазинов. Мне всегда казалось невероятным, что все эти расписанные иероглифами машины некогда разъезжали по японским городам, и их владельцы не могли даже представить, что их четырехколесный друг кончит свое существование где-то в сибирской глубинке. Взгляд цепляется за забавные наклейки с изображением собаки — похоже, водитель частенько брал своего питомца.

Я устраиваюсь за рулем, сиденье хоть и продавленное, но довольно удобное. Мне всегда требуется некоторое время, чтобы наладить контакт с автомобилем. Несколько раз завожу и глушу двигатель, вслушиваясь в его работу, переключаю передачи, протягиваю руку к обогревателю — вроде все исправно. Не хотелось бы застрять где-нибудь на трассе из-за поломки. Сева хоть и опытный с виду водитель, но в погоне за выгодой явно предпочитает сделать выбор в пользу очередного рейса, а не отдыха. Я отлично знаю таких предприимчивых товарищей — они готовы отправиться в путь через пару часов после приезда, и так все те месяцы, пока есть зимник. Обычно они рано или поздно попадают в аварию, и тут уж как повезет. Если были пристегнуты — еще ничего. Если нет — то увы. Может, и поставят небольшой памятник на обочине. Но не факт.

Август садится рядом, Сева устраивается сзади, он там оборудовал что-то вроде спального места. Спустя пять минут он оглушительно храпит.

— Устал, бедолага, — в голосе Августа проскальзывает саркастичная нотка, — Я не думал, что вы знакомы, но он согласился на мое предложение, как только услышал твое имя.

— Я его вообще не помню. Столько времени прошло. Да и те два года почти не отложились в памяти, — мы уже едем по трассе, вырвавшись за пределы городка, — Я садился за руль ночью, днем отсыпался, со временем перестал отличать один рейс от другого, все слилось. Куда уж тут запоминать водителей. Может, и ездил с ним какое-то время.

Я рад, что оказался за рулем не слишком резвого грузовичка — так, по крайней мере, не придется бороться с искушением вдавить педаль газа в пол. Джип мы оставили в каком-то гараже, без документов ехать на нем было неразумно, да и Кирилл его изрядно запустил — в дальней поездке лучше было не рисковать. Я дал себе слово, что после возвращения обязательно приведу машину в порядок.

— Если устанешь, скажи сразу, — Август устраивается на неудобном пассажирском сиденье, — Я посплю, но если будет нужно — разбуди.

— Ничего, спи. Я привык к ночным перегонам.

— Надеюсь, никаких призраков нам больше не встретится, а то ты меня напугал.

— Уверен, они больше не появятся, — я усмехаюсь, но в глубине души теряюсь в догадках. Что это было? Или я настолько устал, что начал видеть то, чего на самом деле нет? Вспоминаю слова Августа о предупреждении — может, так и есть. Не стоило так безрассудно гнать, да еще по реке.

Трасса с шорохом проносится под колесами. Ночь изредка рассекают огни фар встречных машин. Вокруг на сотни километров расстилается тайга, деревни разбросаны по ней, как крошечные искорки. Мозг цепляется за них, как за единственные ориентиры в этом безбрежном море леса и тьмы. Едешь и считаешь про себя оставшееся расстояние, бросаешь взгляд на спидометр и прикидываешь, что примерно через столько-то часов достигнешь конечного пункта. Чем еще занять голову в ночной тиши? Музыку я не рискую включать — если уж даже Август против, то не берусь даже представить себе реакцию Севы, судя по всему, он любитель местной эстрады и отдает предпочтение нежным женским голосам.

Так проходят часы, я время от времени слегка меняю положение тела, разминаю руки. Простреленное плечо начинает побаливать — давно я так много времени не проводил за рулем. Август уснул, и я не решаюсь его будить. Ему нужно выспаться.

К двум часам ночи я чувствую, что устал, в глаза словно насыпали песка, плечо болит все сильнее, тело затекло. Самое глухое время суток. Хорошо, что вскоре мы подъезжаем к одной из придорожных деревушек. Небольшое кафе приветливо светится всеми своими окнами, перед ним припарковано несколько машин. Опытные водители знают, что в это время лучше остановиться и передохнуть.

Я включаю свет в салоне, Сева никак не реагирует на мои действия, зато Август мгновенно просыпается, выглядывает в окно и удовлетворенно замечает:

— Неплохо, полпути уже позади.

Похоже, он прекрасно знаком со всеми придорожными заведениями, раз с первого взгляда определяет расстояние, которое мы успели проехать.

Мы входим, сидящие за столиками поднимают головы, пару секунд изучают нас, потом утыкаются в свои тарелки. Я заказываю двойную порцию крепкого кофе и покупаю бутылку чистой воды, Август набирает полный поднос.

— Ты собираешься все это съесть? — удивляюсь я, когда мы садимся за свободный столик в самом углу.

Но он придвигает мне несколько тарелок:

— Ешь.

Я сдаюсь, хотя аппетита нет. Мы неторопливо едим, Август незаметно наблюдает за другими посетителями. Над стойкой надрывается огромный телевизор, экран которого настроен на максимальную интенсивность цвета. Я морщусь — яркие краски неприятно режут глаз, отворачиваюсь от него, вытаскиваю наушники и включаю музыку. Становится легче. Сонливость постепенно проходит, но плечо продолжает ныть. Август что-то говорит, я его не слышу, он жестом просит снять наушники.

— Что?

— Если ты устал, я подменю.

— Не стоит, часа через три начнет светать — тогда и отдохну.

— Плечо болит?

— Как ты узнал?

— Ты поглаживаешь его.

Я тут же отдергиваю руку.

— Алек? — в нашу сторону направляется какой-то парень.

Он без приглашения усаживается рядом с Августом.

— Что, не узнал?

Я качаю головой — второй раз за вечер отвечаю отрицательно на подобный вопрос.

— Действительно не помнишь? Я ж Ромка, мы с тобой в одной школе учились, я был старше на пару лет. Слышал, ты в городе устроился? Похоже, единственный, кто вырвался из нашей деревни.

Я судорожно пытаюсь вспомнить, но никак не могу сосредоточиться:

— Нет, я вернулся. А ты где? — без особого энтузиазма пытаюсь поддержать беседу.

— Я в райцентр переехал, открыл свое дело, строю коттеджи. Планирую расшириться в столицу, может, что посоветуешь? Поговаривали, ты там в правоохранительной части работаешь. Мне не помешают знакомые в этой сфере.

Я невольно усмехаюсь. Знал бы он, чем я там занимался. Мне доставляет особое удовольствие обламывать таких персонажей:

— Я был всего лишь курьером. Вряд ли могу чем-то помочь.

На лице парня читается откровенное разочарование. Интересно, кто до него донес такие слухи?

— Ладно, было приятно встретиться, — он быстро ретируется в другой конец зала.

На лице Августа проступает неприязнь:

— Я слышал о нем. Ни перед чем не остановится, лишь бы захапать побольше в собственный карман. А сейчас собирается сбежать в столицу, чтобы не отвечать за те дома, которые понастроил за эти несколько лет. Выдоил у заказчиков все деньги, теперь они собираются судиться.

— Что, качество не устроило? — честно говоря, мне плевать на подобные истории, но Август желает выговориться.

— О качестве и речи не шло. Первая же зима показала, что тепло в этих домах не держится. Позже проявились и другие недостатки.

Я с наслаждением отпиваю кофе. Один его теплый аромат бодрит, придает сил и прогоняет усталость. Еще три часа — и я смогу передохнуть. Всегда нужно иметь четкие ориентиры, этому меня научил бег. Если перед тобой стоит цель — пробежать тридцать километров или продержаться до пяти утра — то организму проще приспособиться. За годы я постепенно научился рационально использовать свои ресурсы, растягивать силы на нужную дистанцию или временной отрезок. Вначале приходилось прилагать усилия, постоянно следить за своим состоянием, но со временем это стало получаться само собой.

Спустя полчаса я снова за рулем. Передышка в кафе пошла на пользу, голова ясная. Сева так и не проснулся, хотя Август пытался его разбудить, чтобы тот поел.

Вскоре темнота отступает, ее место ненадолго занимают синеватые сумерки, небо начинает светлеть. Мы едем на юго-восток, и я жду, когда из-за гребня леса покажется первый солнечный луч. Въезжаем на сопку, я притормаживаю на минуту, чтобы полюбоваться открывающимся видом — заснеженная тайга до самого горизонта, полотно дороги, уводящее куда-то вдаль. Мне хочется разделить с кем-то это ощущение — когда ты оказываешься один в пустынной местности без признаков присутствия людей, и перед тобой приглашающе раскинулся бесконечный простор, который таит в себе бездну неизведанных возможностей и нехоженых тропок. Я поворачиваюсь к Августу, но он крепко спит. На его лицо падает холодный отсвет стремительно набирающего силу утра, и в эту минуту я остро осознаю, насколько же мы действительно похожи.

Я отпускаю ручник, машина послушно съезжает вниз по склону — впереди еще пара сотен километров, основная часть пути осталась позади. Следующая остановка — в небольшой деревушке. Судя по дымку, который поднимается из труб, местные жители любят вставать пораньше. За несколько километров до нее начинаются изгороди, потом, как обычно, аншлаг — искусно вырезанный из дерева, а потом — крошечное кладбище. Беленые деревянные памятники, напоминающие домики, некоторые покосились со временем, простое ограждение из штакетника, но видно, что здесь заботятся об усопших — все чисто и аккуратно. Кафе расположено на выезде из деревни. Я останавливаюсь, смотрю на часы — что ж, рассчитал почти с точностью до минуты, десять минут шестого. Август, по обыкновению, моментально просыпается. Вдоль обочины бредет небольшой табун — вдруг вспоминаю, что именно здесь прошлым летом на меня напал мужик с топором. Выхожу из машины, ищу глазами знакомую калитку. Во дворе никого не видно, но хозяева проснулись — шторы отдернуты, печка растоплена, снег перед воротами убран. За изгородью стоит несколько лошадей, их дыхание паром вырывается из ноздрей, они переступают с ноги на ногу, мотают головой. За ними высится несколько стогов сена. Обычный деревенский быт. Наверняка, и люди здесь живут самые обычные. Но иногда именно они могут представлять самую большую опасность — ты не ждешь от них ничего плохого, а они в этот момент готовы нанести удар. Порой в самых простодушных и безобидных с виду обывателях таится такая тьма, что любой злодей покажется рядом с ними милым шутником. Что же побудило взять того человека топор? Неужели только древние суеверия? Нетерпимость? Ненависть к тем, кто отличается от него? Желание защитить свою собственность?

— О чем задумался? — Август стоит рядом, с видимым удовольствием вдыхая морозный воздух.

— Вспомнил кое-что.

