Реформа головорезов

Слава Ром, 2020

Нить, что связывает человека с человечностью, оборвалась острым разрезом шеи. Безголовый герой повести путешествует по закоулкам сознания и пытается выяснить, кем же он и окружающие являются на самом деле. Вместе с читателями он столкнется с трудностями обретения собственного «Я». Память не дает подсказок, а чувства давно исчезли, борись за себя в одиночку или же потеряй голову, прежде чем другие лишат тебя ее.

Часть 1. Новая жизнь

Утрата

6 002 сегодняшнего дня мне отрубило голову. Это случилось в супермаркете, когда я раскладывал фрукты по ящикам. Я делаю это каждый день, не считая выходных, но и тогда прихожу сюда уже в роли покупателя. Моя основная обязанность как товароведа — следить за свежестью продуктов. Фрукты и овощи портятся довольно быстро, поэтому магазин тщательно проверяет продажи именно испорченных товаров. С какой досадой кассир пробивает груши с упругой кожурой, совсем другое дело — раскисающая мякоть, тут и элементарная брезгливость, и радость избавления от ненужного, с которыми сотрудник отбрасывает пакет. Я выкладывал наверх залежавшиеся фрукты и припасал свежие на потом. Некое соревнование с клиентом в скорости и хитрости. Невнимательные покупатели могут упустить из виду низкопробный товар и положить его к себе в корзину, тогда моя работа сделана. В последние дни потребители становились все хитрее, разгадав уловку, они добирались до самого дна ящика, доставая желанный фрукт, даже красный ценник и яркая упаковка не всегда перенимали внимание. Работы от этого становилось все больше. Ранним утром нужно проверить имеющиеся запасы продуктов, отсортировать по категориям: мусор, продажа и хранение. Я должен все успеть, чтобы не потерять в цене (убытки списывались с меня). Осенью прилавки заполнили овощи и картофель, их приходилось долго отмывать от грязи, чтобы придать привлекательный вид. Яблоки — это совсем другое дело — падают с неба, а потому они гораздо чище, за них я взялся в последнюю очередь. Никто не спешил их разбирать, покупая более дешевые бананы и иногда лимоны для борьбы с простудой. Короб яблок был завален с горкой, сбор урожая в этом году прошел удачно. Я сортировал фрукты, когда треснула деревянная дощечка в одном из ящиков. Почувствовав щель, ведущую к свободе, яблоки ринулись сквозь нее, раздвигая прореху еще шире. Бесконечный поток фруктов скатывался на жесткий пол. Деревяшка трескалась и царапала плоды. Они бились, лопались, катились по полу, оставляли следы от сока и фарша продырявленной мякоти. Я ловил и подбирал яблоки, но стоило положить их в короб, как они выпадали снова и трескались еще сильнее. Если товар потерян, моя зарплата тоже. Я пытался спасти хотя бы десяток, безуспешно бродя по залу и подбирая любой фрукт в надежде на целостность кожуры. Пара яблок закатилась под стеллаж с крупой. Я припал к полу, чтобы вытащить их, но никак не мог дотянуться, фрукты лежали у самой стены. Просунул руку до упора, так пальцы слегка коснулись гладкой кожуры, и попытался подцепить яблоко, но из-за скользкой восковой кожицы оно прокрутилось и выскользнуло к стене. Я подтянулся сильнее, навалившись на шкаф. Рука дрожала от напряжения. В эту секунду над самой моей головой стеллаж хрустнул и обвалился. Последнее, что я слышал, это звон железных стоек и шурупов, бьющихся о кафель.

Полка рухнула под тяжестью товара и пришлась мне прямо по шее.

Резкая боль застлала разум.

В глазах промелькнул зал, посетители, два яблока у стены, а затем стемнело. Из пяти чувств сохранилось одно осязание, внутреннее восприятие. Я чувствовал, как пульсировало сердце. Оно бешено билось, и фонтан крови извергался из обрубков шеи, заливая пол и товары. Я инстинктивно зажимал рукой срез в попытке остановить кровотечение.

Зал наполнился людьми, они застыли у входа в продуктовый отдел, особо впечатлительные теряли сознание, но все тихо, не нарушая позитивной мелодии из колонок. Первой из оцепенения вышла кассирша, она вскрикнула и спряталась от меня за колонну. Ее перемещение привело в движение остальных. Работники пришли к коллективному решению — оградить посетителей. Они вытолкнули их, а на входе в продуктовый отдел без лукавства уборщица вывесила табличку «Мокрый пол». Сотрудники вновь встали в ступор: предписаний на такие случаи не выдавалось — никто не рискнул подойти ко мне. Тем временем поток крови из шеи постепенно стихал. В зал вбежал менеджер:

— С какой стати стачка? — полушутливым тоном привлекал он внимание и суровее продолжал, — посетители уходят. Марш по местам!

Он в ярости пронесся сквозь толпу.

— Что вы натворили? — взвыл менеджер. — Сломали такой хороший стеллаж.

Тут он осекся, заметив меня. Оглянулся и без слов вопросительно посмотрел на работников. Не получив ответа, он осмелился приблизиться к разрушенному шкафу, но лужу крови перешагнуть не смог, замер шагах в трех между телом и головой. Так начальник простоял еще с минуту, оглядывая попеременно нас обоих, не зная кому отдать предпочтение. Затем он взял со стенда листовку, свернул ее, и ткнул в голову, которая лежала вниз лицом. Менеджер целился в ухо, чтобы точно уцепиться и перевернуть лицо вверх, но из этого ничего не вышло. Голова проскальзывала на луже свежей крови и, тормозя носом, поворачивалась другой стороной. Менеджер видел лишь бритый затылок. Я наблюдал за этой картиной, не зная, кто из них больше нуждается в помощи. После десяти бесплодных попыток повернуть голову менеджер бросил это дело и сплюнул на пол. Плевок пролетел совсем рядом со мной, и приземлился у ног, едва не испачкав брюки. Хоть и поздновато, но я отдернулся от него и отполз к стене. Все присутствующие обернулись в мою сторону. Только сейчас они заметили, что тело не лежало бездыханной плотью, а продолжало жить. Я сидел, все еще придерживая срез на шее. Начальник, тоже обративший свое внимание на меня, приблизился и спросил неуверенно:

— Ты жив?

Я не нашелся, что ответить, и лишь обернулся в его сторону.

Менеджер вздрогнул, но быстро овладел собой.

— Ну, ты это… подбери ее что ли, — он указал на голову. — Не валяться же ей перед покупателями.

Она не могла двигаться самостоятельно, потому продолжала лежать в том же положении, в каком ее оставили. Я поднялся и начал ловить голову, которая и в мои руки не давалась, скользя по луже крови. Я гонялся за ней по всему залу. Лишь спустя две минуты голову удалось отловить за уши.

— Пошли в подсобку, — скомандовал менеджер.

Он пропустил меня вперед и пошел несколько позади. Мы вышли из продуктового отдела, бросив зевак разбирать завал. Я спиной ощущал их колющие взгляды, пока не скрылся за дверью подсобки. Там менеджер достал из аптечки йод и даже помог обмотать обрубок шеи бинтами.

— Я пойду в зал, надо и там все прибрать, ты пока тут посиди.

Оставшись один, я протер раны на голове и смыл кровь. Через час в подсобку снова заглянул менеджер.

— Как ты?

В ответ я развел руками, в действительности я и не мог сказать «как».

— Тогда иди помогай, перерыв на обед кончился. Нужно починить шкаф, который по твоей вине сломался.

Я пошел за ним. Голову на время оставил в подсобке, чтобы не мешалась. Да и чувствовала она себя не важно: лежала и водила глазами по сторонам, рот ее поминутно открывался и заглатывал воздух. Впрочем, делала она все это беззвучно, никому не мешала, потому-то я и не побоялся оставить голову. Мне выдали новое задание, вместо сортировки продуктов. Я протирал полки от крови, с которой уборщица не хотела возиться, а другой работник собирал шкаф заново. Один из болтов, вывалившихся при падении, мы так и не нашли, поэтому находчивый товарищ залепил дыру жвачкой. Пока мы провозились со стеллажом, магазин закрылся. Вечером менеджер снова подошел ко мне. Он начал разговор издалека, как это умеют только начальники.

— Сегодня выдался сложный день, ну и перепугал же ты нас.

Я смутился, со мной ни разу так вкрадчиво не разговаривали. Нужно было как-то поддержать беседу, а в моем нынешнем положении это никак не удавалось. За неимением голоса, я качнулся вперед всем телом в знак согласия. Менеджеру этот жест понравился, голос его слегка смягчился.

— Раз сегодня такой день… отпускаем тебя пораньше. Бери пакет, клади туда свою голову и уходи.

Я повернулся к выходу, но менеджер задержал меня.

— Директор велела, чтоб ты выплатил штраф за порчу имущества. Вон сколько мороки вышло из-за тебя. Нужно покрыть расходы на чистку и за товар тоже, яблоки битые выбросили. За все про все с тебя рублей 800.

Заметив, как я помрачнел при упоминании денег, менеджер стал успокаивать меня. Обычно он ни с кем, кроме директора не разговаривал, и только давал распоряжения работникам, но сегодня оказался дружелюбнее обычного.

— Это я еще договорился, чтобы поменьше было, ты же как малой пришел сюда, так ничего не ломал ни разу. По правде сказать, попортилось куда больше фруктов, а уж выручку мы потеряли… но я что мог отмыл и положил назад. — Менеджер подмигнул мне. Казалось, в молчаливом состоянии я ему куда больше нравлюсь. — А вот и хорошая новость — тебя переводят. Будешь работать на складе, там тихо, спокойно и посетителей нет.

