Властелин 2

Сергей Николаевич Дергунов, 2022

Вторая книга исторической эпопеи Властелин охватывает период от непосредственной подготовки первой французской революции до прихода к власти Наполеона Бонапарта. В книге почти нет вымышленных персонажей. Лафайет, Сийес, Бонапарт, Дантон, Робеспьер, Адам Вейсгаупт, Павел I, Суворов и многие другие здесь действуют в полном соответствии с хронологией, установленной официальной историей. Но все они участвуют в спектакле одного режиссера, имя которому… Впрочем, у него много имен.

Книга 2. Отречемся от старого мира

Глава 1. Просвещенные

В комнате, которую освещал лишь свет от тлеющих в камине углей да свеча на столе, за столом сидели трое. Один из них — человек, выглядящий лет на сорок, горбоносый, с большими светлыми глазами и выдающимся вперед подбородком с ямочкой — зачитывал список имен, шевеля пухлыми губами. Сидящий напротив него молодой человек, водил гусиным пером по листку бумаги. Третий — внимательно слушал.

Все трое одновременно вздрогнули, когда раздался громкий и настойчивый стук в дверь.

— Иди открой, Катон, — приказал Горбоносый молодому человеку.

— Почему я, Спартак? Я же пишу! — возмутился «писарь».

Тот, кого назвали Спартак, молча уперся взглядом в сидящего напротив, и молодой человек, отложив перо, направился к двери. Не успел он отодвинуть щеколду, как двери распахнулись, и в комнату ворвался крупный мужчина. Он, размахивая свернутой газетой, заговорил:

— Так ты говоришь, Адам, что волю «неведомых высших» получаешь от Сен-Жермена? — звуки его голоса кому угодно могли показаться зловещими, но не Горбоносому:

— Опять нарушаешь, Филон. Сколько раз нужно повторять, чтобы ты прекратил, наконец, обращаться по именам? Мы зачем взяли себе псевдонимы? — спокойно произнес он, глядя прямо перед собой.

— Ты не ответил на вопрос!

— Сядь, Филон, и успокойся. С чего, вдруг, ты этим заинтересовался?

— Ты не увиливай, Адам…

— Не Адам, а Спартак!

— Будь по-твоему, Спартак, — уже спокойным голосом заговорил Филон, усаживаясь на единственный свободный стул, — я жду ответа. Думаю, мы все ждем ответа.

— Ты не услышишь в моем ответе ничего нового: да, волю «неведомых высших» мне передает граф Сен-Жермен.

— Тогда что ты скажешь на это, Спартак? — Филон постарался сосредоточить всю иронию на слове «Спартак» и развернул на столе принесенную с собой газету.

— Что здесь?

— Вот, почитай, — Филон ткнул пальцем в заметку, которая гласила: «27 февраля 1784 года в замке Готторп умер граф Сен-Жермен. Его тело захоронено неподалеку у старой часовни».

— Где ты взял эту газету?

— Какая разница, где я ее взял?! — вновь начал заводиться Филон, — допустим, мне ее подбросили, что это меняет? Сен-Жермен умер больше полгода назад, а ты все это время являл нам волю «неведомых высших». Что ты на это скажешь?

— Скажу, что какая разница, кто доводит до меня волю «неведомых высших»? Главное, что она до нас доходит.

— Ты нам лжешь!!! — почти выкрикнул Филон.

— О чем спор, господа? — раздался мягкий голос в сумраке комнаты.

Все четверо резко обернулись на этот голос, а молодой человек, которого назвали Катоном, даже вскочил со стула, чуть его не опрокинув. У двери стоял невысокого роста человек, закутанный в черный плащ. Он прошел к столу, уселся на освободившийся стул со словами, обращенными к молодому человеку: «Вы позволите, Ксавьер?». Эта реплика вызвала еще больший шок присутствующих. Откуда незнакомец знает их имена?

— Кто вы? — первым пришел в себя Филон.

— Это граф Сен-Жермен, — ответил за гостя Спартак.

— Да, это я. Рад, что вы меня узнали, Адам. Хочу вас похвалить: вы неплохо справлялись.

— Но как же…? — Филон указал пальцем на газету.