Позади хлопает дверь — Сева проснулся. Он выглядит намного лучше, чем вчера. В его светло-серых глазах вновь загорелась лукавая искорка. Он сдвигает шапку на затылок и довольно потягивается:

— Как же приятно наконец выспаться! Так мы уже почти приехали? Отлично, парень, я знал, что ты справишься. Дальше поведу я, а ты ложись, отдохни.

В кафе пустынно и, к счастью, тихо. Я допиваю воду, выкидываю бутылку в мусор. Август снова берет двойную порцию — в этот раз я не возражаю. Сева о чем-то весело переговаривается с девушкой за стойкой, похоже, он успел здесь примелькаться. Меня начинает слегка знобить от усталости, плечо настойчиво ноет, я невольно морщусь и потираю его. Мой организм продержался даже чуть дольше, и я благодарен ему за это.

— Устал? — Сева подходит ко мне и с силой хлопает по спине, я с трудом сдерживаюсь, чтобы не вскрикнуть, боль пронзает с головы до ног, словно через меня пропустили электрический разряд.

— Что такое?

Август подходит к нам, он что-то вполголоса говорит Севе, тот сразу начинает извиняться, я отмахиваюсь от него и сажусь за столик. Реальность подергивается дымкой, куда-то уплывает — приятное ощущение, как будто лежишь на поверхности теплой воды и качаешься на мелких волнах. Я ем, но не чувствую ни вкуса, ни запаха пищи. Мои спутники о чем-то разговаривают, до меня долетают бессвязные обрывки слов, я даже не стараюсь сложить из них общую картину.

Спустя десять минут вытягиваюсь на заднем сиденье. Здесь прохладнее, чем впереди, поэтому дополнительно укрываюсь своей курткой, натягиваю капюшон толстовки на голову, чтобы не мешал свет и, быстро согревшись, засыпаю.

Я надеюсь, что уж сегодня-то меня не побеспокоят кошмары, ведь время, когда они обычно являются ко мне, прошло. Да и день на дворе, почему-то мне кажется, что они должны бояться света — ничем не обоснованное убеждение. Понимаю, что заблуждался, когда со стоном выбираюсь из очередного мерзкого сна. Пару минут лежу, опутанный его липкими черными нитями, не понимая, где я, потом до слуха доносится звук двигателя, грохот и лязг, свидетельствующий, что мы едем по отсыпанной гравием дороге. Камни дробно стучат по днищу автомобиля, в фургоне что-то перекатывается, я не улавливал этот звук, пока был за рулем, но отсюда он прекрасно слышен. Тело затекло, я меняю положение, и стараюсь уснуть снова. На ногах что-то тяжелое и теплое — куртка Августа.

Машину немилосердно трясет, а потом вдруг становится тише — мы выехали на асфальт. Значит, до столицы осталось меньше сотни километров.

Сквозь гул до меня доносится обрывок разговора — я почти засыпаю, и не понимаю, снится мне это или все взаправду.

— Такие, как твой сын, долго не живут. Ты должен быть готов к этому, — голос Севы звучит непривычно серьезно.

— Это не твое дело, — огрызается Август, кажется, его не на шутку задело это замечание.

— Спроси, что с ним произошло в детстве! Он давно уже живет в долг, понимаешь? И рано или поздно…

— Откуда ты вообще можешь знать об этом?

— Я не раз с ним ездил, забыл? У меня было время понаблюдать за ним. Спроси у него, от чего он все время бежит, — Сева продолжает упорно настаивать на своем, — Я чувствую такие вещи. Мой дед тоже умел такое. Наследственность — важная вещь. Может, поэтому я и подался в дальнобойщики, чтобы не видеть так много. Тоже бегу, только вот от себя никуда не деться. Поверь, мне жаль твоего парня, но он давно на грани, а ты только сблизился с ним. Он уйдет, а ты останешься. Тебе будет во сто крат хуже. Всем, кто остался, приходится намного хуже.

Август молчит. Я бы предпочел, чтобы он продолжал спорить. Но, похоже, он знает куда больше, чем я. И глубоко внутри согласен со словами Севы.

Наверное, он прав. С этой мыслью я вновь ныряю в спасительную тьму.

***

— Сынок, проснись, — Август будит, положив руку мне на голову, — Приехали.

Медленно прихожу в себя. Кажется, что на дворе должна быть ночь, но открыв глаза, понимаю, что ошибался. Сажусь, стаскиваю с себя куртку, накидываю на плечи. Грузовик припаркован во дворе, со всех сторон окруженном новыми многоэтажками.

— Ну что, мы в расчете? — Сева улыбается и протягивает заскорузлую ладонь, — Береги себя, парень!

На солнце его странные глаза кажутся еще светлее, они резко выделяются на смуглом лице. Я отвечаю на пожатие, пытаясь уловить в его взгляде что-то, что помогло бы понять, приснился мне этот разговор или нет. Может, в глазах и присутствует некая абстрактная печаль, а может, я просто вижу, что ищу. Август выглядит подавленным, поэтому я склоняюсь к тому, что невольно подслушал не предназначенное для моих ушей.

Мы поднимаемся в квартиру Павла. Я никогда не был в этом районе, он слишком благополучный, чтобы здесь жили адресаты писем, которые я разносил. Просторная детская площадка, чистенький подъезд, работающий лифт, свежий ремонт. Уютные новостройки для среднего класса. Сам дом окрашен в нежно-бирюзовый цвет, балконы — белоснежные, окна — сплошь стеклопакеты, сверкают на солнце и отбрасывают блики на стены дома-близнеца напротив. Хотел бы я жить в таком месте? Не знаю. Конечно, тут спокойнее, безопаснее и рядом вся необходимая инфраструктура — больница, детский сад, школа, торговые центры… Можно всю жизнь прожить в этом районе, никуда не выбираясь, вырастить детей, дать им образование, трудоустроить. Эдакий город в городе. Но это место не для таких, как я. Иногда ловлю себя на том, что скучаю по одинокому стражу на окраине, двор которого ночами залит светом десятков фонарей, по запущенному парку, его темным извилистым дорожкам, даже по промзоне, через которую я проезжал, чтобы добраться до дома. Это место как никакое другое отвечало моему собственному представлению о себе.

Август что-то напряженно обдумывает. Я хочу спросить, о чем он говорил с Севой, но решаю дождаться более подходящего момента, когда мы будем одни.

Дверь открывает Денис — он выглядит несчастным и потерянным. Охотник еще дремлет после долгой поездки, но я все же слегка поднимаю парню настроение:

— Не вини себя в том, что произошло, ты не мог знать, что учудит мой братец, — я кладу руку ему на плечо, заглядываю в глаза, чувствуя, как его тревоги медленно перетекают в меня.

Кирилл с Павлом приветствуют нас, они тоже неважно выглядят, оба осунувшиеся, усталые — ночь выдалась тревожной для всех. Я делаю себе зарубку на память — когда все будет позади, серьезно поговорить с Марком и навсегда отбить у него желание устраивать подобное.

— И что дальше? — спрашивает Денис, когда мы собираемся за крошечным столом на кухне, не рассчитанной на такое количество гостей.

— Поедем вечером на площадь, найдем Марка и заберем его, — я говорю нарочито бодрым тоном.

— Видимо, ничего другого не остается. Он не отвечает на звонки, телефон отключен, — Кирилл вздыхает.

Я открываю ноутбук, запускаю браузер, показываю всем странички мальчишек — городских друзей Марка. Сам же делаю снимки их фотографий на телефон — своей памяти я не очень доверяю:

— Пригодится, если будет нужно опознать их в толпе. Марк в любом случае будет рядом с ними.

— Я могу вас отвезти, — предлагает Павел.

— Отличный вариант, — я рад, что мы не тратим время на бессмысленное обсуждение произошедшего.

— Я, пожалуй, останусь здесь, подстрахую на случай, если вдруг что-то пойдет не так, — Август отпивает чай и откидывается на спинку стула. Я ловлю его напряженный взгляд и не могу понять, что в нем скрывается. Печаль? Боль? Злость? Все сразу?

— Хорошо, тогда едем мы с Павлом, — подвожу я итог.

— Я с вами, — вызывается Кирилл, — Еще одна пара глаз не помешает, кто знает, сколько там будет народу.

— Ладно, договорились, — я киваю, с удивлением осознавая, что неожиданно стал руководителем нашей маленькой группы.

***

Я решаю воспользоваться передышкой и поспать, чтобы к назначенному часу быть бодрым и с ясной головой. Павел устраивает меня на диване, я вытягиваюсь на нем и почти засыпаю, когда чувствую, что в комнату вошел Август. Не знаю, как это происходит, чутье Охотника тут ни при чем. Просто я узнаю, когда он оказывается рядом. Это с самого детства, я всегда ощущал его присутствие — как Август потом признался, он действительно часто следил за мной, ненавязчиво, с приличного расстояния.

Он со вздохом опускается в кресло. Заставляю себя открыть глаза — кажется, вот он, удобный случай задать мучившие меня вопросы, и его нельзя упускать.

— Извини, если разбудил, мне лучше посидеть с ребятами, а ты спи, — Август порывается встать и уйти, но я его останавливаю:

— Подожди, мне надо кое-что спросить, — я сажусь, кутаясь в плед, выданный Павлом, — Я слышал обрывок вашего разговора, когда мы подъезжали к городу.

— Что именно? — мне кажется, или Август встревожен?

— Что за человек этот Сева? Откуда ты его знаешь?

— Почему он тебя интересует?

— Просто то, что он говорил тогда, совершенно не вяжется с ним. Думал, он обычный водитель, а у него, оказывается, какой-то дар…

— Давай не будем об этом. Не обращай на него внимания, он всегда был со странностями.

Его уклончивый ответ только подтверждает мои догадки.

— О чем шла речь? Я вижу, что ты знаешь больше, чем говоришь. Если это важно — я должен быть в курсе. В конце концов, все это касается именно меня, не так ли? — я начинаю злиться, но Август молчит, — Что еще за жизнь в долг? Почему он настаивал на том, чтобы ты спросил о каком-то давнем происшествии?

— Давай обсудим это позже, когда найдем Марка. Тебе нужно отдохнуть. Спи, — Август поднимается и выходит из комнаты.

Я остаюсь сидеть, пытаясь справиться с раздражением из-за того, что Август в одностороннем порядке прервал разговор, потом ложусь и закрываю глаза. Что ж, позже — так позже. Он же понимает, что я докопаюсь до правды, как бы он ни пытался оттянуть этот момент. Вообще-то, я думал, что слова Севы — лишь плод моего усталого мозга, но поведение Августа подтвердило, что все было наяву. Он прекрасно понял, о чем идет речь. И своим уходом от ответа только убедил меня в этом.

Минут пять лежу, уставившись в потолок, снова и снова прокручивая в голове услышанное в машине, восстанавливая в памяти мельчайшие детали поведения Севы, пытаясь понять, кто же он на самом деле, но вскоре понимаю, что начинаю искать скрытый подтекст даже там, где его на самом деле нет. Устав от бессмысленных умопостроений, отворачиваюсь к спинке дивана, закрываю глаза и медленно погружаюсь в сон.

