Нобелиат
Широко известный «в узких кругах» писатель Крамор получает странное предложение от издателя Замятина стать нобелевским лауреатом по литературе. Не особенно веря в эту затею, Крамор подписывает договор на реализацию проекта. Параллельно развивается другая линия романа, в которой следователь Юнаков расследует уголовное дело по факту убийства тренера по единоборствам и угроз жителям одного из микрорайонов Минска от неких троглов. Неожиданно для всех эти линии тесно переплетаются. Кто такие троглы? Найдет ли Юнаков убийцу, станет ли Крамор нобелевским лауреатом, вы узнаете, дочитав роман до конца.
Оглавление
- ***
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Нобелиат предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
© Трахимёнок С., 2022
© Оформление. ОДО «Издательство “Четыре четверти”», 2022
Двери камеры захлопнулись за Крамором с приглушенным лязгом, и он мысленно отметил, что лязг этот похож на звук капкана. Однако тут же его испорченный литературным ремеслом ум отметил, что это слишком банальное сравнение и, видимо, многие сидельцы, впервые попав в тюремную камеру, думали точно так же, а значит, мысли эти не являются оригинальными и не могут использоваться писателем-профессионалом.
Он прошел на середину камеры и огляделся. Интерьер оказался настолько аскетичным, что для его описания хватило десятка слов. Справа и слева были двухъярусные нары, сваренные из металлических уголков, в пространство между ними вставлены деревянные некрашеные доски. Слева от входа — примитивный унитаз, что-то вроде углубления в цементном полу со старым чугунным сливным бачком, а справа — раковина с краником на полудюймовой водопроводной трубе.
Достопримечательностью помещения было окно, рама которого находилась за решеткой. Но не это привлекло внимание. Мало ли зарешеченных окон в городе. Это почти полностью было закрыто железным коробом.
Крамор не в лесу рос и понимал назначение такого короба: детство прошло в небольшом городке на тридцать тысяч жителей, где сидел каждый четвертый мужчина, а каждый третий малолетка стремился попасть в колонию как можно раньше. Потому что только она могла дать путевку в криминальный мир уголовных авторитетов, ибо в никакой другой слой общества эти мальчишки в силу своего воспитания пройти не могли, во-первых, и незнания ничего о других социальных слоях, во-вторых.
Короб не позволял задержанным переговариваться друг с другом, а главное, перебрасывать или передавать через окна записки, а также предметы, запрещенные в тюрьме.
Мужчина сел на нижние нары и еще раз огляделся. Однако новый ракурс не прибавил ничего нового. Между тем шок от случившегося понемногу отпускал, и в голову пришла оригинальная, как он полагал, мысль. Поднялся с нар, подошел к дверям и постучал. Почти сразу услышал шаги, кто-то остановился за дверью, открылась кормушка, и ленивый голос контролера произнес.
— Чё надо?
— А постельные принадлежности?
— Суточным не положено.
— А я суточный?
— Будешь им, — был ответ, и кормушка захлопнулась.
— А можно на «вы»? — спросил Крамор.
— Можно, — ответил голос, приглушенный толстой дверью, — но не нужно.
— Логично, — произнес задержанный, походил какое — то время по камере и вновь уселся на нары. — Да, твою мать, — произнес он, — сходил за пивом…
Впрочем, за пивом он, как герой известного анекдота, не ходил, а вышел прогуляться по городу без всякой цели. Так поступал много раз в своей жизни в надежде встретить что-нибудь заранее не запланированное, а потому оригинальное, то, что может пригодиться при написании очередного опуса.
И сегодня сие свершилось, но ничуть не порадовало. На площади Якуба Коласа возле памятника классику белорусской литературы стояла небольшая группа людей и слушала разглагольствования оратора, которые сводились в основном к некоему обещанию расправиться от Белостока до Смоленска с некими холуями.
Чуть поодаль от этой группы стояла толпа побольше, как догадался Крамор, это были любопытствующие.
И чего было не остаться среди последних? Нет, он преодолел пространство, отделяющее зевак от участников, остановился рядом с парнем в желтой куртке и стал слушать оратора. Стало интересно, кто же входит в состав так называемых холуев и как с ними будут расправляться те, кто к этому призывал.
Автобус с ОМОНом подъехал бесшумно, и, так как Крамор оказался крайним, причем в прямом и переносном смысле этого слова, в салон попал первым, несмотря на попытки объяснить ребятам в черных масках, что он всего лишь любопытствующий.
Парень в желтой куртке очутился на сиденье рядом, и это было хорошо. Сидячие места быстро закончились, всех остальных омоновцы довольно жестко усаживали на пол.
— Что произошло? — спросил Крамор парня в желтой куртке.
Но тот приложил палец к губам и кивнул в сторону стража порядка, который возвышался в проходе салона над сидящими на полу задержанными, как великан над карликами. Мало этого, грозил Крамору дубинкой.
— Они не любят, когда переговариваются, — шепотом произнес парень, когда омоновец отвернулся.
Стало понятно, что парень в такой ситуации не первый раз.
Потом была поездка по городу, унизительная процедура досмотра и установления личности и, наконец, камера.
Посидев немного, Крамор улегся на нары, подложив руки под голову.
Как такое могло случиться, почему он, никогда не проявляющий ранее интереса к политическим митингам, шествиям, пикетам, вдруг оказался в центре одного из них и, мало того, был задержан как активный участник, о чем заявил сотрудник милиции, оформлявший задержание.
Впрочем, теплилась надежда что кто-то другой, более компетентный, разберется со всем этим или, того лучше, повезут на суд и там, конечно, поймут, что он не участник акции, а просто зевака, проходивший мимо и задержавшийся около митингующих дольше обычного.
Затем попытался представить себя на собрании, где в центре за столом сидит председательствующий и ведет процесс. Но из-за того, что никогда не был на реальных судебных заседаниях, у него это не получилось.
Зато в воображении мгновенно возникла картинка, где действительно был председательский стол, за которым сидел старый судья, в цивильном костюме, а на руках его были белые перчатки с длинными раструбами.
— А давайте выслушаем обвиняемого, — сказал судья, — и только потом повесим, ибо если повесим его сразу, то не сможем выслушать.
Взрыв угодливого хохота последовал за столь пошлой шуткой. Судья удовлетворенно хмыкнул.
— Итак, — произнес он, — как вы оказались в месте проведения несанкционированного митинга?
— Господин судья, — сказал Крамор.
— Зовите меня — Ваша честь.
— Ваша честь, я оказался там совершенно случайно, проходил мимо и заинтересовался тем, что там происходило.
— И что же, по вашему мнению, там происходило?
— Ваша честь, я так и не понял…
— Все ясно, — произнес судья, — обвиняемый не желает признавать очевидный факт и пытается ввести суд в заблуждение… Шанс, который был предоставлен, он не использовал…
Раздался звук открывающейся кормушки, и голос контролера произнес:
— Днем лежать запрещено. На первый раз… прощаю. Крамор понял, чего от него хотят, сел на нары, и кормушка тотчас захлопнулась.
Возвращаться к проигрыванию ситуации в суде не хотелось, тем более это был суд восемнадцатого века, который воспроизводился на основе знаний Крамора о ситуации, сложившейся тогда в будущих Соединенных Штатах Америки.
Знания европейцев о том периоде колонизации сводятся в основном к тому, что в Америку в большом количестве свозили из Африки рабов, которые нуждались в управлении. Белое же население Европы не торопилось ехать за океан в необжитые земли, вдобавок населенные воинственными индейцами. И тогда во многих портах Англии раз в две недели трюмы кораблей принимали тех, кто отбывал срок в тюрьмах за совершение преступлений. По прибытии в Америку каторжанам уменьшали сроки, а освободившимся давали участок земли и рабов. Так своеобразно формировалась судебная система Штатов. Кто мог осуществлять правосудие над бывшими преступниками? Только тот, кто пользовался авторитетом среди себе подобных. Итак, если уж правосудие вершили бывшие уголовные авторитеты, то что говорить о тех, кто занимался розыском. Это были отъявленные головорезы, правда, находящиеся на стороне формирующегося государства.
Но все же первые уже тогда отличались от последних неким лоском, соблюдением процедуры рассмотрения дел, а также пресловутыми белыми перчатками с раструбами, которые помогали скрывать каторжные клейма.
Размышления Крамора прервал звук проворачиваемого в скважине ключа.
Двери открылись, и контролер, стоящий в проеме, произнес:
— К вам посетитель…
В огромной пещере, посередине которой горел костер, сидел старик по имени Торо. Он смотрел на огонь, время от времени брал палку из груды наломанного хвороста и бросал в костер. Приятное тепло распространялось вокруг и доходило во все закоулки пещеры, женский и детский закуток, место, где спали подростки рода, которых уже отлучили от мамок, но не произвели в мужчины. И мужская, где на самом высоком месте спал вождь, а рядом находилась одна из жен.
Пещера принадлежала первому роду племени троглов, его вождем и одновременно вождем всего племени был огромный и сильный самец по имени Барх.
Мимо Торо к выходу из пещеры прошли четверо воинов, чтобы сменить тех, кто охранял вход в пещеру снаружи.
Торо подбросил в огонь еще несколько веток.
Острой потребности, как было раньше, следить за огнем не было, этим занимались по очереди подростки. К тому же племя, в котором жил Торо, давно научилось добывать огонь самостоятельно. Многие умелые охотники имели острую деревянную палочку и кусок дерева, в котором жуки проели отверстие. Его набивали сухим мхом и энергично крутили палочку ладонями. Это был ритуал, за ним наблюдали все подростки, которым в ближайшее время нужно было пройти обряд инициации. Мох начинал дымиться, а потом из отверстия показывался маленький язычок пламени. Он приводил в восторг подростков, и они поднимали от радости дикий вой, ведь с огнем связана их жизнь. На нем готовили пищу, им отпугивали диких зверей, им сжигали жилища племени нанду, когда те переносили свои шалаши с деревьев в горах на равнину, которая ранее была завоевана племенем троглов.
То, что делал Торо, было, скорее всего, почетной обязанностью, связанной с некой провинностью, не столь большой, чтобы изгнать его из племени, но и не столь малой, чтобы оставить ее безнаказанной.
Так решил вождь, а его решение — закон.
Никто не может осуждать его, потому что троглы — это не нанду, которые внутри родов устраивают постоянные потасовки, определяя, кто станет первым в их иерархии.