— У меня нет времени рассказывать. Если вам интересно, расспросите вашего друга Адама. А сейчас я сам явлю вам волю «неведомых высших», — Сен-Жермен сделал паузу и обвел всех взглядом, — вы должны созвать новый масонский конвент, теперь в Париже. На него вы соберете только тех, кто примкнул к вам на прошлом конвенте в Вильгельмсбаде и кого вы успели переманить после него. Срок вам даю до апреля следующего года. У кого есть вопросы?

Нависла тишина. Никто из присутствующих не решился ее нарушить, хотя вопросы были у всех четверых.

— Тогда берите по листку бумаги и пишите клятву, — продолжил свою речь Сен-Жермен.

— Что писать? — заговорил молчавший до сих пор участник встречи.

— Пишите: «я, Йохан Боде, клянусь во веки веков ни одним словом не упоминать о встрече, состоявшейся 31 октября 1784 года в доме Адама Вейсгаупта». В конце поставьте свою подпись. Все пишите от своего настоящего имени.

Сен-Жермен встал из-за стола, уступив место самому молодому из присутствующих, Ксавьеру фон Цваку. Пока «просвещенные» старательно выводили текст клятвы, граф сделал шаг от стола и внимательно за ними наблюдал. Среди панического калейдоскопа мыслей, исходивших от членов ареопага ордена иллюминатов, он уловил одну, совершенно четкую: «только через него я смогу возвыситься». И эта мысль созрела в голове Йохана Боде. Сен-Жермен отметил для себя эту особенность его характера: редко кому удается сохранять хладнокровие в подобной ситуации.

Граф поочередно собрал передаваемые ему листки, обращая внимание на подписи: Адам Вейсгаупт, Ксавьер фон Цвак, Йохан Боде, барон Адольф фон Книгге.

— Ну, что ж, до встречи в Париже, господа, — Сен-Жермен скатал листки в трубку и покинул дом.

Иллюминаты долго сидели в полном молчании, пока его не нарушил хозяин дома:

— Ты закрыл двери за бароном на засов, Ксавьер?

— Ты же сам говорил: не упоминать имен, Спартак.

— К черту! Закрыл?!

— Закрыл, кажется…

— Послушай, Адам, какая разница: закрыл, не закрыл? Лучше расскажи, что здесь происходит. Ты ведь не ожидал его увидеть?

— Не сейчас. Давайте на сегодня закончим. Я устал.

Все поднялись со своих мест и двинулись к двери. Вейсгаупт встал их проводить и приблизившись к барону фон Книгге шепнул: «возвращайся».

Адольф вернулся через четверть часа, вошел в незапертую дверь, уселся на стул и молча уставился на хозяина дома.

— Что ты так смотришь, Адольф? — заговорил Вейсгаупт, — да, я вас обманывал. Вернее, я думал, что обманываю. Но я думал, что обманываю с благой целью. А теперь получается, что я на самом деле выполнял волю «неведомых высших»…

— Погоди, Адам, я ничего не понял. Давай все по-порядку. Ты встречался раньше с Сен-Жерменом?

— Один раз, семь лет назад. Я просил его освятить наш орден и направить на путь истинный. Но он отказал. Сказал, что у него нет времени. Тогда я первый раз соврал ареопагу. Тебя тогда еще не было. Я сказал, что получил задание привлекать в орден знатных особ и влиятельных членов общества. У нас мало, что получалось. Единственная наша удача — это ты. Зато, когда ты пришел, от представителей знати не стало отбоя.

— Это я знаю. Дальше.

— Потом мне пришла в голову мысль, что нам нужно расширяться за счет масонов…

— Получается, ты сам все это придумывал?!

— Нет же, Адольф! Это я тебе и пытаюсь объяснить. Не я сам придумывал, а он посылал мне мысли. Ты же слышал: он сказал, что я неплохо справлялся.

— Бред! Как это может быть?

— Никакой не бред, если понять, кто он такой.

— Ну, и кто он, по-твоему?

— Сначала я думал, что он посланник Люцифера, а теперь уверен: он сам Люцифер!

— Бред, бред, бред. Мы, что, служим Дьяволу?

