Планка абсолюта

Сергей Супремов, 2017

Роман очень метко определяет ценности жизни и ту планку абсолюта, к которой человек, если он понимает умом и сердцем свое предназначение на земле, должен стремиться всю свою жизнь. Используя богатую художественную образность, автор повествует о пути героя через джунгли Семизонья к красоте Сада, который скрыт внутри каждого из нас.В оформлении обложки использована фотография из личного архива автора.

Глава 1

— Когда буду тебя спрашивать, что ты видишь, называй только то, на чем держится твой глаз, уяснил?

— Да, папа, понял. Я и в прошлый раз тебе говорил…

— Не нервничай, легче… теперь целься!

Я натягивал тетиву и наводил мушку. Восьмая мишень, семь остальных пройдены, и, конечно, росло беспокойство. Ладони вспотели, пальцы неприятно скрипели по тетиве, и все оттого, что осталось каких-то три мишени. Будь их семь или пять, такого страха не было бы, но ведь восьмая, и промазать будет так обидно!

— Что ты видишь? — разогнал тревожные мысли голос отца.

— Мишень, кончик стрелы вижу… — помешкав, я добавил: — Палец свой вижу.

Отец ничего не ответил, а я выстрелил и — промазал. Так досадно, что не описать, а он мне снова:

— Целься, не хнычь! Перечислишь только то, что видишь… только, что видишь…

Девятая мишень уже дрожала, или это рука так, но мне не удавалось вернуть настрой, пригодный для хорошей стрельбы, к тому же, ныло предплечье — вероятно, от подтянутой накануне тетивы.

— Что видишь? — снова внезапно одернул меня голос отца.

— Мишень вижу, еще рука дрожать начала, гуляет наводка… еще неровная траектория, ветер мешает. — Я отпустил правую руку и сфокусировал взгляд на девятке — на этот раз я попал. Но былого трепета, радости уже не было. Оставалась самая ответственная, квалификационная мишень, и все прошлые достижения померкли перед этой целью.

Отец положил руку на мое левое запястье и силой опустил мой лук. Он стал призывать меня настроиться, перестать нервничать, поскольку это не последняя в моей жизни мишень. Папа долго говорил о вере, я должен верить, что попаду, верить в себя. Неважно, сколько будет промахов, вера в себя не должна пропадать, потому что проигрывает тот, кто сдался, а не тот, кто делает много ошибок. Я не понимал, что он говорит, и он догадывался, что до меня с трудом доходят его слова, и тогда он переиначивал и рассказывал то же самое, но в других выражениях. Одно я запомнил даже очень хорошо.

— Ты сомневаешься, что попадешь. Признайся!

— Да, боязно, осталась последняя цель.

— Видишь, ты уже проиграл — еще не выстрелив, промазал. Так нельзя, кто тебя так учил, я не учил сомневаться в себе. Целиться — учил, не смотреть по сторонам — учил, а сомневаться — нет. Кто тогда тебя надоумил?!

Я ответил, что не знаю, это само происходит, и я не виноват. На это папа строго возразил, что виной всему мое нежелание дружить с покоем.

— Ты зыркаешь по сторонам, волнуешься, видят или не видят тебя другие, и разбазариваешь все свое равновесие. Когда покой теряется, тебя захватывают сомнения: «Ой, последняя мишень, предпоследняя мишень, я смогу, я не смогу». Кто же так делает?! Мать твоя тоже волновалась, что расскажут о ней на работе, что глупой посчитают, не поверят, если она скажет правду. Но она же не учила тебя стрелять, учу я! Покой ушел — пришли сомнения, а появились сомнения — возникли тревоги, и твой настрой, прицел на победу — все это порушено. Скажи, ты понимаешь, о чем я говорю?

Я закивал головой, но повторить за ним не смог бы. Поупражнявшись в красноречии, отец стал по новой заставлять меня целиться, крепко сцеплять пальцы, держать спину и равномерно дышать — все то, что я уже слышал сотни раз. На каждом этапе он произносил: гони сомнения, не нарушай уравновешенность, а потом еще и еще раз повторял эти слова, пока, в конце концов, правая рука не прекратила слушаться и не стала бесконтрольно дрожать. Но вместо конца занятий отец разрешил полчаса отдохнуть и снова принялся пилить своей мудростью.

Сколько прошло времени, сейчас не вспомнить, только к концу дня он спросил, когда я одеревеневшими руками держал лук:

— А сейчас что ты видишь?

Из-за его гипнотических фраз типа «долой сомнения» и «держи внутренний баланс» я мало что видел и мало чем интересовался.

— Говори, что видишь.

— Цель.

— Что еще?

— Цель только…

— Хорошо, хорошо, может еще что-то?

— Цель… — мне уже ничего не было видно, кроме крохотной черной дырки в двадцати метрах от меня.

— Стреляй!

Я попал. Потом попал еще раз и еще, но почему-то от этого не ликовал, а продолжал целиться и попадать. Я не видел ничего, кроме цели, и, по мнению папы, именно поэтому не мазал.

— Никогда не сомневайся в себе, никогда! — после этих слов он отпустил меня в дом, а за ужином добавил: — Брось неверие в себя, тогда ни пацаны, ни занудные взрослые, ни царь, ни Бог не будут тебя донимать, и ты всегда на безопасной стороне; а стоит засомневаться, глядишь — тут как тут пожаловали несчастья: и царь тебя не любит, и Бог не жалует, и пацаны придираются.