Игра на повышение

Сергей Тарадин

Автор этой книги сменил множество профессий: был физиком, океанологом, директором двух бирж, фондовиком, зерновиком и много кем еще.Богатый опыт, собранный за такую разнообразную жизнь, лег в основу нескольких книг, написанных уже в зрелые годы.

Глава четвертая. СССР

— Ребята, я тут дочитал «Мастера и Маргариту». Слушайте, Советский Союз — это все-таки интересный эксперимент! — Андрей поставил на стол тарелку с разложенными ломтиками домашней буженины. — Попытка отучить человека от денег. Ну, не совсем, конечно! Тем не менее…

— Человека — от денег? — фыркнул Денис, сидевший на застеленной кровати — стульев не хватало — и помотал головой в знак решительного несогласия. — Ни фига не получится!

— Вот и Булгаков был в этом уверен. У него же Дьявол специально заявляется в Москву, чтобы посмотреть: неужели социальными экспериментами можно изменить человеческую сущность? Эдак, того гляди, и ад опустеет!

— И что?

— В итоге Дьявол улетает успокоенный: все в порядке, люди остались такими же алчными и порочными, как и были.

— Подождите, а там какое время? Конец двадцатых? Всего-то около десяти лет после революции! — скептически заметил Миша, однокурсник ребят. — Это же было еще то, старое поколение.

— В том-то и дело! Булгаков вместе со своим Воландом застали эксперимент в самом начале, а мы имеем возможность наблюдать результат спустя еще полвека.

— Я согласна с Денисом, — отозвалась Ольга, студентка журфака. — Мы тут вчера с девочками спорили, так одна — не буду ее называть — знаете, что сказала? «Выйду замуж только за мужчину с машиной и кооперативной квартирой!» Я вообще в шоке: как можно быть настолько меркантильной?! Мещанка! И таких у нас хватает! С ними мы коммунизм точно никогда не построим!

— Нет, ну дуры всякие бывают, — покачал головой Женя, математик с третьего курса. — Чего на них смотреть. Однако в целом, я считаю, наш народ гораздо менее алчный и расчетливый, чем люди на Западе. У меня родственник в Москве работает во Внешторге и часто общается с иностранцами.

— Ни фига себе у тебя родственники!

— Он в армии вступил в партию и потом по льготе поступил в Москву учиться, женился там и остался работать.

— Везет! Пробивной малый! — позавидовал Денис.

И авторитетно добавил:

— Это правда: в армии в партию вступать — самое милое дело! Даже уговаривают. А после университета — труднее, чем после тюрьмы.

— Да? А почему это? — удивилась Ольга.

— Ну, мы же теперь будем, когда доучимся — кто? Интеллигенция. А партия у нас — чья? Рабоче-крестьянская. Таким умникам, как мы, там делать нечего.

— Так ведь без партбилета никакой приличной должности не займешь! — возмутился Андрей.

— То-то и оно!

— Ребята, ну, дайте досказать, — обиделся Женя.

— Извини. Ну, и что там твой родственник?

— Он работал как-то с американкой. Мэри звали. И написал он куда-то там письмо, на английском. И говорит ей по-свойски, ну, рядом же работают: «Просмотри, будь другом, все ли правильно изложено». Все-таки носительница языка. А она сразу: «Мне за это заплатят?» Он: «Нет, это просто я прошу». «Тогда почему я должна это делать?» «Ты не должна, но что тебе — трудно? Просто пробежать глазами!» И эта Мэри ему говорит: «Извини, но если я начну делать то, что не приносит денег, у меня не будет времени делать то, что деньги приносит!»

— И — что? Так и не помогла?

— Нет.

— Вот сука.

— Да нет! Она неплохая женщина. Просто там, на Западе, они все такие: думают только о деньгах. Всегда.

— Это разве жизнь — все время думать о деньгах?!

— Ну, им так интересно.

