Как прежде в пути

Сергей Степанов-Прошельцев

Эта книга является продолжением сборника избранных стихотворений «У дороги нет конца», изданного в Новосибирске летом 2022 года.

Времена года

* * *

Весна — это просто безумство,

Но разве тут чья-то вина?

Весна не бывает безустой,

ты слышишь, как шепчет она?

Ты слышишь: всё громче и громче

в апрельской предутренней мгле

бессвязные песни бормочут

бродяжные соки в стволе?

Победа их вовсе не близко.

ещё надо ждать до поры.

Но нет благороднее риска,

чем этот безумный порыв.

* * *

В лесу ещё всё серое,

но выглянул прострел.

Зимы вторую серию

апрель не досмотрел.

Засуетились «смежники» —

пьют солнечный отвар

прозрачные подснежники

и прочая братва.

Внезапное явление,

отсюда и азарт.

Раскрыты в изумлении

их синие глаза.

И пребывают в праздности —

нет никаких забот.

И светятся от радости,

как ёлка в Новый год.

* * *

Истощилась зима,

потеряла и силу и власть.

Влажно взбрякли снега,

птичий слышится радостный гимн.

Только всё это мне

совершенно сегодня не в масть,

не до этого мне,

я теперь занимаюсь другим.

Не жалею я больше

смертельно изношенных вен.

Я хочу позабыть

то, что в жизни случилось моей,

чтоб сказать: «Всё — путём!»,

и пожить вновь — беспутным совсем,

не страшась, как сейчас,

безвозвратно потерянных дней.

* * *

Потери не находятся,

печаль успела вырасти.

Опять мокропогодица,

опять раздолье сырости.

Зачем весну навеяло?

Зачем живём мы слухами?

Опять, куда неведомо,

я пешедралом трюхаю.

Прохожие, не падайте,

я весь какой-то палевый.

Иду по прежней памяти

туда, где, в общем, палево.

Где жил я не по Дарвину,

и это крах ускорило.

Но это — очень давняя

и длинная история.

* * *

Пора эта скоро нагрянет,

надёжно прилепит она

дождя языками багрянец,

как марку, к конверту окна.

Осенняя авиапочта

расскажет, что лес поредел,

но надо ль грустить оттого, что

все в мире имеет предел?

Природа не просит прощенья

у листьев, что мчатся гурьбой.

Не в том ли секрет обновленья,

что жертвовать надо собой?

* * *

Туман над Россией полёг.

Как гуси, летят облака

на блеск золотых куполов,

на белый огонь маяка.

Сквозь клочья редеющей мглы

не каждый ещё разберёт,

как робко белеют стволы

давно присмиревших берёз.

Пусть мчится на всех к нам парах

Декабрь — до него полчаса.

Прозрачная эта пора

на всё открывает глаза.

И ветер стегает, как плеть,

и в мире, который немой,

могу я лишь молча глядеть

на то, что стирает зимой.

* * *

Ветер сдул багрянец с клёнов,

обозначил ветви слив.

Будто сотни почтальонов

сумки разом потрясли.

И летят в огнях рассвета

листья друг за дружкой вслед,

словно письма — без ответа,

но с надеждой на ответ.

* * *

Вот и закончилось торжище осени

в мире безбрежно-пустом.

Словно собака, которую бросили,

воет метель за окном.

С силой в окно ударяется, чмокая,

снежных зарядов семья.

Как эта ночь за окном одинокая,

жизнь опустела моя.

Сколько я жил, веселился и праздновал,

что отлежал все бока!

Жизнь потому нам и кажется разною,

если она коротка.

* * *

Ноябрь безутешной вдовою

рыдает, и в сумерках дня

окатит опять с головою

карминовым ветром меня.

Как горько, что время состарит

что было ещё молодым!..

Встревоженной робкою стаей

летят эти листья сквозь дым.

Они не печалятся вовсе,

летят, хоть их путь непрямой,

совсем не заметив, что осень

давно уже стала зимой.

* * *

Ветер встречу в пути гулевой

и желанный, как в сухмень полив, —

он летит, колдовскою травой,

беленою-травой опоив.

Это зелье отведаю всласть,

чтобы помнить, покуда живу,

как весны неразумная страсть

подчиняла меня, как траву.

