Арендатор бытия. Рифмотексты
Сергей Яхновец остро ощущает время, в котором он живёт. Он идёт по жизни размашисто и торопливо, задевая за кинжальные углы, которые ранят всё острее и больнее. Поэт не может молчать, поэтому в книге «Арендатор бытия» нашли пристанище самые противоречивые и откровенные впечатления тернистого пути. Они ждут своего читателя, единомышленника и задушевного собеседника. Книга содержит нецензурную брань.
Оглавление
- Лики бытия
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Арендатор бытия. Рифмотексты предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
© Сергей Яхновец, 2023
ISBN 978-5-0060-3428-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Лики бытия
Петь
Я взлетаю в небесную мякоть,
проникаю в надземную синь —
буду якать, стебаясь, и вякать!
Лучше ввысь, чем печально гнусить!
Я весёлый, нахальный, задорный,
хрупкость крыльев меня не… гнетёт.
Не сдаваясь судьбе, непокорный,
в неизвестность продолжу полёт…
Воспаряю над низменным бытом —
вдохновенье отчаянно прёт!
Ржёт Пегас и лягает копытом,
но меня его гнев не… гнетёт!
Стервенею в горячном задоре
и плюю на людские суды —
мне небесное дивное море
открывает глубины судьбы!
Обжигаясь о солнечный факел,
в мутных тучах плутаю без сил.
Пусть я многое в прошлом проfakал
и ошибки себе не простил —
счастье в этом безудержном взлёте!
Вянут мелочи суетных дней!
На небесной возвышенной ноте —
буду петь до кончины своей…
Охота
«Идёт охота на волков…»
— 1 —
Уходит стая к роднику
под рёв азартный снегохода.
Флажки способствуют стрелку.
Идёт охота…
Рычит добыча где-то рядом,
сверкая ненавистным взглядом,
изнемогая на бегу,
в беде по горло и в снегу…
Матёрых хищников трави
и с толком разряди двустволку!
Пусть серый корчится в крови…
А если б ты родился волком?
— 2 —
Шумит охотничья шарага,
поляну топчет с матерком.
Удача трупного парада —
разложено зверьё рядком…
Пьяны от водки и удачи,
смеясь, позируют, галдят.
Оскаленные волчьи пасти
с тоской кровавою глядят…
Твою бы человечью морду,
застывшую в предсмертный миг,
убийцы бы снимали гордо,
кровавый завершив пикник…
— 3 —
Тоска заката сумрак тушит,
лес затаился в забытье.
Загубленные волчьи души
печально воют в пустоте…
И невидимками беззвучно
скользят их тени в сны стрелков —
шанс вырваться благополучно
вновь у затравленных волков…
Приоткрывает вечность двери…
В страшной охоте хищных лет
мы все жестокой жизни звери,
смертельной суеты сует…
Инклюз1
(Янтарный смертник)
Слезою времени комар
оплакан в янтаре…
Седых веков трагичный дар,
застывший в пузыре
смолы, остановившей жизнь,
запечатлевшей смерть —
времён далеких катаклизм,
чтоб мы могли узреть —
болтающимся меж грудей
кулоном смертной метки —
веков окаменевший клей
на теле у кокетки…
Пусть удивляется знаток —
комарик этот чудом смог,
остановив мгновение,
спасти себя от тления.
Промчались миллионы лет
смертельной жизни мира,
а для него их словно нет —
по воле ювелира
представлен вечный трупик,
блестит янтарный гробик…
Мадам, зачем такое вам?
Мадам, не хмурьте лобик…
Комарик бедный не исчез —
он сбережён веками.
Над вами — скоро будет крест
чернеть под облаками…
Вам путь один — холодный морг,
земля иль крематорий.
Молитесь… Не поможет Бог!
Конец людских историй —
извечный замогильный мрак,
и пир червивый в теле,
мозг, превращающийся в прах,
и кости, что истлели…
Всё происходит, как и встарь —
жизнь наша быстротечна,
о чём комар, попав в янтарь,
напоминает вечно.
Смеётесь вы беспечно…
Разговор в пивной
Разлив по-быстрому, гуторишь:
«Пол-литра на двоих — пустяк.
Здорово, первый встречный кореш!
Давай, по первой… всё ништяк!»
Я не любитель холодов,
не закалённый в спорте «морж»,
не покоритель вечных льдов,
не баловень судьбы… и что ж?!
И душит боль меня порой:
чего достиг? Куда стремиться?
«Давай накатим по второй,
хочу напиться…»
Полвека давят на мозги,
вгрызаются сомненья в душу…
А впереди — опять ни зги…
Я выброшен, как карп, на сушу.
Не нужен морде важный вид,
судьба профукана под ноль.
Я неудачный индивид,
играющий плохую роль…
«Вот посуди, братан, бесстрастно:
куда бежим, зачем живём?!»
