Хроники острова Ноубл. Изгои

Сергей Стрельчук

Роман «Изгои» Сергея Стрельчука является первой частью приключенческой тетралогии «Хроники острова Ноубл», написанной по мотивам произведения Герберта Уэллса «Остров доктора Моро». В основе сюжета книги лежит совершённое в 1859 году ограбление церкви провинциального перуанского городка Писко. Легенды утверждают, что добычей грабителей стали порядка шестнадцати тонн сокровищ, которые так никогда и не были найдены. Увлекательное повествование разными путями ведёт героев на затерянный в океане остров…

Глава 1

Эпидемия

Ранним летним утром над холмиком ещё свежей земли сидел крупный широкоплечий мужчина. Он опоздал всего на пару дней… Или на пару недель? А мог ли он вообще чем-то помочь?

Если бы знал, что такое случится, ещё весной забрал бы их с собой в охотничью заимку на Коротком ручье, и леший бы с ним с этим хозяйством. Кому это всё теперь нужно?..

Если бы знал…

Если бы знал, то вовсе бы не уезжал из Охотска с молодой женой в эту лесную деревушку, не отрывал бы её от зажиточных родителей. Послушал бы тестя, работал бы в порту или коптил рыбу на его заводе…

А работал бы? Бросил бы свой охотничий промысел, к которому пристрастился с малых лет?

Он был единственным сыном, к тому же младшим ребёнком, в семье потомственного казака — выходца из рода тех казаков, которые ещё в середине семнадцатого века под предводительством атамана Семена Шелковника отбили у местных кочевых племён эти земли и основали здесь зимовье, со временем выросшее в крепость Косой Острожек, а позже в посёлок Охотск.

Отец постоянно возился с сынишкой, брал на летние заимки и охотничьи зимовья, учил выслеживать зверя и ставить капканы, так что к двенадцати годам малец уже знал все повадки зверя, чувствовал его нутром, а к пятнадцати не уступал в охотничьем ремесле любому мужчине посёлка. Теперь же, к своим тридцати годам, он по праву считался лучшим в округе охотником на крупного зверя. За двенадцать лет промысла, что минули после смерти отца, он только живьём на заказ добыл десяток медведей и трёх тигров, за которыми специально ходил к устью Амура. А уж скольких подстрелил, разве упомнишь? Более мелкому зверю он и счёту не вёл…

Нет, всё он правильно сделал. Вот только не уберёг…

Да что он мог, если почти вся деревня, все девять дворов вымерли?..

А он остался. Даже попрощаться не успел… А успел бы — так, может, лежал бы рядом в этой же могилке… только холмик повыше был бы…

Что за глупости в голову лезут, неужто все уже думы передумал?

Почему глупости? Лежал бы себе спокойно, душа бы в небесах парила, зато не щемило бы так сердце… Ведь Настеньке и семи не было, только осенью бы исполнилось. Они с Анфисой её почти три года ждали. Желанный первенец…

Он не рыдал, не катался по земле, как это было накануне вечером, когда он узнал о случившемся. Он даже не всхлипывал. Просто крупные слёзы горошинами скатывались по бритым щекам и, срываясь с подбородка, тяжело ударялись о землю. Его душа прощалась с теми, кто был ему дорог… со всем, что у него в этой жизни было.

— Ты поел бы сходил. С вечера ведь сидишь.

Мужчина вздрогнул. Это дед Назар приковылял со своей клюкой, бесшумно ступая по мягкой земле деревенского кладбища, которое ещё два месяца назад было просто толокой у опушки.

— Не хочется что-то… Доктора приезжали?

— Приезжал из Охотска фелшар. Да чем он поможет? Эпидемие, говорит, — холера. По всему побережью люди мрут…

— А многие из деревни живы-то остались?

— Да куда там… Только Рытова эта зараза и не тронула. И Пелагея его жива, и дети — все трое. Да они всегда особняком держались, ты и сам знаешь… — дед пошамкал беззубым ртом. — А у Чемдаля только младшенькая померла, да пацан, Тыкулча, неделю как пропал.

— Как пропал?

— Ну, говорит, по ягоды пошёл да заблудился, видать. Спрашиваю, чего не ищешь-то? Говорит, искал уже, не нашёл. — Дед поскрёб растрескавшимися, грязными от земли ногтями огромный, во всю щёку шрам от ожога. — Только сдаётся мне, сам он пацана в лес свёл да там и порешил, видать.

— Да нешто такое возможно?!