***

Вечером, почти на закате, мы подъезжаем к площади. Улицы на удивление многолюдны, народ массово стекается к месту событий. После дневного сна я чувствую себя лучше, но атмосфера этого города угнетает. Только предстоящее дело заставляет меня оставаться собранным.

— Ты уверен, что справишься один? — Кирилл повернулся ко мне.

— Да, так я быстрее найду его. Я примерно представляю, где он может быть.

— Может, кто-то из нас пойдет с тобой?

— Нет, не стоит, если мы потеряем друг друга в толпе, то только зря потратим время и не сможем быстро уйти. Лучше разверните машину и не глушите двигатель.

— Ладно, тогда будь осторожен.

Я вышел, поднял капюшон и стал быстро пробираться через негодующую толпу. Мне не надо было задействовать зрение, чтобы понять — дело принимает скверный оборот. Поэтому я двигался с низко опущенной головой, доверившись чутью Охотника. Людей становилось все больше, они подходили группами, со всех сторон вливались на площадь, в центре которой разыгралась настоящая буря. Непрерывно раздавались гневные выкрики, толпа хором что-то скандировала, Охотник буквально купался в кипящем, готовом вот-вот перелиться через край, море злости и ярости, и порывался присоединиться к протестующим. Ему было все равно, с какой целью собралась вся эта человеческая масса, его захватил древний инстинкт, желание оказаться в стае себе подобных, разгоряченных, готовых вот-вот сорваться и ринуться в драку существ.

Вначале я шел быстро, люди стояли компактными группами на расстоянии друг от друга, но чем ближе я подходил к центру, тем плотнее становилась толпа. Кое-как подобравшись к помосту, я огляделся — Марк должен быть где-то здесь. Нужно было подняться повыше, чтобы попытаться найти его или хотя бы его друзей. Я с трудом протиснулся к возвышению, буквально облепленному протестующими, особо не церемонясь, стащил оттуда парня, который увлеченно снимал происходящее на телефон и не обращая внимания на возмущенные крики, занял его место. Передо мной было множество лиц. Я оглядел первые ряды, и сразу же заметил знакомого, одного из новых друзей Марка и активиста их группы. Он стоял, подавшись вперед всем телом и вскинув кулак, в глазах горел фанатичный огонь, рот перекошен от надсадного крика, казалось, парень был готов прямо сейчас ринуться на баррикады или пожертвовать собой. Я медленно обвел взглядом окружавших его мальчишек — и сразу заметил брата. Он стоял чуть позади остальных. Толпа вдруг качнулась и резко подалась вперед, раздались стоны, кого-то сбили с ног; сверху я заметил, что на подступах к площади заполыхали мигалки. Надо было срочно вытаскивать Марка и уносить ноги. Я спрыгнул вниз и, расталкивая протестующих, бросился вперед. С импровизированной сцены неслись бессвязные оглушающие выкрики, которые охотно подхватывались людьми и расходились волнами по всей площади. В этот момент один из организаторов решил отобрать мегафон у выступавшего, который зычным голосом призывал незамедлительно куда-то двинуться, я не особо вслушивался, занятый тем, чтобы одновременно контролировать Охотника, и в то же время давать ему заниматься тем, что он прекрасно умеет — внушать страх. Толпа хоть и неохотно, но расступалась. Я впервые оказался в ситуации, когда способности зверя натолкнулись на стену адреналина; обычно Охотнику хватало минимума усилий, чтобы убрать с нашего пути живое препятствие; но окружающие были уже на взводе, и наш обычный прием хоть и работал, но не так эффективно. Со сцены донеслись проклятия, я на мгновение поднял голову и увидел, что двое мужчин сцепились друг с другом. Организатор пытался призвать одного из выступающих к порядку, но тот не собирался выпускать мегафон из рук. Из первых рядов раздался одобрительный гомон и свист, народ оживился, подался вперед. Над толпой взметнулись десятки рук с зажатыми в них телефонами, на некоторое время напряжение спало — зрители в этот момент в первую очередь стремились запечатлеть происходящее, а не выражать свое возмущение. Это позволило мне без помех добраться до места, где я заметил Марка. Теперь в игру должен был вступить Охотник и его чутье. Он уже был достаточно разгорячен происходящим и сразу откликнулся на мой зов — повел головой, принюхиваясь к воздуху, безошибочно выделил нужный запах и указал его источник.

Я быстро обнаружил брата, он застыл, полностью захваченный происходящим:

— Марк, уходим отсюда, — я попытался докричаться до него, но он взглянул на меня пустым взглядом, явно не узнал и отвернулся. На сцене царила суматоха, к центру площади стало стекаться все больше людей, настроение окружающих снова изменилось — вот-вот должна была начаться давка. Я в отчаянии огляделся, ища проход в толпе, потом схватил Марка за плечо и силой поволок его прочь. Брат сопротивлялся, как мог, упирался, что-то кричал, в его глазах блестели злые слезы, но я ни на секунду не ослаблял хватку, зная, что если потеряю его, то шанс найти его снова будет ничтожным. В конце концов, меня достало его сопротивление, и я вынужден был коротко размахнуться и врезать брату по лицу. Это помогло. Он хотя бы начал сам передвигать ногами. Я шел, решительно таща его на буксире, Охотник неплохо справлялся со своим делом, позволив нам почти без помех выбраться из эпицентра. Мы ушли вовремя, под сценой начиналась массовая драка. Люди, разгоряченные лозунгами, алкоголем и ощущением безнаказанности, которое посещает каждого, кто оказывается в толпе, отчаянно молотили друг друга.

Когда мы оказались на одной из боковых улочек, ведущих прочь от площади, нам преградили путь спортивного вида парни. Охотник мгновенно почуял исходящую от них агрессию и оскалился, впрочем, и без него было ясно, что эта встреча не к добру. Я не стал ждать, пока они нападут, а набросился на них сам. Это слегка выбило у них почву из-под ног — они видели в нас двух безропотных жертв. Марк, к счастью, тоже сориентировался в ситуации и мобилизовался, я был уверен, что он меня прикроет. Обстоятельства не раз вынуждали нас защищаться, и поэтому мы давно выработали тактику поведения в таких ситуациях. У одного из парней был странной формы нож, с длинным узким лезвием, которым он без устали махал перед собой. С остальными тремя мы довольно быстро разобрались, а к нему никак не удавалось подобраться достаточно близко. Если бы он действовал обдуманно, я смог бы просчитать, каким станет его следующий удар, но он просто слетел с катушек и был совершенно непредсказуем. Мне все же удалось улучить подходящий момент — парень отвлекся на звуки сирен, отвел взгляд, и я свалил его одним сильным ударом.

— Все, бежим, Марк, оставь их, — я снова схватил брата и понесся прочь от площади. За нами двигались и остальные, улицы заполнились бегущими людьми, крики и топот тонули в вое сирен, темные силуэты мелькали то тут, то там, а я отчаянно искал глазами машину Павла. Впопыхах мы свернули не в ту сторону, в какой-то узкий проулок, и лишь выбравшись оттуда, я наконец сориентировался. Светлая легковушка стояла на том же месте, к счастью, за пределами оцепленной территории. Я рывком повернул Марка в нужном направлении, и мы, добравшись до машины, буквально влетели в нее.

— Все, уезжаем, Павел, гони, — я едва переводил дух после всего, что пришлось пережить.

— Вы как? Не пострадали? — Кирилл был встревожен.

— Вопросы потом, уносим ноги. Там все оцеплено, — у меня дрожали руки, я спрятал их в карманы, чтобы никто этого не заметил. Странно, но толстовка казалась мокрой.

Павел тронулся с места. Я с облегчением откинулся на сиденье и закрыл глаза.

— Что у вас там случилось? — брат повернулся к нам.

Я с трудом заставил себя собраться:

— Нам пришлось пробиваться с боем. Какие-то придурки хотели помешать.

— Вы что, подрались? — Павел покачал головой.

— Мы не дрались, мы защищались, а это большая разница, — устало возразил я.

— Алек, ты в порядке? Ты какой-то вялый… — Кирилл перегнулся через спинку сиденья и обеспокоенно вгляделся в мое лицо.

— Ничего, главное, мы вырвались оттуда. Остальное заживет.

— Павел, ну-ка, припаркуйся где-нибудь, надо его осмотреть.

Кирилл включил свет в салоне и охнул, рассмотрев наши лица:

— Вы оба, конечно, красавцы те еще.

— Один из синяков Марка — моих рук дело, — признался я неохотно, — Надо было как-то привести его в чувство, чтобы утащить оттуда.

— Кажется, у тебя толстовка порвана. Приподними футболку, — Кирилл присвистнул, — И когда тебя успели порезать?

Я даже не заметил, что ранен. Адреналин, бушевавший в крови, забил все болевые сигналы. Поэтому я немало удивился словам брата и уставился на свой бок, из которого обильно сочилась кровь. Порез был поверхностный, но глубокий.

— Марк, достань аптечку, она за сиденьем, и перелезь вперед, надо остановить кровь. Ты что, совсем ничего не заметил? — Кирилл быстро наложил повязку.

— Поедем уже домой, с таким лицами нам не стоит светиться, — мне не терпелось добраться до безопасного места и отдохнуть, — Если нас остановят, то не будут разбираться.

— Наверное, ты прав. Нам лучше не мелькать на улицах. Город после такого будет еще долго гудеть, — Павел свернул с центрального проспекта на другую улицу, потемнее и потише.

***

До дома мы добрались только через полчаса. Ехали медленно и спокойно, чтобы не привлекать внимания. Павел сразу поставил машину в гараж, потом мы вместе поднялись в его квартиру, где нас ждал встревоженный Август.

— Я уж думал, сегодня не вернетесь, собирался поднять все свои связи, — он встретил нас с улыбкой, которая быстро угасла, когда перед ним предстали мы с Марком. Брату разбили нос и поставили синяк под глазом, ну, а ссадина на скуле была моих рук делом. Я, наверное, выглядел не лучше. По крайней мере, ощущения были прескверные — возбуждение после произошедшего улеглось, и я наконец осознал ту боль, которая до этого момента была отодвинута на второй план.

— Что произошло?

— На площади началась давка, она переросла в драку. На сцене сцепились какие-то крикуны, ну, и зрители тоже не остались в стороне. Мы с трудом выбрались, а когда оказались на улице, на нас напало четверо парней, — я коротко пересказал программу вечера, осторожно смывая со своего лица пот и кровь.

Август сидел на бортике ванны, скрестив руки. Он выглядел постаревшим и усталым.

Я стянул толстовку, потом задрал футболку. Повязка была мокрая от крови. Осторожно отклеил пластырь и осмотрел порез.