А собутыльник мне бессвязно
бубнит с улыбкой о своём.
И, проясняя мутный взор,
вопросом мучает: «Ты кто?»
Я сопрягаю разговор:
«Я — философский конь в пальто…»
Мороз по коже! Вздрогну снова
в толпе судьбою битых рож,
печально, что не тренирован,
жалею, что совсем не «морж»…
Так что же значит моё «я»,
бредущее в трудах к закату?
Когда ошибок до… хрена —
ты не протянешь на зарплату.
Отбросив сладость лживых грёз
и вздыбив мазохистски душу,
отвечу на больной вопрос —
и все сомненья вмиг разрушу.
«Пусть я — не «морж», на всё готовый,
Пусть я — затворник тёплых стен,
пусть член сообщества хреновый!
Но всё же — не моржовый хрен!»
Хохочет мой багровый кореш:
«Да, с оптимизмом не поспоришь!»
На перекрёстке
Красный глаз равнодушного светофора… На грязных обрубках оставшихся ног… Вёсла костылей — надёжная опора… Вдыхает, улыбаясь, московский смог… Ловко скребёт вдоль автогирлянды цветной… Сжав безмолвные губы, отдыхает… Просветлённый взгляд встречается и со мной… Эх, бедняга, вот как в жизни бывает…
Торопливо отвожу виноватость глаз. Поскорей бы ковылял привычно дальше. Осознаю опустошённо, без прикрас, горечь его искренности или фальши. Пусть где-то воевал или не воевал… Или стал таким по своей глупости. Пускай камуфляж для жалости надевал. Каково нести груз неполноценности на измозоленных страданием культях?! Господи! Всех нас целых за него прости! Нас, страдающих пустяшно второпях! Сумевших благополучие обрести! Господи! Спаси калеку и сохрани, если Ты существуешь в реальности! Глотаю, как чистый воздух, светлые дни, подверженный горькой сентиментальности…
Мелочи в кошельке нет, крупных — жалко… Другие подадут. Всем бессилен помочь. Что-то в салоне становится жарко… Настрою климат-контроль и быстрее прочь…
Впереди зелёный свет…
Есть Бог вне нас или нет?
В какой день и час
Он
воскресает
в нас?
Он воскресает в нас?
Корячусь
«Нет в мире ничего прекрасней бытия.
Безмолвный мрак могил — томление пустое».
Как незначительны ступени бытия
последних лет.
Легко струит осенняя судьба моя
прохладный свет
на суетливость мелочных лихих потуг,
купюрный раж.
Увы, огонь дерзания почти потух,
иссяк багаж
терпения и вдохновения,
мечтам облом…
Я фрукт с гнильцою поколения
больных баблом.
Исчерпан милости небес кредит,
душа мутна,
постыдность груза неудач томит,
гнетёт у дна…
Я презираю слабость и печаль,
себя лишь жаль.
Любовница — порочная мораль —
скандаль, скандаль…
Я оптимистом был давным-давно,
да отболел.
Прощальным обелиском всё равно
грядёт предел.
Плевать на суетность мирофигни,
успех и прыть,
судьба, порадостней меня распни!
Усталость быть
слабеющей душе дыхание
прервёт шутя.
Вновь слышу, шепчет мироздание:
«Сгинешь, дитя…»
Покуда вздох последний не угас,
небу хриплю:
«Продли, продли последний жизни час,
я жить люблю!..»
Вовсю хохочут небо и земля:
«Корячься, тля!»
Корячусь…
мля…
Спасение
Взираю равнодушно третий день,
как в дачной рукомоечной ловушке
мохнатый паучок, забившись в тень,
мечтает о залётной сочной мушке.
Скрываясь от искрящейся воды,
разрывов брызг на желтизне эмали,
наш бедолага в омуте беды
испуганно следит, чтоб не поймали.
Не понимает вовсе, почему
не в силах одолеть отвесной глади,
покинуть ненавистную тюрьму
одной свободы да инстинкта ради…
Среди посуды, пены и воды
без треска рвутся лестниц паутинки.
Горьки его напрасные труды,
дрожат на теле мокрые щетинки.
В неволе всякий пленник некрасив.
Быть может, смыть тебя тугим потоком?
Пусть, как пушок, тебя подхватит слив
неумолимым равнодушным роком…
В мгновенье исчезают квадрильоны
таких же неприкаянных существ:
неумолимы смертные законы
в любом из многих биокоролевств.
Мне ничего не стоит покарать,
казнить тебя за то, что ты попался.
Когда пора приходит умирать —
любой бы обречённо растерялся…
Исчезнешь, перестанешь соки пить
жертв, спутанных коварной паутиной.
Зачем тебе на этом свете жить?
Кого ты огорчишь своей кончиной?
