Нудистский пляж. Юмористические рассказы

Сергей Триумфов

Если кто-то, прочитав эту книгу, улыбнется, у него поднимется настроение, я буду рад. Потому что такой ерунды, как грусть, проблемы, плохое настроение, в этой жизни не только для нас достаточно, но, кажется, этот багаж мы заберем и в следующие жизни. Чем чаще мы улыбаемся, тем меньше проблем к нам пристает. Лучше один раз посмеяться, чем три раза поплакать. «Улыбайтесь, господа. Улыбайтесь». Книга содержит нецензурную брань.

Живой труп

— Кто ж не хочет, — философски ответил Егор, — только у меня денег нету.

— У меня есть. Сейчас бабке Чернухе дрова на тракторе забросил. Пятьсот рублей дала, а хотела за двести. Ей уж помирать через два с половиной дня, а все на похороны копит. На такие сбережения, небось, ее можно каждую неделю в течение года хоронить да еще на тот свет хватит, чтоб на лапу сунуть небесному чиновнику. А сверху на мавзолей еще останется. Пошли к Вэкапэбэ.

Не — а, к Вэкапэбэ я не пойду, — неуверенно упирался Егор. — Я ему должен.

— А если к Нюрке в магазин, то она точно меня сдаст. И моя меня из — под земли достанет. У нее нюх как у розыскной собаки. И тогда ни денег, ни кайфа не получишь, кроме писдонов в шикарной упаковке: без ограничений и без всяких норм приличий. Тогда уж не ООН, не Европейский суд не поможет. Что ты, как ц…а на сучке качаешься. Пошли.

Вэкапэбэ ничего в жизни не делал, но у него всегда водились деньги. Во времена СССР он являлся освобожденным секретарем партячейки. Наверное, он был неплохим секретарем, потому что никому наверху не приходило в голову его заменить. С тех пор за ним закрепилось прозвище «Вэкапэбэ». После распада он превратился в глубоко верующего человека. Научился креститься, посещал все службы, даже пробовал петь в церковном хоре. Но, очевидно, способности и опыт парторга не пригодились на клиросе, и он стал обычным и добросовестным прихожанином. От сельчан его отличало обособленное одиночество и индивидуальная жадность. Но в отличие от всех рядовых жителей он умел гнать самый светлый на селе самогон. Если человек талантлив, то талант не может принадлежать только хозяину и должен обязательно стать достоянием тех, для которых и породила его судьба.

— Вам чего, — спросил высунувшийся череп с седым мелкотравием на голове.

— Бутылку самогона, — сказал Федор. — И закусить.

— В долг или наличными? — голова посмотрела во все стороны и, убедившись, что посторонних нет сказала: «Заходите и быстро».

Вэкапэбэ провел их на кухню. В доме пахло давно нестиранной постелью и живыми мышами.

— Сам будешь? — спросил Федор, открывая бутылку.

— Мне нельзя, я человек верующий. Но если за компанию, то чуток попробую с вами.

— Что же ты, председатель церковного насеста, свой самогон не пробовал? — вспылил Егор. — На нас эксперименты хочешь ставить?

— Егорушка, вот видишь, я вместе с вами.

— По радио говорят, что сегодня — день повара, — вмешался Федор. — Давайте, выпьем за капитанов нашего желудка.

Первая оказалась долгожданной и естественно незабвенной. Вторая принесла облегчение. Маленькая кухонька стала сразу удобной и уютной, как капсула для космонавтов. Дольки порезанного соленого огурца, как каноэ, лежали в лужах собственного сока. Черный хлеб жирным лоснящимся пластом чернозема требовал повторить.

Теперь уже запах дома превратился в обычный воздух, которым можно спокойно дышать, словно ты вышел из сортира в чистое поле.

То ли расслабившись, Вэкапэбэ забыл перекрестить третью рюмку, то ли Егор был слишком любопытен, то ли еще мало выпили, но разговор не хотел занять наезженную колею расслабленной болтовни, о которой бы завтра никто и не вспомнил.

— Скажи, Иваныч, любимец всех богов, — обратился Егор к Вэкапэбэ, — какому богу ты сейчас служишь?

— Егорушка, у нас один бог.

— У нас один, а у тебя получается два, а, может, и больше. В сэсээр у тебя Ленин с Марксом на стене висели, а теперь вон иконки по углам. На хер ты нас беспартийных на все собрания заставлял приходить. Помнишь, как кричал, что если ты не член, то и будешь никем. Ты мне скажи, как коммунизм на рай можно поменять? Или там, на верху, у них кабинеты через стенку?

— Егорушка, — шепелявил Вэкапэбэ, — пойми, мировоззрение может меняться. Это диалектика.

