Согласна умереть

Сергей Семипядный, 2022

Середина девяностых. Готовцев, поэт из бывших «великих русских писателей», в надежде на избавление от морально невыносимой материальной зависимости соглашается за вознаграждение исполнить роль резидента иностранной разведки. И встречает старую знакомую, обстоятельства жизни которой не менее сложны и опасны.

Этапы персональной эпохи перемен

Сдав дежурство, Готовцев вышел за ворота комбината и направился в сторону дома. Однако вскоре свернул влево и пошёл, ускоряя шаг, в направлении центра города. Домой явился лишь спустя три часа. В коридоре его встретила жена Ирина.

— Где ты был? — подозрительно его осматривая, проговорила она.

Готовцев глянул в сторону кухни.

— Он не там?

— Он у себя. Успокойся. И обувь поставь на место. Сколько раз можно говорить?

— Ладно-ладно. Смотри. Видишь? — Готовцев запихивает туфли в обувной шкафчик.

— Сын поговорить хотел по поводу квартиры. Ты же знаешь, на каникулах ему хотелось бы…

— Знаю, — невольно сцепив зубы, перебил Готовцев. — И тебе прекрасно известно…

— У тебя есть деньги нанять кого-то? Или всё я должна? Ты даже обещал, помнится.

— Так получилось… — выдавил из себя Готовцев. — Ну, не могу я туда…

— А вообще-то, решение мы принимали вместе. И куртку повесь как следует. Кстати, какой-то Владимир Николаич два раза звонил.

— Что он сказал? — Готовцев вешает куртку на плечики.

— Что он мог сказать? Просил позвонить. Кто он и что у вас за дела, я хотела бы знать?

— Случайно познакомились. Дело своё хочет… Ну, компаньона ищет.

— Среди сторожей? Понятно.

— Что тебе понятно?

— Наобещал человеку, а потом… — Ирина преградила Готовцеву путь в ванную. — Какое дело-то?

— Да коммерция — что ещё!

Готовцев проскользнул мимо жены и попытался закрыть за собою дверь, однако Ирина сунула руку в дверной проём и превентивно взвизгнула:

— Ой-ой!

— Отойди! — приказал Готовцев.

— Чуть руку не оттяпал же! — Ирина вошла в ванную. — Что вы там продавать собрались? И какой из тебя продавец, извини за выражение?

— Пока просто треплемся.

— Ты же трус.

Готовцев хмуро глянул на жену и отвернулся.

— Ты не понимаешь.

— Да уж где мне.

— Мне умыться…

Готовцев левой рукой поднял валяющийся на дне ванны шланг душа и, одновременно с этим, другой рукой перебросил рычажок на смесителе вправо.

— Кто он такой? — не отстаёт Ирина.

Готовцев открыл кран холодной воды, и несколько десятков струек воды выскочили из дырочек рассеивателя, почти вплотную приближенного к бедру Ирины.

— А-а-а! — завопила Ирина.

— Прости, — сказал Готовцев.

— Ты специально! — Ирина выбежала из ванной комнаты.

— Может, и специально, — пробормотал Готовцев. — Подумаешь, преступление. А совать свой нос…

Спустя полчаса, улучив момент, Готовцев вынул из кармана куртки золотистую визитку и позвонил по начертанному на ней синей пастой местному номеру. Другие два, типографски исполненные, были тщательно зачёрканы той же синей авторучкой. Отозвался Анатолий Иванович.

— Не хотелось бы, чтобы нас с вами видели вместе, — поздоровавшись, сказал полковник. — Поэтому предлагаю встретиться в кинотеатре.

— В кинотеатре?! — вырвалось у Готовцева.

— Да. А что вас смущает?

Но Готовцев уже протащил через проектор памяти коротенькое воспоминаньице о последнем посещении кинотеатра — десяток или дюжина зрителей в огромном зале — и поспешил согласиться:

— Идёт. В кинотеатре так в кинотеатре.

— Кинотеатр «Луч», сеанс на шестнадцать часов. Устроит?

— Буду.