— Не дьяволу, а Люциферу.

— Да какая разница?! И с чего ты решил, что это так?

— Сам посуди: он прошел сквозь закрытые двери, он первый раз нас видел, а всех знает по именам, он может мысленно давать задания и, наконец, он может обращать время вспять.

— Если подумать, то все это можно объяснить логически. Я только не понял про «время вспять».

— Семь лет назад, при нашей первой встрече, он выглядел лет на шестьдесят, семьдесят, а сегодня… ты сам видел: не больше сорока пяти.

— Может ты виделся с другим человеком?

— А как тогда он все узнал о нашей встрече?

Барон задумался. Не нравилось ему все это. Сам он, ревностный католик, стал иллюминатом исключительно ради просвещения народа. Открыть людям истину — вот в чем видел он свою задачу. А в чем истина? Да в Слове Божьем! Только так и не иначе. А теперь, выходит, он служит Дьяволу, если Адам прав. Еще хуже, если его друг неправ. Тогда Адам сумасшедший, который радуется, что служит Дьяволу. А он, барон Адольф фон Книгге, служит сумасшедшему.

— Вот что, Адам. Я не намерен служить никакому Люциферу. Я ухожу.

— Но это предательство, Адольф!

— Называй, как хочешь. Мне все равно. Я ни минуты не останусь в этом дьявольском гнезде. Прощай.

Барон фон Книгге покинул дом, негромко хлопнув дверью, а Адам Вейсгаупт еще долго стоял в растерянности. Сегодня он потерял самого деятельного члена ордена и просто друга.

***

Конвент «любящих истину» открылся 16 апреля 1785 года в парижском отеле Сен-Жермена. Иллюминатам удалось собрать под крышей одного из самых роскошных отелей Парижа около трехсот престольных мастеров масонских лож Франции и Германии. Были делегаты и из других стран, даже из России.

В письмах, полученных мастерами за подписью Спартака, не было упоминания ни о масонах, ни об иллюминатах. Досточтимые филалеты — любящие истину — созывались на конвент для «нахождения истинного знания».

Две недели делегаты «искали истину», обсуждая изменения в уставе, ритуалах и тайных знаках. Новшества были нужны, чтобы филалеты могли отличить своих собратьев от других масонов. Но все ожидали события, которое было анонсировано еще на первом общем собрании делегатов: выступления на конвенте посланца «неведомых высших».

Сен-Жермен все это время находился рядом, в своих апартаментах. Он через аббата Жозефа Сийеса и Йохана Боде, возглавлявшего делегацию иллюминатов, следил за всеми перипетиями «поиска истины».

Бенджамин Франклин, престольный магистр ложи «Девяти сестер», так же, как и остальные делегаты, сгорал от нетерпения в ожидании встречи с посланцем «неведомых высших», и он был заинтригован, кто же теперь, после смерти графа де Сен-Жермен, будет этим посланцем.

В один из дней к Франклину подошел аббат Сийес и сообщил, что кое-кто хотел бы с ним встретиться. Шаркая вслед за аббатом по мраморному полу отеля отяжелевшими к старости ногами, американец безуспешно перебирал в голове всех, кому он мог понадобиться в это время и в этом месте. Войдя в открытую Сийесом дверь апартаментов, Франклин услышал знакомый голос:

— Входите, мистер Франклин. Рад вас видеть.

В кресле сидел ничуть не изменившийся за семь лет с момента их последней встречи граф Сен-Жермен.

— Но как, мессир?! — обрадованно воскликнул Франклин, — в газетах писали…

— Не верьте всему, о чем пишут газеты. Верьте своим глазам и ушам.

С выражением счастья и умиления на лице старик доковылял до кресла и уселся напротив хозяина апартаментов.

— А я гадаю, кто теперь будет являть волю «неведомых высших»? Оказывается, это вы, мессир. Как же я рад, что газеты иногда врут, — на радостях болтал старина Бен.

— Расскажите лучше, что здесь происходит? Давно я не слышал парижских сплетен, а из них иногда можно узнать больше, чем из газет.

— С чего бы начать, мессир?

— Начните с жизни королевского двора.