Чтобы в дождь, что слегка моросит,

в том тумане, укутавшим мост,

слышал я неземной клавесин

исполняющий музыку звёзд

ОКТЯБРЬ

Он нагрянул нежданно,

как и раньше наметил,

мимоходом в каштаны

бросил пригоршню меди.

И в вокзальное зданье,

заглянув на минуту,

поездов расписанье

до весны перепутал.

А когда все смешалось,

затаился в аллеях…

Так за детскую шалость

мы стыдимся, взрослея.

* * *

Время тает, как снег на припёке,

наполняется мир синевой,

забурлили весёлые соки

под ожившей на солнце дресвой.

Так и мне бы гульнуть, как когда-то,

если милость окажет мне Бог,

чтоб душа не страшилась утраты,

ожидая какой-то итог.

* * *

Как в спринте, дни

стремительно несутся,

и вновь, от сна оправившись едва,

каким-то

непонятным безрассудством

на пустыре охвачена трава.

Она весны превысила все сметы,

она ещё у января в плену,

истосковавшись по теплу и свету,

как ленинградец,

выживший в войну.

* * *

Я жду, когда придёт

опять пора такая,

когда растает лёд

и солнце припекает.

Когда намечен план

всеобщего загула,

чтоб сразу поплыла

зимы архитектура,

чтоб растворился вмиг —

такая вот концовка —

могучий снеговик,

осталась лишь морковка.

Но очень важен он —

скульптуры той излишек —

добыча для ворон,

для голубей и мышек.

* * *

Май был неправильным,

волглым, нищим,

а облака — волокна мочал.

Злой от бессонницы, словно Ницше,

я заратустровал по ночам.

Дрожью от холода часто било,

но из себя одинокий весь,

я возвращался к тому, что было.

как возвращается всё, что есть.

Я окунался всё в ту же реку,

пусть та река уже и не та:

как философствовать человеку,

если вокруг — одна суета?!

Май для такого не предназначен,

тут колдовской, не иначе, сглаз.

Если быть точным, то это значит,

что я закончил десятый класс.

* * *

У весны есть такой закон:

измочалить на крыше жесть,

всё сломать, но найти зато

смысл всего, что на свете есть.

И тревожиться перестань,

от дремоты очнулся мир,

скоро высохнет, как тарань,

зла холодный горький пломбир.

И начнётся такой бедлам,

когда люди лишатся сна.

Только разве это беда,

если имя её — весна?!

* * *

Хватит, зря я весну аукал —

март уносит свои оглобли,

вновь метель и такая скука —

даже мухи все передохли.

Люди спрятались в свои ульи.

вновь тепло запоздало с юга,

и снежинок полёт патрульный

выясняет готовность к вьюгам.

Мир в броню изо льда закован,

полотенцем тумана душит.

Я тоскую о васильковом

ветре из суетливых мушек.

Это, честное слово, нечто,

не дойдёт никак до сознанья,

как мне дороги бесконечно

те пронырливые созданья.

* * *

Вернуть бы лето. Но это как

в игольное лезть ушко.

А, впрочем, вовсе ешё пока

тепло от нас не ушло?

Не превратилось в снежный омлет,

хотя к тому на пути,

хотя октябрь голосистей флейт

выводит зимы мотив.

Он весь ветрами насквозь продут,

их свирепеет рать,

а я всё жду, чего и не ждут,

чего невозможно ждать.

* * *

Ах, зима, ты такая подлая:

Вместо ростепели — дубарь.

Утверждение это спорное,

что вернётся пуржить январь,

что отучит он от наивности,

от обиды, что не прошла,

и добавит своей стерильности,

чтоб микробы погибли зла.

Но вот мучит меня вопрос теперь,

как дождаться большой любви,

чтоб поверить в другую ростепель —

в отношениях меж людьми?

* * *

Апрель. Ветров голодный вой.

Но потекла заснеженность.

Деревья с будущей листвой

в берлогах сна разнежились.

Не разбудил их запах трав,

что над землёю стелется.

Им нелегко, глаза продрав,

во всём удостоверится.

* * *

Порыв весны иссяк. Опять дуван —

так гаснут вдруг огни

в притихшем зале.

И вновь зима, как чёрная вдова,

стучит в окно, хоть мир водою залит.