Троглы свысока смотрели на нанду. Те хранили свой огонь как зеницу ока. Считали подарком тех, кто не имел имени и с небес зажигали его в лесу, а потому давали нанду знать о том ужасным ударом в небесный бубен, от которого земля подпрыгивала, и даже самые сильные нанду не могли устоять на ногах.
После первых сожженных шалашей нанду признали силу племени троглов, их посланники время от времени приходили с подношениями: сушеными ягодами и фруктами высокогорья. А однажды принесли голову хранителя огня, ибо позволил ему угаснуть. Вождь племени троглов Барх обменял огонь на двух женщин из племени нанду. Он поступил правильно, не сделай он этого, нанду в отчаянии могли бы отважиться добыть огонь силой или хитростью, тогда в племени могли быть жертвы.
Но сделка не принесла блага племени троглов. В первую же ночь старшая жена Барха Зо подралась с одной из женщин племени нанду. Однако та оказалась не промах, пронесла под шкурой в пещеру заточенный с двух сторон камень. Удар в висок оборвал жизнь Зо.
На следующий день Барх устроил суд над виновницей и приговорил к смерти. Но не за убийство Зо, а за то, что в драке использовала оружие. Это считалось прерогативой мужчин.
Торо было сорок зим, и он являлся самым старым в племени. У троглов мужчины вообще редко доживали до такого возраста.
Раньше Барх частенько обращался к нему за помощью, но в последнее время все чаще советовался с Горо, который умел уходить на небеса и спрашивать там совета у тех, кто не имел имени. Ибо имя может иметь только тот, кто рожден от женщины, да и то, если он заслужил его своими делами. Те же, кто знает и может все, не имеют имени.
Так говорил Горо, время от времени спрашивая у них совета.
Раньше он делал это, уходя далеко от пещеры. Но в последнее время ел грибы, которые не могли использовать в пищу смертные, и впадал в состояние, похожее на смерть. Но если те, кто умер, никогда не оживали, Горо мог это делать. И племя стало бояться Горо больше, чем Барха. Ведь власть Барха касалась только племени, а власть тех, у кого просил совета Горо, — всего, что было на земле, потому что земными делами управляют те, кто живет на небесах и не имеет имени.
И на этот раз, когда Горо отправился за советом, они сказали ему, что женщину, убившую Зо, следует отправить обратно к нанду и взять с них дань сушеными ягодами. А вторую женщину отдать ему, Горо.
Но Барх не согласился. Сказал, что те, кто не имеет имени, далеко, и им не все видно на земле, и ему, Барху, лучше знать, как поступить.
И тогда Горо сказал, что в соответствии с обычаями троглов женщина-убийца должна быть умерщвлена позорящим ее способом.
Барх долго смотрел на Горо, но потом согласился.
И поскольку Зо была беременна, то должна была умереть дважды, чтобы другим неповадно было совершать то, что сделала она.
Весь род вышел из пещеры на поляну, два молодых трогла вывели убийцу Зо в середину круга.
Барх лично затянул петлю на шее убийцы.
Молодые троглы потянули концы лыка в разные стороны и через какое-то время отпустили. Убийца упала на землю. Одна из старух плеснула ей в лицо воды из бурдюка. Женщина пришла в себя и закашлялась.
Барх снова дал команду, и молодые троглы повторили казнь. Женщина опять упала на землю, и опять старуха плеснула ей в лицо воды из бурдюка. Женщина снова пришла в себя и зашлась в кашле.
Барх поднял руку вверх и сказал что-то вроде:
— Мы умерщвляли ее дважды, но те, которые не имеют имени, не приняли жертву. Я обратно признаю ее в качестве жены. Вместе с ней принимаю в жены и вторую женщину.
Решение вождя не вызвало ни удивления, ни протеста. Никто не был против, кроме Горо. Старик заметил это, хотя тот был почти непроницаем.
Возможно, произошло так потому, что старик не был троглом. А еще он знал, что те, кто живут на небесах и не имеют имени, иногда спускаются на землю и зовут их богами.
То, что контролер сказал: «К вам…», многого стоило.
«Как быстро происходит обучение в тюрьме», — подумал Крамор.
Контролер отошел в сторону, и в камеру вошел мужчина лет сорока.
— Добрый день, Виталий Сергеевич, — сказал вошедший.
— Добрый, — ответил Крамор, — мы с вами знакомы?
— Разумеется, нет. Да вы присаживайтесь, здесь не принято произносить садитесь.
Крамор сел на нары, вошедший устроился напротив.
— Вы сотрудник этого заведения?
— Нет, но довольно хорошо знаю здешние порядки.
— А… так вы следователь или, как там говорят, дознаватель?
— Ну что вы, хотя в прошлом действительно работал следователем, но в настоящее время я издатель.
— Вот как? — удивился Крамор.
— Мне понятно ваше удивление, — сказал вошедший, — но обо всем по порядку. Давайте знакомиться: меня зовут так же, как и вас, правда, фамилия другая.
— Вы ее назовете?
— Разумеется, но в том случае, если вы захотите продолжить общение…
— А если нет?
— Тогда зачем вам моя фамилия. Правильно?
— Логично. Итак, зачем я вам?
— Ну, чтобы этот вопрос не тяготил вас, договоримся сразу, я хочу проконсультироваться…
— И для этого засунули меня в камеру?
— Да полноте, Виталий Сергеевич, я не Господь Бог, вы сами себя сюда засунули…
— Ладно, пусть будет так. С чего начнем консультацию?
— С того, что для вас наиболее актуально.
— Значит, с того, что я оказался здесь по ошибке, — сказал Крамор.
— Полностью с вами согласен. Но не это будет предметом нашего разговора.
— Однако же для меня это является актуальным.
— Это на сегодня, а завтра забудете и не вспомните, как не вспоминают лечний снег[1].
— О, да вы знаете, что такое лечний снег?
— Знаю.
— И все же я бы хотел, прежде всего, поговорить о том, что интересует меня.
— Хорошо, если так хочется. Завтра вас повезут в суд и там вынесут решение. Оно не будет жестким. Потому что вы впервые участвовали в таком мероприятии.
— Я не участвовал, я подошел полюбопытствовать.
— Полностью с вами согласен. Но решение будет принимать судья на основе собранных доказательств вашего участия в несанкционированном митинге.
— Таких доказательств не может быть.
— Представьте себя на месте судьи. Все, кого сюда привезли, говорят то же самое. И что ему остается делать?
— Искать доказательства.
— Доказательства вашей причастности уже есть, иначе бы не оказались в камере. Судья прочитает протокол и выяснит, что вы, имярек, вместе с другими участниками несанкционированного мероприятия находились на площади.
— Но это не…
— Стоит ли толочь воду в ступе? Завтра скажете все это судье и выйдете на свободу… Я же о другом…
— О чем же, любопытно? — спросил Крамор.
— Это хорошо, хотя сегодня любопытство привело вас в камеру… О чем может говорить издатель с писателем?
— Да, о чем?
— Конечно, об издании книг.
— А нельзя ли поговорить об этом, например, завтра, когда меня освободят, признав ошибку…
— Можно, — сказал издатель почти с теми же интонациями, что и контролер, — но не нужно. Завтра или послезавтра вы не сможете прочувствовать глубину предложения, которое я сделаю сегодня.
— Вот как?
— Именно так.
— Хорошо, с чего начнем?
— С анализа предшествующих событий, — произнес издатель.
— Это зачем?
— Позже поймете. Итак, не было ли сегодня чего-либо необычного?
— Конечно, я оказался в тюрьме впервые в жизни.
— Во-первых, я имел в виду необычности до митинга. А во-вторых, не пытайтесь ввести меня в заблуждение, вы уже попадали в тюрьму. Вам тогда было семнадцать, что отчасти и спасло от более длительного пребывания там, — сказал издатель.
— Вы знаете такие подробности?
— Да.
— Тогда я отказываюсь от беседы.
— Позвольте полюбопытствовать, почему?
— Вы готовились к встрече, собирали обо мне сведения, — сказал Крамор.
— Да, всегда так делаю перед встречей со своими авторами. Что тут странного… Или вам есть что скрывать?
— Нет, мне нечего скрывать…
— Ну, это тоже не соответствует действительности, но продолжим. Итак, что произошло с вами накануне задержания?
— Да не было ничего необычного, во всяком случае в так называемой материальной реальности… — произнес Крамор.
— А в виртуальной?
— В виртуальной мне приснился странный сон…
— Его содержание?
— Не могу воспроизвести его полностью, но вот конец помню ясно… Я стоял возле какого-то стола, и некто…
— Похожий на судью? — уточнил издатель.
— Возможно, — ответил Крамор, — произнес фразу, смысл которой я не понял, но запомнил.
— И как она звучала?
— Сарра готова изменить…
— У вас есть знакомые по имени Сарра? — спросил издатель.
— Конечно, нет. Именно потому, что фраза не имела ко мне никакого отношения, я ее и запомнил. Сложилось ощущение, что она из чужого сна…
— Это верное ощущение, такое бывает, когда некая нематериальная субстанция, окружающая нас, меняется.
— Это…
— Это предвестник того, что вскоре изменится и реальность, то есть мы сможем увидеть, услышать, пощупать… — сказал собеседник.
— Вы полагаете?
— Да, иначе я бы сюда не пришел.
— Ну, хорошо, хватит ходить вокруг да около. Вы хотите меня издавать?
— Да, если примете мое предложение.
— И что бы вы хотели издать из моих опусов?
— Еще раз повторяю: если вы дадите положительный ответ.
— И все же…
— Из того, что есть — ничего, — произнес посетитель.
— Значит, вы готовы сделать заказ?
— И здесь не угадали.
— Ну, тогда…
— Я буду печатать вас массовыми тиражами и с хорошим гонораром.
— Сие в настоящее время невозможно. До свидания.
— Ну что ж, до свидания, — произнес издатель, поднялся, подошел к дверям и постучал в них ногой. Дверь тотчас открылась, словно охранник ждал сигнала. — Буду печатать вас массовыми тиражами, но через несколько лет, когда станете нобелевским лауреатом, — сказал издатель, и дверь за ним захлопнулась.
Торо родился в одном из родов племени хашей. Это было сорок зим назад. Хаши, как и троглы, считали годы не летами, а зимами. Потому что это самая тяжелая пора для жителей племен, хотя они по-разному переживали ее. Троглы предпочитали зимовать в пещерах, а хаши — в хижинах из хвороста, утепленных соломой.