— О, после смерти графа де Морепа и ухода Жака Неккера двор чувствует себя прекрасно. Новый министр финансов Каллон отменил режим экономии, и король потянулся к роскоши. Он сразу же приобрел для себя «охотничий домик» в Рамбуйе за четыре миллиона ливров и на радостях выделил десятимиллионный заем Америке. Хотя вы говорили, мессир, что этому займу поспособствует Неккер.

— Он и поспособствовал. Вы думаете Каллон сам придумал занимать у международных банкиров? Нет. В его министерстве сидит незаметный клерк, которого оставил Неккер, и дает советы ничего не понимающему в финансах министру. Неккер ушел вовремя и появится в нужный момент, как спаситель Франции.

— Неужели вы все это заранее предусмотрели, мессир?

— Не все. Иначе революция в Париже началась бы уже в следующем году и на этом конвенте мы бы обсуждали тактику захвата Версаля. А пока придется и дальше вводить короля в искушение.

— Мне кажется, их величества и так вошли во вкус. В прошлом году король купил для своей супруги поместье Сен-Клу за шесть миллионов ливров, а недавно ходил слух, что королева приобрела баснословно дорогое бриллиантовое ожерелье.

— А вы, случайно, не знаете чьей оно работы?

— Этого я не знаю, но слышал, что его делали еще по заказу прошлого короля для мадам Дюбарри. Но король умер и не успел выкупить ожерелье.

— Тогда я знаю автора. Хорошо, мистер Франклин, — Сен-Жермен хлопнул двумя ладонями о подлокотники кресел, меняя тему, — а вам еще не наскучила парижская жизнь?

— Парижская жизнь не может наскучить, но меня давно тянет домой.

— А как же мадам Гельвеций?

— Я уже потерял надежду, что мадам Гельвеций будет воспринимать меня ближе, чем друга.

— Тогда самое время попросить Конгресс о своей отставке.

— Вы думаете, я не просил? Просил уже два раза. Отказали.

— Попросите еще раз. И напишите Томасу Джефферсону. Пусть он подаст прошение о назначении его послом во Францию. Я ему тоже черкану пару слов.

— А ведь сработает. Спасибо, мессир!

Сен-Жермен кивнул, и его гость, поняв, что разговор окончен, с кряхтением поднялся с кресла и откланялся.

После ухода американца граф вызвал слугу и приказал запрячь в возок пару лошадей. Спустя четверть часа, он закутался в черный плащ и через потайной ход вышел во двор. Здесь его ждал экипаж, в котором граф отправился в ювелирную мастерскую Бемера.

Бемер работал на Сен-Жермена уже давно, и, как мастера, граф его ценил, но вот коммерческой жилки ювелир был лишен напрочь. Одиннадцать лет назад он получил заказ от короля изготовить ожерелье, способное восхитить весь мир. Ювелир вдохновенно взялся за работу, но через месяц узнал, что заказчик умер. Что нужно было сделать? Да сразу же прекратить работу, пока не увяз в ней с головой! Но Бемер не смог остановиться и через полгода изготовил ожерелье небывалой красоты. Он предложил свое творение новой королеве, и она просто загорелась от желания им обладать. Однако тогдашний министр финансов Тюрго наотрез отказался выдать ее величеству полтора миллиона ливров. Возможно, именно за свою непреклонность в этом вопросе он поплатился отставкой. Пострадал и Бемер. Сен-Жермен обязал его возместить все издержки связанные с изготовлением ожерелья. Ювелиру пришлось бы всю жизнь работать за еду, но, видимо, королева все эти годы ждала возможность выкупить драгоценное украшение. Наконец, дождалась. Теперь можно и с Бемера наказание снять.

Ювелир отреагировал на появление своего хозяина так же, как и все, кто прочел о его смерти: он замер с открытым ртом, сидя за рабочим столом и машинально продолжая крутить ногой точильный круг.

— Чем вы так расстроены, Бемер? — улыбнулся Сен-Жермен, — неужели тем, что я не умер?

— Что вы, мессир! Мне незачем желать вашей смерти.

— Я уже знаю, что вы продали ожерелье королеве. Надеюсь вы переправили деньги в банк?