Я всегда работал на этом месте, и к другой службе не привык. От волнения кровь разогналась по моему телу, притекла она, в том числе и к шее. Я закачался от тяжести, и склонился вниз.

— Не стоит меня так благодарить, — засмущался менеджер.

Кассирша подала пакет, в который, как и сказал начальник, положили голову. Она уже не смотрела кругом, а мирно лежала на дне целлофана. Чтобы голова могла спокойно дышать, я не стал завязывать пакет, а понес его раскрытым. Когда я уходил, некоторые сотрудники жаловались менеджеру, что им придется работать за двоих. Но он только отмахивался.

Я шел по темной улице, не разбирая дороги, редкие фонари совершенно не помогали ориентироваться. К счастью, за десять лет работы, путь до дома был мне детально знаком, и ослабшие ноги сами несли меня туда. Трудности заключались лишь в поддержании равновесия. Если пакет держать в левой руке, то его непременно зацепят машины, а если в правой, то порвут придорожные кусты. Нужно нести его бережно, попеременно меняя позицию.

У дома я столкнулся с новой проблемой: дверца не открывалась. Она не поддавалась давлению ни в одном направлении. Я толкал ее от себя и тащил на себя, пока в изнеможении не навалился на ручку, которая согнулась и открыла проход. Внутри зияла кромешная тьма. Лампочка в тамбуре перегорела еще до моего заселения. Сейчас ее покрывал абажур из пыли и паутины. Слои утрамбовались настолько плотно, что загорись она внезапно, свет не прошел бы сквозь грязь, и никто ничего бы не увидел. Но и тут я прекрасно помнил дорогу и с легкостью поднимался по ступеням. Я безошибочно нашел свою квартиру и ключ от нее, по привычке, в кармане брюк. Двери с ключами открываются проще, поэтому в коридоре я провозился недолго. В квартире меня одолела усталость, хотелось сразу же завалиться спать, но оставлять голову в пакете было нельзя — она могла и задохнуться. До сих пор мне не приходилось искать сидение для головы, поэтому в качестве временного пристанища я умудрился приспособить под нее тарелку — размер подходящий, да и кровь не растечется по квартире, удерживаясь краев. Голова лежала на широком блюде, даже оставалось немного свободного места у каемки. Чтобы ей жилось комфортнее, я подложил полотенце, которое сорвал с ручки духовки. Я никогда не готовил выпечку, поэтому оно сохранило изначальную белизну. Голова по-прежнему оставалась без сознания, поэтому нельзя сказать о том, насколько она прочувствовала комфорт. Она продолжала мирно лежать. Я оставил голову на кухне, а сам завалился спать на диван.

Жизнь с головой

Ночь пролетела в одно мгновение, снов я не видел, зато проснулся быстро. Как оказалось, раньше сон долго сидел у меня в голове и мешал жить. С утра я чувствовал себя на удивление бодро: встал по первому звонку будильника, позавтракал, умылся и обнаружил, что до начала рабочего дня еще полно времени. Тут я смог как следует осмотреть квартиру. Так вышло, что с потерей головы чувства мои изменились. Мне не составляло труда отыскать соль, которая оказалась запрятана на третьей полке в банке из-под кофе. Но то, как она там оказалась, или зачем хранится в ржавой жестянке, я не помнил. На четвертом десятке лет я узнавал себя заново. В первый день моей раздельной жизни я сделал два наблюдения и впоследствии убедился, что они верны. Первое — с головой я куда медлительнее, раз собирался настолько долго, что будильник заводил на полчаса раньше необходимого, второе — в еде более привередливый (в холодильнике хранилось мясо, и хоть это был куриный фарш, он все равно выходил мне очевидно не по карману). Теперь же я мог есть что угодно. Вкуса у заплесневевшего ломтя хлеба нет, кусочек мяса — пресный, чай — пустой, крупа — просто жесткая, но с водой пройдет. Можно есть остывшую и несъедобную пищу и не тратиться на костный фарш, который к тому же и приготовить надо. Так впредь сэкономлю на продуктах и времени. Я переставил будильник на тридцать минут позже, безголовому мне они не нужны. Сегодня эти тридцать придется просидеть, ничего не делая. Я примостился на край дивана и уставился в циферблат.

Минутная стрелка с трудом волочилась за часовой, но никак не могла ее догнать. Солнцу пора было уже встать, но его лучи не озаряли окно, и в комнате горела желтая электрическая лампочка. Наш город хоть и близок к столице, никакими льготами не владеет. Производств, плодородных земель и достопримечательностей в нем никогда не имелось, поэтому Глава дал ему другое предназначение. Рядом вместо деревеньки Леснова, население которой последние годы состояло из десятка старушек, неблагоразумно переживших своих дедушек, воздвигли мусорный полигон. Его сделали небольшим, чтобы не нарушать экологии и привычного уклада жизни тех бабушек. Через год площадка уже переполнилась. Для укомплектовки свалку подожгли. С тех пор с порывами северного ветра на наш город налетал смердящий смог. Сегодня как раз один из таких дней.

Солнце так и не пробилось сквозь туман, но минутная стрелка догнала часовую. Настала пора выдвигаться на работу. Я уже подходил к выходу, когда услышал тяжелое дыхание и стоны с кухни. Голова моя пришла в сознание и пыталась дозваться кого-нибудь. За ночь на тарелку натекла лужица крови и свернулась по краям шеи. При этом белое полотенце ничуть не окрасилось. Цвет лица пожелтел, щеки впали. Шея потеряла свою прежнюю форму, расплывшись по дну тарелки. Заметив меня, она завертела глазами и застонала до хрипоты. Рот мой скривился и дергался, словно в конвульсиях. Все, что я сумел сделать, это обтереть голову влажной тряпкой. С каждым движением затуманенный взгляд прояснялся, в ответ я намывал кожу сильнее и чаще смачивал тряпку. Лицо жмурилось, но это не означало неудовольствие, скорее приступ радости. В морщинках на лбу скопились капли воды, которые собрались между бровей в одну большую каплю и проворно скатились на кончик носа. Почувствовав ее, голова разинула рот и вытянула вверх язык. Она размахивала им, словно маятник, в неуклюжих попытках поймать воду. Вопреки ожиданиям, капля шлепнулась на тарелку, проскочив мимо языка, и растворилась в крови. Глубокая печаль отобразилась на лице моем. Но я прервал грусть — набрал стакан воды и поднес его ко рту, чем несказанно обрадовал голову. Губы вытянулись в трубочку, они еще издали пытались схватить край кружки. Напившись, голова успокоилась. Я принес ей бутерброд и накормил, отрывая от булки небольшие кусочки. Позавтракав, голова мирно уснула под слоем крошек.

Между тем минутная стрелка обогнала часовую более чем на полчаса, до открытия магазина оставалось совсем немного времени. Тайну своей прошлой медлительности я прочувствовал на личном опыте. Я выбежал из квартиры и понесся на работу. Дорогу помечала цепочка засохших кровавых следов (должно быть вчера пакет с головой прохудился). По ним я добрался до супермаркета. Местоположение склада не интересовало работников магазина, за всю прошлую жизнь я никогда там не бывал, и дойти туда в одиночку не мог. Обо всех подробностях новой профессии я собрался уточнить у менеджера. Сотрудники супермаркета с удивлением наблюдали за моим появлением, они держались около витрины, но не спешили приветствовать меня, образовав независимую группку. Те, кто не застал меня вчера, получили возможность увидеть сегодня, и попутно выслушать россказни о происшествии. Эти сознание уже не теряли, но сохраняли настороженность. Я хотел попасть внутрь, чтобы узнать адрес, но прежде, чем нога опустилась на нижнюю ступеньку, менеджер остановил меня. Он вышел из магазина и замер на лестнице, вытянув руку ладонью вперед.

— Стой там! Зачем пришел? Тебе здесь делать не-че-го. Покупатели вот-вот придут, нам нельзя терять клиентов. Тебе нужно уйти на склад.

Начальник продолжал говорить в том же духе, за неумением находить нужные слова он использовал все без разбора. Мы бы долго так простояли на улице, если бы он в своей речи не дошел до местоположения склада.

— Вон! Я же вчера с тобой обсудил перевод. Уходи. Склады на пятой Садовой.

Менеджер продолжал, как заведенный, но я уже уходил. Вдогонку он, кажется, припугивал меня «звонком куда следует», но я отошел слишком далеко, чтобы расслышать фразу полностью.

Пятая Садовая находилась в бывшем дачном поселке, захваченным городом после расширения. У дороги иногда встречались яблони и сливы, чего никогда не увидишь в центре. Большей частью деревья срубили, немногим удалось спрятаться в переулках и безлюдных улочках. Одной из таких улиц и была 5-я садовая. В прошлой своей жизни я по ней никогда не гулял, но о приблизительном положении догадывался. Шла она сразу после 4-ой Садовой и ничуть от нее не отличалась. К счастью, склад стоял не так далеко от магазина, и проблуждал я не долго. Он представлял собой бывшую школу или большой детский садик, который давно закрыли и переделали в хранилище. Примерно с того же времени здание и не ремонтировалось. Краска со стен давно слезла, обнажив красные кирпичи. Окна заложили таким же кирпичом. В глине страна не испытывала недостатка. Опознавательных знаков на здание никто не потрудился приделать, но других подходящих строений по улице не найти. Я прошел по размытым в слякоти следам фуры во двор к воротам. Они оставались не заперты. Через щель дыхнуло плесенью, но это не остановило меня. Я протиснулся в нее и попал внутрь. Кругом царила темнота. Лишь привыкнув к ней, я смог разглядеть в конце зала яркую точку. Она потухла на мгновение и снова появилась на том же месте, чтобы вновь пропасть и показаться. Из глубины здания послышались торопливые шаги, а свет совсем погас — огонек загораживала быстро приближающаяся фигура. Содержание здания в свою очередь тоже заметило меня.