— В принципе, их понять можно, — сказал Денис. — У нас ведь как: даже если у тебя полно денег, это ничего не решает. Нужны связи, блат, льготы, разрешения. Без них — что у нас купишь? В магазинах — пусто, квартиры — государственные, не продаются, машину тоже попробуй, купи. И, главное, деньги не обеспечивают тебе всеобщего уважения.

— А у меня родители, знаете, как машину купили? — оживилась Ольга. — Раньше, оказывается, можно было свободно записаться на очередь. Ждешь сколько-то лет — а потом приходишь и покупаешь машину. Сейчас такого давно уже нет, а одно время были специальные пункты записи. И мои мама и папа — они тогда только поженились — просто гуляли и записались на «Жигули». На всякий случай. И потом забыли. А два года назад вдруг пришла открытка. Оказывается, та система все еще работает! Так они по всем бабушкам-дедушкам бегали, деньги занимали — и купили!

— Классно, слушай!

— Да что тут классного? — усмехнулся Денис. — Маета какая, чтобы тачку взять! А на Западе создана такая система, с таким отношением и уровнем сервиса, что, если у тебя есть деньги, то у тебя будет все: и вилла на море с бассейном, и шмотки фирменные, и Мерседес, и слуги, и женщины самые красивые, и слава, и уважение. Это — как у зверя: если есть еда, все остальное само нарастет: шкура, клыки, когти и что там еще ему надо. Поэтому возьми собак — они только о еде и думают. Им природой поставлена только одна задача. Остальное приложится само собой.

— Так, наверное, даже проще…

Этот разговор велся в середине декабря 1981 года в небольшой комнатке общежития, которую занимали Андрей с Денисом. Однокурсники частенько захаживали к ним, приводя с собой старых и новых знакомых, тем более, ребята всегда привозили из деревни домашние продукты, и гостей было чем попотчевать.

Учеба в университете давалась друзьям в общем-то легко. Покорпеть над формулами, конечно, приходилось, но это было интересно! По вечерам они, советуясь и споря, перечитывали лекции и решали задачки, а, потом пускались в рассуждения об устройстве мироздания, черных дырах и кварках и так увлекались, что успокаивались только далеко за полночь.

— Слушай, Андрюха, ну, вот я все-таки не пойму сути этого понятия — «энтропия». Формулу знаю, а смысла не улавливаю. Ты как-то можешь объяснить?

— Это интересная штука. Я тоже недавно над ней голову поломал. Тут надо издалека начинать. Вот смотри: термодинамика. В переводе с латыни — движение тепла. Как зародилась эта наука? Древнее знание утверждало: мир состоит из четырех элементов.

— Земли, воды, воздуха и огня?

— Точно. И огонь, конечно, из всех четырех был самым загадочным — его не схватишь, в ладонях не зажмешь! А в скрытом виде присутствует везде: из воздуха молниями вырывается, из кипящей воды обжигающим паром дышит, из раскаленного камня краснотой просвечивает! Страшная стихия, убийственная! Но и жизни без него нет. Пока жив человек — он теплый, а умер — остыл. Вот и придумал в восемнадцатом веке великий Лавуазье свою теорию: вроде бы содержится во всем сущем особая невидимая жидкость — теплород. И чем ее больше, тем тело горячее. Соединишь два предмета, один — горячий, а другой — холодный, и перетечет часть теплорода из первого во второй.

— Первый остынет, а второй — нагреется.

— Ага. Кстати, знаешь судьбу Лавуазье?

— Нет.

— Прикинь: основатель химии, великий исследователь, а еще и талантливый финансист, — и во время французской революции его приговорили к отрублению головы. При этом, говорят, председатель трибунала в ответ на петицию о помиловании заявил: «Республика не нуждается в ученых».

— И что, отрубили?

— Да.

— Идиоты.