Замёрзшая, она прозрачным льдом

наутро станет,

впав, как раньше, в кому,

и мы опять отложим на потом

свою тоску по времени иному.

И вновь тепла объявленный кредит

исчезнет бледным призраком из вида,

когда мечта потерянно молчит,

как замолкают, если панихида.

Весна ещё не отдаёт концы,

но накрепко увязла в снежном иле,

и эти дни, как братья-близнецы,

как макароны, что переварили.

* * *

Откуда эта хлынула грусть,

не знаю я даже сам,

когда тревога растёт, как груздь, —

не днями, а по часам?

Ещё не время дождей сплошных,

не желтизны завал.

Ещё на какой-то мышиный шмыг

отсрочку зима взяла.

Ещё не скажет никто навскид

о времени белых птиц,

но этот запах зимней тоски —

как запах старых больниц.

И прошлой болью хворают сны,

и занесена тоска,

кривая как ятаган луны,

как скальпель у кадыка.

* * *

На улице — весна среди зимы,

всё потекло, и слышен град капели.

Но разве нам оттаять, если мы

к себе самих ничуть не потеплели?

Ещё один ушёл в отвалы год,

но ничего с того мы не имеем.

А дальше что? Что с неба упадёт,

погибнем ли мы молча, как

Помпеи?

Напрасно сожаленье, как и гнев,

и выхода не знает даже гений.

В своей душе, навек окаменев,

мы спрятались от собственных

сомнений.

И только понимание растёт,

что не найти теперь нигде

отдушин,

хотя надежды слабенький росток

ещё холодным пеплом не

задушен.

* * *

Облака сбились в плотную пахту

в обрамлении голых ветвей,

и могильною сыростью пахнет

георгин поздней жизни моей.

Не вернуть уходящее лето,

оно выпито махом — до дна.

В этой осени много секретов,

их уносит в могилу она.

* * *

Чему названья вовсе нет,

придумали мы сами.

Но поглощает солнца свет

туманное цунами.

Пойми, что мир давно остыл,

в нём холодно и страшно,

и бродит по полям пустым

лишь призрак дней вчерашних.

Как-будто краски кто-то стёр

в Москве, Сибири, Крыме.

Природа, как плохой актёр,

не думает о гриме.

* * *

С истерикой психопата,

такой непосредственный враль,

бесшумно, как тень снегопада,

стремительно тает февраль.

И что у него за погода?

Он слякоти только король.

Кому он исполнил в угоду

чужую какую-то роль?

Зачем представлялся пустышкой,

каким-то невзрачным пятном?

Актер он совсем никудышный,

но сам он уверен в другом.

Уверенность эта тупая…

Конечно, он жулик и плут,

и всё-таки он уступает

дорогу весне и теплу.

Весна — это, правда, не лето,

но только сомнения нет,

что, в общем, уступчивость эта

добро порождает в ответ.

* * *

Профиль её рисует

белый фломастер вьюг,

иней такой курчавый,

словно агар-агар.

Черный графит и сурик,

холод и неуют,

песня моей печали —

горькой, как смех врага.

Господи, дай мне силы,

чтобы поверить в май,

чтоб позабыть, как труден

путь, как он всё трудней!

Блудному дай мне сыну,

в сердце надежду дай —

всё остальное будет

лишь приложенье к ней.

Знаю: будильник тикать

будет, вернётся боль,

будут опять тревоги,

новой зимы пыльца…

Господи, дай мне тихо

взять это всё с собой —

все в никуда дороги

в мареве чабреца.

Путь тот не обозначен,

но уловил я суть:

не разделить на части —

это такая ложь —

взлёты и неудачи,

сердце не обмануть,

ведь называют счастьем

время, когда живёшь.

* * *

В этом мире не найти тепло —

календарь тут явно оплошал.

Я хотел согреться, но — облом:

насмерть обморожена душа.

И мгновенно изменился мир,

много в нём печального всего,

и морозной свежестью зимы

всё сильнее веет от него.

Где же вы, горячие сердца?

Или в мире слишком много слёз?

Как ему оттаять до конца,

если погружён в анабиоз?

Это не превратности судьбы,

не её авария, не сбой.

После смерти, кем бы кто ни был,

не распоряжаются собой.

Ну, а тут душа… Она с душком.

Оживить её никто б не смог.

Так бутон с засохшим черешком

не преображается в цветок.