Август наклонился и с интересом вгляделся в рану:

— Не похоже на обычный нож.

— Там был парень с длинные тонким лезвием, видимо, самодельным. Даже не помню, когда он сумел меня достать. Ничего не почувствовал.

— Надо зашить, я позову Кирилла, — Август поднялся и, уже выходя, проворчал, — Похоже, с тобой мне спокойной жизни не видать, вечно ты попадаешь в какие-то переделки.

— Очередной приступ бессонницы обеспечен, — парировал я, — Ты же сам хотел сына, принимай, вот он я. Другого у тебя не будет, — я усмехнулся.

— Ладно, ты не очень-то. Лучше отдохни как следует и побереги себя.

Кирилл внимательно осмотрел порез и наложил несколько швов. Пришлось потерпеть, стиснув зубы — в доме Павла не оказалось обезболивающих. Когда мы присоединились к остальным, дискуссия на кухне была в самом разгаре. Марк и Август яростно сцепились, Павел тоже горячо что-то доказывал.

— Что у вас тут? — Кирилл, как всегда, моментально присоединился к компании.

Я молча уселся за стол. Взглянул на часы — почти час ночи. Кто-то поставил передо мной стакан воды. Какое-то время я просто вяло сидел, уставившись в темноту за окном, но Марк повернулся ко мне и что-то произнес. Его слова потонули в тишине, которая обступила меня.

— Алек, — донеслось откуда-то издалека, — ты в порядке?

Я вздрогнул. Звуки хлынули на меня потоком, словно в моей голове открыли кран.

— Ты ведь был там, и слышал, что говорили со сцены! И они абсолютно правы! — Марк явно слишком близко к сердцу принял все происходящее. У него были расширены зрачки, лицо раскраснелось, руки дрожали. То ли недавняя драка тому виной, то ли пламенные речи ораторов, то ли он мысленно оставался в той толпе.

— Они просто говорят то, что от них хотят услышать, и то, что каждый знает, но боится сам произнести вслух, — возразил Август, — И умело набирают на этом политические очки.

— Это называется демагогия, — я вздохнул и откинулся на спинку стула. Остальные внезапно умолкли и как по команде уставились на меня, — Они просто манипуляторы, Марк — вначале воспользуются вашими юными горячими сердцами, а потом растопчут. Всегда так было. Подберут к вам ключик, заведут, как кукол, бросят на баррикады, а сами потом будут шагать по вашим трупам туда, где большая власть и деньги. А вы останетесь в дурачках. Если вообще выживете в этой мясорубке.

— Ну хоть кто-то зрит в корень, — Кирилл невесело улыбнулся, — Ты порой тот еще циник, Алек, но под этими словами я готов подписаться.

— Как ты вообще оказался в этой группе? — несколько запоздало удивился Павел.

— Просто их руководитель — давний друг Айзека, — пояснил Август, — Он умеет находить таких деревенских простачков, как наш Марк.

— Судя по его выступлениям в сети, он настоящий лидер, которому многие доверяют…

— Ну да, он харизматичен, этого не отнять, у него неоднозначная репутация, сложная судьба, и он умеет в нужный момент оказаться в нужном месте и произнести именно те слова, которые от него ждут. То ли у него чутье, то ли кто-то очень хорошо его инструктирует, — Август пожал плечами.

— Второе звучит опаснее, ты не находишь? Это значит, что у него есть поддержка где-то наверху, — Павел задумчиво помешал остывший чай.

— Завтра мы поедем обратно, не стоит здесь задерживаться. Марк, ты с нами, возражения не принимаются, — Кирилл заговорил совсем другим тоном.

— Вы не имеет права! Что я скажу своим товарищам? Что они подумают обо мне, когда узнают, что я сбежал? — возмутился Марк.

— А вот это тебя вообще не должно волновать, понял? Из-за тебя мы все оказались в опасной ситуации. Посмотри на своего брата — он же еле сидит!

Я попытался вклиниться в гневную речь Кирилла:

— Да ладно тебе, я просто устал…

— Ты хоть осознаешь, что бы случилось, если бы Алек не вытащил тебя оттуда?

— Да! Меня бы все зауважали! Я ведь боролся за правое дело! — Марк вскочил на ноги.

— Ну, конечно, привод в участок сразу сделал бы из тебя героя-мученика в глазах таких же мальчишек, как ты, — голос Августа тоже звучал строго, — Но ты всего лишь безмолвная и послушная пешка в игре больших людей, один из сотен рядовых, которыми безжалостно пожертвуют, если того потребуют обстоятельства. Поверь моему опыту, это все равно произойдет. Рано или поздно. Твой отъезд не обсуждается. Завтра мы отправляемся обратно на первой же машине, которую найдем.

Марк обиженно засопел, обвел нас сердитым взглядом, но все же покорился — он не осмелился пойти против дяди. Если младший мог не послушаться нас, то авторитет Августа был непререкаем.

Я с трудом поднялся, рана болела адски:

— Раз все решено, может, разойдемся спать? Вся эта болтовня на кухнях ни к чему не приводит. Пустое.

— Да, ты прав, время уже позднее, — Кирилл покосился в мою сторону, — Ты какой-то бледный. Сильно болит?

Я только кивнул — не было смысла говорить что-то. Он и так видел, что мне нехорошо. Брат это хорошо чувствует, недаром выбрал профессию врача. Хотя порой я думаю, что если он будет пропускать через себя боль и страдания каждого пациента, его надолго не хватит. Он просто выгорит. Нельзя взваливать на себя такое бремя и нести его в одиночку. А он как-то справляется. Я не знаю, как именно, может, у него есть скрытые ресурсы, из которых он черпает силу. В отличие от меня. Мои запасы невелики и быстро истощаются. Обычно первым заканчивается терпение.

Вот и сейчас я ощущал нарастающее раздражение. Этот день в городе оказался слишком изматывающим, и мне хотелось окунуться в тишину и прохладу тайги, но вместо этого пришлось лезть в самый эпицентр бури, которая всколыхнула размеренную жизнь столицы. Перед моим внутренним взором все еще стояли озлобленные лица, вскинутые в едином порыве кулаки, распяленные в отчаянном крике рты, глаза, в которых горели искры гнева, из которых вот-вот разгорится пожар, беспощадный, яростный, не разбирающий, кто прав, а кто виноват. А я был беспомощен перед этой силой, ничего не мог изменить, не мог докричаться, единственное, что я сумел — вытащил из этого дерьма своего младшего брата. Сколько еще там осталось таких же пацанов, доверчивых, уверенных в своей правоте, готовых на все, лишь бы выслужиться перед своими лидерами — несть им числа. Десятки, сотни?

Бок немилосердно жгло. Я скривился от боли, когда ложился в постель — Павел уступил свое спальное место, хотя я и пытался воспротивиться этому. Моя гримаса не прошла незамеченной:

— Наверное, стоило все-таки отвезти тебя в больницу, ты совсем плохо выглядишь, — Кирилл склонился надо мной.

— Завтра в аптеке куплю обезболивающее, станет легче.

— Уснуть-то сможешь?

— Да, не волнуйся, с этим проблем не будет.

Я надеялся, что усталость одержит верх над болью, но ошибся. Проворочавшись около часа, я понял — сон этой ночью мне не светит. Тихо встал, обошел спящих на полу, и осторожно направился на кухню. Темный прямоугольник двери был очерчен тонкой линией света — Август тоже бодрствовал.

Он поднял голову, когда я появился.

— Думал, ты давно уже спишь.

— Не могу. Чем занимаешься? — я налил в стакан воды и опустился на стул, стараясь не потревожить рану.

— Ничем особенным. Решаю кроссворды. Убиваю время. Жду, когда наступит утро. Вот и все.

Мы говорили вполголоса, чтобы не разбудить остальных — стены в этом доме были словно из картона.

— Уже нашел машину на завтра?

— Да, подъедет к шести. Водителя знаю, хороший парень, ответственный. Сева говорит, тебя тоже считали надежным сменщиком?

— Было дело.

— Почему бросил?

— Устал. Два года не видел солнца. Садился за руль по ночам. Потом попал в аварию, напарник на выезде из города слетел с дороги. Тогда и понял, что пора уходить.

— Ясно, — протянул Август, — Значит, объездил весь регион? Многое видел?

— Не сказал бы. Я ведь вел по ночам, на самых пустынных участках. А когда подъезжали к пункту назначения, обычно спал.

— Трудно было?

— Вначале нет. Ночь — время Охотника, мне даже нравилось.

Август отложил журнал — я понял, что он решил заговорить о том, что его по-настоящему волновало.

— Я сегодня звонил Олегу. Он будет рад вновь взять тебя на работу.

Я вздохнул, поняв, куда он клонит.

— Извини, еще не думал об этом. Нужно кое-что закончить.

— Хорошо. Если что, я сообщу ему. Сказал, пусть приходит в любой момент.

— Мне приятно это слышать.

— Так о каком деле идет речь?

— Я ведь должен найти Айзека, ты разве забыл? — я немало удивился.

— Мне казалось, ты отступился.

— Как видишь, нет. Я дал слово, и намерен его сдержать.

Мы окунулись в молчание. До рассвета оставалось всего часа полтора, на улице посветлело. Я поднялся и выключил свет. По белому циферблату торопливо бежала секундная стрелка, отсчитывая мгновения до начала нового дня. Август сидел, полуобернувшись к окну, и о чем-то думал.

— Так о чем вы с Севой говорили? Ты обещал рассказать, когда мы найдем Марка, — я понял, что сейчас самый подходящий момент, чтобы вновь завести этот разговор.

Август глубоко вздохнул, он явно старался избежать этого, но деваться было некуда:

— Ты только не принимай всерьез. Считай, это из области древних легенд. Ты помнишь историю твоего рождения?

— Нет, — я всю зиму пытался восстановить в памяти события осени, но так и не смог.

— Если кратко, твоя прапрабабка по матери считалась могущественной шаманкой. Два ее сына погибли, утонув в разных озерах, один еще подростком, другой был чуть постарше. Она так сильно переживала их смерть, что якобы наложила какое-то заклятье, чтобы в будущем у женщин из ее рода больше не рождались мальчики. Так и случилось — два поколения подряд появлялись только девочки. Но, видимо, со временем заклятье утратило свою силу, — Август усмехнулся, — или она просто не рассчитывала, что ее род продержится так долго.

— Ты нас имеешь в виду?

— Да, вас троих.

— И какое это имеет отношение к тому, о чем вы говорили?

— Когда мы с твоей матерью сбежали в тот дом, и она откуда-то принесла это странное одеяние, заставила меня выбрать подвеску, мне казалось, что со мной была не твоя мать, а та, другая. Словно она спустя столько лет решила попытаться разомкнуть тот проклятый круг и вернуть своих погибших сыновей. Она действительно была другой. Ты ведь помнишь свою маму — всегда тихая, кроткая, скромная, а тут ее словно подменили. Иногда мне кажется, что это, возможно, было из-за того, что она понимала — мы с ней вместе в последний раз. Или же на нее так подействовала обстановка. Не знаю, мне трудно об этом судить. Все было слишком странно — но при этом шло так, как должно.