— Козлы! — согласился Андрей и вернулся основной теме. — Во времена Лавуазье теория теплорода замечательно все объясняла. Кроме одного. Как же так удается огонь трением добывать? Откуда теплород притекает? В начале процесса ведь трущиеся предметы — холодные! Но все согласились, что, в конце концов, это — мелочь. Решили: потом как-нибудь с этим разберутся. Один Ломоносов в далекой России не смирился и всю жизнь с теорией теплорода воевал.

— Мужик был, да?

— Да. И вот термодинамика, как наука об этой четвертой, самой загадочной стихии, зародилась на базе именно тех представлений. И была дисциплиной философской и не очень точной. Огонь — как его измеришь? На весах его не взвесишь, градусник в него не сунешь — лопнет! До сих пор в термодинамике сохранилась эта особая аура: во всех других науках законы — просто законы. А тут они именуются началами! Первое начало, второе начало…

— Солидно!

— Первое начало термодинамики — обычный закон сохранения энергии. Он гласит, что энергию невозможно создать или уничтожить, и ее общее количество во вселенной всегда такое же, как было при сотворении мира. А второе начало — его сформулировал Клаузис в 1850 году — утверждает, что тепло само собой не может переходить от более холодного тела к более горячему.

— Но это же очевидно!

— Очевидно-то оно очевидно, но понимаешь, что это значит? Это значит, что какой бы двигатель мы ни создали, пытаясь превратить тепло топлива — в механическое движение, часть этого тепла обязательно потеряется впустую. Просто, без всякой работы, перейдет от более нагретых деталей — к менее нагретым и банально рассеется в пространстве. Обратно это тепло уже не соберешь!

— Конечно, обратно от холодного к теплому — не пойдет!

— Поэтому ни у одного двигателя коэффициент полезного действия в принципе не может быть выше ста процентов, а на практике — гораздо ниже. Вот какой вывод. Это закрыло целую эпоху попыток изобрести вечный двигатель! А в те времена академии наук всех стран были завалены такими проектами.

— Причем тут энтропия?

— Энтропия как раз и есть мера того безвозвратно теряемого тепла, которое при любом процессе обязательно перетекает от нагретых тел к холодным. Энтропия растет при каждом таком перетекании и достигает максимума при полном выравнивании температурных различий.

— Ну, и что?

— А то, что, если во вселенной вообще что-то происходит, то только до тех пор, пока сохраняются эти различия. Как только все выровняется — не станет происходить ни-че-го! Потому что ни для чего не будет энергии. Мир — огромная батарейка. Пока есть разность потенциалов между плюсом и минусом — ток идет, а как только разница иссякнет — все.

— Лампочка потухнет.

— Да, именно так. И энтропия как раз и показывает, насколько уже села эта батарейка. В любом процессе, в любой системе, если не вмешиваться со стороны, энтропия неизбежно растет, то есть тепловые контрасты сглаживаются. А обостряться — не могут! И, знаешь, какой фундаментальный вывод из этого следует?

— Какой?

— Время нельзя повернуть назад! Потому что, потеки оно обратно, энтропия стала бы уменьшаться!

— Тоже мне — новость! Это и дураку понятно, что время не повернешь.

— Дураку много чего понятно. Гораздо больше, чем умному человеку. Ты когда-нибудь думал о том, что все законы физики, кроме второго начала термодинамики, допускают обратный ход времени?

— Как это?

— А вот так! Возьми обычную ньютоновскую механику. Ее законы работают независимо от того, течет время туда или обратно. Если заснять на кинокамеру, как в бильярде разбивают пирамиду, а потом показать кино, пустив пленку задом наперед, то поначалу никто ничего необычного не заметит! Ну, катятся шары, сталкиваются — все точно по законам механики!

— Ага! И из луз сами выскакивают!

— Нет, давай — пусть в лузы никто не попал. Потому что при попадании в лузу движение переходит в тепло — это уже как раз не механика, а термодинамика. Но пока шары катятся по столу — тут чистая механика. И только в самом конце фильма, когда все шары вдруг соберутся в ровный треугольник, а один отскочит в сторону и оттолкнет от себя кий — вот тут уже зрители увидят подвох. Такого не бывает! Хотя все по-прежнему в точном соответствии с законами механики. Ну — понимаешь ли, как бы просто совпало так! Но законы движения нарушены не были!