* * *

И не зима, а так — кошмар,

но было и прошло.

Кончается бесполый март,

и к нам спешит тепло,

когда снегов в помине нет, —

не жизнь, а разлюли, —

когда такой жемчужный свет

по всей земле разлит,

когда обнимет колли кот,

а хомяка — гюрза,

и неба синий приворот

в распахнутых глазах.

В том мире невозможна смерть

и всякая болезнь.

И я пойду. И буду петь

сиреневую песнь.

* * *

В небе, чёрном как уголь,

тучи вьются, как осы.

Исполняется фуга

под названием Осень.

Листьев ломкий пергамент,

гром, что чем-то разгневан…

Слышу голос органа,

или это во мне он?

Заглушает моторы

и все звуки иные…

Отчего так минорна

эта полифония?

И тревожно на свете,

где у мокрого сада

петь пытается ветер

на слова листопада.

* * *

Приход тепла всегда нечаян,

но пусть прогнозы неясны,

природа празднует начало

не календарной, но весны.

Уже пустила почки липа,

уже проклюнулся пион.

Зима, как будто вирус гриппа,

уходит в прошлое, как сон.

* * *

Исполосованный дождём,

я был испуган маем,

хотя испуг совсем не в том,

чего не ожидаем,

а в том, что не найти нигде

надёжного заслона,

и места б не было беде,

коль подстелить соломы.

Казалось бы, секрет раскрыт,

но только я всё лето

испытываю этот стыд

за свой испуг нелепый.

* * *

Мир затих после зимнего штурма.

Я такой не встречал никогда

неподвижности этой скульптурной

монолитно застывшего льда.

Спит в холодной постели округа,

тишина и покой у леска.

Копит силы вчерашняя вьюга,

для решающего броска.

И шустрят лишь озябшие птицы,

не похожи они на сирот.

Может, надо у них научиться

подчиняться тому, что грядёт?

* * *

Птичья робкая похвала,

ветер терпкий и молодой…

Снег, коричневый, как халва,

скоро станет синей водой.

В небе алая вновь заря

и зелёный жемчуг вокруг.

Но зачем-то грустит Земля,

истомившаяся от вьюг.

Я не сразу её пойму,

мне мешает тумана сеть

Может, грустно ей потому,

что не может никто согреть?

Видно, в космосе все тела

копят, как Антарктида, льды.

Не хватает им всем тепла,

может, мало одной звезды?

Солнце пять миллиардов лет

светит, надо его беречь.

И не всюду доходит свет,

значит, надо звезду зажечь.

* * *

Соловьиное бельканто

здесь я слышал многократно,

и растёт здесь беламканда —

красноцвет с тигровым крапом.

Лепестков атласна кожа,

элегантен чаши вырез…

Так на лилию похожа,

но душой своею — ирис.

Только мне совсем не странно,

знаю то, что будет после:

приживётся иностранка

на российской нашей почве.

И с душою нараспашку

вместе с клёном и берёзкой,

вместе с робкою ромашкой

станет нам своею в доску.

* * *

У зимы надёжный был оплот —

мерзлота, которая проглот,

и её огромные пласты

поглощают вся и всё в природе,

при любой, наверное, погоде,

и весь мир, как лампочка, остыл.

Только это летнее тепло,

словно в волны погружённый плот,

где-то в мае вырвалось наружу,

и в самом Якутске от жары

вымирали даже комары,

а теперь там, как обычно, стужа.

Столько нынче всяких перемен.

мир проблем по-новой поимел,

и летят они тревожной стаей,

и не приземляются никак

Подождём. Снег влагою набряк —

может быть, когда-нибудь растает

* * *

Пурга буянит, как уркаган,

быть может, и не со зла.

Огромную стройку эта пурга

как веником замела.

Сактирован день — за сорок уже.

Мороз изволит крепчать.

И так неуютно стало душе,

что хочется закричать.

Душа в тепличном тепле росла —

был это маленький рай.

И не согреется у костра

хоть хвороста лес бросай.

Я был тогда, наверно, балда,

мне свет в окошке блеснул,

потому что в той империи льда

я ожидал весну.

* * *

Зацветает ползучий пырей,

приосанились травы другие.

Снова пух полетел с тополей —

Конец ознакомительного фрагмента.