— Это тебя нам прислали? Здравствуй, здравствуй. Проходи давай, я тут тебя толком и разглядеть-то не могу.

Я так же, как и источник голоса, ничего не видел, но готов поклясться, что человек, обращавшийся ко мне, помахал рукой. Если бы не его голос, который не умолкал ни на секунду, я бы сбился с пути. Дорожку к свету завалили ящиками и обертками, по неопытности я не удержался и споткнулся. Мой проводник не заметил этого и продолжил говорить и спешно идти вперед.

— Мы помощника давно просили, вот нас и услышали. Понимаешь, вдвоем эти коробки таскать трудно, лишние руки бы не помешали. Работа не пыльная, всего-то принимать и отдавать товары, ты быстро привыкнешь. Кто б не приспособился? Однако скорость важна, это сразу на носу себе заруби, а лучше руки подточи. Когда приедет фура, ее нужно быстро отправить назад, иначе сверху штраф выпишут. Нам их внимание, как ты можешь догадаться, не желательно.

Приблизившись к свету, он прокричал:

— Петь, новенького прислали!

Яркий огонек на другом конце склада во время нашего пути все нарастал, пока не превратился в лампочку, горевшую над столом или старой школьной партой, точнее не распознать. За ним сидел мужчина и читал газету. Он полностью ей укрывался, оставаясь невидимым для присутствующих. Чтец кутался в форменную жилетку сети магазинов, но ему не удавалось скрыть своей худобы. Его чрезмерно длинные ноги не помещались под низеньким столиком, и он вывернул их в сторону, набросив одну на другую. Лежали они небрежно, и создалось впечатление, что рабочий сам в них путается, предпочитая лишний раз не двигаться.

— Иди, иди к столу — это наша конура, здесь и передохнуть можно малек и поесть, — все болтал первый рабочий.

Из двух сравнений всегда приходится выбирать что-то одно — этому досталась полнота. Он был ниже и толще товарища, из-за этого со стороны могло показаться, что он не шагает на своих двоих, а перекатывается как шар. Провожатый схватил меня за руку и вытащил на свет. Второй рабочий оторвал глаза от газеты и начал здороваться, но сразу умолк. Первый рабочий так и остался стоять и глядеть на меня, не в силах что-либо сказать. Спустя минуту все, что он сделал, это разжал руку и присел за стол. Моргать они оба побаивались.

— Гриш, так он это… без головы.

— Ага, без башки.

— И что мы с ним делать будем?

Повисла долгая тишина. Оба рабочих осматривали меня.

— Эм… смотри, он пришел? Пришел. Значит, как-то понимает слова.

— Да, речь понимает.

— Может и на нашу работу сгодится. Тут же бери, неси, клади. Ничего сложного.

— Может, — согласился второй, а немного погодя добавил — Теперь понятно, почему его сюда перевели.

— Да, сослали. Кому он там нужен без башки?

Оба замолчали. Я все это время стоял и не двигался. Первый рабочий тяжело вздохнул:

— Пусть работает, ему еда и крыша и без головы нужны.

— Делайте, как хотите. Да и что бы я против начальства сделал? Скажут с крокодилом работать, я и с крокодилом работать буду.

— Бери вон в том углу ящик какой-нибудь и садись к нам, — обратился ко мне первый грузчик и похлопал по той стороне стола, где планировал усадить.

Я побежал в указанное место. В углу хранились коробки, многие из них с виду крепкие были сломаны или с остатками гнилых продуктов. Из груды я вытащил более-менее пригодный ящик и вернулся назад. Сидеть на нем оказалось не очень удобно, но все лучше, чем стоять.

— Раз уж ты сегодня первый день, то нужно все разъяснить…

— Зачем ты с ним болтаешь, он же без головы? — перебил первого второй рабочий.

— Дай мне поговорить. Так вот, когда фура с товаром приезжает, мы ее разгружаем, когда подъезжает пустая, то наполняем. Например, сегодня должны приехать машины с Комсомольской и Бульварной. Носишь ящики или в руках, или на рохле. Она вот тут стоит.

Поодаль громоздился предмет странной конструкции, немного напоминавший детский самокат. Он и был той самой рохлей. Приспособить ее к использованию в переполненном помещении невозможно, потому как ездила она только по ровной поверхности, о чем я узнал на практике.

Пока первый грузчик рассказывал о переноске продуктов и демонстрировал устройство рохли, второй вновь разложил газету, достал ручку и начал разгадывать кроссворд. Клеточки быстро заполнялись буквами, а сосредоточение второго работника нарастало. Один раз он хотел спросить какое-то слово у товарища, но махнул рукой и принялся за другой столбик.

— Работа у нас не такая плохая, как кажется на первый взгляд. Физически много пахать приходится, но везде есть свои плюсы. У нас знаешь как хорошо бывает? Просрочку можно за полцены самим брать, — первый рабочий на этом моменте хитро улыбнулся. — Я же знаю, что ее все равно в ваших магазинах выставляют. А мы ее перехватываем! Срок годности — это что. Глава вон время уничтожил, а мы заботимся о каком-то хранении продуктов. Исчезли календари, дни недели, месяцы и годы, само понятие время вычеркнули, а я должен высчитывать сроки годности. С изобретением консервантов. Завтра уже наступило. Пишут на упаковке до какого числа будет хранится, так это пережиток прошлого. Ну ставят маркировку, что есть можно до 6 004 дня. А кому важно какой сегодня день? Я вот с соседом своим — запамятовал его имя, иногда сяду рядом с домом водички попить, спрошу, какое число нынче, так он и не знает. Работает мусорщиком, каждый день его вывозит, и ему едино, что 6 005, что 6 006. Помнит только — выходить сейчас на работу или нет. Он еду не по числу проверяет, а по вкусу. А эта вещь сейчас хранится долго: пару дней после истекания срока точно есть можно, мы на себе проверяли. Некоторые и дольше стоят — счистишь плесень верхним слоем, а внизу все, как и у свежих. Сыр, например, он же с плесенью еще лучше, так хоть вкус у него появляется. Я его иногда даже сам еще дома полежать оставляю, чтобы зелень подросла. Питаюсь не хуже аристократов. Они ж раньше только так его и ели, а еще с червями, говорят, но я не рискую, пусть извращенцы такое жрут. Да и, по правде, до червей еще не запускал еду, они в ней не селятся. Так, о чем разговор был?.. Точно! Сыт всегда будешь, а значит, работа хорошая. Согласись, Петь.

Второй рабочий нехотя оторвал голову от газеты после тычка в бок и заговорил после долгого молчания.

— Это да, с голоду у нас не помрешь. Я раньше в другом месте жил, так там только просрочку на склад и привозили, и ничего, выживали. У вас под столицей все свежее.

— Да-да, я и детей своих хочу сюда пристроить. Другие работы они такие… не надежные что ли. Вот-вот, да уволят, если связей никаких не имеешь. А склад всегда будет, еда людям нужна. А где еда, там голоду не бывать. Ты нашей работы не боись, — подытожил первый.

Они вскрыли консервы и не пожалели меня угостить. Прием пищи безголовым человеком их весьма заинтересовал. Оба уставились на меня и первые минуты с увлечением наблюдали за процессом проталкивания в горло тушенки. Ничего интересного я не делал, так поступил бы каждый человек, потерявший рот. Набирал ложкой тушенку и соскребал в горло. Чтобы лучше проходило, я пил воду. Грузчики сами не ели, только на меня смотрели. Я бы не удивился, если б узнал, что они только ради этого ее и открыли. Первый рабочий разглядывал в открытую, а второй из-под газеты, но оба глаз не отводили. После обеда приехал грузовик из магазина на Комсомольской, как и предупреждали ранее. Первый грузчик направлял меня: он ходил следом и указывал, что нужно нести в машину. Перетащив десяток ящиков, я весь покрылся испариной. Следующий десяток дался с еще большим трудом. Рубашка прилипла к телу, и пот катился градом. Второй грузчик за это время осилил перенести коробов на пятнадцать больше, и ничуть не переменился в лице. Оставалось поражаться тому, как его хилое тело выдерживает такие нагрузки. Когда с грузовиком было покончено, мы вернулись к столу. На промокшую одежду обратил внимание второй рабочий:

— Гриш, форму мы ему не выдали.

— И точно.

Первый грузчик начал копаться под столом в каком-то ящике, оставшемся от сардин. Среди вороха тряпок он разыскал ватную жилетку такой же расцветки, как и у них.

— Они у нас остались еще от прошлого владельца сети, тогда все в зеленом цвете ходили. На прошлой работе у тебя оранжевые, новенькие были. Тут решили ничего не менять, все равно никто не видит. Ты мерь, не бойся.

Надеть ее значило то же, что и накинуть на себя мешок, такого размера была жилетка. Я болтался в ней, как язычок в колоколе, правда без звона. Первый грузчик расхохотался.