— Значит — что? Обратное течение времени не невозможно, а просто маловероятно, да?

— Вот ты, молодец, сам первым заговорил о вероятности. Как раз следующим шагом в понимании энтропии стала формула Больцмана. Кстати, именно эта формула высечена на его могиле в Вене. Он повесился из-за того, что не был понят современниками.

— Что-то у них всех судьба печальная!

— Участь гения. Больцман за одну свою теорию газов уже заслужил место среди лучших умов мира, а ведь он еще столько всего наоткрывал, столько мостиков в будущее пробросил! В том числе и этот.

— Дружище, откуда ты все это знаешь?

— Думаешь, зря днями в библиотеке сижу?

— И что Больцман открыл про энтропию?

— Он задумался: как же так? Почему в теории все обратимо, а на практике — нет? Дым никогда не возвращается в трубку курильщика, пущенная стрела никогда не влетает обратно в лук перьями вперед! Это не просто маловероятно. Это абсолютно невозможно! И Больцман рассмотрел энтропию с точки зрения теории вероятностей. И вывел для нее новую формулу, которая показала, что мир в своем развитии все время переходит от менее вероятных состояний к более вероятным.

— Всегда?

— Именно всегда! Сегодня мы уже знаем, что самое маловероятное состояние вселенной — эта та точка, в которую она была сжата в начале своего существования, перед «большим взрывом». А самое вероятное состояние — полная однородность мира, когда температура везде одинакова и совсем ничего не происходит. Это называется «тепловая смерть вселенной». Наш мир — как живой организм. Зародился из маленькой частички, теперь растет, а потом умрет оттого, что ни на что не будет сил.

— На наш век хватит.

— Кстати, эта формула Больцмана — первое проникновение понятия «вероятность» в самые основы физики, за несколько десятков лет до квантовой механики, которая вообще вся построена на вероятностях! Хотя даже великий Эйнштейн — и тот не мог поверить, что вероятность — это фундаментальная основа всех процессов. Дума, что так просто считать удобнее.

— Ну, да. Он же сказал: «Бог не играет в кости».

— Точно.

— И что? Оказалось — играет?

— Получается — да! Случай, а не закономерность — в основе всего происходящего. Любой научный закон — всего лишь результат сложения огромного числа крохотных случайностей.

— Это — плохо?

— Это — классно! Потому что иначе бы наша воля, наши мечты, наши желания — ничего бы не значили. Все было бы жестко предопределено. Всю вселенную, и нас в том числе, можно было бы просчитать до скончания времен! А так всегда есть вероятность что-то изменить! Случай — это то, что Бог оставил на наше усмотрение!

— Не понял…

— Объясняю: мы всегда и во всем вынуждены строго подчиняться неумолимым законам природы, так?

— Так.

— И только в пределах случая мы — свободны!

— Подожди! Но никто же не может повлиять на случай! Какая же это свобода?

— Мы можем выбирать! Мы можем подкарауливать случай, ловить его, пользоваться им по своему желанию!

— А ты не думал, что все наши мечты и желания тоже предопределены заранее? Человек еще не успел родиться, а уже известно: есть и трахаться — он будет хотеть, а боли и смерти — бояться.

— Нет, природа задает только общее направление! — Андрей сонно улыбнулся. — А вся прелесть — в нюансах, в деталях! Крохотный электрончик — он каким-то непостижимым образом может выбирать, в каком состоянии оказаться, какие характеристики иметь. И заранее угадать это невозможно.

— Квантовая неопределенность. И что?

— Ты пойми вот этот важнейший момент! Оказывается, свобода выбора — это не иллюзия и не придуманная человеком категория. Свобода — это фундаментальное свойство природы, основа всего во вселенной!