Но понимаю, что я так же слаб
и бесполезен в краткой, страшной жизни.
Своей свободы подневольный раб,
в ловушке неприкаянной Отчизны.
Я хищно ем животные куски
существ, убитых для прокорма плоти,
спасаясь от насилья и тоски
в погибельном, шальном водовороте.
Быть может, Бог взирает свысока,
как я ползу бесславным насекомым,
и где-то близко смертная река,
где сгину я, возмездием влекомый?
Я веточку подставлю паучку —
пусть он по ней рванётся из ловушки,
Пусть повезёт сегодня дурачку…
Спасайтесь, зазевавшиеся мушки!
Тварь
Ты ль дрожащая тварь бесхребетная, копошась по сусекам судьбы, на проклятия зла безответная, источаешь истошно мольбы? Вновь изнываешь в бездушном уга-
ре полыхающих бешеных чувств? Избавленьем от бренных безумств, быть может, скоро небеса одарят…
Выдохлись мысли, истощился язык. Обломано всё, снова счастья затык… Ля-ля тополя, чик-чирик и… звездык! Трали-вали, про… стебали то да сё…
Пусть тошнотворно от душевной хмари, ты удостоен живучести твари, сотворённой пройти через всё…
Где же вы, незамороченные будни, невыдуманность сказочных чудес? Во сне я слушал звуки дивной лютни — играл мой Ангел, подпевал мой Бес… Нелепости реалий круговерти — обрывки счастья разнесли ветра. Немного Бога одолели черти. Вчера — так много жизни, завтра — смерти… Из завтра не спастись мне во вчера… Ведь настоящее всегда игра, прекрасная жестокая пора — в грядущее стремится из вчера. Лишь прошлое спешит, не отставая, жестоко настоящее карая…
Смерть догоняет жизнь — жизнь догоняет смерть. Кто же кого? По-всякому… Тьмы круговерть… Устремлена жизнь неизбежно к смерти, а смерть к грядущей вечности спешит, и настоящее не избежит трагичной предрешённости той встречи. От мрачной диалектики не легче… Такая вот извечная игра — и не изменишь ни… хрена.
Искримся в ежедневность новизны. Утяжеляют годы груз вины. Добрее и нежнее шепчет Бес. Всё меньше вижу света, больше тьмы. Надежда явственно теряет вес.
Мне б счастьем душу тщательней отмыть, отпечатлеть кармическую малость, необычайность мира приоткрыть немного… Немного и осталось…
Терзает душу свет неугасимый. Пусть сгинет скука в суете моей! Лишь постигая мир непостижимый, я изживаю тщетность беглых дней.
Душа, лучась неутолённым светом, из тьмы пещерной рвётся птицей ввысь. Улыбки верных звёзд блуждают где-то и тайным смыслом насыщают жизнь. Пока, во тьме, сияют мои звёзды, не стёртые рассветом с небосклона, любые испытанья перенёс бы, лишь бы судьба была бы благосклонна ко мне, к моим родным, любимым, близким! Ко всем, кто извлекает свет из мрака. Приврал немного… сокращаю списки. Меркнут звёзды так быстро, однако…
Надо
«Гул затих, я вышел на подмостки».
— 1 —
Дом затих. Я вышел на балкон,
прислонясь к дверному косяку.
Во дворе компания бухих
разгоняет матерно тоску.
И уходят на…
хрен жизнь и сон.
Хоть я псих, но понимаю их…
Ощущаю:
бренность вечеров
и восхода светозарный лик,
измождённость будней в суете,
как ворчит у мусорки старик,
сиротливость проходных дворов,
ветра свист в осенней пустоте,
теплоту твоей души родной
и что сотворили со страной,
идеалов грустную труху,
who is who на самом на верху,
быдловатость ушлых фраеров,
зов полей, лесов и облаков,
тайный смысл неприхотливых слов,
голоса цветов, звёздных миров,
всяких умудрённых…
чудаков.
И себя — философа обочин.
Пусть наставлен сумрак этой ночи
тысячью биноклей на оси.
Пастернак! Пожалуйста, прости,
как бухие, буду чушь нести…
Не пойму — зачем, какого чёрта
так безбожна сытой жизни морда,
так безбожна морда у голодной,
немудрёной жизни всенародной?
В суетном бедламе лицедейства
горький фокус ждёт в конце пути.
Праведно прожить без фарисейства —
просто — словно поле перейти
минное,
если судьба фартит…
Помилуй и прости!
— 2 —
Что случится на моём веку?
Где нарвусь, какому косяку
буду посылать проклятий рык
средь интеллигентов и барыг?
Под окном компания бухих,
и я понимаю радость их…
Одного не в силах осознать —
почему бессильна благодать?
Всё пройдёт — и радость, и печаль,
музыка, любовь и фарисейство —
ускользнут в неведомую даль…
Неподвластен распорядок действий.