— А Сева откуда обо всем этом знает? — рассказ Августа был слишком невероятным, чтобы вот так, сразу, принять его. Мне требовалось время обдумать услышанное.

— У него в роду тоже были шаманы, и насколько я знаю, он родственник твоей матери. Его дед часто бывал у нас в то время, общался с ней, скорее всего, она и рассказала ему.

— Так он тоже из торгонов?

— Нет, он полукровка. Его предки то ли ушли в другое племя, то ли просто отделились как раз в тот период, когда ваша прапрабабушка вошла в силу — два могущественных шамана в одном роду не ужились бы. Ты же видел его глаза — у нас таких нынче не встретишь. Кто знает, сколько кровей в нем намешано.

— Ты все еще носишь ее с собой?

Август сразу понял, о чем речь. Он снял с шеи цепочку, на которой висела маленькая, отлитая из серебра двухголовая фигурка, протянул ее мне.

Одна голова — человеческая, другая — вытянутая, звериная, так сразу и не поймешь — медвежья или волчья, что-то среднее.

— Хочешь ее забрать?

Я покрутил подвеску в руках, металл все еще хранил тепло Августа. В предрассветных сумерках она казалась вырезанной изо льда.

— Нет, пусть будет у тебя.

— Почему? — Август бережно спрятал ее под рубашку, — В прошлый раз ты тоже вернул ее. Она по праву твоя.

— Я не готов принять это… — я замялся, пытаясь сформулировать свою мысль точнее, — историю, которую ты рассказал.

— Ладно, но если захочешь взять ее себе — только скажи.

Я решил помыть стакан, встал, отвернул кран, и опершись обеими руками о края раковины, наблюдал, как вода тугой лентой уносится куда-то вниз. Усталость вновь овладела моим телом. В голове заклубился туман, в котором терялись все мысли, я пытался сосредоточиться, но не мог собраться. Порезанный бок адски жгло; в глаза словно насыпали по пригоршне песка; я с трудом держался на ногах.

— Иди, приляг хотя бы на пару часов.

— Ничего, скоро откроются первые аптеки. Приму лекарство и посплю в машине. Мне не привыкать, — я счел за лучшее сесть, почувствовав предательскую слабость. Привалился к стене и закрыл глаза. Охотник оставил меня — его время закончилось, ночь почти истаяла. С его уходом меня покинула и сила, которая помогала держаться.

— Слышишь? — Август насторожился.

Я поднял голову и напряг слух. Кто-то крался по соседней комнате, вышел в коридор, направился к двери.

— Думаешь, Марк? — я взглянул на него.

— Кто ж еще. Пойдем, остановим его, пока не сбежал.

Он поднялся и легко зашагал к двери. Я медленно последовал за ним.

— И куда это ты собрался? — Марк вздрогнул, услышав строгий голос Августа.

— Не ваше дело, — огрызнулся он. В его руках была куртка, он уже собирался выйти за дверь, — Я взрослый, иду, куда хочу и когда хочу. Вы не имеете права меня здесь удерживать.

— А вот и имеем, — Август подошел к нему вплотную, — Особенно когда ты собираешься сделать глупость.

— Марк, остановись, — я старался говорить спокойно, чтобы не допустить очередного конфликта с братом.

— Иначе что? Снова меня ударишь?

— Если понадобится, то да.

Марк вдруг рывком распахнул дверь и стремительно выбежал из квартиры. Я опередил Августа и понесся вниз по лестнице. Наверное, грохот наших шагов, отдававшийся эхом во всем подъезде, перебудил всех жильцов, время было раннее. Марк довольно быстро оказался внизу, но замешкался у двери, он еще не привык обращаться с кодовыми замками. Пока он в отчаянии шарил по стене в поисках заветной кнопки, я настиг его. Домофон запищал, тяжелая дверь стала медленно открываться, я прыгнул и сбил брата с ног. Марк отбивался, что-то кричал, но я крепко держал его, заломив руки за спину, пока не подоспел Август. Вдвоем мы отконвоировали младшего обратно в квартиру Павла.

— Какого черта ты устроил, Марк! — я сорвался на крик. Захлопнул дверь с такой яростью, что дрогнули тонкие стены. Я уже не мог сдерживаться, меня охватило бешенство, Охотник крепко стоял на сильных лапах, в его глазах зажегся знакомый огонь. Август, пытаясь успокоить, положил мне руку на плечо — я дернулся и скинул ее.

Марк, заплаканный, злой, охрипший, стоял передо мной, его кулаки были упрямо сжаты.

— Ты умеешь только бить и запугивать! Посмотри на себя! Ты же зверь!

Август покачал головой:

— Послушай, не надо так со своим братом…

— Он мне не брат! — выпалил Марк.

Рана ожгла так, что от боли потемнело в глазах. Меня вновь захлестнуло валом неудержимой ярости. Это было как временное помутнение, ночь, внезапно наступившая посреди ясного дня — я едва осознавал, что делаю. Пришел в себя от резкого окрика Августа:

— Вы, оба, прекратите!

Кто-то растаскивал нас в разные стороны, кажется, меня удерживали Кирилл с Павлом, а Марк пытался вырваться из хватки Августа, что-то продолжая кричать.

Я обмяк — последние силы ушли на этот бесполезный приступ бешенства. Бессонная ночь, усталость, переживания, боль… Этот город всего лишь за сутки превратил меня в озлобленное существо, жаждущее разрушения. Марк был прав.

— Успокоились? — Август внимательно оглядел нас. Я сидел на полу, прижав ладонь к ране, чувствуя, как ткань набухает от крови.

— Алек, покажи, что там у тебя, — Кирилл с трудом оторвал мою руку, задрал футболку и охнул, — Швы разошлись.

Мне хотелось только одного — лечь на пол, прижаться горящей щекой к прохладе линолеума и забыться…

— Вставай, надо сменить повязку, — но вместо этого пришлось подниматься на ноги, идти на кухню и вновь стискивать зубы.

— Я сейчас сбегаю в ближайшую аптеку, она уже должна открыться, — Павел стоял в дверях, натягивая куртку, — Вернусь через десять минут, потерпи чуть-чуть.

Я кивнул. Мне было все равно.

За окном занималось утро. Марк сидел за столом, понурив голову, с несчастным видом, перед ним дымилась чашка с кофе. К счастью, я не причинил ему большого вреда. Остатков сил хватило лишь на рывок да на вялые попытки нанести удар. Зато Марк сполна выместил свой гнев, и хотя моя память милосердно стерла нашу постыдную потасовку, я чувствовал, что обзавелся новыми ссадинами и синяками.

Павел вернулся быстро, и я наконец принял лекарство. Оно подействовало не сразу, только сейчас, спустя полчаса, я почувствовал, как красная пелена боли рассеивается.

— Машина будет через десять минут, — Август отложил телефон, — Собирайтесь.

— Я остаюсь, — мой голос прозвучал неожиданно глухо.

— Не сходи с ума. Мы не можем уехать без тебя, да еще когда ты в таком состоянии, — Кирилл бросил в мою сторону недовольный взгляд.

— Мне нужно переговорить с тем человеком, о котором говорил Марк. Может, он знает, где Айзек.

— Как ты себе это представляешь? Ты не можешь к нему просто так подойти, — возразил младший.

— С чего бы это? Он ведь всего лишь общественник или что-то в этом роде, — изумился Павел.

— У него охрана. И он никогда не ходит в одиночку.

— Что, так боится за свою жизнь?

— Да. Особенно после вчерашнего.

— Я найду способ, не волнуйся…

— Алек, мне кажется, это неразумно, — проговорил задумчиво Август, потом неожиданно добавил, — Я остаюсь с тобой. Вы двое возвращайтесь в деревню.

— Ты уверен? — мне не хотелось впутывать его в это дело, — Я могу и сам разобраться. Не впервой.

— Он меня знает, Айзек нас познакомил, давно это было, но он должен помнить. И если что-то пойдет не так, всегда хорошо иметь прикрытие. А сейчас многое может пойти не так, сам понимаешь.

— Если ты присмотришь за Алеком, я не против, — Кирилл потянулся, — Ну и ночка выдалась. Вы не могли обождать со своей дракой, а? Так и не дали выспаться.

— Ладно, если все решено, пойду, немного отдохну, разбудите меня, когда такси приедет.

Боль наконец-то улеглась, и я с наслаждением вытянулся на кровати. Сон навалился на меня сразу, словно придавил тяжелым ватным одеялом.

***

Когда я проснулся, в комнате было темно. Кто-то плотно задернул шторы. Поднял руку, взглянул на засветившиеся часы — почти обед. С трудом выпутался из пледа, в который меня завернули. Таблетки еще действовали, в голове с тихим гулом перекатывались воспоминания о прошедших сутках. Во рту было сухо и нехорошо. Я поднялся и медленно прошел на кухню, там слышались голоса.

— С добрым утром! — Август приветственно поднял кружку с чаем. Казалось, он так и не сдвинулся со своего места, — Как спалось?

Он выглядел на удивление бодро и свежо, в отличие от меня.

Над холодильником бурчал телевизор. Показывали сюжет о вчерашних событиях. Лица крупным планом, выхваченные бесстрастной камерой; лес поднятых рук; глаза, которые отчаянно жаждали чего-то; и вдруг — возвышение, на котором плотно повисли люди. Я глухо выматерился.

— Ого, а это разве не ты? — Август с озорной улыбкой взглянул на меня, — Смотри-ка, ты попал в новости.

Камера задержалась на моем лице, потом, к счастью, двинулась дальше.

— Я искал Марка, решил забраться повыше. Видимо, снимали откуда-то из-за кулис, я не заметил камер.

Это было странно — видеть себя со стороны.

— Кирилл пишет, что проехали треть пути.

— Почему не разбудили? Я попрощался бы…

— Ты выглядел слишком измученным, решили, лучше дать тебе выспаться.

Я провел ладонью по глазам, стараясь проснуться. Туман в голове так и не рассеялся. Все вокруг казалось зыбким, нечетким, очертания вещей тонули в дымке.

— А где Павел?

— Ушел на работу, у него дежурство. Утром заходили соседи, требовали тишины и покоя, грозили жаловаться на шум. Они явно по достоинству оценили ваши крики и ругань.

— Слушай, ты не будешь против, если мы переедем? А то неудобно, не хочется подставлять Павла еще раз. Он и так сильно рисковал из-за нас.

— Мне все равно, если ты считаешь, что это необходимо.

— Одолжи телефон, мой разрядился.

Я по памяти набрал номер Петра. В трубке раздавались долгие гудки, и я хотел было дать отбой, но тут он ответил — коротко и сухо, официальным тоном:

— Да, слушаю.