— Вот это ты загнул! И что же из такого свойства материи следует лично для нас?

— А для нас из этого следует — непредсказуемая жизнь! — весело провозгласил Андрей и, зевнув, добавил. — Но сейчас я предсказуемо хочу спать. Два часа ночи, давай ложиться.

— Нет, погоди! — не мог теперь угомониться Денис. — Правильно я понял? Суть закона возрастания энтропии в том, что когда-то давно наша вселенная образовалась как некий сгусток энергии, и теперь этот сгусток просто постепенно рассасывается. Растекаются звезды, как мыло на воде, разбегаются галактики, и как только все окончательно рассеется — трындец! Получается, вселенная — гигантский разлагающийся труп. А мы — как черви-опарыши на огромной мертвой туше — строим свои тела и свой мир из кусочков распадающейся материи, обогреваясь теплом гниения.

А откуда мы взялись? Жизнь зародилась на Земле сразу, как только Земля стала пригодна для жизни. Вероятность такого немедленного самопроизвольного зарождения почти нулевая. Значит, все-таки занесла нас сюда какая-то мушка-дрозофила. Почуяла, видать, запах свежей тепленькой планетки, которая только-только покрылась тонкой хрустящей корочкой, а? Что молчишь, Андрюха? Да ты, дружище, спишь…

Единственными дисциплинами, вызывавшими сожаление о потраченном на них времени, были «История КПСС» и «Научный коммунизм». Скука и казенщина пронизывала эти предметы и убивала всякое желание вникать в детали. Лживость официальной пропаганды была всем давно понятна, в грядущее наступление коммунизма не верил уже никто, начиная от дворника и заканчивая вождями страны. И вот это делание вида, что мы все-таки идем к пресловутому бесклассовому обществу свободных тружеников, причем шагаем туда самой правильной дорогой — разъедало духовную основу нации.

— Ну как можно верить в тезисы о преимуществах социалистической системы хозяйствования и загнивании капитализма, когда самое желанное приобретение — это добытая черти-каким путем импортная шмотка, — сокрушался Денис. — Когда джинсы, кроссовки и яркая майка — почти несбыточная мечта! Уже даже по телику шутят, дескать, знаете ли вы, что наша обувная промышленность могла бы полностью обеспечить своей продукцией Канаду и США, если бы население этих стран согласилось эту обувь носить! Понимаешь, Андрюха, производить дерьмовый продукт и верить, что это ведет к светлому будущему — ну, не знаю, совсем уж мозги пропить надо!

Однажды, когда Андрей попросил друга проверить у него выученные наизусть шесть коренных противоречий капитализма (между общественным характером производства и частным способом присвоения и т.д.), Денис вдруг ошарашил встречным вопросом:

— А шесть коренных противоречий социализма знаешь?

— Социализма? Такие разве есть?

— Да.

— Не знаю… Не слышал даже, — озадаченно покачал головой Андрей, отупевший от заучивания всякой ерунды.

— Первое противоречие: безработицы нет, а никто не работает. Второе: никто не работает, а план перевыполняем. Третье: план перевыполняем, а в магазинах ничего нет. Четвертое: в магазинах ничего нет, а у всех все есть. Пятое: у всех все есть, а властью недовольны. И шестое: властью недовольны, а голосуем «за» единогласно.

— Антисоветчик! — улыбнулся Андрей. — И где ты всего этого понабрался?

На фасаде их общежития красовался огромный стенд со схематичным портретом Ленина и надписью: «Победа коммунизма — неизбежна!». Как-то, глядя на него, Денис усмехнулся:

— Правда, в этом лозунге чувствуется какая-то прямо-таки фатальная обреченность?

Много лет спустя Андрей услышит от одного пожилого знакомого: «Вы знаете, когда я был пионером, мне рассказывали, как хорошо будет жить в будущем. А теперь, когда это будущее настало, мне рассказывают, как хорошо было жить, когда я был пионером!»