Что-то есть подобное у Блока —
бесполезна суеты морока:
ночь, аптека, улица, фонарь…
Блок! Прости, я больше не бунтарь!
День, больница, шум шоссе и хмарь,
мир торговый, толпы индивидов,
банк, автомобили всяких видов,
тёмный двор и умерший фонарь.
Время обрывает календарь.
Всё повторяется, как встарь —
алчет жертвы вечности алтарь…
Но надо жить!
Хватит болтать…
Зимняя окраина столицы
Торчат углы, висят овалы,
в бетоне застеклён уют.
Утробы городской кварталы
клыками башен даль жуют…
Шеренги фонарей горбатых.
В дыму сигары серых труб.
На крышах тучами примятых
лежат покровы блёклых шуб.
Машин ползущих вереницы
в промёрзлых линиях дорог
развозят блеск шальной столицы,
развозят грусть людских тревог.
Мерцанье бездны эпизодов
сливается в один мираж.
Здесь — цепь закатов и восходов,
здесь — мой тринадцатый этаж.
Над скромностью пятиэтажек,
в кубизме городской среды,
над новогодней распродажей,
над миром зла и доброты.
Столица сказочных контрастов,
восторгов тьма, соблазнов свет —
я, как и ты, жесток и ласков,
без нас Вселенной этой нет!
Какое радостное утро!
Как хочется любить и жить!
И поступать светло и мудро!
И целомудренно грешить…
«Целует землю лунный свет…»
Целует землю лунный свет…
Покой — подарок нежной ночи.
Бездомный ветер свой завет
шептать тихонько ивам хочет.
В ночной смиренности пруда
дремает сад заворожённо…
Лениво тихая вода
сиянье звёзд пьёт отрешённо…
Вдали от всех цивилизаций
с их суетливостью бетонной,
укрывшись запахом акаций,
природа притаилась сонно…
Пройду тропинкой спящий сад,
стараясь не помять цветы…
Я не хочу иных наград,
пускай опять приснишься Ты…
Сказочно хороша
Безумная стройность плывущих ног,
колыхание сочной, упругой груди…
С ней бы любой импотент смог
стать гигантом и без минета —
ты погляди, погляди…
Пьяный ветер целует соблазн губ,
играет шёлком пышных волос.
Да я вам на спор даю любой зуб,
ей бы очень легко и президента
соблазнить удалось!
Так ослепительна, сказочно хороша!
Всё в груди и ниже, поднимаясь, немеет.
А она плывёт над похотью не спеша —
а ведь кто-то её регулярно, по-всякому,
долго имеет!
Город восторженно, ошарашенно обалдел,
тормозили авто, замирали лица и птицы,
и каждый мужик, имевший глаза, хотел…
Дразнили, сводя с ума, бесстыдно
пляшущие ягодицы.
Да… есть женщины в русских селеньях!
Кромсает скальпелем размеренность жизни эротика…
Бьются самцы, как в брачный период олени.
Сексуальная самка сворачивает мозг
сильнее любого наркотика!
Сворою хищных, звериных взглядов
раздета, растерзана, прочно покорена…
Она шла, словно никого не было рядом,
стряхивая женскую зависть, цветущая
и радостная, как весна!
Сны весны
Ты явилась сегодня ко мне
после долгой разлуки.
Помню губы твои в полутьме
и горячие руки.
Мы молчали… Шептались тела
распятием нежности.
Позабытая страсть ожила
слияньем безбрежности…
Ни к чему возвращенье тоски,
любви эксгумация,
соблазненье воле вопреки —
тоски провокация,
мазохистский, мучительный стон.
А что так снова близки —
только смутный мираж,
сладкий сон, отцветшие лепестки,
безжалостными временами
иссушенные напрочь.
Зачем такое на ночь?
Давным-давно всё ясно с нами.
Непонятно со снами…
Сны питаются жизнью,
жизнь полнится странными снами.
А вечность чёрной высью
равнодушно молчит над нами.
Неслиянности звёздной,
знать, у космоса научились?
Даже встретившись поздно,
преждевременно разлучились…
Стирает время чувства
безжалостной наждачкой быта.
Вчерашние безумства
смешны, изжиты, позабыты.
Похитило время любовные чувства
и поиздевалось над нами…
Прискорбно — постичь не сумели искусство
прорастать друг в друга корнями,
единством спасительным
противоборствуя злобным ветрам —
лихим мучительным временам,
доставшимся нам,
неподвластным моим снам…
Звёзды гаснут (и здесь, и там…)
Значит, это кому-то нужно…
А нам?..