— Привет, это Алек.

— О, какими судьбами? — он сразу смягчился, в голосе послышалось радостное удивление.

— Я в городе. И у меня просьба — мы можем пожить у тебя? Это всего на несколько дней.

— Да, без проблем. Я сейчас в университете, когда подойдешь, позвони, я спущусь и дам тебе ключи. А с кем ты, кстати?

— С Августом, — я замялся, потом все-таки добавил, — с отцом.

— Прекрасно! Когда вас ждать?

Я вновь бросил взгляд на часы:

— К трем, это тебя устраивает?

— Вполне.

Я отключился. Август чему-то улыбался.

— Что?

— Ты впервые назвал меня отцом.

***

В оговоренное время мы входили в здание университета. Девятиэтажное здание высилось почти в самом центре города. Хлопали тяжелые двери, украшенные деревянной резьбой, сновали студенты, преподаватели, везде царило оживление; казалось, мы попали на вокзал, а не в учебное заведение.

Мы сели в холле — Петр обещал освободиться минут через десять. Охранник некоторое время с подозрением пялился на нас, но потом отвел взгляд.

Август с любопытством озирался, я же откинулся на спинку стула и постарался расслабиться. Сделал звук в наушниках погромче, закрыл глаза, надвинул капюшон поглубже, чтобы не привлекать внимания синяками и ссадинами на лице. Мне хотелось использовать каждое мгновение, проведенное в относительном покое, и дать телу отдохнуть и восстановиться. Но буквально через пару минут Август ощутимо толкнул меня в плечо, и я неохотно вынырнул из дремы.

— К тебе идет какая-то девочка.

Это была Диана. Волосы она перекрасила в зеленый и желтый, за спиной тот же рюкзак, улыбка до ушей:

— Алек! Привет!

Она подлетела к нам и села рядом.

— А я тебя сегодня по телевизору видела, ты что, тоже к протестующим примкнул?

Я поморщился:

— Нет, я там оказался случайно.

— Что у тебя с лицом? Как тебя ни встречу, ты вечно в синяках, — легкий укор в ее голосе.

— Все в порядке, — я попытался опустить голову пониже.

— Даже не старайся, все равно видно. Как твоя рана? Прости, что мы так уехали, и даже не навестили…

— Да ничего страшного. Я все равно это время почти не помню. Все зажило.

— Денис так редко пишет, как он там?

— Хорошо. Живет с нам, работает в школе и библиотеке.

— О, это же была его мечта. Я про библиотеку. Передавай ему привет! И пусть пишет почаще.

— Приезжайте летом, встретитесь, пообщаетесь.

— Да, Петр как раз занимается этим, я очень надеюсь, что мы вновь окажемся в ваших краях. Ладно, извини, мне пора бежать на следующую пару. Еще увидимся, — Диана упорхнула так же стремительно, как и появилась.

— Хорошая девочка, — одобрительно проговорил Август, — Я бы на твоем месте попросил номер ее телефона.

— Умолкни, — отозвался я и вновь включил музыку.

Август расхохотался. У него было хорошее настроение.

Петр выкатился из лифта спустя пять минут. За зиму он пополнел и поседел. Мне было немного непривычно видеть его в белоснежной рубашке, костюме и очках в тонкой оправе. В его руках был аккуратный кожаный портфель, под мышкой зажата стопка бумаг, похоже, студенческие работы.

— Приветствую! Август, рад вас снова видеть, в прошлый раз мы так и не успели пообщаться, надеюсь, хоть сейчас восполним пробел. Алек, — он протянул пухлую руку, одновременно окинув меня внимательным взглядом, — я слышал, ты вчера участвовал в акции протеста?

Я мысленно застонал. Неужели теперь каждый знакомый будет поминать этот сюжет?

— Нет, я оказался там случайно. Пришлось выручать Марка.

— Ладно, поверю тебе на слово. Вот мой адрес, — он протянул мне бумажку и ключи, — найдешь?

— Да, я знаю, где это.

— Слушай, раз уж ты оказался здесь… Я все хотел спросить… Ты не желаешь продолжить образование?

Я покачал головой:

— Ты же знаешь, что у меня нет аттестата.

— Старик Аким говорил, что это можно легко исправить, — перебил меня Петр.

Август внимательно прислушивался к нашему разговору.

— Дай договорить. Ты же видел, каким я бываю. Мне не место среди этих людей.

— Мог бы учиться на заочном. Как Денис. Я думаю, в твоих силах выдержать две-три недели.

— Нет. Не стоит рисковать. В городе я непредсказуем. Только сегодня утром я сорвался и едва не избил Марка.

— Уверен, у тебя были на это причины. Я ведь знаю, каков твой младший брат. И, если честно, восхищаюсь твоим терпением.

— Не надо, прошу тебя.

— Ладно, — Петр ослабил напор, — Тогда встретимся вечером. У меня еще заседание кафедры, буду к пяти. Чувствуйте себя как дома, не стесняйтесь.

Когда он ушел, Август повернулся ко мне:

— Ты все-таки подумай над его словами. Учиться никогда не поздно. Если бы мне в свое время предложили такое, я бы согласился, не раздумывая. Аким всегда видел перспективы своих учеников, и если он говорит, что тебе надо продолжать образование — значит, это действительно так.

Я молча поднялся и зашагал к выходу. Сумей я даже каким-то чудом поступить, все равно чувствовал бы себя чужим в этом мире. Как, впрочем, и везде. Зачем оно мне? Каждая такая попытка лишь усугубляет чувство одиночества и оторванности от окружающих. Я не мог объяснить это ни Августу, ни Петру, как не смог донести и до старика Захара; они бы все равно не восприняли мои слова всерьез. В моем настоящем они видят свое прошлое, свои упущенные возможности, но это не дает им права пытаться изменить мою жизнь. У меня свой путь — я понимаю, что старшим трудно с этим смириться; им кажется, что уж они-то с высоты своего опыта точно знают, что для меня будет благом, но в том-то и дело, что все это им именно кажется.

***

Да, я всегда и везде выгляжу чужим, даже в своей собственной семье. На поминках после похорон мамы мы с братьями сидели за столом, когда один из гостей, друг Айзека, вдруг спросил:

— Вы все братья, да?

Кирилл ответил, что да. Я, как обычно, отмолчался. Мужчина несколько минут в упор разглядывал нас троих, переводя взгляд с одного на другого, потом сказал, глядя мне в глаза:

— Но ты другой.

Я пожал плечами — что я мог ответить на такое?

— Ты действительно другой. Ты ведь не из этой семьи? — гость не желал отступать и вознамерился докопаться до сути. Его напряженный взгляд и настойчивость не давали мне покоя, мне хотелось встать и уйти, но тут вмешался Август:

— Отстань от мальчика, хватит его донимать.

Он произнес эти слова таким тоном, что мужчина умолк и поспешно отвел глаза. Но в течение дня я не раз видел, как он следит за нами троими. Не знаю, почему мне запомнился именно этот эпизод, может, слова этого человека действительно меня задели.

В конечном счете он оказался прав. Даже в своей семье я оказался чужаком.

***

Мы быстро нашли дом Петра. Одна из типовых многоэтажек, больше похожих на муравейники, загромоздивших центр города. Неработающий лифт, тусклые лампочки в подъезде, едва разгоняющие мглу, переполненные банки с окурками на каждой площадке, вонь забитого мусоропровода. Я сделал музыку погромче, опустил голову, засунул руки в карманы, лишь бы защититься от назойливых запахов — чутье обострилось до предела. Август бросил в мою сторону встревоженный взгляд.

Мы поднялись на шестой этаж; в конце коридора рабочие со страшным скрежетом волокли что-то тяжелое; меня передернуло; каждый громкий звук причинял физическую боль. Я нетерпеливо обшаривал взглядом двери в поисках заветного номера; коридор все не заканчивался; возле одной из квартир стояли пакеты с мусором, от которых смердело так, что меня едва не вывернуло тут же, на пол. Август подхватил меня и решительно потащил вперед; раскрылась другая дверь, вывалив поток яркого света, оглушительную музыку и запахи пригоревшей еды; это стало последним ударом, я отшатнулся и едва не упал.

— Кажется, пришли, Алек, давай ключи, — видя, что я не реагирую, Август полез в карман моей куртки.

Я едва держался на ногах, когда мы вошли внутрь. Солнечный свет больно ударил по глазам; я зажмурился и отвернулся от окна. Окружающий мир в такие минуты становился раздражающе-четким, до такой степени, что хотелось кричать.

— Что мне сделать? Алек, как ты справляешься с этим? — Август еще не видел меня в таком состоянии, и это его напугало.

Я торопливо скинул рюкзак и полез во внутренний карман, где у меня должны были остаться таблетки. Руки дрожали, непослушные пальцы никак не могли расстегнуть молнию, Август отобрал у меня рюкзак и вытащил их сам.

— Сколько тебе? Одну? Две?

Я кивнул.

— Сейчас схожу за водой.

Я метнулся вслед, влетел в уборную — меня вырвало. Не знаю, сколько это продолжалось, но мне показалось, что бесконечно долго. Запахи канализации и резкий химический аромат освежителя провоцировали все новые приступы тошноты.

Август подал мне стакан подсоленной воды, я прополоскал рот, с отвращением сплюнул кисловатую слюну, запил таблетки.

Стало полегче.

Поднялся на ослабевших ногах и перебрался в ванную; пустил воду и подставил голову под освежающую струю. Стоял так, пока шею и затылок не заломило от холода.

Когда я поднял голову, то увидел в зеркале искаженное страхом лицо Августа. Я слабо улыбнулся.

— Все в порядке. Сейчас пройдет, — я старался говорить уверенно, но голос не слушался.

— Часто с тобой такое бывает?

— В городе чаще, чем в деревне.

— Может, тебе надо полежать?

— Нет. Дай мне десять минут.

— Хорошо, — Август вышел и прикрыл за собой дверь.

Я остался один. Опустился на холодный пол, привалился спиной к стене, закрыл глаза и стал ждать, когда таблетки подействуют.

Со мной давно ничего подобного не происходило. За месяцы, проведенные в деревне, я забыл о приступах и уже не носил с собой лекарство. Мне всегда становилось легче дышать зимой, когда мороз запирал все запахи, и воздух был просто воздухом, стерильным и свежим.

Я захватил старый рюкзак по чистой случайности, и, к счастью, в нем оказались таблетки — видимо, завалялись с прошлого лета. В этом состоянии я не смог бы объяснить Августу, что именно мне нужно — и тогда совершенно утратил бы контроль над чувствами, потерял несколько дней на восстановление, упустив шанс выяснить хоть что-то про Айзека.

Август с кем-то говорил по телефону, увидев меня, он сразу попрощался и дал отбой.

— Может, тебе стоит отдохнуть? На тебе лица нет.