— Нет, мессир. Деньги здесь, у меня

— Вы с ума сошли, Бемер? Держать дома такую сумму!

— Сумма совсем небольшая, мессир. Наличными я получил лишь пятьдесят тысяч, а на остальное у меня есть два векселя ее величества. Срок первого истекает на днях, а второго через три месяца.

— Покажите мне векселя.

Ювелир прекратил наконец толкать ногой точильный камень, встал из-за стола, подошел к секретеру и достал бумаги, две из которых бережно, как величайшую ценность, передал графу.

Сен-Жермен внимательно рассмотрел векселя и небрежно бросил их на стол.

— Королева подписывала бумаги при вас?

— Нет, мессир. Мне их принес кардинал Роган вместе с доверительным письмом от ее величества и пятидесятью тысячами ливров золотом.

— Где письмо?

— Вот оно, мессир, — ювелир протянул графу свернутую в трубку бумагу с сургучной печатью на тесемке.

Сен-Жермен развернул письмо и, лишь мельком взглянув на него, произнес:

— Вы хоть понимаете, Бемер, что отдали ожерелье, которое стоит полтора миллиона, за пятьдесят тысяч и две никчемные бумажки?

— Как это, мессир? — захлопал глазами ювелир.

— Да так! В письме не рука королевы, а на векселях не ее подпись!

— Не может быть, да что же это? — запричитал Бемер.

— Эх, Бемер. Видно до конца жизни вам придется работать даром. Этот Роган, судя по датам на документах, уже три месяца назад сбежал из Франции и теперь распродает ожерелье по частям в Лондоне или Мадриде.

— Отчего же, мессир? Я видел кардинала Рогана третьего дня здесь, в Париже. Он, как обычно по воскресеньям, раздавал милостыню.

— Вот как? И где он обычно раздает милостыню?

— Он проезжает по разным маршрутам, мессир. И конечный пункт раздачи всегда разный. В прошлый раз я его видел у ворот Сен-Дени.

— Тогда сделаем так: вы предъявите векселя королеве, как будто они настоящие. Пусть король проведет официальное расследование. А я выясню, в чем тут дело по-своему.

Добравшись до своих апартаментов в отеле, Сен-Жермен вызвал аббата Сийеса и объявил, что завтра явит волю «неведомых высших» и еще поручил разузнать маршрут королевского раздатчика милостыни, кардинала Рогана, в ближайшее воскресенье.

На следующий день делегаты конвента собрались в Большом зале для представлений. На сцену вышел Сен-Жермен и начал говорить:

— Монархия прогнила насквозь. Казна пуста, а король берет деньги в долг, чтобы купить себе замок за четыре миллиона. Чтобы покрыть этот долг его величество получает новый заем, но и его тратит. Только теперь уже не на себя, а на ее величество. Поместье для королевы обошлось казне уже в шесть миллионов. Знаете ли вы об этом, досточтимые мастера?

— Да, да знаем, — раздались из разных концов зала редкие выкрики.

— Видите? Не все знают. Если даже вы, престольные мастера, не все знаете, то что уж говорить о народе, — продолжил посланец «неведомых высших». — Народ любит короля и обожествляет его власть над собой. Народ воспринимает, как данность и свою бедность, и роскошь королевского двора. Так было всегда и никто даже не помышляет это изменить. А менять придется. Иначе, как только международные банкиры перестанут ссужать королю, наступит голод. И тогда голодный народ сметет всех: и короля, и знать, и духовенство, и богатое третье сословие. Чтобы этого не произошло, вы должны перенаправить народный гнев против короля. Как это сделать? Сначала народ должен научиться смеяться над королем и королевой. Пишите сатирические памфлеты. Не хватает фактов — сочиняйте. Для неграмотных устраивайте представления бродячих артистов. Создайте кассы, из которых будете оплачивать представления, наиболее ярко высмеивающие королевскую власть. Создайте боевые дружины, которые будут организовывать беспорядки на пути полиции, если та попытается арестовать артистов. Привлекайте в эти дружины обычных парижан. Ваша главная задача на ближайшее время превратить короля и королеву в глазах народа из сакральных фигур в комедийные персонажи.