«Важно то, что уже неважно…»
Важно то, что уже неважно…
Неважно, сколько меня осталось в тебе…
Тебе во мне оставаться не нужно…
Устало скроется солнце в ночной норе…
Две мухи совокупляются на стене
и скоро разлетятся равнодушно…
Нам на горе рак просвистел на горе…
Не надо ползать, покоряясь паденью,
и, продолжая тягостный эпилог,
унижаться перед прошлого тенью,
руководствуясь пульсацией между ног…
Как живётся тебе без моих тревог?
Кому сейчас ставишь заздравные свечки?
Затянулся запутанный эпилог
барана и благороднейшей овечки…
Смотрю на обновление бытия,
офигевая — мне так жить неохота…
И блею, не понимая ни…*уя,
и млею грустно на новые ворота…
Мухи, кайфанув, разлетелись давно,
ищут сочное и тёпленькое дерьмо…
Солнце вновь царствует по всей округе…
Уже неважно, сколько нас друг в друге
и как тебе живётся без моих тревог…
Не на тебя теперь пульсирует меж ног,
хотя законные пока супруги…
Печален эпилог…
P.S.:
Прости за боль и слог —
прожил и написал, как смог…
Любви-покойнице — венок —
долготерпения итог…
Забыть пока не смог…
Бог с тобой… Со мной — рок…
В руки флаг — свободен дурак…
Вот так… Такой fakт…
На горе заблуждений
рассвистелся рак прозрений…
Sheridans
Нацежу «Шеридан» через два блаженных соска. Перемешаю кофейный виски с ванильно-сливочным ликёром. Сладостная, обильно-тягучая, мазохиствующая тоска, под взором, завешенным замутнённым флёром, как из раздвоенной, пьянящей мукой души — двуструйно тянется из спасительной тары.
Словно ласка слияния Инь и Ян в тиши — завораживающий нектар этой пары…
Из дождливого, дружелюбного Дублина — любопытного, поэтичного гулёны, туманного, говорливого, зелёного — через океан «Шеридан» долетел ко мне. Не случайно ирландская прелесть куплена — устал от услады в белом и красном вине.
Коньяк — не моё, ром и водяра — подавно. От пива, сказали, мужские гормоны мрут. Этот ликёрный, молочный вискарь забавно, так сладостно-терпко вкусен и гламурно крут!
Отликёрю паршивость и раскрепощу тело — станет терпимей ложная чушь, что ты напела… «Бейлис» тоже хорош — лучше любого пойла… Зачем гадишь, судьба, и загоняешь в стойло?! На то ли предназначен путь в красочном мире — горько лакать «Шеридан» в съёмной квартире?
Если субъект пития не алкаш, мозг разом не отключит печаль, не ублажит маразмом у облёванных параш… Жадно: соси сладость, матерись, кайфуй, злись, мучайся, интеллигент! Заштриховывай в душе горестную гадость — счастливой любви недостойный ингредиент! Плоть полощи ирландским целебным нектаром. Ни hera не хитёр, всё промотал задаром! Крой сапожника хлеще, давшего себе по пальцам, — вновь мозг мерзостью плещет. Взираю неандертальцем. Лаять собакой буду, гоняющей авто, предамся пьяному блуду… Но в итоге что?
Голову пьянит пустота, тело — пьяная вата. Хочется плакать и ржать! Стерва, блин, виновата?! Душу навек застудил в неврастенических склоках. Лучше запойно бы пил. Всё верил. Надеялся. Схлопал! Знать, и она, и судьба — отъявленные стервы! Знать, злой параноик — не выдерживают нервы…
Все как-то, что-то, зачем-то, постоянно: пьют, снуют, жуют, дают, берут, предают, плюют, ищут уют… ют… ют и… ют… Горькопьяные мысли блюют… Может, мой удел — бытийная богадельня? Может, мы неподдельно навсегда отдельно?!!
Горько, хоть сладостен «Шеридан». Вдруг шанс ещё дан? Нужен ли шанс?!