— С кем говорил? — я огляделся: кухня была небольшой, но светлой. Окно прикрыто жалюзи; старый буфет с застекленными дверцами; к стене прикноплены распечатки черно-белых фотографий, среди них я заметил и ту самую, с которой все началось.

— Слушай, мне нужно кое с кем встретиться, если ты в порядке… Это ненадолго.

— Да, конечно, иди.

— Ты уверен? — Август пристально всмотрелся в мое лицо.

Я кивнул.

Квартира Петра, хоть и располагалась в весьма убогой многоэтажке, оказалась по-своему уютной. Везде чистота, стопки книг, особенно на рабочем столе. Ноутбук, какие-то вещицы, по виду старинные, коллекция камней, черепки с выдавленными на них примитивными узорами, наконечники стрел за стеклянными дверцами книжного шкафа. Я медленно читал названия на корешках, некоторые стерлись со временем, их было непросто разобрать. В основном, труды по истории, немного научной фантастики в аляповатых обложках, справочники, словари, энциклопедии…

Август уехал полчаса назад — я видел, что он не хочет распространяться о предстоящей встрече, поэтому отложил расспросы на потом. Я был немного удивлен тем, что в этом городе у него оказалось немало знакомых, людей, с которыми его связывали какие-то дела, общее прошлое. Вчера он сказал, что собирался поднять все свои связи, когда мы не вернулись вовремя — и, кажется, не шутил.

Я бесцельно бродил по квартире, потом вышел на крошечный балкон, заваленный каким-то хламом; у соседей творилось то же самое. Никогда не понимал людей, которые старательно хранили то, чем они точно не будут пользоваться; хотя осознаю, что эта привычка — наследие жесткого дефицита, царившего в стране всего-то пару десятков лет назад. Вещи за эти годы давно пришли в негодность — пыльные, ветхие, рассыпающиеся в прах. Интересно, что будет с ними, когда их хозяева умрут? Ведь не потащат же они все это барахло с собой в могилу. Но если бы дело происходило, скажем, несколько столетий назад, то часть их, наверное, удостоилась бы погребения в каком-нибудь кургане. Другой вопрос — были бы обитатели этого дома настолько знатными, чтобы их даже в загробной жизни обеспечили всем необходимым и стали ради них насыпать гору земли.

У моих предков все происходило проще. Как бы сказали сейчас, экологичнее. Их просто сжигали. Они брали с собой минимум — охотничьи принадлежности или оружие, посуду и неизменного спутника жизни — нож. С таким набором вещей они могли спокойно добыть себе пищу и выжить в ином мире. Звучит, конечно, крайне странно — выжить в ином мире, но уж таковы были их представления. Для Охотников существовали свои правила — их погребальный инвентарь предварительно ломали, разбивали, рвали на клочки, особенно старались над оружием. Даже на том свете соплеменники боялись их силы, и заранее оставляли их без шансов на успешную адаптацию к новым условиям. Даже там Охотники были изгоями, и влачили жалкое существование, прячась в самых непроходимых лесах и постепенно превращаясь в неприкаянных духов, отчаянно ищущих пути возвращения назад, в обычный мир. И время от времени им это удается — тогда в племени рождается младенец со странным блеском в глазах. Старик Аким рассказывал, что порой духи в спешке могли вселиться в ребенка из другого рода, и чаще всего это оборачивалось тем, что новорожденного отнимали от матери и просто оставляли где-нибудь в тайге, само племя спешно откочевывало на другое место, а женщина, родившая будущего хищника, навсегда оставалась одинокой — муж уходил, а другим мужчинам было запрещено к ней приближаться.

Иногда этих детей находили шаманы из нашего рода — они по только им известным приметам заранее узнавали о появлении нового Охотника. Их растили сильными, жестокими, обозленными и хитрыми. Насколько я мог понять со слов Акима, только Охотникам не давали никакой альтернативы — они были обречены до конца своих дней, который обычно наступал довольно быстро, купаться в чужой и своей крови, убивать, калечить и причинять боль. Когда они погибали, соплеменники относили их тела как можно дальше от родных мест, чтобы их дух не смог найти обратный путь слишком быстро.

В то же время наш род процветал именно благодаря Охотникам. Это парадокс, да. К ним относились буквально как к прокаженным — с ужасом, замешанным на отвращении. На протяжении своей короткой жизни они оставались одинокими и были вынуждены держаться за пределами поселения, и без особого на то разрешения не могли заговаривать с соплеменниками.

Жестоко, да.

Не знаю, кем бы я стал, родись я в то время. Наверное, к своим двадцати пяти я бы уже погиб в какой-нибудь бессмысленной стычке, плодами которой потом пользовалось бы все племя, не особо вникая в то, что ради этих благ кто-то пожертвовал своей жизнью. Ночью тело отнесли бы в глубь тайги, путая следы, временами пятясь, сходя в воду или резко меняя направление — так и представляю себе процессию, которая шествует в темноте без единого звука; в полной тишине соорудили бы огромный костер, но не стали бы дожидаться, пока он догорит — даже здесь Охотники оставались одни. Их мятежные души взмывали в звездную высь с языками пламени, уносились с черным дымом, опадали пеплом в полном одиночестве.

Пожалуй, не самая худшая участь для того, кто за всю жизнь испытал на себе только ненависть, отвращение и презрение. На их месте я бы тоже озлобился. Даже сейчас, когда я сталкиваюсь с таким отношением, едва сдерживаюсь, чтобы не сорваться. Многие, узнав что я из торгонов, буквально меняются в лице. Для них я — опасное животное, непредсказуемое, постоянно жаждущее крови. В детстве, наивный, я еще пытался доказать, что я такой же, как все, но потом понял, что не стоит тратить на это свои силы и время. Сложно переубедить людей, чья картина мира застыла раз и навсегда; не мне бороться с их ложными представлениями. Это они живут в мире, полном страхов, а не я. Пусть лучше продолжают бояться — а я буду оставаться собой.

С балкона соседей поднимался сигаретный дымок — курила группа подростков, они о чем-то горячо спорили, я не стал вслушиваться. Облокотился о перила и всмотрелся в даль. Внизу лежало продолговатое озеро, лед на нем еще не растаял; сверху он казался таким же серым, как асфальт. Центр города был как на ладони. Вдруг до меня дошло, что я оказался втянут в эту историю ровно год назад. Я усмехнулся — а ведь как забавно сложились обстоятельства! Почти двенадцать месяцев прошло с того дня, как Петр перехватил меня в парке во время утренней пробежки — и теперь я стою на его балконе.

— Эй, парень! Это ты вчера на митинге был? — я глянул в сторону, подростки все, как один, уставились на меня, один в доказательство своих слов, протягивал телефон, как будто я с такого расстояния смог бы рассмотреть картинку на экране.

— Тебя так в полиции отделали? — спросил один из них, выглядевший понахальнее остальных.

Мне стало не по себе, когда я понял, что они смотрят на меня, как на какого-то героя.

— Нет, не я, — я вновь почувствовал глухое раздражение и с трудом подавил желание послать этих малолеток куда подальше.

— Да он это, точно тебе говорю! — донесся голос одного из них, когда я возвращался обратно в квартиру. Я скрипнул зубами, постоял несколько мгновений, сжимая ручку балконной двери, раздумывая, не напустить ли на них Охотника, потом переборол искушение и отступил в прохладную тишину. Задернул шторы, уселся в кресло, включил музыку, сделал погромче и постарался расслабиться.

Не знаю, сколько я так сидел; в конце концов я задремал, снилась какая-то чушь, которая обычно является во сне, если тебе неудобно; очнулся лишь тогда, когда до меня донесся отчаянный стук в дверь. Наушники давно умолкли, я выдернул их и вскочил, почувствовав острую боль в боку — действие обезболивающего закончилось.

— Ты что, спишь? Я и звонил, и стучал, и кричал, наверное, соседи подумали, что ко мне кто-то ломится, — Петр вошел с двумя увесистыми пакетами в руках.

— Извини, я задремал, не слышал.

— Как вы, нормально устроились? — он перенес пакеты на кухню, потом проворно переместился в свой кабинет, раздвинул шторы, взглянул на кресло, — Ты что, спал в нем? Оно же жутко неудобное, все хочу выкинуть, да так и не собрался. А где Август?

— Уехал по делам.

— Ясно. Ты на балкон выходил? Кошку, надеюсь, не выпустил?

— Какую кошку? — я немало удивился.

Но Петр устремился обратно на кухню, я, растерянный, последовал за ним.

— Видимо, испугалась чужих и спряталась. Ничего, скоро придет знакомиться, — он насыпал сухой корм в маленькую миску и поставил на пол.

— Это вряд ли… Ты не говорил, что у тебя животные в доме…

Петр вдруг недобро прищурился и посмотрел в мою сторону:

— Ты что-то имеешь против домашних питомцев?

— Нет, я не это имел в виду. Просто они чувствуют Охотника, и пока я здесь, твой кот может и не выйти из укрытия, — я развел руками.

— Да ладно, шучу я. И это не кот, а кошка. Весьма наглая морда, ее не так-то легко испугать. Скоро проголодается и появится. Ладно, ты пока устраивайся в кабинете, сейчас вытащим раскладушку, будет как раз, если один из вас устроится на диване. А я займусь ужином. Август говорил, когда вернется?

Я покачал головой.

— Можно воды? Мне надо запить лекарство.

— Конечно, — Петр метнулся к шкафу, вытащил чистый стакан, налил воды и протянул мне, — Что у тебя на этот раз?

— Порезали немного.

— Ты обращался к врачу? — взгляд Петра сразу стал встревоженным.

— Сразу к двум, — я усмехнулся, — Кирилл и его однокурсник были рядом.

— Но сейчас-то их нет…

— Август придет и сменит повязку, все нормально. Он умеет оказывать первую помощь.

— Как у вас с ним складывается?

Я вздохнул — только подобных расспросов не хватало. Не хотелось грубить Петру, как-никак, он без раздумий дал нам ключи от своей квартиры, но тут он и сам понял, что сказал лишнее:

— Ладно, не буду лезть в ваши дела, — он улыбнулся, — У тебя сразу лицо стало такое… каменное. Расслабься, Алек, здесь ты в безопасности — ведь именно это нужно твоему Охотнику? Доставай тарелки, будем ужинать. Пир горой не обещаю, полуфабрикаты для нас, холостяков, это настоящее спасение.

Я открыл дверцу буфета и замер — на меня смотрели до боли родные глаза.

— Ты чего копаешься? — Петр подошел, проследил за моим взглядом, протянул руку и вытащил фотографию. Посмотрел на меня. На его лице промелькнуло странное выражение — то ли затаенная боль, то ли разочарование. Он вдруг отступил и ткнул в мою сторону пальцем, — Ты знаешь ее! Откуда? Как? И не смей отмалчиваться! Я же вижу!