У Торо было самое обычное детство. Он вместе с другими собирал ягоды и коренья, присматривался к жизни взрослых охотников и рыбаков. Слушал рассказы стариков о том, как они много раз сражались с враждебными племенами, которые пытались вытеснить их с охотничьих угодий.
Однажды произошло событие, которое изменило жизнь не только Торо, но и всего племени.
А было так. Рядом со стойбищем рода хашей приземлилась железная птица.
Все хаши упали ниц и не смели поднять головы. А когда подняли, то увидели, что железная птица улетела, а в стойбище недоставало десятка мальчиков, которым от рождения было по семь зим.
Торо помнит, как его, друга Топо и еще нескольких мальчиков поместили в хижину, стены которой были тверды, как скала, и холодны, как лед. Они догадались, что находятся в чреве страшной птицы. Потом чрево открылось, и высокие люди в черном одеянии, совсем не похожем на шкуры животных, стали вытаскивать их из чрева птицы, потому что сами от страха идти не могли.
Всех поместили в большую клетку, где было много мальчишек из разных племен.
Человек в черном одеянии произнес на разных наречиях, что завтра их будут кормить, а кто попытается убежать, будет отдан на съедение ему. Указал рукой вверх, и мальчики заверещали от ужаса. Над клеткой возвышалось чудище, размерами во много раз превосходящее взрослого человека племени хашей, но с одним глазом.
Чудище свирепо смотрело на детей, и все пленники без слов поняли, чего оно хочет.
Потом Торо узнал, что эти существа были созданы теми, кто их украл у родителей, для охраны своих домов и храмов. Кормили их животными с маленькой головой и густой шерстью, но лакомством считалась человечина.
Наступила ночь, но мало кто спал в огромной клетке.
Утром снова прилетела железная птица. Из нее вышли люди в темных одеждах, и самый крупный, наверное, вождь, что-то произнес. Тут же двое других открыли двери клетки, вытащили одного из пленников и поставили перед ним.
Вождь указал пальцем на себя и произнес: «Бог».
Однако на мальчика это не произвело никакого эффекта. Тогда вождь кивнул тем, кто держали ребенка. В руках одного из них появился предмет, похожий на полную луну, в углублении которой находилось что-то вкусно пахнувшее. Мальчика опустили на колени, и он стал жадно, рискуя подавиться, есть.
Через некоторое время один из помощников отшвырнул мальчика от луны, а откуда-то сверху возникла огромная лапа чудовища. Схватила мальчика и унесла наверх.
Вождь снова кивнул помощникам, и они вытащили из клетки очередную жертву.
Семь мальчиков взлетели вверх, когда очередь дошла до Торо. Оцепенев от ужаса, он стоял перед вождем, и вдруг что-то открылось перед ним, понял, что нужно сделать, чтобы не попасть в лапы одноглазого. И когда вождь стукнул себя по груди и произнес: «Бог». Торо повторил это слово.
Главный долго смотрел на него, словно оценивал, но предлагать еду не стал. Помощники увели мальчика в чрево железной птицы. Дверь была открыта, и Торо мог видеть, что происходит.
Следующий мальчик не обладал сообразительностью, и его тоже съело чудовище.
Настала очередь Топо. Он стоял перед вождем. А Торо повторял шепотом: «Делай как я, делай как я».
Топо, словно услышав, произнес: «Бог». И оказался в чреве железной птицы, вместе с теми, кто прошел тест на выживание.
Когда детей вели к птице, видели, что одноглазых чудовищ несколько. Они стояли позади клетки, там, где была глухая стена, и по очереди хватали выбракованных черными людьми жертв. На их мордах не было эмоций, но Торо почему-то подумал, что они испытывают дикое удовольствие не столько от поедания человечины, сколько от самой процедуры.
Потом был полет в чреве железной птицы. Он длился долго. Всех, кто прошел отбор, высадили вечером в огромное стойбище, где было множество других клеток, в которых находились мальчики возраста Торо и Топо и старше.
Вновь прибывших поместили в одной из клеток и не заперли, так как дверей не было. Подросток, гораздо старше вновь прибывших, сказал на нескольких наречиях фразу, из которой стало ясно, что из клеток без команды выходить не следует.
В руках у него была палка. При помощи ее построил новеньких перед собой, подошел к первому и, указав на стоявшую в отдалении железную птицу, произнес: «Бог».
Мальчишка замешкался и получил удар палкой. Но тут же нашелся и закричал: «Бог, Бог»…
Подросток подошел к следующему, и тот, уже без запинки, произнес то, что от него требовали.
Но подросток с палкой не удовлетворился, поэтому еще раз повторил процедуру со всеми вновь прибывшими. Довольный, неожиданно закричал: «Циклоп».
Мальчики упали на пол от страха, потому что перед дверьми клетки показались ноги одноглазого чудовища.
Подросток с палкой ухмыльнулся и жестом показал, что нужно лечь на пол и закрыть глаза.
Последняя фраза издателя потрясла Крамора не меньше, чем задержание на митинге. Он впал в ступор и какое — то время не мог пошевелиться. Затем стал медленно отходить от очередного за день шока.
Окончательно пришел в себя, когда открылась кормушка и подали чашку каши, кусок хлеба и чай в помятой алюминиевой кружке.
— Помоешь и вернешь посуду, — сказал охранник.
Крамор выпил чай, съел хлеб, а кашу выбросил в унитаз, потом помыл под краником посуду, вытер руки носовым платком и сел на нары, обдумывая не столько предложение издателя, сколько финал разговора.
Так он думал до того момента, пока снова не открылась кормушка и охранник не произнес:
— Отбой, — а потом пояснил, — можно лечь…
Утро следующего дня началось с того, что его вывели сначала на прогулку, а потом поместили в бокс, где невозможно было сесть и приходилось только стоять. Правда, там он пробыл недолго, минут через пятнадцать посадили в автозак, где находилось пять вчерашних задержанных. Среди них был и парень в желтой куртке, с которым он сидел рядом в омоновском автобусе.
Парень сразу же протянул руку и представился:
— Алесь.
— Крамор, — ответил он.
— Тот самый? — удивился парень.
— Что значит — тот самый?
— Значит, что тот самый Крамор с нами.
— С кем это с вами?
— С правильными пацанами, — не то в шутку, не то всерьез вставил свои пять копеек в разговор мужик, сидевший на лавочке рядом с Крамором.
Автобус тронулся, и все в салоне покачнулись.
— Куда нас? — спросил Крамор.
— В суд, — на правах старожила ответил парень.
— А я вот расскажу быль, — сказал еще один задержанный, — она вызвана выражением «тот самый».
Это был пожилой мужчина с академической бородкой. Правда, за минувшие сутки он зарос щетиной и не выглядел академиком, который следит за своим внешним видом.
— Он историк, — пояснил Крамору Алесь, — и набит фактами…
— Так вот, — продолжил историк, — в советские времена главный редактор «Известий» работал над какой-то статьей. Было далеко за полночь, он так увлекся, что весьма раздраженно отреагировал на телефонный звонок, раздавшийся среди ночи.
В негодовании он не просто снял, сорвал трубку и только открыл рот, чтобы отбрить наглеца, посмевшего побеспокоить ночью, как из трубки раздался голос:
— Это Сталин говорит…
Еще не вполне осмыслив сказанное, редактор, словно спущенный курок, уже не мог остановиться.
— Какой такой Сталин? — заорал он.
— Тот самый, тот самый, — тихо ответил голос, и в трубке послышались частые гудки.
— И что было потом? — спросил его сосед.
— После этого он много дней ждал продолжения разговора, но так и не дождался.
— Поседел, наверное, за это время? — уточнил сосед.
— Он поседел в ту же ночь, — подтвердил историк.
— А давайте предположим, о чем думал главный редактор, после того как вождь не стал с ним разговаривать? — заметил сосед.
— Наверное, подумал, что надо как-то разъяснить ситуацию… — произнес Алесь.
— Вы плохо знаете историю, — сказал историк, — не ощущаете накала страстей того времени. Чтобы все это понять, расскажу про один случай. Он произошел с известным белорусским писателем, который после войны учился в Литинституте. Правда, принят был как партизан условно…
— То есть кандидатом? — спросил Алесь.
— Нет, что вы, его приняли именно условно, потому что не имел среднего образования и параллельно учился в одной из вечерних школ Москвы. А руководителем семинара у него был литературный критик и специалист по творчеству Гоголя. И вот однажды ИМЛИ[2] выпустил книгу к юбилею Гоголя.
Мастер ознакомился с ней, увидел множество ляпсусов, главным из которых стал тот, что из Гоголя сделали почти пролетарского писателя. Пройдя с карандашом по книге, мастер написал письмо в отдел агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) и отослал туда книгу и письмо. И вдруг к нему приезжает глава советских писателей Александр Фадеев.
— Ты что там написал? — спросил он у мастера.
Тот начал было объяснять, но Фадеев прервал:
— Нас с тобой к Хозяину вызывают…
— А что я там должен говорить? — спросил мастер.
Фадеев на него посмотрел и сказал медленно с каким-то тайным смыслом:
— Говорить будешь, когда я скажу…
Автобус качнуло, и он остановился. Все стали подниматься со своих мест.
— Это надолго? — спросил Крамор у Алеся.
— По-разному, — ответил тот.
Пассажиров провели и разместили в помещении, больше похожем на камеру.
— И что было потом? — спросил Крамор историка.
— Погоди, — ответил тот жестко, — я на процесс настроиться должен, да и вам стоит сделать то же самое.
— Так я оказался там случайно.
— Я тоже… — сказал историк и подмигнул Крамору.
— Понял, — ответил Крамор. Хотя, честно говоря, не понял вообще ничего. Дверь комнаты открылась, и омоновец произнес:
— Буцкий.
Парень в желтой куртке поднялся и пошел к выходу.
Пробыл он вне комнаты минут тридцать… Когда вернулся, то молча показал присутствующим десять растопыренных пальцев. Затем настала очередь историка, а потом вызвали Крамора.
Следующий день начался с того, что подросток с палкой разбудил детей, построил и повторил обучение. Показывал палкой на железную птицу, и все правильно ответили на вопрос. А вот с одноглазым чудовищем так не получилось, и каждый из тех, кто ошибся, получил удар палкой.
После этого подросток показал пальцем на свою грудь и произнес: «Хло».
И каждый в клетке повторил его имя.