— Михаил Петрович, вы придите, пожалуйста, чуть пораньше, посмотрите, нет ли знакомых. В зал входите среди последних и садитесь где-нибудь в сторонке и повыше, а я присоединюсь к вам, — проинструктировал Готовцева Анатолий Иванович и попрощался.

В течение последующих часов Готовцев неоднократно обращался мыслями к предстоящей встрече в кинотеатре «Луч». Возникали предположения и о розыгрыше. Состряпать удостоверение — это проще простого. Купи корочки соответствующие и оформляй их хоть на полковника, хоть на генерала. Печать? Так он ведь печать-то и не разглядывал. Может быть, там значится какое-нибудь ТОО или ООО, которых сейчас хоть пруд пруди. Вот только кто способен столь основательно всё подготовить, что даже ввести в заблуждение его, Готовцева, отнюдь не лопуха? И эти двое — типичные гэбэшники. На «Волге». Знакомые графоманы для розыгрыша подобного масштаба, пожалуй, мелковаты.

Да и не осталось никого. Это он… Да, он, Михаил Готовцев, один из немногих, кто держался так долго. Будучи к тому же не прозаиком, а поэтом. И «пускай поэт в картине утопии опишет всеобщую человеческую любовь существующей…» Но это сделает не поэт Готовцев. Он вышел из дому. Теперь он вряд ли когда-либо создаст нечто нежное, романтическое, ласкающее уродливо-сильную душу современного читателя.

«Вышел из дому» — это так, ну, образное выражение, что ли, относящееся к переменам в его жизни, имевшим место пару месяцев тому назад. А из дому он выходил и прежде. По утрам. Работая дворником там же, где и проживал в течение целого ряда лет. Почти столько же работая, сколько и проживал. Он убирал вокруг двух домов, потом шёл на планёрку и выслушивал всё, ему непосредственно адресованное. В необходимых случаях кивал и улыбался. Он выучил наизусть время выхода в телеэфир очередных порций сериалов, которыми увлекались его коллеги, преклонных лет тётеньки по преимуществу. Старушки уважали его. А он наблюдал за ними и вспоминал свою бабушку, думая, что когда-нибудь он напишет о ней книгу. Не сейчас, а когда окончательно станет прозаиком. Когда состарится, возможно. Пожилые женщины спрашивали, смотрел ли он вчерашнюю серию. Нет, честно отвечал Готовцев и добавлял, лукавя: не получилось, мол. И выслушивал пересказ серии. Не слушая, однако что-то всё-таки улавливая. То, что пробивалось сквозь маску рассеянности, удобную для него и не очень оскорбительную для рассказчика.

Однако всё изменилось после того, как в их квартире поселился двоюродный дед жены, обыкновенный с виду старик, способный убить взглядом негасимый огонь жизни в душе не сумевшего себя защитить. Ну и ладно. Разве ж обязательно видеть глаза всматривающегося в тебя человека? И пускай лёгкое давление прохладного ветерка сдувает пыль с наружной поверхности век, с благоразумной своевременностью чуть прикрытых. Пускай.

Однако холодное сияние стариковского взгляда мелькнуло в родных глазах жены, вдруг ставших чужими. Может, показалось? Да нет, кажется. Он напрягся и вспомнил, что она только что сказала. Да, всё так. И Готовцев сменил работу. Спустя двое суток, в течение которых старался ни о чём не думать. А когда возвращался домой со свежезаполненным и ловко заламинированным удостоверением, хотелось прыгать от радости или просто бежать вприпрыжку, так как предстоящая зарплата была почти вдвое больше прежней. До родного подъезда радости не хватило. Готовцев купил водки и напился. Впервые за последние несколько лет. Будучи впущен в коридор квартиры (он очень долго скрёбся в дверь и сильно устал), Готовцев не стал подниматься с четверенек, а вывалил из карманов всё содержимое и постарался отодвинуть от ключей, авторучки, записной книжки и прочего столь же неважного коричневые «корочки» с надписью «Охранное агентство».

— Что это? — спросила Ирина.