Или по новой cherchez la femme? Сладостен «Шеридан»… Пусть шанс дан, но поскольку подло предан — ненавижу… Утрусь бредом…
Эх, Шеридан, Шеридан… Я — здесь… Она — там… Как быть нам?.. Сойтись опять к новым боям? Нет! Пусть идёт к новым…
Тамбур судьбы
«Трясясь в прокуренном вагоне,
Он стал бездомным…»
Вместо купе, растрясясь в плацкарте, пришлось удостоиться тамбура. Судьбоночьность в порочном азарте… Лишь душа — шальная сомнамбула, лунатеющая в прокуренном, грязном и зассанном промежутке, оплаченном, обыдленном, больном, — бредит и никак не обретёт дом… А пейзажи безлунные жутки непроглядностью за тряским окном…
Загнанной странствующей натуре мчать навстречу заре — скупой дуре, по злой воле и по своей дури. Плоть сквозняки до костей продули, колёса все мозги простучали. Хоть не в товарняке песнь печали с бредом реальности обвенчали…
Мчась в прокуренном ночном тамбуре (нудно лунатея) к смутной заре, осязаю незримость кого-то, беззвучность зловещего хохота, слюни голода лживого холода, теплоту согревающей скверны, больные нервы, томленье спермы, сомнамбулические подлости, немую усталость правильности и прочие сонные странности…
Тамбурного бытия вития, сомнений боль — твоя стихия. Прочее беспутство везучее, прочит ли безрассудство лучшее? Пусть случая стебель ветвистости милости сна многообразности, достигая близости низости, молит о радостности праздности… Лишь душа простит ли пустой ночной бред сюрреализма тамбурности? Зол порок мистичности — бурно мстит дремлющей двуличности, той заре, где не дано мыкаться в тамбуре, и придётся очнуться сомнамбуле…
P.S.:
К разлюбленным не возвращайтесь — внутри сломалось что-то и у них… И, уходя, навек прощайтесь, с могилой счастья на кладбище интриг…
Яд
М. Л.
«Отойди. Приближаться опасно ко мне.
Это ненависть воет, обиды считая».
Не растворило сердце злобу.
Проклятие былой любви…
Взываю к Дьяволу и Богу,
чтобы спасли от визави…
Поставь хоть миллионы свечек,
яви покорность у икон —
неистребимы испокон
и лживость блеющих овечек,
и алчность ненасытных жён.
Прощать — великое уменье
и благородство высших сил,
но подлых перевоплощений
я не прощал. И не простил…
Не по-хорошему расставшись,
в змеиной сваре злобных душ.
Моей любовью наигравшись,
ты сорвала желанный куш…
Из-под личины пострадавшей
ты изощрённо даришь боль.
Меня до нитки обобравши,
мстишь беспощадно за любовь…
Змеятся мысли ядовито.
Как ненависть перебороть?
Умением прощать, как видно,
не наделил меня Господь.
Пусть буду мелочен и низок —
я чую, что конец твой близок…
Замри, священный Благовест!
Пускай… исход мучений близок —
будь проклят твой могильный крест!
Хочу, чтоб холмик был красивый,
веночки, ленточки, цветы,
твой лик улыбчивый и лживый
из леденящей пустоты…
Пускай в мозгах пируют черви,
огонь карающий сожжёт!
Молю Вас, Бог, молю вас, черти —
пускай в последний миг поймёт,
взлетая над бездушным телом
к иным таинственным пределам,
несясь в тоннеле в мир иной,
на свет безумный, ледяной —
что она сделала со мной…
Что она сделала со мной?!
И что с собою сделал я?
Не понимаю ни… фига…
Не принимаю никогда…
Угасни, непрощённая Звезда…
Моя
Пустым тротуаром, под юбкой ночи, бреду злым гусаром, и всё не очень…
Мрак вокруг и внутри. Мертвы фонари. Лишь уснувших домов мрачные тени целуют у ночи икры, колени… Злой ветер играет безлунностью тьмы, плывут индивиды в различные сны. Грустно взирает на виды промзоны гаражная лента в зарослях сонных.
Прельщая устало, плоть распластала, бесстыдница ночь… Что может помочь? Не в силах закончить с собой беседу, бреду, не еду — пустой — денег нету. Снова без бабы. Как бы без забавы не подохнуть бы…
Девам так денежки важны и ласка. Тогда разденешь их — возможна сказка… с хорошим концом… Лишь бы не с кольцом новым… Пусть не юнец — слыву хреновым… Бреду, тихо думу в черепе грею: кого же я сдуру вновь пожалею, возжелаю, как бракованный чудак? Судьбы двоечник, глупый подкаблучник. Куда бредёшь… mуdak? Зачем же так усложнил жизни ход? Никто не даёт, никто не берёт… Может, днём повезёт?
Может, там — за окном, далёким, светлым, кто-нибудь перед сном мечтает где-то подобие меня встретить при свете дня и, одиночеством переполняясь, одна засыпает, не утоляясь?
Ау-у-у-у!.. Тебя зову… невстреченная, неперченая, гуттаперчивая, красивая, неспесивая, верная, ненервная, добрая, неподлая, сексуальная, небанальная, достойная, сладко-знойная, понимающая, не терзающая, малокорыстная, душой чистая и прочая… и прочая… хорошая… Короче — моя…
Может быть,
е
д
и
н
с
т
в
е
н
н
а
я
?..
Где ты, сказочка моя, наслажденье бытия?
Хлебая воздух муторный, вдоль гаражей и труб усталый, злой, запутанный бреду, как полутруп…
Жить
Не виновна кривая эпоха.
Не виновен никто. Только ты.