А потом Хло подходил к мальчику, показывал пальцем на себя. Ребенок говорил: «Хло». После этого Хло показывал пальцем на грудь мальчика, и тот произносил свое имя.
Так продолжалось долго, и мальчики стали ошибаться. За каждую ошибку Хло бил их палкой один раз, если кто-то ошибался дважды, то и удар был двойным. К концу обучения дети поняли, что количество ошибок равно количеству ударов.
Позже Торо сообразил, что Хло готовил их по указанию Богов к восприятию счета.
Когда солнце поднялось высоко, Хло отвел всех в угол клетки, где была тень, и стал обучать сидеть в позе, которую потомки будут называть позой лотоса. Затем к клетке принесли бурдюк и желтые луны. Хло налил из бурдюка в каждую емкость жидкость, сел на корточки и поставил свою луну между бедрами. Посидев немного, поднял луну двумя ладонями ко рту, отхлебнул немного, потом поставил ее на прежнее место. Повторил несколько раз, а затем протянул одну из лун Топо.
Топо попытался сделать все то, что показывал Хло, но руки не слушались, и он расплескал жидкость, за что получил удар палкой. Никто из прибывших не выполнил задание с первого раза, кроме Торо. Тогда Хло посадил его возле себя, и Торо стал выступать толмачем и помощником для Хло в последующем обучении прибывших.
Несколько раз в день Хло водил своих подопечных на оправку к большой яме с отвратительным запахом. Те, кто пытался делать это неорганизованно, были нещадно биты.
Сколько продолжалось обучение, Торо не запомнил. Но однажды появились двое помощников Бога. Хло представил им свою группу, и те экзаменовали каждого. После они дали команду Хло построить группу по успешности обучения. Первым в ней оказался Торо, Топо был третьим.
Хло повел группу в соседнюю клетку, оставив в старой того, кто оказался последним в строю. Мальчики уже разместилась в новой клетке, когда раздался ужасающий вой. Это кричал тот, кто не смог оказаться предпоследним. Его отдали циклопу.
Хло передал группу взрослому человеку, которого звали Тло. Он так же, как его предшественник, нещадно бил учеников палкой за малейшие провинности и ошибки. Начал обучать счету, используя в качестве костяшек фаланги пальцев.
Тло, закончив свой курс, передал группу следующему преподавателю. Всех, кроме последнего. Так продолжалось двенадцать раз. Правда, переход в шестую клетку прошел без жертвы циклопу. Именно с этой клетки воспитанников перестали бить палкой, каждый день окатывали водой из бурдюка, и выдали те же одежды, что носили помощники Богов.
В шестой клетке учитель стимулировал учеников плеткой и большей порцией пищи. Но если второе было понятно обучающимся, то первое — нет.
И только потом преподаватели объяснили, что по мере обучения ценность каждого ученика возрастает, поэтому лучше не причинять ему повреждений, которые может сделать палка.
В седьмой клетке они уже писали на языке Богов деревянными палочками на глиняных табличках. В одиннадцатой могли переводить на язык Богов наречия тех, кто жил вокруг горы Каа. В двенадцатой узнали, что это предварительный курс обучения, а после экзамена, который у них должны принять представители Богов, их определят в страну Шумер, где будут учиться десять лет.
После обучения два десятка учеников оказались в чреве железной птицы и почти целый день летели в неизвестном направлении. Когда приземлились, Торо понял, что их вернули к тому месту, откуда год назад увезли Боги. Мальчиков разместили в пещере с плоскими стенами, где на полу лежали циновки, на которых днем сидели, а ночью спали ученики. Обучение продолжалось, но как-то вяло, лишь для того, чтобы было чем занять подростков перед экзаменом.
К этому моменту Торо не только владел языком Богов, умел писать, считать, но и знал, какие имена носят крупные звезды. А еще четко усвоил принцип, без знания которого невозможно попасть в страну Шумер: если ты пишешь Богу, то делать это нужно снизу вверх. Если пишущий находится справа от звезды Сириус, то писать надо справа налево. А если наоборот, то слева направо.
Вечером мальчикам разрешалось гулять среди деревьев, которые окружали пещеру по прямым, как копье, дорожкам.
Из десятка мальчишек племени хашей остались только Торо и Топо. И именно их манила к себе гора Каа. Гора, в подножии которой жил род, откуда их забрали Боги.
План побега возник у них почти одновременно.
— Мы найдем их, — сказал Торо, — ориентиром нам будет гора Каа.
— Мы станем модо, — ответил на это Топо.
— Да, — подтвердил Торо.
Крамора привели в зал судебных заседаний и усадили на деревянную скамью.
Судьей была женщина чуть за сорок, и ему показалось, что она не сможет вынести неправомерный приговор.
Рядом с судейским располагался маленький стол. За ним восседала девушка лет двадцати. Как он догадался, секретарь. Вчерашний омоновец сидел на скамье для зрителей. Какая роль отведена ему, было непонятно: то ли охраны, то ли свидетеля.
— Крамор Виталий Сергеевич? — спросила судья, заглянув в папку, такую тонкую, что, казалось, там, кроме картонных корочек, ничего нет.
— Да, — ответил он.
— Откуда у вас такая странная фамилия?
«Вот же… — подумал Крамор, — стоит задать такой вопрос, и сразу становится понятно, что перед тобой не судья, беспристрастно исследующий ситуацию, а любопытная баба».
Ему хотелось ответить колкостью, но сдержался, не хватало еще настроить ее против себя. Крамор все еще надеялся на объективность.
— Досталась от родителей, — корректно ответил он.
— Изменить не пробовали?
— Нет.
— Почему?
— Папа бы меня не простил…
— Понятно, — произнесла она и сверила другие данные.
— Где вы работаете?
— Свободный художник.
— Художник, — повторила судья, — от слова «худо»?
— Нет, от другого, — ответил Крамор, все более заводясь от столь явной беспардонности.
— И что же вы нарисовали?
— Вообще-то художник пишет, — произнес Крамор.
— И сколько картин вы написали?
— Я художник слова и свои картины создаю не кистью и красками, — заметил Крамор, обратив внимание, что омоновец и секретарша посмотрели на него с интересом.
— То есть вы — литератор?
— Писатель.
— А чем отличается писатель от литератора?
— Вы точно хотите это знать?
— Я же задала вопрос.
— Пожалуйста. Литератор — это тот, кто пишет, а писатель — это тот, кого читают…
— Интересное различие, вы сами это придумали?
— Нет, это придумали классики литературы.
— И что же вы написали читаемого?
— Об этом можно узнать, если заглянуть в интернет или каталоги библиотек.
— Я такой фамилии никогда не встречала, хотя читаю много…
— Здесь все дело в подходах и оценке, — сказал Крамор, ему расхотелось нравиться судье, — в советские времена был такой анекдот: приезжает из Грузии в Москву болельщик и видит надпись: «Слава КПСС».
— Кто такой Слава КПСС? Славу Метревели знаю, а кто такой Слава КПСС? Наверное, играет в классе «Б».
— У меня дочка в «Б» классе учится, — сказала судья, обращаясь к секретарше, и взгляд ее потеплел, затем вновь обратилась к Крамору: — Мне трудно понять мужской юмор, но я рада, что это чувство осталось у вас, несмотря на…
— На что? — спросил Крамор.
— Несмотря на сложившиеся обстоятельства. Были ранее судимы?
— Нет.
— Валентина, так и пометь, со слов не судим…
— Там есть справка инфоцентра, — вмешался омоновец, — он действительно не значится судимым.
— А к административной ответственности привлекались? — спросила судья.
— Нет.
— Что, никогда не получали даже письма счастья[3]?
— У меня нет автомобиля.
— Писатель и без машины?
— Не вижу связи…
— Ну, нет так нет, — сказала судья, которой надоело исследовать личность правонарушителя. — Итак, вы обвиняетесь в том, что приняли участие в несанкционированном митинге, который проходил в воскресенье на площади Якуба Коласа… Вам понятно обвинение?..
— Нет.
— Что вам непонятно?
— Я не участвовал в несанкционированном митинге. Лишь стоял рядом в качестве зеваки…
— Прекрасно, — сказала судья, — если бы вы знали, сколько раз мне приходится слышать сию сентенцию… А что по этому поводу сказано в протоколе…
Она снова заглянула в тоненькую папку.
— В протоколе указано, что вы все-таки участвовали в митинге.
— И как выражалось мое участие: выступал, выкрикивал лозунги, размахивал флагами?
— Нет, стояли вместе с сотоварищами по партии в толпе митингующих.
— Во-первых, не принадлежу к так называемым партиям. Во-вторых, я не стоял в толпе, подошел посмотреть…
— Валентина, — сказала судья девушке-секретарю, — выведите фото на экран. Только тут Крамор заметил, что сбоку от судейского стола на стене висит небольшой экран.
Валентина нажала на кнопку, и на экране появилась фотография оратора. Крамор его узнал, затем с различных ракурсов стали возникать фото с участниками митинга.
— Стоп, — сказала судья, — а вот эту, пожалуйста, покрупнее. Валентина сделала снимок крупнее, и Крамор увидел себя рядом с парнем в желтой куртке.
— Ну вот, — сказала судья, — вы обсуждаете речь оратора с Буцким, системным правонарушителем… Он гордится участием в таких мероприятиях и всегда надевает то желтую куртку, то какой-нибудь шарф, чтобы его было легче вычислить в толпе.
— Да я с ним не знаком, — сказал Крамор.
— А вот и неправда, — отреагировала на это судья. — Валентина.
Следующий снимок показал, что Крамор действительно что-то говорит Буцкому.
— Вы обсуждаете речь оратора…
— Да, но я оказался там случайно… Просто зевака… Судья тяжело вздохнула и произнесла:
— Валентина.
Девушка щелкнула мышкой несколько раз, и Крамор понял, чего добивалась судья. На фотографии четко было видно, что толпа зевак стоит на значительном расстоянии от тех, кто, участвовал в митинге.
— Думаю, что здесь нет ни натяжки, ни фальсификации… Но с учетом того, что ранее вы не привлекались к административной ответственности…
Торо и Топо сбежали вечером, когда все уснули. Их ввело в заблуждение, что новую пещеру не охраняли одноглазые. Удалившись от стойбища помощников Богов, наткнулись на длинную блестящую лиану. Торо уже знал, что она несет смерть всем, кто к ней прикоснется. Это был невидимый сторож, в которого Боги вселили гром и молнию. Нужно было возвращаться, но тут произошло то, что можно назвать везением. Из чащи леса к ним стремительно приближалась самка кабана. Видимо, где-то рядом находился выводок, и она решила обезопасить его.