— У тебя, может быть, диалектика, а у меня вот есть баба. Я вот ее вроде бы люблю. У меня для нее много всяких чувств имеется внутри. Я ее терплю, потому что у нее мозговых загибов столько, что на всех бы олимпиадах по странностям у нее были бы медали. Да, бывает, изменю, схожу налево. Попарю своего малого в чужой бане, но домой все равно возвращаюсь. Я ее терплю, а она меня. У нас рай и коммунизм здесь и сейчас в одном сникерсе.

— Пойми, Егорушка, — пытался объяснить Вэкапэбэ, — вера в бога — это духовная потребность. Раньше я этого не понимал, а теперь жизнь у меня изменилась.

— Давайте лучше выпьем, — прервал разговор Федор. — Иваныч, вот тебе деньги за три штуки. Еще одну здесь выпьем, а третью на опохмелку с собой возьмем.

Пили не спеша, по полстакана, чтобы растянуть удовольствие.

— Вот глист скользкий, — не унимался Егор, когда Вэкапэбэ ушел за бутылками. — Завтра кикимора будет в моде, он и в нее будет верить. Не люблю промокашек.

— Брось. Ты, как баба: здесь люблю, а здесь взбухну. Хотя та сама не понимает, за что и зачем. Не сегодня-завтра, он коньки отбросит. Давай, лучше выпьем, пока его нет.

Выпили быстро и тихо, даже не успев чокнуться, закусив долькой огурца.

— Ты бы сразу сказал, что у тебя деньги с собой, — суетился Вэкапэбэ, принеся бутылки и нарезая огурцы. — А то приходят, просят: дай и налей, а карманы моль проела. Для хороших гостей — стол, как самобранка.

Еще раз выпили за поваров, потом за мужиков и потом за чертовых баб.

— Ты мне скажи, — снова взял слово Егор, — почему вы ни одного своего бога не можете нормально по-человечески похоронить? Ленин до сих пор на Красной площади страдает, а ваш Иисус вообще из пещеры сбежал. Поэтому и у вас в головах дурдом, потому что порядок вы не можете на земле навести.

— Егор, — сказал Вэкапэбэ, — порядок — это, когда дисциплина. Когда я работал парторгом, у меня была дисциплина, то есть самоограничение сверху…

Вэкапэбэ не успел докончить фразу, схватился за сердце, медленно сполз со стула и упал на пол.

— Слушай, помрет Иваныч, — сказал Федор.

— Ничего. Это самоограничение сверху пришло.

— Надо хоть искусственное дыхание на всякий случай сделать Ты умеешь?

— В армии обучали, но на трупах никогда не пробовал.

— Слушай, у него и пульса вроде бы нет.

— Что же помер старик. Надо только самогонку у него забрать. Чокаться не буду, — Егор налил еще полстакана и выпил.

— Вот ему приспичило не во время. Не мог подождать, когда мы уйдем. Знаешь, надо зеркало к губам приложить, тогда точно поймем.

— Где ты видел, чтобы у одинокого мужика в доме одинокое зеркало отдыхало? Дырявые носки скорее всего найдем. У него — одно зеркало на весь дом — в шифоньере, и то все паутиной заросло.

— Точно. Пусть тогда дышит в шифоньер. Бери за ноги.

Они приподняли Вэкапэбэ, поднесли к зеркалу и поставили перед ним.

— Ноги-то отпускай, — орал Федор. — Он уже никуда не убежит. Пока я держу, рожу к зеркалу прижимай. Давай быстрей, а то он у меня из одежи все норовит выскользнуть.

— Тебе легко говорить, — ворчал Егор, — а тут голова болтается да нос еще мешается. Ух, шнобель отрастил, как у носорога. Профилем получатся, а передком никак.

— На хрен мне твои профили нужны, ты нос отверни и губами к зеркалу. Забыл, как с Катькой в бане целовался — не профилем же.

— Я там с ней совсем почти не целовался: мне некогда тогда было. У нас, хоть быстро получилось, но очень серьезно, даже сказал бы качественно.

— Мне Катька твоя на хрен не нужна. Я тут с трупом обнимаюсь, а ты мне рассказываешь, как и сколько раз. Из меня совсем вдохновения не брызжет, чтобы слушать про твои банно-половые успехи. Давай, дышите скорее. Ну чего, дух пошел?

— Все, бросай его, а еще штаны спустятся, одевай его потом, — устало, но с облегчением произнес Егор. — Весь дух раньше вышел. Отдышался Вэкапэбэ. Давай, лучше выпьем.

— Но хоть зеркало чуть запотело? — с надеждой спрашивал Федор. — Оно запотело у него лет пять назад, как бабка Нюра померла. На нем пыли, как снега в Арктике: километра на два. Ты скажи, зачем одинокому лысому мужику нужно зеркало? Чтобы расстраиваться? На кой пень ему зеркало, если он только на иконки свои и смотрел? Давай, лучше за упокой выпьем.