Всё равно всё закончится плохо —
отцветают иллюзий цветы…
Лепестки вожделенья опали,
стынут стебли нервозных обид,
вновь в тумане тоски и печали
всё с нуля начинай индивид.
Успокойся, душевный калека.
Горек пройденный преданный путь.
Полюбил не того человека?
Выкарабкивайся как-нибудь…
Однокрылой любви трепыханье
обернулось падением в грязь…
Не выклянчивай зря состраданье —
ты теперь для неё просто грязь…
Но растрата годов — не кончина —
верь грядущей любви и живи!
Расплатись за ошибку, мужчина!
За… шибись у тебя c’est la vie…
В склепе памяти спрятать мученье,
остудить изнывающий мозг…
Жизнь своё продолжает теченье,
и ты, выплыв, себя превозмог…
Свой угол
Порхает снег по январю, деревья стынут, воет ветер. Белым-бело на белом свете… Чай с бергамотом заварю… Люблю спокойно наблюдать из старой домовой коробки, как угасает день короткий…
Какая дома благодать — когда имеешь угол свой, а не в бездомном униженье от невезухи бытовой судьбы ругаешь похожденья… О, сколько было вечеров, когда, в чужие окна глядя, в тиши приветливых дворов зловеще думал: «Вот же ***ди — как по-бомжовски там живут! Как отвратительно и грязно! Вот если мне жильё дадут — всё будет чисто и прекрасно!»
Судьба добра ко мне была и наделила индивида. Уверенность в душе цвела, и схлынула на жизнь обида. Увы, всё можно потерять в пылу мучительных ошибок. Устал себе я повторять, что жить так трудно без ушибов! Опять от дурости своей страдаешь, промотав во имя любовной зыбкости страстей всё, что усильями своими достиг в мучительном труде, как раб на каторжной галере, чтобы досталось всё Звезде, которую любил… И верил всегда в порядочность её и что чего-то я достоин… Но только грязное бельё тебе досталось, старый воин…
Был мир тогда ко мне сердит. В любовной нашей катастрофе ладья семейная о быт разбилась, даже рифмой в «*опе» хотелось завершить строку, служа словесному пороку. Люблю порой стихопургу, хотя от хамства мало проку. Но я испорчен и могу обсценной лексикой базарить, когда эмоции в мозгу начнут извилины кошмарить… Хочу грубить, карябать слух, хлестать жестокими словами — я в стаде слов своих пастух! Пусть злость почувствуется Вами…
Конечно, надобно следить за убывающей культурой, но нас не может не штормить — жизнь связана с литературой. Порой заносит пену-грязь на чистый лист иль монитор… И, лихо стихоматерясь, веду с собою разговор… Взбешённым психом иногда как рубанёшь порочным словом — и легче; горе — не беда, и лечишься самоукором…
Пора продолжить про моё бездарно прожитое время. В нём всюду грязное бельё, но память тащит это бремя… Во многом по своей вине в срамной дыре вновь оказался… И, горько копошась в г… не, как лох последний настрадался. Она сумела обобрать умело, быстро, хладнокровно, в больную душу наплевать. Сошёл как хмель туман любовный…
Непросто жизнь с нуля начать, когда две трети жизни сзади, и так обидно осознать, что есть безжалостные ***ди… Для них живёшь, всё отдаёшь, любя, реальность забывая… В итоге — только месть и ложь. Их женщина твоя родная вонзает, словно острый нож… Стремится больше заграбастать, чтоб ты, как бесприютный бомж, мог налегке за счастьем шастать…
Устал скитаться в пустоте, тлеть в суете будней банальных. Жаль, попадались всё не те мне женщины… Во мгле анальной опять оказывался я. (Пусть образ грубый здесь, но верный — прям из народа бытия… Вот так существовал прескверно.)
Судьба явила снова милость — я перестал впотьмах скитаться и, выплакав несправедливость, смог кое-как слегка подняться… Забыто съёмное жильё. Жаль, не забыта ипотека. Однако новое житьё достойно будней человека. Из грязной выбрался норы. Люблю, любим, живу с улыбкой. И счастье нынешней поры надеюсь не назвать ошибкой…
Пусть ноет в глубине души, болят любовной раны шрамы — там, за окном, снуют в тиши снежинки у оконной рамы, порхают, как беспечный пух. Угомонился строгий ветер. Закат почти совсем потух. Спокойной жизни тихий вечер…
Важно
Ларисе Коваль
День погож иль не погож —
я грустить не буду.
Жизнь итожь иль не итожь —
буду верить чуду!
Как случилось и смоглось —
значит, так и надо.
Сгинь, обидчивая злость!
Ты — моя отрада!
Ослепляй, целуй, влеки
солнечное чудо!
Будут годы нам легки —
счастливы покуда.
Будь что будет! До конца,
до последней капли!
В унисон поют сердца.
Что молчишь?! Не так ли?