Торо и Топо едва увернулись от свирепого животного с огромной массой тела, которое пронеслось мимо них и врезалось в опору, на которой висела лиана-сторож. Опора упала, тут же раздался щелчок, затем последовала голубоватая вспышка и раскат грома, мальчики упали на землю. Вскоре все стихло, запахло жареным мясом. Подняв головы, увидели, что от животного почти ничего не осталось. Невидимый помощник Бога, который сидел в лиане, убил кабаниху. Но та своим телом сбила опору, на которой крепилась лиана.
Подростки перепрыгнули через поваленную опору и помчались прочь от этого страшного места. Потом они перешли на шаг и шли до самого утра, а когда рассвело с неба раздался звук, издаваемый железной птицей, и они спрятались в небольшой пещере. Здесь было прохладно, и мальчики, обнявшись, улеглись на песок, согревая друг друга, и вскоре уснули.
Ближе к вечеру проснулись, вышли из пещеры, сориентировались и пошли по направлению к горе.
Очень хотелось есть, но особенно пить. Жажду утоляли, собирая росу с травы. Затем нашли в песке возле обрыва земляных пчел и, рискуя быть покусанными, вырыли палкой несколько сот.
Вся ночь прошла в пути, а когда рассвело, увидели, что гора находится от них так же далеко, как и в первый день. Спрятались в расщелине и стали совещаться.
Торо предлагал перетерпеть голод и двигаться дальше, Топо, напротив, говорил, что нужно найти еду.
Отоспавшись, они собирали ягоды и плоды деревьев, названия которых не знали, но, пробуя на вкус, включали в походный рацион. Следующий день прошел веселее, на ходу ели все, что припасли, и к вечеру увидели, что до горы совсем не далеко.
Найдя очередную пещеру, решили расположиться на ночлег, но перед этим поужинать остатками плодов. Каждый выложил все, что имел за пазухой. Торо заметил среди пожухлых грибов Топо яс. Хотел выбросить его, но тот не позволил.
— Это яс, — сказал Торо, — он делает хаша бесноватым.
— Он дает хашу силы, — ответил Топо. И это было правдой, как и то, что нужно знать меру в потреблении этого гриба.
Съев остатки пищи, мальчики улеглись на землю. Вымотавшийся за день Торо уснул сразу, сквозь сон слышал бормотание Топо. Возможно, на него действовал гриб.
— Мы станем модо, — повторял Топо, — мы будем модо…
Модо — мудрецы, самые уважаемые люди среди хашей. Не только вожди, но и жрецы прислушивались к их советам. Модо общались с теми, кто не имел имени, так считали соплеменники. Но Торо и Топо знали: те, кто живут на небесах, иногда спускаются на землю и имеют имя.
Первый лучик солнца коснулся лица Торо. Он проснулся и почувствовал холодок, не потому что рядом не было Топо. Это был предвестник опасности, заставлявшей его мозг активизироваться. Возможно, он подключался к невидимой для людей энергии, которую пытались «разбудить» преподаватели в начальной школе Богов. И, наверное, продолжали бы это делать в Шумере.
Торо открыл глаза. Над ним стоял Топо, глаза его горели, словно снова съел яс, который нашел рядом с пещерой.
В руках держал огромный камень. Топо ничего не говорил, но Торо словно слышал его внутренний монолог, который на языке современного человечества мог звучать так: «Извини, друг, но двух модо для одного племени многовато».
Камень полетел вниз. И тут время словно остановилось, Торо видел приближающийся булыжник, но понимал, что шансов выжить нет. Однако в самый последний момент включился другой механизм. Словно кто-то подтолкнул Торо, он согнул ногу в колене, а выпрямив ее, сумел отбросить свое тело в сторону и избежать столкновения. Затем сделал еще один перекат и вскочил на ноги.
Топо тем временем стал поднимать камень, но это было ошибкой, камень слишком тяжел, что сделало Топо неповоротливым.
Торо ударил Топо ладонями по ушам. Тот выронил камень, но не потерял сознание, видимо, яд был настолько силен, что сделал его нечувствительным к боли. Он мертвой хваткой вцепился в Торо, они упали на землю и катались, пытаясь оказаться сверху противника.
В этом поединке Торо не хотел победить, как это делали мальчишки племени хашей, когда взрослые стравливали их, чтобы те приобретали навыки боя. Он должен был убить Топо. Но сделать это без подручных средств тяжело, а Топо превосходил его в бешенстве из-за гриба.
Через какое-то время Топо оказался сверху и сжал горло Торо руками. Однако он слишком наклонился над Торо, и тот ударом колена перебросил его через свою голову. Падая, Топо ударился о камень и потерял сознание. Торо медлить не стал. У предков человеческих существ не было врожденной морали. В отличие от волков, которые не рвут обездвиженного противника, он тут же задушил своего соперника.
Заслушав решение судьи, Крамор в какой-то прострации дошел до комнаты для задержанных. Когда омоновец открыл дверь и чуть подтолкнул его вовнутрь, захотелось вдруг стать своим среди всех, кто находился в комнате, и он чуть было не вытянул вперед руку с растопыренными пальцами, как ранее это сделал Буцкий. Но сдержался и сказал:
— Пять…
— Так и должно быть, — философски заметил Буцкий.
— Нечипоренко, — произнес омоновец и увел последнего задержанного, в комнате на какое-то время повисла гнетущая тишина, а потом историк сказал:
— Ну, я продолжу?
— Что? — не понял Крамор.
— Сказ о визите к вождю народов, — влез Буцкий, — он как раз к месту…
— А на чем я остановился? — спросил историк.
— На том, что их приглашают к Хозяину.
— Приглашают, — повторил историк с сарказмом, — разве я сказал, приглашают? Я мог сказать только «вызывают».
— Пусть будет так, — примирительно согласился Буцкий.
— Приехали они в шесть вечера и сидят в приемной. Мастеру любопытно, он пытается осмотреться, начинает крутить головой, но ловит грозный взгляд Фадеева и успокаивается. А в приемной хозяйничает Поскребышев, причем делает это так, будто никого кроме него там нет.
Так проходит час, другой. В десять вечера Поскребышев открывает дверь в кабинет Сталина и приглашает Фадеева и мастера зайти. В полутемном кабинете после ярко освещенной приемной ничего не видно. Фадеев и мастер стоят пять минут, десять. Мастер пытается осмотреться, но грозный поворот головы к нему со стороны Фадеева пресекает эту попытку.
И вдруг в кабинете стало чуть светлее и, откуда ни возьмись, появляется невысокий человек во френче и сапогах, без вступления и тем более приветствия говорит с легким акцентом, обращаясь к Фадееву:
— Скажите, товарищ Фадеев, каким бы ви хотели видеть Гоголя?
У Фадеева ступор, он ничего не может сказать, и мастер видит, как крупная капля пота скатывается и исчезает у него за воротником. Пауза затягивается, и тогда вождь «помогает» Фадееву:
— Таким, каким его изобразил ИМЛИ, или таким, каким он бил на самом деле?
— Таким, каким он был на самом деле, товарищ Сталин, — наконец произносит Фадеев.
— Правильно… товарищ Поскребышев, резолютивную часть постановления… директора ИМЛИ с должности снять…
Присутствующий в кабинете Поскребышев после этих слов легонько подтолкнул Фадеева и мастера к выходу. В приемной их ожидали двое военных. Старший из них спросил:
— Товарищ Фадеев, вас домой или?
— Домой… — выдохнул тот.
Их привезли к дому, мастер хотел было идти к себе, но Фадеев его удержал. Они поднялись в квартиру. Писатель открыл шкаф, достал бутылку водки, разлил содержимое в два стакана.
— А холодильника у него не было? — спросил Алесь.
— Не было, так говорил мне тот, кто своими ушами слышал все это.
— А что потом? — спросил Крамор, но лишь для того, чтобы быть участником разговора.
— Фадеев залпом выпил свой стакан и обратился к мастеру: «А теперь можешь говорить…»
Тут двери открылись, и вошел омоновец.
— Все встали, — сказал он, — по одному на выход.
— А где наш последний? — спросил Алесь.
— Разговоры, — рявкнул омоновец, но потом смягчился и произнес: — оправдали его.
— Как? — удивился историк.
— А вот так, — сказал омоновец, — доказательств не хватило.
Всю обратную дорогу шло обсуждение, почему же для всех доказательств хватило, даже Крамору впаяли пять суток, а ему не хватило…
— Что-то тут не так, — сказал историк.
— Уж не стукач ли он? — озадачился вопросом Алесь. И трое стали обсуждать ситуацию. Особенно горячился Алесь, который мгновенно связал ранее не замеченные детали поведения Нечипоренко в одно целое.
Крамор в обсуждении не участвовал. Оно казалось ему детским, таким, какие бывают разборки в песочнице.
В двенадцать часов дня следователя Юнакова вызвал начальник отдела. Протянул ему папку и сказал:
— Просмотри и доложи, есть ли хотя бы намек на состав преступления, имеет ли дело судебную перспективу. Сам понимаешь, какой смысл работать на корзину.
Юнаков согласно кивнул и вернулся в свой кабинет. Усевшись за стол, передразнил начальника:
— Просмотри…
Начальник не понимал двойного значения этого понятия. А может, и понимал, но имел в виду то, что обычно имеют начальники, то есть — посмотри.
Юнакову было слегка за пятьдесят. В этом возрасте коллеги ходят в больших начальниках, а он был всего лишь капитаном. Много лет назад был переведен с понижением на должность старшего следователя из соседнего райотдела. Коллеги тактично не интересовались причинами, а сам Юнаков по этому поводу не распространялся. Остался рядовым и после создания Следственного комитета. Но, как говорили сослуживцы, следак он был толковый. И этим определялось его место в иерархии тех, кто осуществляет так называемое предварительное расследование.
Юнаков открыл папку. Там находилось всего несколько листков, один из которых оказался заявлением.
Некто Раззаков писал, что в районе объявилась молодежная банда троглов, которая «терроризирует местное население».
В чем выражался террор, Раззаков не разъяснял. Зато к заявлению были прикреплены несколько листов с наклеенными фотографиями, сделанными почти профессионально, если не считать, что каждый предмет был запечатлен обзорно, на общем плане и в деталях.