— Чего смешного, зато так теплее и удобнее, чем свои кофты марать.

— Для комфорта нужно живот наесть, как я, — сквозь слезы советовал первый.

Подкатила машина с Бульварной, и мы снова начали погружать товар. Остаток дня я только и занимался тем, что перетаскивал ящики в грузовики. Рохлей никто не пользовался, в хаосе, который творился на складе, ее невозможно протащить. Тяжелые грузы мы переносили втроем, здесь мой перевод особенно восславили и окончательно утвердили, как полноценного члена коллектива. Вечером подъехала огромная фура, из которой мы до ночи выгружали товар. При разделе продуктов обещанного сыра мне не выдали, между собой мы поделили кефир. Его срок годности заканчивался на следующий день, так что это весьма «выгодное приобретение» — убедил первый грузчик. С погрузкой на сегодня покончили, поэтому рабочие ушли и оставили меня дожидаться сторожа. Им оказалась женщина лет шестидесяти. Она вскрикнула, заметив меня, но поняла, что я неопасен, и успокоилась.

— Какие страсти в моем возрасте. Так ты новенький? Я по жилетке вижу.

Я кивнул.

— И слушать можешь, — подивилась она. — Куда двое бездельников пропало?

Я протянул ей записку, которую наспех настрочил первый грузчик.

— Понятно, я и сама уже обо всем догадалась, — сказала она, прочитав бумагу и все же предварительно несколько раз осмотрев меня. — Оставили тебя за всем следить, ну хитрецы. Теперь можешь идти домой. Склад я принимаю.

Я добрался до квартиры поздним вечером. Вбежав на кухню, я накинулся на еду. Дождаться, пока чайник вскипит, не смог — выпил сырую воду вприкуску с хлебом. Голова видела, что я ем в одиночку, и застонала от зависти. Ее я угостил кефиром. В этот раз еда не смогла помочь в полной мере, голова оставалась беспокойной. За то время, что меня не было, она вертелась и крутилась, двигала имеющимися мышцами, но сменить свое положение ей не удалось. Она по-прежнему оставалась на десертной тарелке. Перекусив, голова завладела моим вниманием. Она смотрела на меня грустными, печальными глазами, губы ее дергались. Я всмотрелся в них, это не были судороги. Голова говорила, но без легких, звук не проходил через рот с должным тактом. Она повторяла одни и те же жесты несколько раз. В груди моей клокотало при каждом движении, вот только я никак не мог помочь себе. От моего внимания, голова воодушевлялась все сильнее, она старательнее выводила каждый слог. Безрезультатно. Я чувствовал вину за то, что не могу понять сам себя. Новое неприятное чувство стискивало грудь. В этот миг за стенкой у соседей заработало радио, и на секунду голова замерла. Громкая музыка отвлекла ее. Это промедление оказалось спасительным. Чтобы успокоиться, я схватил поднос и отнес его в спальню к телевизору, развернул блюдо в сторону экрана и включил его. Первые минуты голова пыталась отвернуться, но без тела ей это никак не удавалось, она старалась обернуться в мою сторону, встретить взглядом. Я упорно продолжал стоять позади. На второй минуте в телевизоре что-то грохнуло, голова вздрогнула и посмотрела в монитор. Выступление женщины-змеи на шоу талантов, изгибы ее тела и музыка приманивали зрителя. Голова затихла и посмотрела ролик. На третьей минуте на сцену вышли факиры, что тоже никак нельзя было пропустить. Зрачки устремились на экран в попытке уследить за пламенем и расширились, а уши шевелились в ритм звукам. Через полчаса, когда началось выступление Главы, голова целиком была поглощена телевизором. Я чувствовал, что теперь бессонная ночь мне не грозит, и потому спокойный, улегся на диван и продолжил смотреть передачу.

Жизнь других с головой

Работа грузчиком — дело не сложное, главное поспевать укладывать товар, а для этого голова не нужна. Правда, плечи, ноги и в особенности поясница некоторое время сильно болели, но перенеся это, тело освоилось и загрубело: на хилых руках появились едва заметные мышцы, а кожа на ладонях покрылась мозолями. Освоиться на новом месте мне помогли сослуживцы, люди опытные. Оба проработали здесь уже многие годы и уяснили на практике не только свои обязанности, но и поблажки, которые изредка выпадали и на нашу долю. Они взяли надо мной шефство, командовали и направляли. Благодаря им к месту я быстро приспособился, но надзор по-прежнему не угасал. Все также и даже больше руководил мной первый рабочий. Дошло до того, что любое движение осуществлялось по его велению. Только поднимал я руку, чтобы почесаться или переменить повязку на шее, как он уже дергался и ревностно наблюдал. Он и в перерывах не расслаблялся и не разлучался со мною более.

Между погрузкой на здание наваливалась атмосфера гнетущего безделья, даже воздух кругом густел и тяжелел. Мы замедлялись и с трудом передвигались, поэтому большею частью проводили время за столиком. Активность удавалось сохранять только первому грузчику, да и она выражалась лишь в неуемных разговорах. Он и на склад приходил «ради одной болтовни», как подметил однажды второй рабочий. Стоило ему едва пересечь порог, как прерывалась тишина. Поначалу он придерживался тем хоть каким-то боком касающихся работы, но потом расходился окончательно и говорил о своем. Больше всего он любил вспоминать былое, можно сказать, этим и жил. Часто грузчик начинал беседу сопоставлением его молодых деньков и моих, но нить обрывалась, и он пересказывал кусочки своей биографии без посыла и идеи. Продолжал вспоминать прежние обиды и радости, в такие моменты мог расчувствоваться и взгрустнуть. Второй грузчик часто читал газеты или дремал, иными словами, любыми способами избегал участия в надоедливых разговорах.

Как-то раз, будучи в приподнятом настроении, первый рабочий отвлекся от своих проблем и проникся жалостью ко мне.

— Ты не стесняйся себя, мы же понимаем по какой причине ты сюда доставлен был. Мы тоже не случайно сюда попали. Я по старости. Петьке тоже нелегко пришлось, он же из Ждимира. Ты знаешь про Ждимир?

Я покачал шеей. Воспоминания о Ждимире если и были, то остались дома в моей голове.

— Правда? — воодушевился первый грузчик. — Так пусть тебе Петька расскажет. Петь, расскажи ему.

— Зачем? Он не поймет.

— Все он понимает, видишь, как смирно сидит. Чего молчать?

— Прицепился, как банный лист, тебе нужно — ты и рассказывай.

— Я с удовольствием расскажу, а ты против не будешь?

— Я вас и не слушаю. Делать мне больше нечего, — после этих слов второй грузчик уткнулся в газету.

— Он родился в Ждимире, с детства там жил. Я хоть в этом городке никогда не был, но каждому понятно, как выглядят провинциальные городишки на периферии.

— Раз не был, то и не говори ничего. Не сильно Ждимир отличался от этого провинциального городишки. Внутри и там, и тут все едино — город маленький, грязненький и никому не нужный. В отличие от этого основан он был тысячу лет назад, историю имел. Зачем-то люди прожили ж в нем свои жизни? И дети их прожили следом. Историю нам, простым людям, не понять. Сюда же тащились, чтобы поближе к центру жить, в итоге столичные отходы нюхаем, а подобраться к ним не можем. А все-таки Ждимир был получше этого. Перед революцией купцы понастроили домов. Я сам в таком жил: старый, а стены толстые, — второй грузчик развел руки в стороны не меньше, чем на метр, чтобы показать наглядно ширину стен, — ни одна граната во вторую мировую не пробила, морозам никогда не уступали. Я жил как барин в тепле. А здесь что? Здесь ючусь в коммуналке, стены можно пальцем продырявить и к соседям заглянуть.

— Ну это ты загнул, барин.

Второй грузчик пропустил эту колкость мимо ушей.

— Новые дома у нас только на въезде строили, там и земля пустырь, со дня основания никому не нужный, и город со стороны выглядел красивее. Эти панельки через 20 лет рушится начали, а мой старик стоял красавцем. В этом Дневске старого не было, а нового построить не сумели.

Второй грузчик замолчал, а опомнившись, несколько сконфузился и ухватился снова за газету.

— Раз уж начал, может, сам про себя расскажешь?

— Какой толк от этих россказней? Сам себя мучаю.

— Время скоротать. Неужто тебе никогда не хотелось душу отвести? Повспоминать славное прошлое, раз уж слушатель имеется?

— А что про это говорить? — возразил второй грузчик, но все же отложил газету. — Ждимир жил за счет леса. Сибирь, деревья. Мы их рубили, укомплектовывали и переотправляли. Я так же, как и тут работал на складе, но не продуктовом. Мы сруб на нем хранили. Прежде чем продать, его подсушить надо. Судьба меня никогда не жаловала, но в тот день уберегла. Я с другом перетаскивал бревна. Ради остатков не хотелось машину гнать, решили сами управиться. Мы выталкивали груженную доверху телегу, друг спереди руководил, а я сзади пихал. Я говорю руководил, потому что из нас двоих только он дорогу мог разглядеть, а я за деревьями ничегошеньки не видел. На дурака понадеялся. Когда парень тот, повернул телегу криво, колесо попало в скол на полу. Повозка перевернулась и большущее бревно мне на ногу упало. Ударило как раз по левой ноге. Я кричал так, что горло сорвал. Помощник перепугался, бледный как полотно, стоял и боялся приблизиться. Пока другие прибежали, пока стащили бревно, времени много прошло, а перелом серьезный. Мелкоосколочный. Я после этого хромать начал, когда похожу за день много.