Судя по тому, что Петр говорил в настоящем времени, он еще не слышал, что Ларисы Вениаминовны не стало.

Я не умею сообщать дурные вести. Либо выкладываю все сразу, без обиняков, и причиняю этим лишнюю боль, или предпочитаю сбежать, лишь бы эта тягостная обязанность не легла на мои плечи. Особенно, если это касается по-настоящему близких людей. Но сейчас некуда было отступать, и я оказался буквально приперт к стенке. Петр смотрел на меня выжидающе.

— Три года назад ее не стало. Я жил по соседству. Мы дружили, — вот и все, что я смог вымолвить. Мои слова, словно камни, разбили стеклянную тишину, воцарившуюся на кухне.

— Я не знал, — Петр сразу поник, вслепую нашарил стул и сел.

Вновь стало очень тихо.

— Та книга… Вы, наверное, помните, сборник поэзии, который у меня лежал на столе… Это ее подарок.

— Она всегда была очень доброй женщиной, — Петр не слышал меня, — с большим сердцем, но в нем для меня не хватило места.

— Мне жаль, — я не знал, что еще принято говорить в таких случаях. Кирилл бы подобрал подходящие слова, успокоил, утешил. А я всегда теряюсь при виде чужой скорби. Как, впрочем, не умею справляться и с собственной болью. Лариса Вениаминовна была права — мне нужно заняться эмоциональным образованием, может, тогда перестану отталкивать от себя тех, кто пытается стать частью моей жизни. Но стихи, увы, в этом точно не помогут — для меня это всего лишь ложные образы, искаженная картина мира, пропущенная через чье-то субъективное восприятие.

— Расскажи о ней, — потребовал Петр, — Ты говоришь, вы были соседями?

Мне не хотелось вновь открывать эту дверь. Я пытался смириться с этой утратой, но так и не смог. Не смог убедить себя, что в этом не было моей вины. Как я мог сказать об этом человеку, который на протяжении стольких лет хранил ее фотографию на видном месте?

— Алек, не молчи, пожалуйста. Для меня это действительно важно.

Я вздохнул. Мы были одни, никто не пришел бы мне на выручку.

— Да, жили на одной площадке. Я только переехал в этот дом, однажды помог ей донести продукты, она пригласила на чай. Так и подружились. У нее квартира была как библиотека. Она привила мне любовь к чтению. Познакомилась с Кириллом, ей нравилось с ним общаться. Она всегда заботилась обо мне. Вот, наверное, и все.

Петр жадно ловил каждое мое слово. А я… Я словно переживал все эти события заново.

— Потом она ушла. Все случилось внезапно. Сердечный приступ. Ее нашел Кирилл, — я отвернулся к окну, чтобы Петр не заметил, как у меня дернулось лицо, — но было слишком поздно.

— Она была одна?

— Да. Это произошло под утро. Она не успела дотянуться ни до телефона, ни до лекарств. Мы сообщили родственникам, они приехали откуда-то из деревни. Похоронили, справили поминки. Потом я съехал из той квартиры.

— Ты привязался к ней, да? — Петр поднял голову, и, не дожидаясь ответа, продолжил, — Такой она была всегда, умела вызывать к себе любовь, ученики души в ней не чаяли, даже самые отъявленные и бесперспективные хулиганы, на которых поставили крест, — он грустно улыбнулся, — И я тоже попался. Влюбился с первого взгляда, долго ухаживал, но так ничего и не добился. Только отпугнул ее. Она уехала в какой-то небольшой городок и исчезла на долгих десять лет. Потом я узнал о ее возвращении, попытался было снова — но она опять ускользнула. Мы изредка сталкивались — на улице, в школе, порой в университете… — его голос затих.

— Она относилась ко мне, как к сыну. И всегда пыталась оправдать, даже если я совершил что-то ужасное…

— Да, в этом вся она. Она всегда видела в людях только хорошее, — он вздохнул, — Вот как, значит, бывает. Я и не подозревал, что ты с ней знаком. Вряд ли это совпадение. Слишком невероятно. Она словно послала мне последнюю весточку о себе.

Тишину нарушил стук в дверь. Петр машинально поднялся и пошел открывать. Я остался на кухне. Подобрал со стола фотографию и вгляделся в нее. Лариса Вениаминовна, совсем молодая, улыбается так же тепло и ласково, как в жизни, в ее глазах — те самые озорные искры, которые покоряли каждого, кто попадал в поле ее зрения. Да, и я ведь тоже не устоял.

— Твой отец вернулся, — я невольно вздрогнул, услышав это слово, и почему-то в первый момент подумал об Айзеке, — Как раз все вместе и поужинаем. Заодно расскажете, что вас привело в город, и как ты оказался среди протестующих, — Петр на удивление быстро справился со своими чувствами, впрочем, он всегда умел мгновенно собраться.

Август вошел следом, поприветствовал меня кивком. В его руках был телефон, экран еще не погас — странно, в деревне он мог неделями его не заряжать, а приехав в город, буквально не расставался с ним.

Обезболивающее и успокоительное странно на меня подействовали. За ужином я почувствовал, как мир стал медленно отдаляться. Свет померк, звуки стали глуше, очертания предметов размылись. Август и Петр о чем-то оживленно беседовали, они были почти ровесниками, и неожиданно оказалось, что их многое объединяет. Я вскоре перестал понимать, о чем они говорили, их голоса едва доносились до моего слуха. Постепенно оцепенение добралось и до моих пальцев — я со звоном выронил вилку. Этот резкий звук несколько раз отозвался в ушах долгим эхом.

Август оборвал свою речь на полуслове:

— Алек, ты в порядке?

Я с трудом понял смысл его вопроса — и медленно, с усилием, кивнул. Воздух стал каким-то вязким, тягучим, липким, я увяз в нем, как в сиропе.

Лицо Августа стало приближаться, пока не заняло почти все пространство, мне хотелось отшатнуться от него, но я уже окончательно оцепенел.

— Алек, ты меня слышишь? — он внимательно всматривался в меня, а я отрешенно наблюдал, как в его глазах зажигаются тревожные огоньки, один за другим.

— Что происходит? — Петр насторожился и привстал со своего места.

— Ты, наверное, не знаешь, он почти два месяца провел в таком состоянии, молчал, почти ни на что не реагировал, — Август взял мои руки, поднял и отпустил, я хотел их удержать, но не успел напрячь мышцы — и они безвольно упали, — Только бы это не повторилось!

Я попытался вытолкнуть из себя слова, они застревали в горле, а часть терялась где-то у выхода:

— Лекарства… Не… ты думаешь…

Звуки повисли на липких нитях, в которые превратился воздух.

Август обернулся к Петру:

— Что ты ему дал?

— Ничего. Он сказал, что ему нужно принять обезболивающее, я дал ему воды запить…

— Алек, посмотри на меня. Не отводи взгляд. Соберись. Сколько таблеток ты выпил? Одну? Две? Больше?

— Две, — выдохнул я с трудом.

— Так, я срочно звоню Кириллу, он должен знать, что делать.

— Ты думаешь, это из-за таблеток?

Август кивнул, трубка была уже у его уха. Мне очень хотелось лечь. Я опустил голову на стол и обмяк.

— Неужели они до сих пор не доехали? — Август выругался, отшвырнул телефон и подхватил мое отяжелевшее тело.

Не знаю, что было потом. Кажется, я провалился куда-то, в другой слой реальности. А может, это была и не реальность. Но и не сон. И не то место, в котором я бродил, задержавшись там дольше положенного. Воспоминания о прошлой осени вдруг легко и просто всплыли на поверхность. Месяцы тишины. Месяцы без Охотника. Месяцы, когда я медленно погружался в страшную черную бездну, которая и манила, обещая вечный покой, и пугала. А потом была зимняя ночь, река, девушка в странном звенящем наряде, треск льда под ногами, холодное течение, подхватившее мое легкое тело и попытавшееся унести его прочь, в небытие; Август, вытащивший меня на поверхность; двухголовая фигурка, вложенная в мою ладонь. Возвращение.

Но сейчас я был не там. Я должен был сказать об этом Августу, чтобы он не беспокоился. Я с трудом разлепил свинцовые веки и поискал взглядом отца. Он был рядом, тревожных огней в его глазах стало больше; он с кем-то говорил по телефону, я наблюдал, как двигаются его губы, но не слышал слов.

— Я не там, — выдохнул я. Тишина.

Я напрягся, и сказал уже громче:

— Я не там.

Потом, обессиленный, закрыл глаза. Из ниоткуда налетел смерч, взметнул пыль и пепел, закрутил, запорошил; мелкие частицы набились в рот и нос, стало трудно дышать; я медленно поворачивался, пытаясь найти выход из этой воронки, но передо мной плясала тьма, живая, пульсирующая, разумная. Мне бы вырваться из нее — прикрыв лицо, шагаю вперед, но смерч следует за мной по пятам. Собрав последние силы, я вкладываю их в рывок — бегу, не видя, куда, наугад, лишь бы вновь задышать спокойным ласковым воздухом своего мира. На несколько мгновений я оказываюсь за пределами заколдованного круга, чувствую теплое прикосновение солнца, но вихрь тут же накрывает меня с еще большим остервенением. Он становится сильнее, и уже поднимает листья и ветки. Все это бешено вращается вокруг меня, а я нахожусь в самом центре. Делаю шаг в сторону — и чувствую острую боль в щеке. Ощупываю лицо ладонью — что-то темное, липкое, горячее. Еще шаг в сторону — удар в висок, в этот раз гораздо сильнее. Отшатываюсь обратно, в око бури, которая продолжает набирать силу. Дышать становится невмоготу. Рот заполнен тяжелым песком, в горле горячо и сухо, нос забит пеплом. Я падаю на колени, и тут сквозь оглушительный вой вихря до меня доносится нежный серебристый звон. Я открываю глаза — тонкий светлый луч прорезает тьму, что-то яркое промелькнуло перед моим затуманенным взором. Я тянусь за ним, понимая, что это единственное спасение. Но смерч кренится, кряхтит и начинает вращаться еще быстрее. Весь тот мусор, который он поднял с земли, крутится настолько стремительно, что образует сплошную стену. Я с трудом различаю в этой тьме крошечную светлую искру и понимаю, что не смогу ее поймать. В отчаянии я делаю шаг, потом второй — ветки своими острыми концами впиваются в мое тело, листья изрезали руки и лицо, я, стиснув зубы, терплю эту боль, и жду, когда осколок света вонзится в меня. Он вдруг оказывается в моей руке, невесомый, хрупкий, чудом выживший в этой смертоносной буре. Луч начинает расти, разбухать, крепнуть — и превращается в небольшой нож с рукоятью из капа, украшенной серебром. Я с облегчением вваливаюсь обратно в око бури и с отчаянным криком вонзаю нож в землю.

Конец ознакомительного фрагмента.