Под каждым фото находилось пояснение, отпечатанное на пишущей машинке. Все они разъясняли сфотографированные надписи, которых было несколько. «Троглы все помнят и ничего не прощают» — была одна из них. Вторая гласила: «Трогл всегда непонятен, особенно для врагов».
А третья: «Пидоры, вы тронули голодного трогла…»
«Нужно поговорить с этим Раззаковым, — подумал Юнаков, — что он увидел криминального во всем этом?»
Юнаков стал искать в папке адрес или телефон заявителя, одновременно чертыхаясь и нелестно отзываясь о своем начальнике, который столь опытного следака заставил разбираться с пустышкой.
Занятие это прервалось стуком в дверь.
— Да, — произнес Юнаков.
Посетитель втиснулся в кабинет.
— Меня вызвал следователь.
— Как его фамилия? — спросил Юнаков.
— Тут непонятно написано, — сказал он.
— Давайте посмотрю.
Посетитель подошел к столу и протянул повестку.
— Вам к Давыдову, причем на вчера. Почему не пришли в назначенное время?
— Не смог.
— Сегодня Давыдова нет на службе.
— Вы меня допросите.
— Но это не мое дело.
— А какая разница?
— Не будем говорить о разнице, просто это невозможно.
— И что мне делать?
— Подойдите в секретариат, там подскажут, когда можно прийти еще раз.
Посетитель, забрав повестку, ушел, но почти сразу вернулся с начследом.
— Валера, — сказал тот, — я поручаю тебе допрос свидетеля по делу, которое ведет Давыдов.
— Я не в курсе события преступления.
— Тебе это и не нужно, свидетель должен охарактеризовать подозреваемого.
— Хорошо, может, вы хоть фамилию скажете.
— Моя фамилия Рассказов, зовут Михаил Петрович.
— Да я не о вашей фамилии, а подозреваемого.
— Это запросто, — сказал начслед, — вот его данные…
Допросив свидетеля, Юнаков подписал ему пропуск, но тот не торопился уходить.
— Вам бы не фигней заниматься, — сказал он, — а обратить внимание на то, что у нас в городе действует тайная организация троглов.
— Кого? — спросил Юнаков, хотя уже понял, о ком идет речь.
— Троглов, — пояснил свидетель так, словно речь шла о чем-то известном.
— И чем они знамениты?
— Терроризируют население.
— Ну, террор не по нашей части, напишите заявление…
— Да уже вроде писали…
— Кто?
— Мой друг Раззаков.
— Странная фамилия у вашего друга.
— Не более странная, чем ваша, — нелюбезно ответил посетитель, но потом смягчился и сказал, что друг является ему дальним родственником и должен был носить фамилию Рассказов, но по освобождении Беларуси в сорок четвертом тот, кто опрашивал маленького сироту, не расслышал фамилию, произнесенную мальчиком, и записал Раззаков.
Юнаков хотел было спросить, чем же насолили Раззакову троглы, но дверь отворилась, и начслед произнес:
— Валера, кончай все это, у нас убийство.
— Слава Богу, — произнес Юнаков, весьма удивив и начальника, и свидетеля, — выезжаю.
Юнаков поднялся со стула и извлек из-за сейфа следственный портфель.
— Да не надо, — сказал начслед, — криминалист уже в машине, у него с собой целый чемодан.
— Не могу, это как часть одежды, — ответил Юнаков.
— Как знаешь, — сказал начальник, — отзвонись, когда прибудете на место.
— Если будет время, — ответил Юнаков без должного почтения.
Он действительно был рад выезду на происшествие, только бы не заниматься тем, чем пытался его нагрузить начслед.
По возвращении на Окрестина их перетасовали. Одиночество Крамора закончилось, он оказался в другой камере вместе с Алесем.
— Ты смотри, — сказал Алесь после того, как они остались одни, — я сразу догадался, что он чужак…
— Как ты это определил?
— Вел он себя странно…
— Но ты обратил внимание на это только после того, как его оправдали…
— Да, так бывает.
— Ладно, хватит гадать, у тебя есть доказательства? Нет. Вот и не гадай… Лучше расскажи, как привычный сиделец, что с нами будет дальше?
— А ничего не будет, каждый день одно и то же… до конца срока, тебе четверо суток, а мне девять.
— Слушай, а зачем тебе все это, демонстрации, протесты. Ты ведь специально хочешь выделиться среди остальных, а не, наоборот, скрыться и уйти от ответственности, не получить взыскания?
— Кто тебе сказал, судья?
— Нет, это видно невооруженным глазом.
— Невооруженным, говоришь, впрочем, так оно и есть. Я набираю бонусы.
— Что набираешь?
— Бонусы… Основания к будущему поощрению или преимуществам.
— Для чего?
— Чтобы уехать за границу…
— А так уехать не получается?
— Получается, только выгодней, чтобы я был лицом, пострадавшим от режима…
— Теперь понятно, но ты странный человек, только что обвинил в стукачестве одного из собратьев по несчастью, и вдруг открываешься человеку, которого абсолютно не знаешь.
— Это объяснимо, у меня есть к тебе собственный интерес.
— И какой же?
— Хочу проконсультироваться…
— Твою мать, вот уже два дня все пытаются у меня проконсультироваться…
— Не все, Виталий Сергеевич, а только Замятин и я.
— А кто такой Замятин?
— Не делай вид, что не знаком с ним, это твой двойной тезка и издатель.
— Вот как?
— И ты понимаешь, почему мы оба воспользовались сложившейся обстановкой.
— Здесь, пожалуйста, подробней, — заметил Крамор искренне.
— Пожалуйста, — сказал Алесь, — мы находимся в уникальной ситуации, в любой другой, если бы я подошел к тебе, мог просто послать меня, а сейчас у тебя такой возможности нет. Логично?
— Да.
— Так вот, я собираю материалы для книги.
— О чем будет эта книга?
— О якобы великих ученых…
— Это неоригинально, в последние десятилетия об этом не писал только ленивый.
— Знал, что так скажешь, но я пошел другим путем. Связал научные достижения наших соотечественников с их ментальностью и общим уровнем развития науки…
— В Беларуси?
— Нет, исследовал период российской дореволюционной и советской истории…
— А почему не Беларуси, сейчас это модно…
— Мировую науку нельзя сравнивать с наукой Беларуси. Противовесом ей может быть только СССР или Россия.
— Ну, пусть будет так…
— Именно так, и не иначе.
— И что у тебя получилось?
— Много интересного материала. Говорят, основой национального самосознания является история. А национальная история — миф чистейшей воды.
— Это так, и не только у нас. Как правило, здесь срабатывает стереотип, свойственный элитам, у нас хуже, чем у них.
— Да, но этот стереотип подтверждается фактами.
— Например?
— Количеством нобелиатов.
— Дались вам они.
— Тем не менее… Количество ученых в СССР было такое же, как в США, но при этом у нас всего 10 Нобелевских премий против 160 в США. В Австрии — 10 нобелевских лауреатов. В Швейцарии — 12, в Голландии — 14, в Швеции — два десятка. Во Франции, Германии и Великобритании — более 50.
— Ясно, национальная история — миф. И ты готов его разоблачить?
— Да. Хотя это не только сложно, но и в определенной степени бесполезно.
— Почему?
— Потому что миф стоит на авторитетах, иногда дутых. А если ты посягнул на авторитет, тебя его сторонники могут порвать в клочья.
— Почему?
— Потому что все бездари кормятся авторитетами, прикрываются ими, и если они лишаются авторитета, то лишаются щита…
— Есть в этом логика, и все же, пример…
— Пожалуйста. У нас не дали защититься одному немолодому человеку, который утверждал: перед войной в СССР одних только новейших танков ИС, КВ и Т-34, броню которых не пробивала ни одна полевая немецкая пушка, было выпущено больше, чем танков во всем мире.
— Но это неверно.
— Почему?
— Ни технологически, ни с позиций ресурса это невозможно.
— Аргументы?
— Статистика произведенной в СССР стали, а также свидетельские показания.
— Кто здесь мог быть свидетелем?
— В девяностые годы в Кубинку[4] пригласили ветеранов с танковых заводов СССР. Они посмотрели на имеющуюся технику, особенно на «тигров» и «пантер», и ужаснулись. Данные типы танков значительно превосходили наши по мощности двигателя, по системам стабилизации и огневой мощи.
— Так почему?
— Дух был выше…
— Ох уж этот дух.
— Ты не веришь в дух?
— Не верю.
— Типичный технократический подход.
— Да, но он в развитии человека является единственно верным и определяющим.
— Знаешь, есть такой анекдот. Встретила цыганка инженера и говорит: «Давай погадаю». — «Да что ты можешь?» — отвечает тот. «Я знаю, ты инженер, работаешь на заводе, зарплата 130 рэ в месяц, двое детей…» — «Ошиблась, старая, — говорит инженер, — трое…» — «Это ты так считаешь…»
— Ты это к чему?
— Ты уверен, что это единственный определяющий путь. На самом же деле таких путей множество, но человечество из-за некой заскорузлой прагматичности сосредоточилось…
— На самом выгодном…
— Да, на самом выгодном для определенного круга лиц, поэтому заставляет так думать всех, причем постоянно стимулирует данное направление в мышлении.
— В чем это выражается?
— В том, что ты собираешь факты не просто так, а в угоду данной парадигме в науке, политике, чтобы получить определенные дивиденды…
— Нет.
— Да, и не выставляй себя альтруистом, можешь утверждать, что угодно, но то, что хочешь уехать туда, где все, что ты делаешь, приветствуется и поощряется, говорит само за себя.
— Да пошел ты…
После этого они поссорились.
Под анекдоты водителя о гаишниках-взяточниках доехали до места преступления.
На четвертом этаже дома по улице Кузьмы Чорного их ждал участковый.
— Вот, — сказал он, — соседка увидела открытой дверь, заглянула, а там труп хозяина.
— И кто хозяин? — спросил Юнаков.
— Некто Прошкин, в прошлом тренер.
— А в настоящем? — спросил криминалист, надевая перчатки.
— В настоящем алкоголик, — произнес участковый.
— Кто констатировал смерть? — спросил капитан. — «Скорая» приезжала? А почему не осталась до нашего приезда?
— Другой вызов получила, у нас со «скорыми» напряженка. Да и они решили, что тут не насилка[5].
— Так зачем волну погнал про убийство.
— Интуиция…
Валерий и криминалист прошли в квартиру. В комнате, которую обычно называют гостиной, находился труп мужчины.