Второй рабочий хлопнул себя по левой ноге.

— Больница наша рядом с новостройками стояла на выезде. На нее гранд удалось выбить для развивающегося города, жители радовались. Здание новое и красивое. Я после операции лежал и двигаться не мог, нога к гирькам привязана, чтобы кости ровно срастались. Семьи у меня нет, и ухаживать дома некому, потому оставался в стационаре под наблюдением врачей. И пока я лечился, в одну ночь наш склад сгорел. Как потом разбирательство постановило — непредумышленный поджог, якобы кто-то по халатности бросил спичку недалеко от строений. Но я знаю, что это не так, поджог еще какой предумышленный. Владельцы складов лес продавали скупщикам не по договору, а когда государство с них стребовало древесину, так уж отдавать нечего было. Я собственными руками помогал им этот лес сплавлять… Тогда ж ничего не знали еще, я не виновен. Эти идиоты ничего лучше не придумали, как устроить пожар, чтобы от всех обязательств избавиться и страховую выплату получить. Не догадывались они, что вместе со складом полгорода сгорит. Дождей тогда не выпадало пару месяцев, сухостой стоял, по траве огонь распространился. Пожар в больницу не добрался из-за того, что она далеко. Помню только, как все плакали. Из других палат все приходили люди в мою, потому что в той комнате, где я лежал, окна выходили на огонь. Пациенты, санитарки, медсестры, врачи — все люди подходили к окнам и плакали. Одни уходили, другие решались подойти. Я же ничего не видел, двигаться нельзя, прикованным к кровати остался. И как я благодарен провидению, что оно меня лежачим в тот день сделало! Не стоит такое видеть человеку. Я бы, не будь привязанным, по любопытству не удержался. А впрочем, кто знает? Потом, потом состоялся суд — некоторые говорили, что этот склад подожгли сами хозяева, чтобы скрыть, что лес весь скраден, но кто разберется, из-за чего на самом деле вспыхнуло… Улики в пожаре уничтожены. После этого городу много денег выделили, но под шумок переформировали в деревню. Нас всех со склада сократили, предложили подождать, когда его отстроят заново, но я не захотел. Меня в городе ничего не держало, я и уехал. Как здесь очутился не помню, я тогда мало думал, но на жизнь не жалуюсь, через труд все выправляется.

Второй рабочий умолк и задумался. Первый во время исповеди молчал, но теперь решил прервать тишину.

— Не повезло Петьке, правда? — он толкнул меня в бок.

"Да", я кивнул.

— Зато теперь под столицей обитает и такое место холеное отхватил.

Второй грузчик хотел еще что-то добавить, но подъехала очередная машина, и мы втроем принялись нагружать ее.

— А я здесь всегда жил — начал свою историю первый грузчик. — Много, где работать довелось, даже ездил в молодости вахтами в столицу в надежде на наживу, но как постарел, так последние три года тут тружусь. Сейчас я понимаю, что это к лучшему. Помимо еды бесплатной, я тебе об этом уже говорил, я стал с семьей чаще видеться. Смотрю, как растут мои дети — девочка и сын. Кате семнадцать, она уже совсем взрослая, Гоше девять, он у нас еще в Деда Мороза верит. А кто им наряжается? Я, конечно. Он в меня без сомнения верит. Жена работает на хлебозаводе. Приходим оба домой поздно и поругаться-то некогда. Жизнь у нас благодаря занятости мирная и в достатке.

— А знаешь, с этими воспоминаниями что-то не то, — неожиданно вмешался второй грузчик.

— Не то? Я всю правду говорю. Хочешь, докажу?

— Правда то она правда, я и не сомневался.

Второй рабочий поднял ящик, и от натуги говорить не мог. Этим воспользовался первый.

— А что тебе в моем прошлом не нравится. Сам вон какую эпитафию развел.

— Эпитафия, — ухмыльнулся второй рабочий. — Это ты верно. Говори, что хочешь. Я тебя понял.

Насмешливый тон второго грузчика задел первого, и он промолчал до конца погрузки. Мы впервые с таким столкнулись и очень переживали. Второй рабочий тревожился за состояние своего товарища, и порывался приободрить его, но тот никого не слушал, полностью отдавшись работе. Он еще никогда так не усердствовал, как в этот час. Тужился, пыхтел, но делал. Погрузив тяжелый короб, он пробурчал себе под нос:

— Да. Отвык я.

На перерыве первый рабочий забыл, о чем хотел поведать нам до ссоры, и пока обдумывал новую тему, вытащил из-за пазухи яблоки. На одном из них темнела вмятина и сочился сок, а на другом — крохотное пятнышко с плесенью.

— Осенний урожай.

Первый грузчик протер одно о свою жилетку, и протянул второму. Себе он оставил подгнившее яблоко.

— Их нам почему-то вернули из магазина, быстро попортились. Редко такая удача выпадает, обычно продавцы там сами все подъедают.

Из кармана грузчик вынул заранее подготовленный перочинный ножик. Он старательно счистил сине-зеленый пушок, а затем отсек половину фрукта и подал ее мне. Я отказался, ведь съесть такой крупный кусок яблока почти невозможно, и однозначно закончится удушьем.

— Я тебя угостить хотел, а ты отказываешься. Благодарность мою не принимаешь. Я ведь, как ты к нам пришел, разучился оказывается в полную силу работать. К хорошему быстро привыкаешь.

Что в первый, что в последующие дни мы целыми часами перетаскивали ящики. Я вкатывал их в грузовик, а из следующей машины выкатывал. Склад никогда не успевал опустеть. Если в полной мере отдаешься делу, то начинаешь воспринимать его по-другому. Я уже не относился к погрузке, как к обязанности, работа занимала меня. Мы словно играли в какую-то глупую игру, вроде тетриса, заполняя пустые пространства багажника. Каждый квадратик приближал нас к свободе, а может быть к следующей фуре. Я не хотел об этом думать. И не думал. Дни отличались только перерывами: иногда присесть некогда было, но, когда свободное время появлялось, мы дружно разыскивали просрочку, чтобы поесть. После физической нагрузки голод подступал быстрее. Второй грузчик обычно заранее примечал портящиеся продукты, а я и первый действовали интуитивно, зачастую по запаху. Испорченной еды на самом деле отыскивалось не так много, основная ее часть успевала в последний момент отправиться в магазины. Когда поставок больше не ожидалось, наставники уходили домой. Я оставался один, чтобы передать ключи от склада сменщице. Она не торопилась на работу и с каждым разом приходила все позже. Ее оправдания всегда сводились к одному, а именно к болезням. Наведывалась на склад она сильно задержавшись. Женщина с грохотом распахивала дверь и обмахивалась мятым платком.

— Бежала, как могла, видишь запыхалась, — говорила она с просвистыванием на гласных от частого дыхания.

Сменщица опиралась о стеллажи и медленно подходила к столу, из-за отдышки разобрать ее слова почти не представлялось возможным.

— Ты в моем возрасте таким же будешь, колени не разогнешь. Варикоз замучил! За что бабам такое наказание? Ходить тяжело… Ведь кому-то везет, а мне, как всегда. Я же не старая еще, а уже развалилась вся.

Она и дальше жаловалась на болячки, но я совал в ее отекшие руки ключи и уходил, вернее сказать, выбегал со склада. До комендантского часа оставались считанные минуты, я мчал домой со всех ног. Так повторялось из раза в раз. Разговоры окружающих хоть и скрашивали скуку, но нисколько не помогали мне. Их судьбы, столь же запутанные, как и моя собственная, не раскрывали человеческих тайн, а служили потоком обыкновенных воспоминаний. Я ни на миллиметр не приближался к восприятию своей собственной жизни. Бежал с работы домой и кормил голову.

В середине осени темнело рано, а светлело поздно. В то время, как я шел на работу, солнце еще не всходило, а на обратном пути оно уже давно опускалось за горизонт. На складе окон не было, как пояснил первый грузчик, наши предшественники, такие же грузчики, сами их заложили, чтобы никто «не позарился на довольствие». Свет мы видели только при разгрузке машин. Они вкатывались почти в само здание, но за работой наблюдать за погодой времени не хватало. В коротком световом дне я не видел ничего плохого. Возможно, причина в том, что это явление происходило ежегодно, и тело привыкло к такому, а может быть, свет нужен лишь глазам. Потеряв голову, я утратил нужду в освещении. Она у меня сидела дома под ярким экраном телевизора. В любом случае, я приспособился к ночи, и использовал ее себе на пользу. Окружающие не видели меня в темноте. Так я скрывался от лишних взглядов, которые не всегда относились к безголовому снисходительно. В подъезде из-за непроглядной тьмы никто не задерживался, поэтому и там можно передвигаться без утайки. Однажды, я совершенно расслабился и ни на что не обращал внимание. Возвращался я как никогда поздно, торопился домой до комендантского часа, и оттого был рассеян. У самой двери в квартиру, когда я уже достал ключ и вставил его в замочную скважину, в плечо мое вцепилась чья-то костлявая рука.

— Товарищ, я вас давно искала. Прошу, не пугайтесь. Знаю, что мы должны затаиться и вовсе даже исчезнуть, но не могу я так.

Из темноты выступила немолодая женщина, очень худая, с выступавшими скулами. Она не отпускала моей руки и приблизилась почти вплотную.