С общежитием, кстати, получилась интересная штука. В том же городе, где находился университет, жил дед Андрея. Он не был родным по крови, поскольку женился на бабушке, маминой маме, когда она была уже вдовой с двумя дочерями. И не случайно дочки, едва достигнув совершеннолетия, повыскакивали замуж и разлетелись из родного гнезда. Отчим был деспотом, угнетавшим всех трех женщин. Так мама Андрея и оказалась в деревне, покинув крупный город, по которому в глубине души всегда тосковала.

Школьником Андрей всего несколько раз вместе с сестрой и мамой ездил в гости к деду, вернее, конечно, к бабушке — милой и доброй женщине, которая очень любила дочерей и внуков, скучала по ним, но была совершенно порабощена властным и грубым мужем. Вся ее жизнь превратилась в ежедневную заботу о нем и была пронизана постоянным страхом не угодить. Причем бабушка признавалась дочерям, что, вроде бы, никогда особенно не любила деда и вышла за него, просто потому что боялась остаться одна с двумя крохами на руках. Время-то было послевоенное, голодное, а мужчин не хватало. И вот эта благодарность за то, что он не побрезговал, взял ее с двумя детьми, да еще девочками, постепенно трансформировалась в своего рода одержимость, которая превратила бабушку в тихое, суетно-тревожное существо, забитое и вечно виноватое.

— Ой, Степа что-то так тяжело дышит во сне! Боюсь, как бы он не умер от сердечного приступа, — жаловалась она каждый раз, вздыхая в неподдельной тревоге.

На самом деле дед просто заходился в храпе, приняв на грудь стакан холодной водочки под обильную жирную закуску. На здоровье он никогда не жаловался, хоть и был намного старше жены. А вот бабушка действительно умерла от сердечного приступа, когда Андрей ходил в девятый класс.

Хоть и не очень хотелось маме обращаться к отчиму, но ради сына она смирилась и попросила деда приютить Андрея на время подачи документов в университет и вступительного экзамена. Тем более, что жил он буквально в пяти минутах ходьбы от здания факультета. Четырехдневное проживание у родича обогатило Андрея своеобразными впечатлениями.

В первый же вечер дед приоткрыл дверь в комнату, где абитуриент сидел над учебниками, и, покачав головой, сказал:

— Скучное это дело — твоя наука. Сидишь тут, пишешь чего-то. То ли дело я — всю жизнь сапожничал. Вот это, я скажу тебе, работа! Зайдет ко мне в будку какая-нибудь краля — туфельки заказать или, там, сапожки. Начну мерку снимать, пощупаю ее за ножку, а потом выше — глядишь, и договорился! Иногда прямо тут же, в будке. Перед этим всегда спрашивал: «Ну, как, наполовину или на весь?» И хоть бы одна сказала: «Наполовину». Нет. Все отвечали: «Давай, наверное, на весь!»

— Да разве ж в этом, дед, должен быть интерес в работе?

— Конечно, в этом! А в чем же еще? Там вон, кстати, во дворе соседка у меня двух девок на квартиру взяла. У них окошко — прямо на наше крыльцо выходит. Я вчера пытался приглядеться, но зрения совсем не стало, жалко. А ты вот, чем сидеть тут, лучше б пошел, выбрал, какая из них посимпатичнее, да сделал бы ей хорька!

— Дед, ну что ты такое говоришь?!

— А что? Ты слушай старших! Я тебя плохому не научу!

