Лотерея «Еврейское счастье»

Сергей Стеблиненко

«– О ком же будет Ваш роман? – Об одесских евреях… – Неужели нельзя писать об украинцах, молдаванах, или, на худой конец… – Конечно можно, но что делать, если меня всю мою жизнь окружали как раз евреи? Соседи, друзья, знакомые… Пройти мимо них и не написать ни строчки?» Удивительная история слепой еврейской девушки, воспитанной бабушкой, дедушкой и попугаем, по воле судьбы оказавшейся в Америке, нашедшей там свое счастье и вернувшейся вместе с ним обратно в Одессу. Кто-то скажет, что в жизни так не бывает и будет прав. Но, если к чему-то стремиться, то может случиться еще и не такое. «Лотерея «Еврейское счастье» – первая история «Неоконченного романа», которую я хочу предложить читателям. Вслед за ней появятся вторая и третья. Боюсь, придется дописывать четвертую и пятую. Просто, слово «роман» – вовсе не литературный жанр, а история моей любви к Одессе и ее обитателям. Да, чуть не забыл… В качестве бонуса – «Записки Сержа Тюпа», короткие мысли пришедшие в голову за последние годы. Вы будете смеяться, но к «Лотерее…» они не имеют совершенно никакого отношения – просто приходили в то время, когда я работал над этой книгой… © Сергей Стеблиненко, 2017 г.

Пролог

В начале было слово…

— Здравствуйте! — звук мягких шлепанцев приближался снизу по лестнице.

— Здравствуйте, Полина Львовна, — ответил я.

Надо сказать, этот диалог длился уже почти год. После выписки из больницы, врачи строго настрого запретили мне выкуривать больше двух сигарет в день. Жена следила за этим строго, поэтому остальные 18 сигарет из пачки приходилось втягивать в себя не дома, а на лестничной клетке между вторым и третьим этажами, куда власть жены над моим здоровьем не распространялась.

— Давно хотела у Вас спросить, — голос в тапочках приближался все ближе и ближе.

— Спрашивайте, — ответил я.

— Над чем Вы сейчас работаете? — тапки уже поднялись на второй этаж и выходили на финишную прямую.

— Роман, — вздохнул я. Вот уже неделю, как была написана первая фраза — «Сначала было слово», но дальше ничего в голову не приходило. Именно так уже начиналась одна популярная книга, автору которой удалось сделать ее всемирным бестселлером.

— И о ком же будет Ваш роман, — последнее слово, ударенное на первый слог, прозвучало чрезвычайно романтично.

— О евреях… О ком еще можно писать в этом городе?

— Ой, перестаньте! — тапочки неумолимо приближались все ближе и ближе, — Разве может не еврей создать хорошую книгу о людях, имеющих открытое на все стороны света сердце и застегнутую на все пуговицы душу?

— Это… как? — не понял я.

— Евреи открыты для всех, но редко подпускают к себе слишком близко! У Вас ничего не выйдет — писать пронзительно и мудро, как Шолом Алейхем, Вы не сумеете, а стремительно и кратко, как Бабель, — не сможете.

— Почему? — удивился я.

— Причина проста, как мир, — для этого нужно родиться, как минимум, в ермолке, а как максимум — в сюртуке и шляпе. Ни первого, ни второго у Вас нет, — над тапочками уже возвышалось тело соседки с третьего этажа, все еще видной женщины весьма преклонного возраста, но совершенно непреклонного характера.

Каждый день в это время она спускалась на первый этаж к почтовым ящикам за газетой для своего мужа Якова Михайловича. На этот раз, помимо «Вечерки» в ее руках было письмо, обклеенное со всех сторон большими и яркими заграничными марками.

— Вот я и спрашиваю — зачем Вам этот гембель? — разглядывая письмо, продолжала соседка, — Что, нельзя писать об украинцах, молдаванах, или, на худой конец… — дойдя до худого конца, Полина Львовна несколько замешкалась.

— Конечно можно, но… — попытался сгладить неловкость я.

— И, что, но?

— Но, что делать, если меня всю мою жизнь окружали как раз евреи? Соседи, друзья, знакомые… Пройти мимо и не написать ни строчки просто невозможно!

— Что есть, то есть, — согласилась спина уже поднимающейся на третий этаж соседки.

— Вот и решил описывать эту выдуманную от начала до конца историю одесских евреев, как бы, со стороны…

— Надеюсь, с хорошей стороны?

— Со стороны одессита, в жилах которого течет густой интернациональный коктейль, слегка приправленный мелькнувшей в третьем колене ермолкой по отцовской линии.