Готовцев недоумённо закинул голову навстречу нависшей над ним супруге и увидел, что она хочет пнуть его ногой — словно сквозь туман увидел (но расстояние-то близкое) — и сдерживается только потому, что никогда этого не делала прежде.

— Р-рбота нов-вая, — выдохнул Готовцев и почувствовал себя в безопасности. Он перестал удерживаться на передних ногах и прижался щекой к Земле, защитившейся от его неблагозвучного дыхания тремя слоями многоквартирного дома.

Среди ночи Готовцев проснулся и долго смотрел прямо перед собой, ожидая, что серый потолок цветным сном опустится вниз и спрячет его от вязкого мрака похмельного всеощущения вины. И вытащит его голову из болезненных тисков, колюче облапивших оба виска с заходом на теменную часть черепной болванки.

Выпить кофе, чтобы хотя бы чуть-чуть расширить кровеносные сосуды мозга. А сон всё равно уже не одолеет взбудораженный болью мозг. Готовцев поднялся и осторожно унёс разламывающуюся голову на кухню. Кофе и в самом деле помог. Вот только сон ушёл куда-то очень далеко. Наплевать. Он полежит до утра, а затем сделает зарядку и примет контрастный душ. И отправится охранять периметр производственного монстра, полуживого и попритихшего в постперестроечные годы, однако по-прежнему опасного. Сутки через двое. Может, и не засосёт и не высосет. Может, не высушит, как, например, бывшего друга Андрюху, музыканта и скульптора в прошлом, а ныне сталевара, способного производить внятные звуки лишь после смягчения внутренностей спиртосодержащим горячительным.

А то, что со временем и оружие выдадут… Ничего, он никого не убьёт и сам не застрелится. Надо быть сильным. Сутки его нет, затем отсыпной. Остаётся всего лишь тридцать шесть часов, шестнадцать из которых — ночное время, которым можно распоряжаться по своему усмотрению.

И теперь, спустя два месяца, Готовцев, окрепший и посвежевший, уже почти ничего не боялся. Слегка похудевший, он теперь по-новому чувствовал своё тело, обвитое ожившими мышцами, а в глазах появилось некое подобие наглой самоуверенности, которое, бросив невидимую тень на лицо, приметно разгладило его черты.

В почти пустом зале кинотеатра прикосновения каких-либо запахов выглядят случайными, многие звуки, скрип стульев в том числе, кажутся неестественными. И тот слой общественного подсознания, что когда-то ещё давно связал между собою значительность фильма и наполненность кинозалов, предвестием скуки смывает с тела всю энергию без остатка.

Однако Готовцев пришёл сюда не ради фильма. Только вот Анатолия Ивановича почему-то нет, хотя уже погас свет, и цветные говорящие тени задвигались на экране. Готовцев поозирался, ожидая, пока глаза свыкнутся с темнотой, однако полковника не обнаружил.

Ну что ж, подумал он, деньги уплачены — станем обыкновенным кинозрителем, а не шпионом или резидентом. В конце концов, они могли передумать, ведь вовлекать дилетантов в игры профессионалов — вещь опасная, рискованная и чреватая. И спустя некоторое время он почти совершенно сместился в плоскость фильма, в сковородочно неглубокое пространство искусственных персонажей.

— Не помешаю?

Направленный взрыв этой фразы, произнесённой знакомым голосом, разрушает сложившийся миропорядок, стаскивая Готовцева с тёплых угольков киношных страстей и помещая рядом с когда-то успевшим усесться справа от него Анатолием Ивановичем. Готовцев решил не отвечать — приходить в середине фильма было со стороны гэбэшника, по меньшей мере, невежливо.

— Михаил Петрович, буду краток. К тому же, сами понимаете, я вам могу сказать отнюдь не более того, что могу вам сказать. Суть дела такова. Прямо по Гоголю. К нам едет резидент.

— Зачем в таком случае я, если он уже едет? — поразился Готовцев.

Причём степень его удивления была столь велика, что он даже забыл, с чего намерен был начать предстоящую беседу. С определения стоимости своих услуг, конечно же, он планировал начать этот разговор.

— В том-то и дело, что он не приедет, — шепчет в ухо Готовцеву усаживающийся слева от него Чистяков.