— Извините, я вас еще до того случая выследила и запомнила адрес, но все во благо. Верьте мне, мы все за одно дело. Можете проверять, как угодно, я и пароли помню, и приветствия. Хотела показаться, чтобы доказать вам, что не всех нас уничтожили, что я жива, и главное — вы живы. Прошу, давайте восстановим все. Раз нас двое, значит, не сошла я с ума, не привиделось все прошедшее?

Незнакомка говорила все это будто в бреду, тараторила так, что язык заплетался. С каждой секундой рука ее сжималась сильнее, и ногти врезались в плечо. Я попытался вырваться, но она и не почувствовала моего движения. Такой сильной была хватка.

Женщина замолчала на минуту, громко сглотнула, и с некой мольбой в голосе продолжила:

— Как жить после всего теперь? Вернемся, соберемся, снова возродим силу. Иначе зачем все то было? Не могу поверить, что напрасно. Это только начало, не конец.

Пальцы ее обмякли и слегка разжались. Я со всей силой рванулся, и откинул руку незнакомки. Признаться, в тот момент я сильно перепугался. Собственно, нападавшая в силу хрупкости комплекции собой ничего опасного не представляла, но в ее поведении пугал напор. После моего рывка женщина пошатнулась и отошла на пару шагов.

— Мне терять нечего, я только сейчас это поняла. Я на все готова, на любое дело пойду. Собой пожертвовать ради блага бесценно. Я ведь тогда этого не понимала, а, оставшись одна, прозрела.

Она перевела дух, но в истерическом припадке вновь бросилась на меня.

— Чего же вы молчите? Я не за тем сюда пришла, чтобы с самой собой разговаривать. Я ведь не могла обознаться? Это же вы!

Женщина всем телом навалилась на меня и придавила к стене. Она уперлась взглядом в то самое место, где должна была быть голова. Глаза ее метнулись в сторону, вниз, а потом она закричала. Я уверен, что закричала. Так иногда делала голова моя, когда я выключал телевизор, и также, как и у моей головы, голоса у незнакомки не было. Жилы на шее стянули ее горло, а глаза выпучились. Она разжала руки и побежала прочь. Через секунду раздался грохот двери. Ночная гостья бесследно исчезла.

Когда я очутился в квартире, комендантский час уже наступил. Незнакомку и причину ее внезапного нападения я списал на обычное совпадение. В полной темноте женщина обозналась и спутала другого человека со мной. Но чтобы она не вернулась глубокой ночью, на всякий случай дверь я не только запер, но и надежно припер стулом. Громкие речи ночной гостьи могли напугать соседей, поэтому я вел себя тише обычного и передвигался на цыпочках, чтобы не потревожить их более.

Хотелось поесть самому и накормить голову. За прошедшие недели она заметно похудела, щеки ввалились, и цвет лица приобрел сероватый оттенок. В последние дни ела голова много и просила добавки, но большая часть пищи вываливалась из горла в пустую. Счета за электричество росли в колоссальных пропорциях, телевизор работал круглые сутки. Стоило его выключить, как голова кричала, плакала и требовала чего-то. Успокаивали ее только еда, радио и телевизор, последний справлялся лучше всего. Несмотря на все капризы, она немного радовалась моему присутствию, если я не прерывал ее удовольствий. Так у нас появилась совместная привычка — смотреть телевизор перед сном: возвратившись со склада, я кормил голову, и успевал иногда обратиться к экрану. Он оказался весьма полезен для меня. Вещи, понятие которых осталось в моей голове, я узнавал с помощью телевидения. Для этого больше всего подходили новости. Я приходил поздно, как раз к вечерней программе. В передаче красивая девушка с серьезным лицом начинала карьеру ведущей. Брюнетка запиналась, но энтузиазм сглаживал эти ошибки. Родинка на верхней губе девушки подрагивала за словами. Я смотрел на нее и засыпал. Из полудремы доносилось: Глава, Глава, Глава… Под его курированием разрабатывались новые методики борьбы с раком, открывались футбольные поля, заключались мирные договоры, строилось Завтра. Обычно я не замечал, как проваливался в сон.

Отношение к потере головы

Постепенно даже у болтливого первого грузчика иссякли темы для разговоров. С каждым днем он все чаще повторялся и привирал для разнообразия. Некоторые события в его устах обрастали такими сверхъестественными подробностями, что обычно отстраненный второй срывался и предъявлял неопровержимые доказательства его лжи. На это первый только посмеивался и продолжал травить байки. Тем не менее и эта болтовня начала изживать себя. Вранье иссякает и рано или поздно приводит к правде. Чем чаще первый рабочий вспоминал прошлое, тем сильнее погружался в себя и ни на что не обращал внимание. Как-то раз дошло до помешательства. Когда второму грузчику выпал выходной, мы с первым работали вдвоем. Он завел со мной беседу, содержание которой уже и не вспомню. Очевидно, она совершенно не заинтересовала меня. Разговор длился нудный и бессмысленный. На втором часе я не выдержал и отошел в туалет, располагавшийся у нас на улице. Каково же было мое удивление, когда по возвращению на склад я услыхал плаксивый голосок первого рабочего, в красках рассказывавшего о тяжелом приступе лихорадки в глубоком детстве. Со слезами на глазах он беседовал сам с собою в полумраке здания. Вспоминал материнские руки, прижимающие его к груди во время жара. При этом крепко обнимал себя. В слушателе, хоть и таком как я, он теперь не нуждался. Здесь мне отчего-то стало стыдно и вместе с тем неприятно. Я постарался как можно незаметнее возвратится на место.

Должно быть, чтобы поправить свое состояние первый рабочий решил завести пространный разговор, в котором поучаствует не только он. Так совпало, что в этот момент на склад поразительно рано нагрянула сменщица. Она поторопилась, чтобы успеть отхватить что-нибудь из просрочки, а пока сидела поодаль от нас и растирала намученное от быстрой ходьбы колено.

— Я с ним месяц работаю, и как-то совсем позабыл, что головы у него нет. Все делает вовремя, везде успевает. Вот и призадумался: а зачем человеку голова нужна? Что она дает? У меня вроде как есть, — первый грузчик ощупал лоб, — а, признаться, я ей и не пользуюсь. В семье оно может и пригождается. Хотя с моею женой лучше головы не иметь, она ее и сама с радостью отпилила бы. Но все-таки по каким-то домашним делам оно и нужно, а вот на службе голова бесполезна. Что здесь ящики таскать, что в других заведениях. Я в юности работал на заводе, собирал приборчики для космических ракет…

— Не ври ты. Какие еще приборчики? — возмутилась сменщица. — Ты же не ребенок, чтобы о космосе болтать. У меня внук такой ерунды не сморозит, а ты старый дурень… Сейчас никаких ракет нет. Всем известно, что космос не имеет ресурсов, это пустое пространство, да еще и холодное, незачем туда что-то отправлять, только время тратить. Все, что дано человеку, все в земле лежит, и не надо наверх лезть.

— А я говорю, что делал! — перекричал ее грузчик и продолжил, оборотившись ко мне, — были они эти приборы. Какая выгода мне врать? Там припаивать нужно чипы. Конечно, это только маленькая часть ракеты, но она очень нужная, без нее ничего не полетит.

Женщина лишь ухмылялась на его слова.

— Петя, друг, но ты ей растолкуй хоть, что такое и взаправду делают.

— Раньше делали.

— Я же говорил, что есть такое! Так, о чем разговор? Точно. Делал я эти диоды, триоды, или как их там называют? А на заводе поштучная зарплата. Чтобы заработать копейку я на скорость их крутил. И так в кураж входишь, штампуешь машинально: голова не думает, а руки делают.

— Механическая память это называется, — подсказал второй грузчик.

— Да, именно. Одна механика, никаких размышлений. Руки у нашего паренька есть, значит, и он бы смог это. Теперь таких профессий полным-полно, человеку думать не приходится. Может, оно так и легче, — распылялся грузчик.

— Да как оно без мозгов жить? Самодур, сочинишь тоже. — Противилась сменщица.

— У него же и чувств никаких нет. — Вставил второй грузчик. — Глаза, нос, уши — все с головой осталось. Как же оно жить ничего не чувствуя?

— Петька дело говорит. Если на тебя, предположим, машина наедет: с глазами ты увернуться сможешь, а без — пропадешь. Нет, без головы жить нельзя. Тебе делать нечего, вот и разводишь полемику на пустом месте, а как бы сам в такой ситуации оказался, то по-другому размышлял.

Женщина отмахнулась от нас рукой и заново принялась растирать колено.

— Петь. Ну раз он живет без глаз и ушей, значит как-то можно и без головы обойтись. Ты же умный, сам посуди.

— Как-то можно.

— То есть ты меня поддержишь?

— Нет. Это страшное дело, не приведи Господи, на себе испытать.

— Хах, — усмехнулся первый рабочий. Второй осекся, но проглотил издевку и продолжил объяснения.

— Голова это в первую очередь лицо человека. Ты же со мной ртом говоришь, а он молчит все время. Отказаться ни от чего не может, согласиться тоже, а работу делает только при тщательном надзоре, иначе все перепутает. Что бы он сам на это сказал? Никогда не узнаем. Даже эмоций не видим. Образ в человеке важен. На одного глянешь, и сразу понятно, что соваться к нему не стоит, а другой, хоть и крупнее в два раза будет, а в лице сущее дитя. Человека можно понять по одному выражению, по мимике, а у этого ничего нет. Куда глядеть, когда разговор с ним веду? Тяжело.