«Да, конечно!» — мысленно усмехнулся Андрей. А дед гнул свою линию дальше:

— Она тебе за это спасибо скажет. Девки это дело любят. Баба — она по природе своей лярва! Вот у меня случай был. Как-то, давно еще, родной брат мой, Васька, построил себе новый дом. И пригласил меня с Люсей, твоей бабушкой, на новоселье. Ну, мы пришли. А дело летом было. Во дворе стол накрыт — чин-чинарем! Сидим, выпиваем, закусываем. Ага! И прижала меня нужда — по-большому. Я говорю брату: «Слушай, где у тебя тут сортир?» Я же еще не знаю, новое все. А он мне: «Да там, с другой стороны дома, в саду, жена покажет». И повела, значит, его жена меня за дом и через сад. А баба она тогда еще молодая была, красивая! Я, как шел за ней, так и про нужду свою забыл. Схватил ее за задницу, и она, представь себе, тут же, возле сортира мне и дала! Я ей после всего говорю: «Как тебе не стыдно! Ты, жена моего родного брата, и так со мной себя ведешь! Да еще дома! А если б кто шел, да увидел?» А она только смеется в ответ! Вот они, бабы, какие!

— Подожди, дед. Ты, значит, ее стыдил, а сам-то? Это же твой-то родной брат был!

— А я — что? Я — мужик. Мне так и положено! Как же иначе?

— То есть, ты считаешь, твоей вины не было никакой?

— Конечно, не было. А какая тут могла быть моя вина? Все зло от них, от баб! Запомни: сучка не захочет — кобель не вскочит!

И подобные нравоучительные беседы повторялись все четыре вечера.

— Тебе сколько лет-то? Семнадцать? Семнадцать — это хорошо! Ну, может лет пятьдесят и проживешь!

— Еще пятьдесят или всего пятьдесят?

— Всего, конечно!

— Что-то ты мне, дед, скуповато отмеряешь! — удивленно усмехнулся Андрей. — Сам—то уже девятый десяток разменял!

— А ты не равняйся! Нынешние столько уже не проживут! Харчи теперь не те! Раньше, ты и представить себе не можешь, как мы ели! Так — и результат! Я в свое время — одного бил, а семеро падало! А бабы какие ядреные были! У меня отец работал амбалом — портовым грузчиком. И, когда он умер — по пьянке зарезали — мать заняла его место. Нас-то кормить надо было. И вот, представь! Выдадут ей в получку здоровенный мешок муки, она его на плечо возьмет, одной рукой придерживает, а другой — меня, четырехлетнего, ведет. И так от порта в гору и подымаемся.

— Впечатляет!

— Сейчас мужики засматриваются на длинных да худых, а с них толку — никакого! Они и родить-то путем не могут. А знаешь, почему?

— Почему?

— Есть такая — как это? Легенда, вот! Вроде, Бог сперва женщин без дырки сотворил. А потом Адам ему пожаловался, мол, неинтересно как-то — без дырки-то. А женщин к тому времени расплодилось уже видимо-невидимо!

— Как же это они расплодились, если у них ничего не было?

— А я почем знаю? Почкованием каким-нибудь! Баба — она не так, так эдак исхитрится!

— Ну, хорошо.

— Вот. Бог, значит, видит: надо ситуацию выправлять! Сотворил он траншею и велел бабам проходить вдоль нее по очереди так, чтобы одна нога — по одному краю, а другая — по другому. А сам встал в траншее с топором и начал проходящим бабам это место между ног прорубать. И вот — как идет какая-нибудь каланча, длинная да тощая, так он только-только заденет, еле чиркнет. А как попадется приземистая да коротконогая — так и полтопорища там увязнет! Вот оно с тех пор так и повелось! Красивая легенда, да?

— Да уж, красивая. Неприличная она у тебя, дед, какая-то!

— Ничего неприличного тут нет! У бабы эта штука для мужика — как родина: из нее вышел, в нее же и тянет.

— Тут вот, где сейчас парикмахерская, на углу, раньше, во время НЭПа, девки стояли.

— Проститутки, что ли?

— Шлюхи. Сталин их потом собрал и всех в лагеря свез. Но это позже. А тогда — пожалуйста. Шлюхи нужны. Для здоровья.

— Какое же от шлюхи здоровье? Наоборот, любую гадость подцепить можно!