— А когда у тебя их пятеро, то одним больше, одним меньше… Просто, видать, остальных уберечь хочет…

Мужчина представил, как, пытаясь уберечь себя и Анфису от заразы, он ведёт в лес свою Настеньку, как заряжает винтовку. Он вспомнил огромные синие глаза дочурки, представил, как она обнимает его своими ручонками за шею, по детской наивности уверенная, что папа сильнее всех, он всегда защитит, от всего убережёт…

Его передёрнуло, к горлу подступил солёный ком. Нет, уж лучше вместе в одной могилке…

Дед глубоко со стоном вздохнул:

— Прасковья своего Игната намедни схоронила, а теперь вот и сама слегла. Надо бы и ей могилку готовить…

— Так ты что же, сам в одиночку всех и хоронишь?

Неужели этот тщедушный, высохший, словно пучок травы, старик, больше похожий на огородное пугало с копной когда-то светло-рыжих, а теперь седых волос, с торчащими из рукавов изношенной рубахи руками-ветками и сучковатыми скрюченными пальцами, — неужели он в одиночку перетаскал на кладбище всех деревенских покойников, добрая половина которых чуть ли не втрое тяжелее него самого? Неужели сам вырыл все эти могилы? Представилось, как он, шамкая своим беззубым ртом, отпевает усопших…

Мужчина мотнул головой, отгоняя дурные мысли…

Бред какой-то.

— А кому же их хоронить-то? Все смерти боятся, да заразы брезгают, а оно видишь, как выходит? Кто её стережётся, к тому она с другого боку подбирается, а кто ждёт не дождётся, тому свой тощий зад показывает. Стерва костлявая.

Старик опять тяжело со стоном вздохнул. Со смертью у него были особые счёты. Он уже не помнил своих лет и давно пережил всех сверстников и даже детей с внуками. Его старшего сына задрал медведь, младший ушёл на китобойном судне, которое было затёрто во льдах, дочь умерла, рожая своего первенца. Сам он дважды тонул — раз на паводок, когда бешеный поток поднявшейся реки унёс его к самой Охотской губе. Другой раз зимой ушёл с санями под лёд и выплыл за версту, где буруны у порогов даже в самые лютые морозы удерживают незамерзающую полынью. А когда его уже успели оплакать, приковылял в деревню, заиндевелый, словно один большой комок льда.

С тех пор он шутил, мол, кому суждено сгореть, тот не утонет. Но жестокая судьба, словно приняв вызов, послала ему испытание огнём. Знойной летней ночью в его избу залетела шаровая молния. Его старуха и двое внуков сгорели заживо. Очевидцы говорили, что он голыми руками растаскивал пылающие брёвна, но спасти никого не смог…

Сказывали люди, что ещё в юности он выжил после встречи с медведем. Нашедшие его тунгусы отнесли истерзанное и уже почти окоченевшее тело в своё стойбище, где молодая шаманка смогла вернуть его к жизни и продержала в своём чуме до следующей весны. Поговаривали, что старик однажды обмолвился, будто приглянулся той шаманке, и она заговорила его от смерти. Но об этом знало очень немного народу, а верило и того меньше. Хотя после этого за всю долгую жизнь охотника ему ещё неоднократно доводилось встречаться и с тигром, и с медведями, и с волками, которыми полна приморская тайга. И всегда он уходил живым…

Вот ведь как оно бывает — одному и семи лет не отведено, а другой и счёт годам забыл.

Мужчина грузно поднялся на онемевшие от долгого сидения ноги, одним тяжёлым ударом вогнал поглубже в сырую землю крест с табличкой, на которой угольком корявыми буквами была выведена надпись: «Анфиса и Настасья Шиловы — 6 июля 1855 года»³. Затем молча постоял, понурив голову, широко перекрестился и повернулся к старику.

— Ты это… за могилкой-то приглядывай, — попросил он. Но, оглянувшись вокруг, понял, как глупо это прозвучало. Бывшая толока теперь сплошь была усеяна могилками. Здесь лежала вся их некогда дружная и весёлая деревня. Да и сколько ещё осталось жить старику, чтобы он мог присматривать за этим кладбищем людских надежд, планов и желаний?..

— И куда ты теперь, Гурий Тихонович? — спросил дед Назар с неподдельным сочувствием в голосе.

— Не знаю. В Охотск нужно. Тестю с тёщей сообщить…

— Там тоже эпидемие. Думаешь, живы они?

— Вот заодно и узнаю…

— Ну, прощай, старик, — Шилов забросил на плечо охотничью длинностволку, подхватил собранную ещё с вечера увесистую котомку и, подставив тёплому летнему дождю непокрытую голову, по уже успевшей утоптаться кладбищенской тропинке зашагал к вымершей деревне, через которую шла дорога на Охотск…

А вслед ему, кивая и шамкая беззубым ртом, глядел выцветшими слезящимися глазами древний, как сама приморская тайга, седой старик…

Примечания

3

Эпидемия холеры 1855 года сократила население Приморья почти на треть.