— Да, он обезврежен и дал показания, — продолжил Анатолий Иванович. — Однако непосредственное его использование в дальнейшей игре не признано целесообразным. Понимаете? — Анатолий Иванович вздохнул. Помолчав, продолжил: — А вы как раз, как я уже говорил вам, похожи на него. Лицом. Фигурой — нет. Он очень высокий, громоздкий, неуклюжий, я бы сказал, ноги… В общем, фигура — нет, лицо — да. Только причёску бы чуть… Ну, лоб бы открыть.

— Мне, что же, придётся на высокие каблуки взгромоздиться и сальца поднаесть? — спросил Готовцев.

— Этого не потребуется. Его здесь никто не видел. Агенты получили данные о времени и месте встреч, получили пароли, а почтовой связью им направлен портрет нового резидента. В виде марки с изображением декабриста Бестужева.

— И я, выходит, похож на декабриста Бестужева? — слегка обрадовался Готовцев.

— У вас у обоих лица одного, примерно, типа с лицом Бестужева. Даже ямочка на подбородке — как раз такая. Однако это не суть важно, так как этих Бестужевых было предостаточно.

— И на которого же мы похожи? — решил уточнить Готовцев.

— На Николая Бестужева. Но это, повторяю, не так уж и важно. На конверт можно поместить марку с каким угодно изображением — не так уж и много, надо полагать, среди почтовых работников филателистов, тем более — знатоков декабристского движения. А вот то, что вы похожи на задержанного, — это да, это весьма важно. Ведь встретившись с вами, человек, так мне представляется, придёт к себе домой и сопоставит ваш облик с изображением на конверте. И поэтому-то как раз заменить вас достаточно трудно.

— На конвертах, если я правильно понял, помещён портрет этого типа?

— Да, именно. А обозначено: «Бестужев Н.А.» Нами были сделаны снимки резидента в соответствующей позе, а в результате — почти что вы собственной персоной. Как в той книжице, изданной пять лет назад. Помните?

Ещё бы Готовцев не помнил свой портрет, помещённый в его единственную книгу.

— А как же вы… — Готовцев замялся, подбирая нужное слово.

— Среди нас, Михаил Петрович, тоже имеются любители поэзии, — объявил Анатолий Иванович. — Просто любители, без никаких.

— А профессиональный интерес, значит, к поэзии вашей конторой окончательно утрачен? — не без разочарования в голосе спросил Готовцев.

— Увы. Но вы же когда-то были очень популярны.

— Да вы были звездой местечкового масштаба, — проговорил Чистяков не без иронии в голосе. — Как же, участник последнего всесоюзного совещания молодых писателей! Помнится, мои стихи так отрецензировали…

Готовцев повернулся к Чистякову, поспешно от него отвернувшемуся.

— Так значит, вы тоже из бывших великих русских писателей?

Чистяков скосил взгляд на Готовцева и зашипел:

— У меня прошло. Без последствий. Стоит убить всего лишь одного человека…

— Владимир Николаич! — поспешил остановить младшего коллегу Анатолий Иванович.

— Ладно, ладно… — пробурчал Чистяков, вновь отворачиваясь от Готовцева.

— А нельзя было эти конвертики у них изъять? — после паузы спросил Готовцев. — Незаметно проникнуть в их квартиры да и…

— Для этого, прежде всего, надо знать адреса их. Мы же никого не знаем. Наверняка, по крайней мере.

— Я с ними встречаюсь — вы их хватаете?

— Не сразу. Кое-что нам, конечно, известно: псевдонимы, кто в какой области работает… По мелочи ещё кое-что. — Анатолий Иванович помолчал, а затем продолжил. И голос его теперь звучал несколько иначе. — Да, всё это усложняет нашу с вами задачу. Подготовиться к встречам будет достаточно сложно. От вас будет зависеть очень многое. Ошибаться нельзя. Лучше промолчать, если в чём-то не уверены, уж лучше прервать встречу досрочно, но… Да, только бы не провал. Помните об этом. Провалы исключаются совершенно.