— Мне не важны его глаза. Я и так могу разговаривать. Ты слишком придирчив. Сам-то не лучший собеседник.

— Я и не напрашивался с тобой говорить. А безголового быть не должно. Раз природа отрастила голову, то так нужно жить.

На некоторое время в помещении повисла тишина. Я присмотрелся к лицам коллег. Ничего интересного я в них не увидел и никак не мог понять смысл слов второго рабочего. Пухлая, раскрасневшаяся морда первого грузчика, морщинистое лицо сменщицы и седая голова второго грузчика ничего не говорили о себе. И тем не менее я зарекся, что, вернувшись домой, обязательно рассмотрю свою голову.

В беседу вмешалась сменщица:

— Ты все говорил про работу, а дома голова нужна тебе?

— По разным ситуациям. Когда починить что-нибудь нужно, то очень даже нужна.

— А что ты безголовый будешь делать Завтра? Ты же, наверняка, себе что-нибудь выдумал?

Сменщица улыбалась, довольная своим аргументом, который она придумывала весь перерыв. Первый грузчик не дал ей насладиться превосходством.

— Завтра мне приделают новую голову, красивую. С большим ртом и зрячими глазами, чтобы я мог есть до отвала и смотреть на красоту вокруг.

— Тебе лишь бы наесться.

— А что еще делать? Если без шуток, то Завтра можно также без головы жить. Я верю, что, когда будущее наступит, ничего не надо будет делать. А раз заботы исчезнут, то останутся одни удовольствия. Тогда я буду есть! Всякой вкуснятиной объедаться. Паренек вон питается как-то. Я не голодный, не бедствую, всегда это говорю. Но хочется иногда чего-нибудь эдакого. Сейчас и не придумаешь что именно, но точно хочется. А вот работать и в самом деле не буду. Не хочу. Считаю это главным наказанием. В прекрасном будущем этому места нет. Мы отдохнем, работать роботов поставим. Ты сама, что про Завтра решила?

— Я? Для себя ничего не хочу, мне и так не плохо. Меня в отличие от тебя все устраивает. Не работать мы не сможем, иначе откуда появиться еда, которую ты так любишь. Роботы все как человек не сделают. Да и без труда совсем скоро заскучаешь. Еда есть, дом есть, я довольна. Ты всегда мечтаешь о несбыточном, потому тебя и подловить легко. Я уже дело прошлое, жизнь прожила. Внукам бы судьбу получше, чтобы работать легче, есть слаще, дома уютнее. Я бы от того малого, что имею отказалась бы, только они бы жили по-другому. Я ведь здесь на старости лет работаю ради них. Так вот и скажу Главе при переписи.

— Неужто для себя ничего совсем не хочешь?

— Не хочу.

— Тогда зачем сюда пришла просрочку жрать? Раз ничего не хочется, то и еду подворовывать нечего.

Женщина раскраснелась.

— Да я, я ж беру ненужное никому. Все равно выкинется, а тут в ход пущу, лучше, чем протухать.

— Вот и попалась.

— А я и говорила, что меня устраивает жизнь такая. Под такой я подразумевала и просрочку. Ничего в этом такого нет. Ты прицепился, лишь бы вывернуть по-своему.

— Ха-ха. Сама начала эту тему. Я тебя не тянул за язык.

Первый грузчик замолчал на секунду, а потом снова начал.

— Вспомнил, чего хочу. Я давно не ел апельсинов. Подай мне один, большего и не надо. Каким же счастливым вы меня сделаете! Я бы его не слопал за раз, а растянул удовольствие. Так хочется взять, покатать его в руке, подцепить шкуру ногтем и содрать одним разом спиралькой, потом делить на дольки и каждый кусочек прочувствовать. Я бы, наверное, ни с кем не поделился. Если только с сыном, и то крохотным кусочком, чтоб попробовал. Ты ничего такого не хочешь?

— Мне хватает того, что есть. Дай мне апельсин, то я его целиком внукам передам, — отозвалась из своего угла сменщица.

— Петь, а ты чего молчишь?

— А что такое Завтра?

— Ты чего? — хором поинтересовались сменщица и первый грузчик.

— Столько живем, а его все нет. Ждем и ждем. Каждый день все еще привычное сегодня. Лучше нам как-нибудь собраться вдвоем и выпить, вот это и будет праздником.

Сменщица после этих слов сузила маленькие глазки и уткнулась в пол, от ее былой возбужденности не осталось и следа. Она занялась коленом и отвернулась от нас. Зато первый рабочий не унялся.

— Каждый по-своему понимает, но тем не менее это будущее наше, совместное. Когда все счастливо жить будем. Неужели ты не хочешь будущего?

Второй грузчик промолчал.

— Да я ради этого будущего!.. — вскричал в исступлении первый рабочий, но второй прервал его.

— Если Завтру быть, и быть счастливым, то В-С-Е должно поменяться. Вывернуться почти наизнанку.

— Чего это ты хочешь сказать? Тань, он еще хлеще меня загнул.

Сменщица не стала ничего говорить.

— Я раньше книг много читал, знаю о чем говорю. И уклад жизни, и техника, и отношения между людьми станут другими, будет одно большое общество. За день его не построить, да и за годы. Прежде всего внутренний толчок должен произойти.

— Во как выдумал, слов много, а ничего по делу и не сказал.

Мы закончили расставлять ящики, и пошли на выход, благо дожидаться сменщицу сегодня было не нужно.

— И ничего просить не будешь на Дне Ценности?

— Скажу, как есть, что всем довольна. Внукам пусть устроят хорошую жизнь.

— А чего им говорить? Все равно ничего не меняется, — едко заметил второй грузчик.

В тот же день я, прибежав домой, быстро покормил голову, на ходу поел сам и принялся за уборку. Правительство назначило на завтра День Ценности. Об этом трубили в новостях, радио, оповещали на работе и с плакатов. Праздник обязательно сопровождался переписью населения с посещением дома, потому квартиру необходимо привести в порядок. Прибраться следовало везде, чтобы ни единого пятнышка не осталось, я не смел позориться перед государством.

В шкафу царил жуткий бардак. Половина вещей валялась мятая в общей куче, грязные носки запрятаны по углам вместе с нестиранной одеждой. Оставалось гадать, как в настолько немногочисленном гардеробе, я мог возвести подобный хаос. Пиджак и рубашку пришлось гладить, брюки раскладывать по местам, а носки стирать и подбирать парные. К цветным она отыскивалась легко, чего не скажешь о темных. Пять последних я собрал в одну стопку, ведь разницы между ними никакой. На уборку ушло не мало времени, и до верхней полки я добрался уже глубокой ночью. На ней лежали перчатки, шапка, и коробка с документами. Вещи поросли толстым слоем пыли. Я не заглядывал сюда с весны, когда бросил шапку. Она напомнила мне о голове, и главное о том, что раньше мы с головой были одним целым. Я повертел шапку в руке и зарекся, что с следующим выходным обязательно отправлюсь в больницу. Врачи смогут вернуть голову на место. Она успокоится и поправится, тогда может и скажет, что ее мучает. Перчатки я положил в карман, они понадобятся уже осенью, а шапку вернул на полку, предварительно стерев пыль. В потрепанной коробке из-под обуви помимо документов хранились странные вещи: открытки, ключ с брелоком в виде машинки и высушенные листья, из старых журналов детской рукой вырезанные пистолеты и какой-то актер в очках. Бумаги сильно измяты, и краска в некоторых местах совсем стерлась. Почти все листья изломались и крошки рассыпались по дну коробки. Перебирать эти вещи я не решился, да и на улице небо покрывалось предрассветной дымкой. Я закрыл коробку и запихнул ее обратно на полку. Мне еще предстояло отмыть кухню.

Этим днем рассмотреть свою голову я забыл.

День Ценности

В нашей стране ежегодно проводилась перепись населения. Этот день относился к категории праздников, ведь всем выдавался выходной. Закрыты магазины, кафе, фабрики, стоит транспорт — каждый обязан сидеть дома и ждать гостей. Припасти необходимое нужно заранее, в праздник на улицу выход запрещен. А собирали много чего. Иные граждане готовились к приему за несколько месяцев, отказывая себе в самом необходимом, чтобы накрыть на стол. Многие откладывали ремонт до Дня Ценности. Нечего говорить, что абсолютно все жители начищали до блеска посуду, плинтуса и бачки унитазов. Торжественность объяснялась происхождением праздника. В нашей стране с приходом к власти Главы особое внимание уделялось населению, и потому правительство назначило специальный день для чествования народа. Глава публично демонстрировал, насколько мы важны, а наше мнение ценно для власти. Сегодня любой может и обязан донести до правителя свое видение будущего. Из тысячи взглядов составиться одно прекрасное и счастливое Завтра, в котором для всех найдется место. Глава выбивался из сил, но посещал множество семей, о чем подробнейшим образом свидетельствовали новостные программы. В день, когда все отдыхали, Глава единственный, кто не мог расслабиться. Разумеется, дойти до каждого дома он физически не мог, в этом деле ему помогали волонтеры. Они набирались из выпускников детских домов и добровольцев, в которых, впрочем, редко возникала необходимость. Выращенные под надзором государства, раз в год они сами выступали в качестве наблюдателя. Это всегда молодые люди, едва окончившие школу. Никто не знал, что происходило с ними с возрастом, наверное, они заводили свои семьи и расселялись по городам, становясь обычными рабочими. Не исключено, что они получали награды за доблестный труд, но официальных подтверждений этому не находилось. В конце концов, для них попасть в число помощников Главы сама по себе высшая награда. Перепись проводилась в разное время и назначалась внезапно. В лучшем случае население предупреждали за несколько дней до праздника, в этом году даже этого не сделали: объявили за сутки. Потому-то и поторопилась сменщица на работу, хотела утащить что-нибудь вкусное на угощение. Гости никогда не притрагивались к пище, но каждый хозяин считал обязанностью предложить свое кушанье. От того я с самого утра нагревал чайник, не давая ему остыть, а в холодильнике берег пирожные.