— Он так и лежал? — спросил Юнаков участкового.
— Да, но медики его перевернули, посмотрели, а потом снова положили вниз лицом.
— Начнем? — уточнил криминалист.
— Нет, — ответил капитан и многозначительно посмотрел на участкового, — придется ждать понятых.
Участковый ушел искать понятых. Криминалист тем временем сделал снимки и обошел всю квартиру.
— Берлога холостяка, — констатировал он, — к тому же пьющего.
— Емко и образно, — отреагировал на это Юнаков, — а если конкретно и в деталях?
— Минимум домашней утвари, нет ни украшений, ни безделушек. В спальне на кровати вместо подушки свернутое полотенце.
— Махровое? — спросил Валерий.
— Да.
— Значит, еще не совсем опустился. А бутылки от спиртного?
— Бутылок нет.
— То-то и странно.
Вернулся участковый с двумя пенсионерами, мужем и женой. Наметанный глаз Юнакова оценил их положительно. Эти не будут дергаться во время осмотра, говорить, что им нужно на работу или куда-то еще. Старики даже рады, что привычное течение однообразной жизни прервано, а они оказались в центре расследования.
Капитан сел за обшарпанный стол в гостиной, достал протокол осмотра места происшествия, записал данные понятых, разъяснил их права и обязанности и сказал криминалисту:
— С Богом.
Тот подошел к трупу и перевернул его на спину.
— Хорошая у тебя интуиция, — сказал криминалист участковому, — у него как минимум перелом основания черепа. Как можно было сказать, что нет признаков насилки?
— Вот и я об этом, — произнес польщенный участковый.
— Совершенно верно, — неожиданно для всех произнес понятой, — у него ярко выраженные черные круги под глазами…
— А вы врач? — спросил его Валерий.
— Патологоанатом, — ответил мужчина, немного подумав, добавил: — бывший.
— Так нам повезло, — сыронизировал криминалист, — у нас два специалиста на осмотре. Что вы можете сказать еще? Старик сделал вид, что не заметил иронии.
— По интенсивности трупных пятен можно констатировать, что смерть наступила вчера вечером, тело лежало на спине, а перевернули его недавно, скорее всего, во время осмотра фельдшерами.
Юнаков и криминалист переглянулись, а криминалист сказал:
— Пусть будет так, точно на вопрос о времени смерти ответят судмедэксперты после вскрытия.
— Логично, — сказал старик.
— Кто же мог его убить? — спросила старуха, — ведь он был мастером спорта по каким-то боям?
— Он был тренером, — возразил старик.
— Ну, это еще выше, — возразила старуха, — он тренировал мастеров, значит…
— К сожалению, это уже ничего не значит, — прервал их Юнаков, — давайте продолжим. И стал фиксировать замечания специалиста в протокол.
Прибыла труповозка. Криминалист обшарил карманы в одежде убиенного, обвел контур тела на полу мелом и посмотрел на Юнакова.
— Забирайте, — сказал тот санитарам.
Труп увезли. А старик-понятой еще долго и с сожалением смотрел на меловой силуэт, словно у него из-под носа утащили знакомую и любимую игрушку.
Следующим утром камерное одиночество помирило Крамора с Буцким. И после нескольких ничего не значащих фраз Алесь снова вернулся к своим вопросам.
— Ты полагаешь, что это неинтересно будет там?
— Откуда я знаю, что там интересно, а что нет.
— Ты же технарь, работал с такими людьми.
— Я работал рядом с ними, и не больше. Потом ушел из науки и занялся писательством.
— Хорошо, пусть так, но когда пишешь, наверное, рассчитываешь на большую аудиторию, в том числе западную…
— Поэтому хочешь получить консультацию у меня?
— Да… Продолжаю, в истории науки ничего не изменилось, по-прежнему основоположником является Ломоносов, а изобретателем радио — Попов.
— Почему тебе не нравится Ломоносов?
— Мне не нравится не сам Ломоносов, а то, что ему приписывают. В учебниках отмечают, что он открыл закон сохранения массы. Какие для этого основания? Просто в письме своему товарищу написал фразу, что «если в одном месте что-то прибудет, в другом — убудет». Из этого нельзя делать вывод, что Ломоносов открыл закон сохранения массы.
— Да, но ты подходишь к этому с позиций патентоведа. Наука и философская мысль на Руси отличались от западной. Там всегда присутствовала буква. А нам достаточно было духа, идеи, направления.
— Ну да, у нас потому и дорог не было, потому что существовали направления. Согласись, случайная фраза в письме не является законом! Впервые закон сохранения массы четко сформулировал и подтвердил опытами Лавуазье. Причем не в частном письме, а в научной работе. Также не разрабатывал Ломоносов и молекулярно-кинетическую теорию газов. Не мог ее разработать, поскольку был слаб в математике.
— Папа у Васи силен в математике, — не к месту произнес Крамор.
— Что? — не понял Алесь.
— Да я это так о своем, о девичьем, — ответил Крамор, — на границе девятнадцатого и двадцатого веков жил изобретатель Никола Тесла. Он действительно сделал множество открытий. А когда умер, его бумаги с описанием опытов и их результатов изъяли фэбээровцы и передали ученым. Однако те сказали примерно то, что и ты в отношении Ломоносова. Как ты думаешь, почему?
— Зависть и конкуренция…
— Возможно, но не только, просто не смогли разобраться в системе языка Теслы…
— Они не хотели разбираться… Это было невыгодно. Представим, что Тесла завершил бы опыты по передаче энергии через среду, что могло бы случиться?
— Разорил бы сталелитейные концерны, которые заработали триллионы на производстве металлических проводов, — сказал Крамор.
— Правильно мыслим, Виталий Сергеевич, — утверждающе произнес Алесь. — Но вернемся к Ломоносову, он был хорошим администратором…
— И поэтому…
— Правильно организовал собственный пиар, писал оды высокопоставленным особам, чем заслужил благосклонность власть имущих. У него все было к месту, даже пьяные погромы в Академии наук.
— Здесь, пожалуйста, подробнее.
— Он напивался, шел в Академию и гонял народ.
— А-а, вот ты о чем, ну, во-первых, это не погром, а во-вторых, гонял не народ, а пришлых, то есть немцев. И правильно, между прочим, делал. Ведь в Российской академии из ста трех академиков русских было только трое.
— Но это не дает основания Ломоносову бить академиков…
— Алесь, ты же прекрасно понимаешь, что там были более глубокие мотивы. Лучше скажи, что еще в своей книге хотел бы охаять…
— Не охаять, а объективно оценить. В России есть День радио, изобретателем которого считается Попов, на самом деле он им не является.
— Ты придерживаешься версии, что таковым был Маркони?
— Нет, радио появилось в результате цепочки исследований и опытов электромагнитной индукции. В частности, Эдисону приписывается такой ответ на вопрос, что такое телеграф: «Это кошка, голова которой в Нью-Йорке, а хвост в Сан-Франциско, мы давим на хвост в Нью-Йорке, голова в Сан-Франциско пищит». — «А беспроволочный телеграф?» — «Это то же самое, только без кошки».
— Образно, — заметил Крамор.
— После опытов Эдисона, — продолжал Алесь, — Герц открыл электромагнитные волны, потом Тесла заявил, что с помощью открытия Герца можно передавать сигналы по всему земному шару и даже в космос, и создал принципиальную схему радио. Далее англичанин Брантли придумывает другой приемник — стеклянную трубочку с металлическим порошком, по которому проходит электрический сигнал. Затем другой англичанин — Лодж — собирает радио по схеме Теслы с приемником Брантли.
— А Попов и Маркони? — спросил Крамор.
— А Попов и Маркони стали повторять опыт предшественников. Они просто закинули антенну повыше и увеличили выходную мощность. То есть принципиально нового они ничего не придумали. Но Маркони, как представитель Запада, оказался хитрее, все это запатентовал, а Попов не догадался этого сделать.
— Алесь, ты злопыхатель, не иначе. С одной стороны, говоришь об объективном исследовании проблемы, а с другой, сознательно подбираешь такие термины, которые изначально нивелируют достижения тех, кого ты осуждаешь. Смотри, ты заявляешь: всего лишь установили выше антенну и увеличили выходную мощность. Но они решили основную задачу передачи сигналов на большие расстояния. Это, во-первых, а во-вторых, ты не хуже меня знаешь закономерность технических открытий, они созревают одновременно во многих местах, и приоритет открытия часто принадлежит не тем, кто открыл, а тем, кто застолбил или запатентовал. Но из этого вовсе не следует, что один социум умнее другого. Это смердяковщина какая-то.
— А что такое смердяковщина, технический термин?
— Ты не читал Достоевского?
— Нет.
— Тогда я тебе поясню. Есть у него персонаж, который все время сожалеет о том, что в начале девятнадцатого века умная нация не завоевала глупую и не научила жить, это и есть смердяковщина.
— Ясно.
— А как ты объясняешь первенство СССР в освоении космоса?
— Случайностью. Откуда у СССР появилась жидкостная ракета? Это была трофейная Фау-2. Советский Союз стал заниматься ее совершенствованием, ибо нужно было чем-то стрелять по Америке: самолеты не доставали.
— Ты противоречишь себе. Фраза «Советский Союз стал ее совершенствовать» свидетельствует о том, что он был в состоянии это сделать.
— Ну, мы же не балбесы.
— Вот и я о том…
— Ты же знаешь, что в США вообще ракетами не занимались. У них с любой военной базы вокруг СССР можно было долететь до любого участка советской территории. Они впервые взялись за разработку баллистических ракет в пятьдесят четвертом году.
— Я знаю, и вызвано это тем, что у нас появилась водородная бомба, она была меньше атомной.
— Так что в этом соревновании у СССР была восьмилетняя фора. Она и позволила запустить сначала спутники, а потом и человека. Но после американцы спохватились и выиграли космическую гонку. К семидесятым они сделали свой «Джемини», а у нас начались проблемы с «Союзами».
— Алесь, а ты знаешь точку зрения, что это соревнование было бессмысленным. Нильс Бор, абсолютный авторитет в научном мире, сказал как-то, что «пилотируемая космонавтика — это несомненное торжество интеллекта, но печальная ошибка здравого смысла». Она не нужна! Нет такой задачи в космосе, которую бы не смогли выполнить автоматы.
