Ужин с волками

Сергей Сахнов, 2013

Село полностью накрыла зимняя забайкальская ночь. Только четвертушка луны слабо освещает заснеженные улицы да поле за огородами, которое простирается до самой реки. За рекой – глухая тайга. Тишина, и только волчий тоскливый вой вызывает ответный нервный лай у деревенских псов, трусливо поджимающих хвосты в своих будках. Стайка ребятишек 11—12 лет собралась в переулке, ведущем к реке Онон. Сегодня ночью произойдет необычное событие: один из нас, на спор, должен в одиночку добежать на лыжах до реки, а это почти два километра, бросить там гильзу от ружья 16 калибра и вернуться назад. И, как вы понимаете, это был я.

Волки

Село полностью накрыла зимняя забайкальская ночь. Только четвертушка луны слабо освещает заснеженные улицы да поле за огородами, которое простирается до самой реки. За рекой — глухая тайга. Тишина, и только волчий тоскливый вой вызывает ответный нервный лай у деревенских псов, трусливо поджимающих хвосты в своих будках. Стайка ребятишек 11—12 лет собралась в переулке, ведущем к реке Онон. Сегодня ночью произойдет необычное событие: один из нас, на спор, должен в одиночку добежать на лыжах до реки, а это почти два километра, бросить там гильзу от ружья 16 калибра и вернуться назад. И, как вы понимаете, это был я.

При каждом завывании все зябко поводят плечами и смотрят на меня, струшу ли я в последний момент или нет? Сомнения и страх раздирают меня на части изнутри, но руки сами застегивают крепления лыж, поздно сомневаться, слово дано и назад пути нет. Наконец, все готово, я нервно вздрагиваю от очередного особенно продолжительного завывания и бросаюсь вперед к реке навстречу опасности.

Накатанная, подмороженная 30 градусным морозом лыжня скрипит и поет на все голоса, сильнейшее возбуждение холодит спину и сдавливает виски. Возможно, волки еще далеко, ведь ночь усиливает звуки. Пот струится по моей спине, течет из под теплой шапки и заливает глаза. Пытаюсь рассмотреть малейшее движение впереди у реки, но, пока, Слава Богу, ничего не вижу. Слабую и единственную надежду дает одноствольный обрез 16 калибра и четыре патрона к нему. Возможно, их отпугнет выстрел, а если нет. Это, наверное, будет зависеть от того, насколько голодны они в данный момент. Обрез тяжело бьется на привязи за пазухой моей куртки, река стремительно приближается, волчий вой тоже.

Нервное напряжение достигает предела, до боли хочется повернуть назад к дому, к теплу, к людям, но я должен добежать до берега, иначе позор «на всю вселенную».

Наконец, бросаю гильзу, мельком оглядываю замерзшее русло реки и резко поворачиваю назад к селу. Волчий вой ударяет мне в спину, усиленный многократно моим воображением, ощущение погони за мной настолько реально и осязаемо, что я чувствую хриплое дыхание злобной голодной стаи в нескольких десятках метров за моей спиной.

Нет времени анализировать, что реально, что нет — я не бегу, а лечу. Обрез, плохо закрепленный на груди, летит в сугроб, поднимать некогда, позади смертельная опасность, страх гонит меня вперед с ураганной силой.

Влетаю в переулок, откуда стартовал, проскакиваю мимо моих недоумевающих дружков и сбрасываю лыжи. Через несколько минут я уже в сенцах нашего дома пытаюсь в темноте нащупать ручку входной двери и не могу. Волчий вой разрывает барабанные перепонки, меня бьет нервная дрожь. Наконец, нащупываю ручку и из последних усилий открываю дверь и вваливаюсь домой. Топится большая печь, мама замешивает тесто в квашне и вопросительно смотрит на меня.

— Что случилось?

— Нет, ничего, — выдавливаю я из себя и чувствую, как начинаю всхлипывать. Прохожу за занавеску, где стоит моя кровать, и падаю обессиленный ничком, не раздеваясь. В эту ночь я так и не смог заснуть до самого утра. Мой еще детский мозг, утомленный и взбудораженный ночными событиями постоянно возвращал меня к реке и волкам. Сладкое блаженное чувство только что пережитой опасности расползалось по всем клеточкам моего уставшего тела; под утро, засыпая, я уже хотел более сильных ощущений и, конечно, еще не мог знать, что это определит мою дальнейшую судьбу.