— Ну, риск, конечно, есть. Но, если у тебя организм здоровый, да еще обмыться и поссать сразу после этого дела — то ничего не будет! Зато шлюха все сделает, как надо! С обычной бабой все равно так не получится. С бабой — то придержишь себя, чтобы кайф ей поддержать, то пожалеешь ее, когда ей больно, то не умеет она чего-то. А на шлюху тебе наплевать! С ней ты только о себе думаешь. И больно ей не бывает — у них там это место луженое. И умеет она все так, что — мама не горюй!

— И сколько же стоило удовольствие?

— Два рубля.

— Ну, это теперь мало что уже говорит. С тех пор столько денежных реформ было… Какой-нибудь другой товар — помнишь, сколько стоил?

— Товар? Сало помню…

Через двенадцать лет Денис спросит у друга:

— Что такое кросс-курс валюты?

— Это просто, — ответит Андрей. — Допустим, ты собираешься в далекую страну, и тебе надо знать, сколько стоит в рублях тот тугрик, который там ходит. А официального курса того тугрика по отношению к рублю — не существует. Ни на одной бирже эти две валюты вместе не торгуются. Тогда ты берешь курс тугрика в американских долларах и умножаешь на курс доллара в рублях. И получаешь тугрик в рублях.

— Понял. То есть «кросс» значит: через что-то. В твоем случае: через доллар.

— Да. Но может быть через что угодно. Я, например, с понятием кросс-курса впервые столкнулся, когда оценивал стоимость проститутки через цену сала. Только термина такого — «кросс-курс» — я тогда, конечно, еще не знал.

— Ты не куришь? — дед снова маячил в дверях. — Это правильно. Я этим делом тоже никогда не баловался. Водка и бабы — это хорошо. Это организму на пользу. А курево — дрянь, гадость. Никогда не начинай. Мы в войну, когда в Прибалтике стояли, в окопах воды — по пояс было. Окоп — его ж по уму надо делать, с канавкой, настилом, а там — только кое-как успели окопаться, думали, ненадолго. И застряли. Ох, много там народу от легких полегло. Особенно кто курил. Нам же табачную пайку ежедневно выдавали. Я, хоть и некурящий, обязательно брал. И менял — на маслице, да на сахарок. Вот и выжил. А кто смолил — те, дурни, еще и харч за табак отдавали. Они все в тех болотах и остались. А я орден там заслужил!

— Орден?

— Да. Красной звезды! Выплаты по нему получал, пока Хрущев, дурак лысый, не отменил!

— А орден за что?

— Стою в дозоре. Вижу: фриц ползет. Я хотел было тревогу поднять, а потом смотрю: один он. Думаю, что ж я — с одним, да не справлюсь? Ну, подкрался к нему, хотел скрутить. А фриц такой здоровый оказался! Не могу одолеть, да и все! Уж мы с ним в грязи катались-катались, чувствую, начинает он верх брать. И тут вижу его горло — прямо перед глазами. Я — как вцеплюсь зубами! Так и загрыз. А иначе — он бы меня точно задушил! Мне потом ребята говорили: «Что ж не позвал-то?» А я: «Да кто ж знал, что он таким крепким окажется!» Командир, как узнал, сразу меня к ордену представил, показательно: вот так, мол, зубами их, гадов, грызть надо!

— Дед, а вот, оглядываясь на жизнь, как ты считаешь — не зря ты ее прожил?

Андрей вспомнил, что за полгода до смерти бабушки он задавал этот вопрос ей. «Ну, что сказать? — ответила тогда бабушка, — людям я зла, вроде, не делала, так что плохой свою жизнь не считаю».

Дед ответил иначе:

— Не зря, конечно! Жизнь у меня была — что надо! С моей работой — всегда живая копеечка! Черную икру ложкой ел! А уж баб было — грех жаловаться, ты столько и не видел! Только вот никогда не думал, что старость окажется такой паршивой. Глаза не видят, хер не стоит, никто ко мне не ходит. Забыли все. Днями один да один.

Конец ознакомительного фрагмента.