На кухне оставалось еще много неприбранного с вечера, поэтому я доделывал уборку. Пока намывал пол, голова слушала радио. Эту ночь она спала плохо, утром есть не захотела и хандрила. Поначалу ее немного развеселила утренняя передача, но как только показали прямой эфир, посвященный Дню Ценности, она утратила к программе всякий интерес. Демонстративно воротила нос и всем видом намекала на выключение. Радио по-прежнему транслировало ситуацию с места событий, но я не мог быть уверенным, что голова слушает его. Она сидела неподвижно и скучала. Голова уставилась в одну точку за окном. Я слишком торопился поскорее прибрать комнату, поэтому не уделил ей должное внимание.

Около десяти раздался звонок, я бросил половую тряпку в таз и побежал открывать дверь. На площадке спиной ко мне стояли две хрупкие девушки. Казалось, их специально подобрали в пару по росту, чтобы уравнять: одна из них очень низкая, а другая высокая. Между ними сохранялось сантиметров 40 разницы. Они обе повернулись в мою сторону, и у них тут же округлились глаза. Низкая вовсе потеряла дар речи, она так и застыла на месте. Ее подруга тоже испугалась, но виду не подала.

— Мы звонили вашим соседям, ждите своей очереди — сказала высокая. Ее голос вывел из оцепенения подругу, та достала из-за пазухи блокнот и судорожно начала что-то записывать.

В квартире напротив раздался звон цепочки, а затем дверь приоткрылась, и оттуда показалась голова соседки. Она принадлежала тучной женщине неопределенного возраста. Сколько себя помню, я ни разу не видел ее целиком. Она вылупилась на меня, но не удивилась, наверняка до этого подсматривала за другими квартирами в глазок.

— Извините, это личная встреча, посторонним присутствовать запрещено. Прошу вас удалиться и дождаться своей очереди, — снова напомнила мне высокая девушка. Ее сдержанное, несколько сухое лицо сохраняло невозмутимость. Казалось, испытывать эмоции ей не свойственно.

Я смутился и поскорее захлопнул дверь. Тихонько добрался на кухню и поставил на плиту теплый чайник. Голова продолжала грустить, и сидела без движения. Происходящее вокруг ее совершенно не занимало. Из коридора слышались голоса.

— Доброго дня, поздравляем вас, Анна Дмитриевна, с Днем Ценности. Мы — представители движения «Диалог», пришли к вам, чтобы по душам поговорить. Сегодня вы заявите о себе.

— Здравствуйте, — сухо промямлила соседка.

— Неужели вы не пригласите своих гостей внутрь? Здесь наш разговор могут услышать недоброжелатели.

Спустя минуту хлопнула закрывающаяся дверь, и голоса затихли. Я воспользовался уединением, чтобы убрать таз и тряпку, последний раз стряхнуть пыль с мебели, словом, придать квартире ухоженный вид. Голова безучастно наблюдала за мной. Когда все приготовления закончились, я решил уделить ей время. В то самое мгновение, как я подошел к голове раздался звонок в дверь. В коридоре стоял высокий мужчина. Из-за его спины прозвучал знакомый голос.

— Доброго дня, поздравляем вас, Сергей Артемович, с Днем Ценности. Мы — представители движения «Диалог», пришли к вам, чтобы по душам поговорить. Сегодня вы заявите о себе.

Теперь я смог разглядеть позади мужчины двух столь разных девушек. Вероятно, они расценили мое промедление, как недовольство.

— Неужели вы не…

Я опомнился, широко распахнул дверь и посторонился. Мужчина своим телом пропихнул меня с прохода вглубь кухни, девушки прошли за ним. Высокая договаривала на ходу:

–… пригласите своих гостей внутрь? Здесь наш разговор могут услышать недоброжелатели.

Я очень волновался. Честно говоря, не ожидал встретиться с таким опасным гостем, как этот громила, да и столь необычный ход привычных событий смутил бы любого. Все трое вперили в меня взгляд, и ожидали чего-то. Я не нашелся, что ответить на приветствие, кроме как слегка поклониться. Это привело гостей в движение. Началась привычная процедура «Диалога». Высокая девушка, не мигая, смотрела на меня и задавала вопросы, а низкая записывала вслед за ней. Строчила она очень быстро, только успевала переворачивать страницы. Периодически переписчица озиралась по сторонам и заносила в тетрадь увиденное. У высокой на поясе висел включенный диктофон, который фиксировал любой шорох, у низкой из кармана торчал фотоаппарат. Мужчина ничем особенным не занимался. Он прошелся по квартире, огляделся, проверил комнаты на наличие запрещенных вещей и вернулся на кухню загораживать девушек.

Для удобства жителей и ускорения процедуры вопросы требовали однозначного ответа, так гостям удавалось обойти за раз больше домов. Из-за проблем с голосом мне это действительно помогало. О моей жизни государство знало все еще с предыдущих посещений, поэтому вопросы были весьма конкретными.

— Ваши фамилия, имя, отчество — Смирнов Сергей Артемович?

Я кивнул.

— Возраст 34 года?

Я согласился.

— Проживаете по адресу город Дневск, Северный район, улица Советов, д. 9?

Кивнул.

— Работаете на складе в магазине продуктов по адресу ул. 5-я Садовая?

Я кивнул. Чувство, что за мною следят возрастало. Я ощутил на себе пристальный взгляд, а когда обернулся, то увидел голову. Я совсем позабыл о ней из-за сложившейся суматохи. Она же отвлеклась от своих мыслей и пристально наблюдала за мной. Смотрела с каким-то новым выражением полной сосредаточенности, будто все наконец осознала про себя. Даже, когда голова заметила, что я знаю о ее слежке, она не сбилась и продолжила. Вот уже и рот раскрылся, в попытке вымолвить что-то. Раздался пронзительный свист, чайник вскипел. Низкая девушка бросилась к плите и выключила газ.

— Продолжим? — вернула меня к разговору высокая.

Немного погодя, я кивнул, но неприятный осадок от произошедшего мешал сосредоточиться.

— Вы употребляли когда-нибудь алкоголь?

Я кивнул.

— Вас устраивает занимаемое положение? — гостья оторвалась от листка, ее глаза блеснули.

Я поспешно кивнул.

— Вам хватает средств на оплату жилищных услуг?

Я кивнул.

— Вы верны правительству и не принадлежите запрещенным группировкам?

Глаза девушки прожгли меня насквозь. Я тут же кивнул.

— Вас устраивает заработная плата?

Согласился.

В это время низкая девушка отошла от нас и принялась рыскать по квартире. Первым делом она бросилась к голове. Гостья долго и внимательно рассматривала ее, достала камеру и сфотографировала с разных ракурсов. Она вытянула указательный палец и принялась размахивать им перед моими глазами. С головой играли, как с котенком. Я не отвечал на ее внимание, даже не провел глазами вслед за пальцем, лишь укоризненно взглянул. Переписчица фыркнула и заполнила очередную страницу в блокноте. Она забралась под стол (как хорошо, что я протер пыль и там) и убедилась, что ни тела, ни зеркал под ним нет. Тогда она выбралась и сдвинула тарелку с головой со стола. Убедившись, что никаких отверстий в столешнице нет, гостья снова сфотографировала обстановку. Покончив с головой, низкая девушка брезгливо протерла руки салфеткой и двинулась в спальню. Я не видел, чем она там занималась, но судя по звукам все задокументировала на фотоаппарат. Оформив записи, она вывернула шкафы, пересмотрела вещи и удостоверилась в отсутствии контрабанды. В комнате не нашлось ничего интересного, потому переписчица воротилась обратно и уверенным шагом направилась в ванную. Быстрота и четкость ее движений доказывали, что план моей квартиры гости изучили заранее. Прежде, чем открыть дверь в туалет низкая девушка предусмотрительно натянула одноразовые перчатки.

— В этой квартире проживаете только вы? — и дальше проводила процедуру «Диалога» высокая девушка.

Я кивнул.

— Осознаете ли вы необходимость изменить свою жизнь радикально ради великой цели?

Я не был уверен, что должен ответить, но все же с опаской кивнул.

— Вы любите мать и отца; в вашем случае покойных?

Кивнул.

— Вы любите отца нашего, Главу? — этот вопрос высокая девушка не читала с листка, она заучила его наизусть. Все силы гостья потратила на то, чтобы рассмотреть меня. Глаза ее выпучились, лицо вытянулось. Она боялась упустить малейшее движение.

Я не заставил ее ждать — молниеносно кивнул.

Девушка выдохнула, и напряжение развеялось. Эти расспросы и гнетущая атмосфера тяготили меня, и после всего мучения дыхание гостьи подействовало так разряжающе, что я и сам поддался ему. Выдохнул весь воздух, накопившийся в груди за прошедшее время. Грудь моя впала, а я сам согнулся от пустоты внутри.

Конец ознакомительного фрагмента.