Плещет солнце в синеве —
небеса шалеют!
В просветлённом естестве
чувства душу греют.
И солнечно, и звёздно,
и просто, и легко,
пока не очень поздно,
хотя недалеко…
Теперь не очень страшно.
Банален пусть удел —
не оступиться важно
в любовном танце тел.
Крадёт мгновенья вечность,
складирует в года,
изнашивает внешность —
но это не беда!
Как сбывшееся чудо,
как Бог, вошедший в храм,
неведомо откуда
явилось счастье нам!
И важно не растратить
бездарно впопыхах
то, что посмел восславить
в этих простых стишках…
Если вдруг…
Проклятьем солнечным опалены
мы в этих злосчастных горах,
в объятиях смертных странной войны,
и нас ненавидит Аллах…
Куда-то запропастился Господь,
подальше от наших смертей.
А пули терзают грешную плоть,
и душит нас свора чертей…
Не мечтаем о сладостном рае,
надежда слабеет спастись.
Так обыденно мы умираем…
Смерть, помедли, не торопись…
Вновь стволы в раскалённом
угаре свинец беспощадно плюют.
Но ползут и ползут эти твари
и передохнуть не дают…
Пусть они передохнут навеки,
пусть их упокоит Аллах!
Подползайте, порока калеки —
ждёт ненависть в наших стволах!
Пусть залиты потом грязные лбы,
до крови искусаны губы,
мы не сдадимся проклятьям судьбы,
покуда не трупы…
Яростно солнце сияет опять,
смертоносный сгущает мрак.
Зло матерясь, продолжаем стрелять,
а враг не сбавляет атак…
Так принимайте наш праведный гнев,
укусы свинцовых клыков —
мы вновь огрызаемся, озверев,
как злобная стая волков!
Лишь гильзы звенят на камнях чужих,
зловещие пули свистят.
И если они вдруг, а не мы их —
другие за нас отомстят…
Jedem das seine2
Посасывай коктейли в баре,
страсть насыщая в полутьме.
Кайфует плоть в пьяном нектаре.
И всё okay, и секс вполне
в тесной кабинке туалета.
Типа Ромео страстен ты.
Так стонет пьяная Джульетта.
Бlя, хорошо! Для полноты —
класс — порошок…
Цветут цветы…
А в Сирии такой же парень,
грызёт зубами зной земли.
Ему судьбою был подарен
злой день от Родины вдали…
Взрыв…
Звёздной судороги вспышка…
Балдеет сладкая малышка…
Ты обкончал её бельё…
Там вдалеке — стонет парнишка,
и кровь струится быстро слишком…
Всё просто — каждому своё…
«Люди как люди…»
Люди как люди —
распрекрасные твари.
И ужасно шустрящие прелести…
Лишь
обстоятельства их околдовали,
пережевали бытия челюсти,
души расслюнявили нечистоплотно…
Лишь алчуще подлость сочится ложью…
Искренне
оправдывают всё что угодно,
покоряясь
Божьему
бездорожью…
Говядина и прочее мясо
(Ода мясоедству)
«И телёнка отрубленная голова,
На ладонях качаясь, поводит глазами».
«Всё просто так. Мы — люди, в нашей власти
…Ножами рвать на красные куски».
Вкушаю вкуснятину — говяжье сердце варёное, ранее резво пульсировавшее кровью коровьей — теплящуюся мякоть — сочными кусками… Облизываясь, обильно солю — не люблю несолёное, (хотя соль не полезна для здоровья), и хочется, услаждаясь мясцом, выражёвываться стишками! Довольная улыбка хищно чревоугодится. Молотый перчик придаёт остроту, как водится…
Особь, прослывшая гуманистическим хищником, — ухмыляюсь с вершины пищевой цепочки. Никогда не примирюсь с вегетарианством! В Индии меня признали бы грешником — готовлю в сметане часто говяжьи почки. Глупо бороться с пищевым постоянством.
Будем честны — мы, неизнеженные плаксивые дети — наивысшая ступень насильственной природы. Бытие пронизано хищничеством по всей планете. Сполна наслаждается Homo sapiens силой свободы! Ему возвышать небоскребы, лепить заводы, раскручивать маховик эволюции позитивной! Жалко, тема слывёт постыдной и негативной…
Жалко любую тварь живую, но покуда я ем, я существую… Нужные белки, жиры, углеводы, должны быть добыты — филей, вырезка, антрекот… Значит, питательные животинки будут забиты! Бойко идёт в расход крупный рогатый и прочий скот. Зверство — с точки зрения расчленяемого быка или коровы. Просто плотоядные люди должны быть сыты и здоровы. Рыба, птица, баран, свинья, всякая прочая скотина — обеспечивают полноценность питания господина.
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
- Лики бытия
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Арендатор бытия. Рифмотексты предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