— Ну, это уже совсем другое дело! Не забудьте, что первым читателем Вашего опуса должен быть мой Яша. Можете мне поверить — от Вашего романа, — она опять сделала ударение на первый слог, — он не оставит камня на камне…

На третьем этаже звякнули ключи, и скрипнул дверь.

— Да, чуть не забыла, в этом романе не должно быть начала и конца…

— Это как же? — удивился я.

— Вы не присутствовали, когда в этот город приехали первые евреи, и, дай Бог, не увидите, как уедут последние. В общем, дерзайте и не забудьте подписать Яшин экземпляр с пожеланиями здоровья!

Дверь захлопнулась.

«В начале было слово».

Все-таки начало выбрано правильное — подумал я и погасил окурок…

Цветной сон Марии, слепой внучки Полины и Яши

Девушка сидела на скамейке городского сада и читала книгу. Фиолетовое солнце только поднималось над кинотеатром Уточкина и еще не успело превратить это чудесное летнее утро в привычный дневной ад. Ветер ласково щекотал листья старых каштанов, а львы на постаменте улыбались на всю ширину своей звериной пасти.

— Что Вы читаете?

В голосе проскальзывал едва заметный английский акцент. Такой обычно бывает у мигрантов, учивших этот язык уже в зрелом возрасте. Кстати, по-английски они обычно говорят с не менее ощутимым русским акцентом.

— Перечитываю — Шолом-Алейхем «Блуждающие звезды». Что еще может читать приличная девушка в наше время? — ответила она и подняла взгляд. От удивления ее глаза распахнулись еще больше и выразительнее. Казалось, кусочек неба упал на ее прекрасное лицо, заполнив синим цветом все имеющееся пространство. И было чему удивляться — перед ней сидел… попугай. Не банальный какаду, что жил в клетке в бабушкиной гостиной, а настоящий — под 2 метра ростом и килограмм 70 весом.

— Фэнтези? — беря в руки книгу поинтересовался попугай.

— В некотором роде — история девушки, сбежавшей из дому с актером.

— Такого на самом деле не бывает, — тяжело вздохнул попугай.

— А как бывает на самом деле?

— На самом деле все происходит совершенно наоборот, — чувствовалось, что попугай знаком с темой разговора достаточно хорошо.

— Девушка сама сбегает от актера?

— Скорее, от хронического безденежья. Возьмите, к примеру, меня.

— Вас?

— Да… Меня только что выгнали со съемочной площадки…

— Кто посмел так поступить со столь важной птицей?

— Режиссер Мерцалов….

— Тот самый знаменитый режиссер, который за свою жизнь не снял ни одного фильма?!!

— Да, именно он…

— Как же Вам повезло!

— Это еще почему?

— Вы не снимались у самого Мерцалова!

После сказанного попугай неожиданно почувствовал себя знаменитостью — он поднял клюв и расправил крылья.

— Вот бы сыграть роль этого актера… — замечтался попугай.

— А Вы возьмите книгу и почитайте — вдруг Вам не понравится?

— Можно?

— Нужно! Тем более, что в этом случае мы с Вами обязательно встретимся еще раз.

— Правда?

— Конечно. Как минимум, для того, чтобы вернуть книгу…

Диалог девушки и птицы мог продолжиться еще долго, но налетел сильный ветер, фиолетовое солнце испуганно спряталось за кинотеатром Уточкина и откуда-то сверху раздался голос бабушки:

— Сколько можно спать! Вставай, красавица, тебя сегодня ждут великие дела!

Ветер подхватил девушку и начал уносить ее в небо.

— Вас зовут Мариам? — кричал откуда-то снизу попугай.

— Да… — отвели небеса.

— Я никогда не видел таких глаз, как у Вас… — голос попугая становился все тише.

— У всех ашкенази такие глаза…

Между тем, ветер утих. Солнце снова выглянуло из-за здания кинотеатра Уточкина. Теперь оно было не фиолетовым, а нежно розовым, как спелый абрикос, проведший свою недолгую жизнь на Большом Фонтане. Город еще не проснулся и в городском саду было тихо, как обычно бывает на кладбище перед веселым праздником — Днем всех святых. Скоро проснуться обитатели странных человеческих скворечников и заполнят шумом и гамом пространство старого города.

А пока лишь одинокий попугай с томиком Шолом-Алейхема шел по тенистой аллее в сторону Гаванной улицы и тихонько напевал под свой выдающийся нос какую-то незамысловатую песенку…