— Надо что-то хорошее про него сказать, — предложил Федор.

Они так напряженно замолчали, что стало слышно, как равномерно работает сердце часов в соседней комнаты.

— У меня про него только изжога вспоминается. Никак не мог он понять, что не овощ нужен грядке, а грядка — овощу. Сначала нас доставал своими партсобраниями, а когда нас не стало, бабку Нюру своими богами так занудил, что на пять лет раньше него она представилась. Ведь сначала на исповедь к парторгу ходила, а потом батюшкам про себя все расскажи. При такой жизни разве можно согрешить? А у святых на нашей земле век недолог. Теперь там ее достанет. Но хоть пять лет она спокойно пожила, отдохнула без него, поди, малость, а может быть, и погуляла в волю, — мрачно произнес Егор.

— Но помнишь, как он вел нас к коммунизму? Вроде бы даже верили.

— При коммунистах он им служил, потом попам, а придут правые, он и их полюбит. Знаешь, как проститутка, кто больше заплатит, тем сильнее того она любит. У ней служба такая: кто платит, тот и танцует.

— Ну, чего ты к нему пристал? Нету его уже. Сам самогон его хлещешь, а его попрекаешь.

— Как так получается, что у руководителей своя диета, а нам — что осталось. Ведь что мне и тебе не положено, то для них деликатесом является. Если мы с тобой вместо огурцов икрой черной будем закусывать, то ее на всех не хватит. Вот икра по правильным ртам и раскладывается. Но за самогон я выпью. Только не чокаемся.

— Чего дальше будем делать? — спросил Федор. — Может, бутылочку возьмем и потихоньку свалим.

— Нет, не выйдет. Наверняка, нас с тобой кто-нибудь уже засек. Тогда точно какую-нибудь статью припаяют. Надо фельдшера и участкового вызывать, чтобы справки оформить. А потом в районный морг везти, чтобы вскрытие сделали. А по такой слякоти только собаки и куры бегают. Ну еще твой трактор пройдет. А если ждать, когда дождь закончится, то он тут закиснет.

— Это я в ковше что ли должен в морг его везти? Приеду и вывалю его, как кучу навоза. У меня трактор, а не катафалк.

— Ну, пока он еще не закостенел, можно к тебе в кабину посадить. Ты пьяных, что ли, не возил? А он даже лучше себя вести будет, икать не станет уж точно. Потихонечку, придерживая его, доедешь. Ты же не Шумахер, чтобы гонять. И транспорт у тебя тихоходный. На всякий случай, мы тебе черные ленточки на ковш повесим. А вот оркестр не поместится. Если только из прицепа навоз вывалить, то барабанщика можно будет посадить.

— Да пошел ты… в баню свеклу собирать. Я и троих в кабине возил, но не покойников. Пусть хоть вертолет МЧС вызывают, а я не повезу. Тут сам из кабины чуть не вываливаешься, а меня всю дорогу будет покойник обнимать.

— Да не волнуйся ты. Мы его привяжем, как в самолете ремнями безопасности. Вместо баб голых в кабине будет у тебя за спиной синий смирный покойничек. Согласен, что он не возбуждает так, как телки, но все равно тонизирует. А обратно, если закостенеет, придется уже в ковше…

Егор не успел договорить и придвинулся к окну.

— Твоя Галька что-то по деревне скачет: туда и обратно, — сообщил он Федору. — Не тебя или она ищет?

— А кто ее, пургу, знает, — ответил Федор, занимая у окна наблюдательный пост. Главное, чтобы сюда она не залетела. А то потом будет неделю нервы на собачий хвост наматывать.

— Так она же сюда идет.

— Отыскала, все ж. Слушай, Егор, я в соседней комнате схоронюсь, а ты меня не видел, не слышал и почти меня не знаешь.

— Иваныч, — крикнула с порога запыхавшаяся Галина, — мой не у тебя случайно задержался?

— Нету его тут, — угрюмо сообщил Егор. — Ни того, ни другого.

— А где Иваныч?

Егор взглядом показал на лежащего на полу Вэкапэбэ.

— В царствие небесное твой Иваныч переселился. Теперь бабой Нюрой, наверно, уже встретился.

— Ой, Господи, горе-то какое. Я вчера еще с ним разговаривала, — запричитала Галина, закусив кончик сбившегося платка.

— Ты вчера, а я сегодня час назад за его живую руку держался.

— А чего-то он такой растрепанный лежит? Мучился что ли?

— Нет, прилично помер. Прилег, заснул и как-то равнобедренно умер.

— А штаны чего сползли по самые некуда, пузо голое?

— Это мы его к зеркалу приставляли, чтобы проверить: не весь ли дух еще вышел.