— Да, конечно, академик Мишин, например, считал, что нельзя строить «Бураны», ибо крылатые космические аппараты создают большое сопротивление при старте, плюс эту громадину ни к чему нельзя приспособить. Конечно, с техническо-инженерной точки зрения «Буран» стал, безусловно, шедевром. Однако с экономической…
— Все, Алесь, разговор беспредметен. Ты признал, что «Буран» шедевр, это и есть итог соревнования. Здесь все как в матче советских хоккеистов любителей с профессионалами.
— А что это был за матч?
— Вот видишь, по молодости лет ты этого не знаешь. А было все в начале семидесятых. Родоначальники хоккея с шайбой канадские профессионалы согласились на серию матчей с советскими любителями. А поскольку уровень их подготовки был чрезвычайно высок, вся спортивная и околоспортивная общественность на Западе не сомневалась в проигрыше любителей. Но получилось иначе. Любители выиграли первый, а потом и большинство матчей в Канаде, причем в одном из эпизодов, когда наша сборная была в меньшинстве, Харламов забил им гол. Однако после этого канадцы собрались, приехали в Москву и выиграли свою серию. Казалось бы, 1:1. Ан нет, быстро подсчитали все матчи и объявили, что перевес в двух сериях все же на их стороне.
— А это ты к чему?
— Да к тому, что Запад весьма ревниво относится к иерархиям, итогам, болезненно переживает проигрыши. По отношению к Востоку он мальчишка, который хочет быть всегда первым.
— А Восток?
— Восток — умудренный жизнью мужик, ему важно поиграть, а не победить…
— А ты себя к кому относишь?
— Только не к Западу.
Завершив осмотр, Юнаков попросил понятых подписать протокол и отпустил их.
— А допросить в качестве свидетелей? — спросил его криминалист. — Вдруг участковый никого не найдет?
— Перебор, — ответил ему Валерий, — думаю, опросим соседей по площадке и хватит для начала.
— Сразу в допрос? — произнес криминалист.
— Сразу в допрос нельзя, дело еще не возбуждено.
— Все время удивляюсь вашим юридическим тонкостям. Особенно заморочкам с «возбуждено», «не возбуждено».
— Насмотрелся сериалов, где дела «открываются» и «закрываются», на самом деле полное название этой процедуры такое: дела «возбуждаются производством» и «прекращаются производством».
— Конечно, а еще существуют квалифицированные и неквалифицированные изнасилования.
— С этим вообще проблем нет. На языке юристов это преступления с отягчающими обстоятельствами и без них.
Вернулся участковый.
— Привел двоих, — сказал он, — соседи по площадке.
— Тоже пенсионеры? — уточнил криминалист.
— Разумеется, — ответил участковый, — все остальные на работе. У нас тунеядцев нет. Да и пенсионеры надежнее. Знают о соседях гораздо больше, чем все остальные.
— Хорошо, — сказал следователь, — давай сюда первого или первую.
— А я поехал в отдел, — сказал криминалист, — мне тут больше делать нечего.
— А снять отпечатки пальцев? — спросил его Юнаков.
— По всей квартире?
— Убийство было совершено вечером, возможно, убийца выключал свет, чтобы труп обнаружили как можно позже. Логично? Поэтому посмотри на выключателях и возле. Он хотел, чтобы труп обнаружили как можно позже, — еще раз повторил Юнаков.
— Ну да, — как бы себе сказал криминалист, — и оставил открытой дверь, чтобы труп обнаружили как можно раньше, тоже логично?
— В чем-то ты прав…
— Знаешь, старшие коллеги когда-то говорили мне: «увидишь след, затопчи его».
— Почему? — вмешался в разговор участковый. — Всегда удивлялся этому изречению.
— Ну, я пошел, — сказал криминалист, — вы тут подискутируйте без меня.
Криминалист ушел. А Юнаков хотел было заняться свидетелями, но участковый оказался парнем упертым.
— Так почему его надо затоптать? — повторил он вопрос.
— Потому что логику появления каждого следа нужно объяснить и мотивировать его занесение в протокол.
— А-а.
— Зови соседей.
Первым свидетелем стала пенсионерка Проскурина. Она была в выцветшем ситцевом платье и таком же платочке на голове. И к ней как нельзя лучше подходила поговорка о возможности опростоволоситься.
— Давно знаете вашего соседа?
— Давно, как пять лет назад переехал сюда с Антониной, так и знаю.
— А где сейчас Антонина?
— Так развелись они три года назад.
— Причины?
— Так пил он и гулял.
— Соседей не беспокоил?
— Чего не было, того не было.
— А друзья у него были?
— Нет, друзей точно не было, а вот ученики одно время постоянно в квартире находились, даже жили, причем подолгу. Он комнату им отдавал, а иногда и кухню. Сразу четыре раскладушки, а какой жене это понравится?
— Что понравится, обилие раскладушек?
— Нет, девицы в доме.
— А что, он и девушек тренировал?
— Не знаю, кого он тренировал, но девицы у них тоже жили. И жене это не нравилось.
— А где сейчас эти раскладушки?
— Продал он их, наверное, деньги на выпивку понадобились.
— А ссор с соседями не было, ему никто не угрожал?
— Да нет же, говорю, с соседями хорошие отношения поддерживал. Он у нас авторитетом первое время считался, при нем никто не хулиганил…
— Почему?
— Тогда от него уверенность исходила…
— А сейчас?
— А сейчас нет, сдулся, как воздушный шарик…
— Что стало этому причиной?
— Наверное, водка…
— А с кем он пил из соседей?
— А вот и ни с кем, всегда один.
— А может, с друзьями тренерами?
— Может, и с ними. Но точно не с нашими мужиками.
Утром следующего дня после прогулки Крамора привели в кабинет следователя. Так гласила табличка на дверях. Но на месте хозяина кабинета находился Замятин. И Крамор, честно говоря, обрадовался.
— Здравствуйте, Виталий Сергеевич, — произнес Замятин.
— Здравствуйте, — без всякой иронии ответил заключенный.
— Як адчуваеце сябе? — произнес издатель по-белорусски.
— Как в тюрьме, — ответил Крамор.
— Вы сохранили чувство юмора?
— Нет, просто повторил слова генерала Карбышева. На вопрос: «Как вы себя чувствуете?», он сказал: «Как в концлагере».
— Есть какие-то неудобства?
— Да, хотелось бы иметь зубную щетку и пасту…
— Думаю, для вас это уже неактуально, — сказал Замятин.
— Полагаете, ведь я не дал окончательного ответа.
— Подозреваю, уже созрели, чтобы его дать.
— А если он будет отрицательный? — спросил Крамор.
— Это ничего не изменит.
— Что значит, не изменит?
— Ничего не изменит для меня, пойду искать нового кандидата на звание нобелевского лауреата…
— Круто, вы так уверены в непогрешимости своей идеи, даже не сомневаетесь, что я у вас в кармане?
— Виталий Сергеевич, хватит пикироваться и обижаться, я просто сообщил, что никогда не откажусь от своей идеи. И вы это должны понять, если мы решили сотрудничать. Почему вы морщитесь?
— Слово «сотрудничать» не нравится.
— Давайте вернемся к моему предложению.
— Давайте.
— Итак, все это не было шуткой, эту тему мы больше не затрагиваем.
— Хорошо.
— Поскольку мы с вами договорились, излагаю свое предложение более детально. Идея эта пришла мне в голову после знакомства с Выглазовым. Вы знакомы с ним?
— Знаком.
— Тогда должны знать, что несколько лет назад он пришел в Президиум Академии наук завхозом. Вы застали его, когда работали в Институте физики?
— Нет, но наслышан о нем.
— Правильно, о нем многие наслышаны. Так вот, как в старом анекдоте, он присмотрелся к голосованию на уровне членкоров и стал предлагать кандидатам свои услуги.
— Не может быть!
— Так и есть. Однако в среде ученых его никто не воспринимал всерьез. Все, кто претендовал на это звание, были устоявшимися докторами наук, знали, что для этого нужно…
— Виталий Сергеевич, можно короче…
— Можно, но не стоит…
— Почему?
— Потому что все, что я буду делать и говорить, вам необходимо знать.
— Для чего?
— Чтобы быстрее войти в роль того, кем вы должны стать.
— Я вас слушаю…
— Так вот, Выглазов нашел все-таки одного кандидата… Тот сам понимал, что безнадежен. Но Выглазов стал с ним работать. Первое, что сделал, вселил в кандидата уверенность в победе. Потом взял огромный лист ватмана…
— А нельзя было использовать компьютер?
— Выглазов из докомпьютерной эпохи. Взял огромный лист ватмана и нарисовал таблицу, обозначив ее как «Экран победы».
— Я уже догадываюсь, зачем он это сделал.
— Догадаться нетрудно. В каждой клеточке таблицы был вписан один из тех, кто должен голосовать за или против кандидата на выборах в Академию наук.
— Все так просто?
— Нет, каждый кандидат изучен на предмет интересов и предпочтений. Он даже установил места их рождения и их жен.
— А это зачем?
— Наше научное сообщество имеет местечковый душок. Если соискатель из Могилева, то все остальные будут торпедировать его. И наоборот. Там были указаны слабости каждого…
— Я знаю многих, во всяком случае, физиков и технарей, там есть ребята, которых не купить так задешево.
— Правильно, задешево не купить, потому что они сами назначили себе цену, довольно-таки высокую…
— Я не то имел в виду… там есть ребята неподкупные.
— Неподкупных не бывает, но там действительно были и такие, — сказал Замятин.
— И как был решен вопрос с ними?
— По-разному. Одним сказано, что это происки врагов, поэтому кандидата нужно поддержать. Другим сделал намек, что кандидат ни за что не выиграет, не проходная фигура, но, чтобы не выглядел глупо, нужен хотя бы один голос «за».
— Да, но это возможно при…
— Разумеется, такое предложение должно было сделать авторитетное для данного участника лицо…
— Но и это не дает стопроцентного результата.
— Правильно, но нам и не нужен стопроцентный результат. Всего пятьдесят процентов плюс один.
— Нам?
— Тогда с Выглазовым, конечно, им, а теперь нам.
— И чем закончилась эта щемящая душу история?
— Победой, как ни странно, почти стопроцентной.
— Полагаете, что у нас может получиться?
— Безусловно.
— Основания?
— Не все сразу, но кое-что я вам могу сказать прямо сейчас.
— Мы сделаем экран победы? — иронично заметил Крамор.
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
- ***
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Нобелиат предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