— Меня могут убить? — спросил Готовцев.

— Испугались? — весело откликнулся Чистяков. — Вы были такой вдохновенный, заводной. Имел честь наблюдать. Протухли-с, должен заметить.

— Владимир Николаич! — прикрикнул Анатолий Иванович, а затем снова обратился к Готовцеву: — Не в том дело. Уши показывать нельзя. Послезавтра вы начнёте работать на машзаводе технологом.

Готовцев вытаращил глаза.

— Это ещё зачем?! Я давно дисквалифицировался!

— Один из агентов самым непосредственным образом связан с заводом. И вообще нас интересует заводская обстановка в связи с возобновлением оборонной программы.

— Значит, всё-таки стукачество? — усмехнулся Готовцев.

— Просто взгляд изнутри, — пожал плечами Анатолий Иванович.

— Ну да, ну да, — покивал Готовцев. — А не следует ли вернуться к разговору о вознаграждении?

— Сумма, которую мы планировали… Она ведь не окончательная. Всё будет зависеть… — Анатолий Иванович помолчал. — В общем, вы понимаете.

Не окончательная. Сумма вознаграждения — не окончательная. Сумма, до сих пор не озвученная, — не окончательная. Деньги, деньги, деньги… Ещё месяц или два, ну, может, полгода, и он, бывший поэт Готовцев, будет способен убить. Человека убить. По меньшей мере, формально, — человека. Во всяком случае — нажать на спусковой крючок. Хорошо, что уже завтра он уволится. Оружие ещё не получил, а теперь и вообще уйдёт из охранного агентства.

— Я, говорите, понимаю, — мрачно проговорил Готовцев. — А вот нет, не понимаю. И вот хочется мне, чтобы вилка была обозначена в конкретных цифрах.

— Решим, Михаил Петрович, — веско проговорил Анатолий Иванович. — Мы этот вопрос решим.

Вечером он сидел перед выключенным телевизором и мысленно репетировал явление служилому люду нового работника. Он наденет свой лучший костюм, тёмно-серый, слегка иссиня, в бордовую полоску. Костюм у него единственный, однако он был бы самым лучшим даже и в том случае, если бы у Готовцева было ещё несколько костюмов. Костюм ношеный, а брюки — ношеные в квадрате. Однако, в целом, костюм ещё смотрится. И придётся начавшие редеть волосики начесать.

Пришла и устроилась на соседнем кресле Ирина.

— С чего вдруг? — произнесла, выдержав паузу. — Если честно, уже не ждала. То с какого-то перепугу в охранники подался…

— Как это с какого — в охранники? — максимально нейтральным тоном проговорил Готовцев.

— Ну, тут ладно, — согласилась Ирина. — А стать снова… технологом.

— Зарплата побольше, надеюсь, будет. И здесь реже… Кстати, костюм, вероятно, пропылился.

— Завтра, может, где-нибудь к обеду освободишься? В одном месте заявление, в другом…

— Возможно. Но… нет.

— Я могу хотя бы завтра не бежать с работы?

Готовцев помотал головой.

— Я не могу. Нет, больше никогда…

— По-твоему, я железная?

— Если бы я знал… — Готовцев встал и включил телевизор. Снова сел. — Могла бы уж и научить его еду разогревать.

— Разогревать… Если бы он знал… Я тоже не знала. И что? — Ирина поднялась и выключила телевизор. Она, похоже, намерена была поскандалить.

— Это была твоя идея. Столько времени!..

Готовцев собрался вновь включить телевизор, однако Ирина преградила ему дорогу и, ухватив за руку, изрекла:

— Ты ненавидишь меня!

— Мне страшно! — выдохнул ей в лицо Готовцев и вырвал свою руку.

— Ну и зря! Не тот ты человек! — Ирина, толкая мужа в грудь, сделала попытку усадить его обратно в кресло.

Готовцев отпрыгнул в сторону и, округлив глаза, прокричал:

— Я не могу сейчас умереть!

Готовцев быстрым шагом вышел из комнаты.

— Да подожди ты! — крикнула Ирина вслед ему, однако с места не двинулась.