— Мы — это кто? — насторожено спросила Галина, оглядываясь вокруг.

— Кто, кто мы? — Егор понял, что чуть не проговорился и бешено соображал, кто может быть вторым. — Я и небесные силы. К зеркалу прислонили, а голова не слушается. Пока я голову ловил, он у меня и выскользнул. Как в жизни, скользкий глист оказался.

— Надо бы его чем-нибудь накрыть. Есть ли тут у него покрывало? — произнесла Галина, оглядываясь. Не найдя ничего подходящего, она собралась зайти в соседнюю комнату.

— Стой, — заорал Егор, пытаясь вытащить из-под стола легкие, но почему-то мало слушающиеся его ноги. — Туда нельзя.

— Почему это нельзя.

— Покойный не велел. Нельзя, и все. Может, у него какие-нибудь эстетические причины на то были.

— Это какие же у Иваныча эстетические причины были?

— Не знаю. Но эту тайну он унес уже с собой. Может, там не прибрано, а может, там любовница…

— Егор, ты уже совсем ошалел от своего самогона. Еще баба Нюра говорила, что у него с революции не стоит. Любовница. — гневно произнесла Галина и шагнула в соседнюю комнату.

Егор, конечно же, готовился к неприятностям, но такого он не ожидал. Из соседней комнаты раздался не крик, а вопль. Галина бросилась к Егору, и уже в его объятиях начала оседать на пол.

— Там, там, — пыталась проговорить Галина, показывая на соседнюю комнату. — Там…

— Ты сначала выпей, — поднес ей Егор стакан самогонки. — Это как успокоительное, как валериановка, но только мужская. Успокойся.

Галина выпила и немного отдышалась

— Я знаю, что там, — попробовал успокоить ее Егор.

Но Галина почему-то отодвинулась от него.

— Ты знал, что там труп?

— Какой труп, — пришла очередь удивляться Егору. — Он же живой отсюда уходил.

— Я за одеяло потянула, а из под него ноги в черных носках торчат. Мужские.

— Не знаю, но пять минут назад он был еще живой, — Егор не успел договорить, потому что Вэкапэбэ открыл глаза.

— Вы чего так раскричались тут, — недовольно спросил он. — Словно кто-то помер.

Галина в ужасе протянула стакан Егору: «Налей еще своей валериановки». Сначала она сделала предупредительный глоток, потом еще, а после этого на всякий случай опрокинула оставшееся.

— Так ты чего, еще жив? — удивленно спросил Егор.

— А чего со мной может случиться, — буднично ответил Вэкапэбэ, поправляя рубашку и приглаживая редкие волосы. — Малость тут с вами прикорнул, да вы и мертвого своими криками поднимите. Я еще вас переживу.

— Ты живи, сколько тебе влезет, — разозлился Егор, — только чего ты в зеркало не хотел дышать, гриб ядовитый?

— А ты меня об этом просил?

— Нет.

— Ну и вот, мое дыхание принадлежит мне: для кого хочу, для того и дышу. Вот пристал, как банный лист к заднице. Налей мне пол-стакашка, если осталось.

Вэкапэбэ прежде, чем выпить облизал дольку соленого огурца, понюхал и выпил.

— А куда подевался Федор? — неожиданно спросил Вэкапэбэ.

Егор молча кивнул головой на соседнюю комнату.

— Там же труп лежит, — встревожено спросила Галина. — Ты хочешь сказать, что Федор — это он?

Галина рванулась в соседнюю комнату.

— О каких вы трупах все говорите? — спросил Вэкапэбэ.

— Иваныч, — сказал миролюбиво Егор. — Сейчас здесь начнется бухенвальдский набат. Пойдем в твою баньку и та отсидимся.

Вэкапэбэ пытался сопротивляться, но Егор загреб его в охапку, свободной рукой прихватил бутылку и стаканы. В бане они слышали, как из дома доносится женский крик, звенит посуда, словно смерч, образовавшийся внутри, никак не может выйти на свободу.

— Уж больно старается. Передохнула бы маленько, — беспокоился Вэкапэбэ. — Она мне так всю посуду перебьет.

— Основную посуду мы взяли, — ответил Егор, показывая на стаканы. — Вот избушку твою она покалечит. Ты, случайно, самогонный аппарат не застраховал? А то загубит такое цунами живой источник.

— Может в МЧС вызвать?

— И что ты им скажешь? Спасите от бабы самогонный аппарат. Ты лучше помолись. Там быстрее помогут человеческому горю.

Наступила тишина, и на пороге появился Федор с опущенной головой и безвольными руками. За ним шла растрепанная Галина, но явно пострадала не она.

— Пропал мужик, — сказал Вэкапэбэ, смотря в маленькое окно бани.

Конец ознакомительного фрагмента.