Посланец «неведомых высших» обвел взглядом зал и покинул сцену. Его место на сцене занял аббат Сийес. Он объявил о закрытии конвента и пригласил делегатов на торжественный ужин.

Сен-Жермен вернулся в свои апартаменты и едва успел усесться в кресло, как в дверь постучали. В комнату вошел Йохан Боде. Он сначала замялся у двери, но потом решительно заговорил:

— Вы поставили понятную задачу для парижан, мессир, а что делать нам, в Германии?

— То же, что и раньше: вербовать сторонников. А года через два созовете новый конвент и получите новую задачу.

— И еще, мессир… Адам просил дать ему какую-нибудь официальную должность, вроде заместителя посланца «неведомых высших» или глашатая Люцифера…

— Ха-ха-ха, — развеселился Сен-Жермен, — скажите ему: я подумаю над его просьбой. А вы, Йохан, не хотели бы стать заместителем посланца «неведомых высших»?

— Нет, мессир. Я лишь хочу служить вам.

***

В воскресенье за час до полудня на Рю Сен-Жако со стороны Версаля свернула кавалькада. Во главе ее плелись на смирных лошадках двое швейцарских гвардейцев. За ними следовал открытый возок, из которого седовласый мужчина, одетый в кардинальскую мантию, раздавал мелкие медные монеты в протянутые к нему руки страждущих, облепивших возок с двух сторон. Еще двое верховых швейцарских гвардейцев замыкали шествие. Один из них и увидел, как его преосвященство внезапно завалился набок, а толпа нищих мгновенно отхлынула от раздатчика милостыни, и стояла в растерянности в двух шагах от повозки.

— Лекаря! — крикнул в толпу старший по званию швейцарец, а что делать дальше он не имел ни малейшего представления. По предписанию они должны защищать раздатчика милостыни и деньги от любых сторонних посягательств и обеспечить выполнение им своих функций. Здесь нет никаких посягательств, но функцию свою кардинал выполнять не может.

— Лекаря!!! — вновь крикнул гвардеец, и подхваченный толпой этот клич понесся по улице: «Лекаря! Лекаря!».

К повозке подбежал молодой человек с небольшим саквояжем. Он приложил руку к шее кардинала и обращаясь к гвардейцам сказал:

— Я лекарь. Его нужно срочно перенести в мой дом. Вы его только что проехали.

— Мы не можем отойти от повозки, — отрезал швейцарец, — лечите здесь.

— Да мне-то что за дело? Пусть здесь умирает. Я пошел.

— Стойте! Где, вы говорите, ваш дом?

— Да вон, его отсюда видно, — показал рукой лекарь.

— Разворачиваемся, — скомандовал швейцарец, и кучер, спрыгнув с облучка, начал разворачивать повозку на узкой улочке, оттесняя толпу нищих.

Подъехав к дому лекаря, двое гвардейцев соскочили с лошадей и вместе с кучером помогли занести кардинала в дом.

— Выйдите все, — непреклонным голосом скомандовал лекарь.

Немного поколебавшись швейцарцы, покинули дом.

— Они ушли, мессир, — произнес лекарь.

Из-за перегородки вышел граф Сен-Жермен. Он достал из своего саквояжа маленькую склянку, вынул пробку и поднес ее под нос «больному». Кардинал открыл глаза:

— Где я? Что со мной?

— Где вы — не важно, а вот что с вами, я могу рассказать. В вас попал яд. Он парализовал ваши конечности и теперь, если не принять противоядие, вы умрете через час.

— Как в меня попал яд?

— Если я начну рассказывать, то это займет какое-то время, и жить вам останется еще меньше. Так мне отвечать или уже можно спрашивать вас?

— Спрашивайте…

— Где ожерелье, которое вам передал три месяца назад мэтр Бемер?

— Как где?! У королевы!

— Вы передали его из рук в руки?

— Естественно!

— Это было при свидетелях?

— Нет. Ее величество не хотела, чтобы до поры до времени кто-нибудь узнал о ее покупке. Поэтому я передал ей ожерелье ночью в саду Версаля. Там же за ночь до этого ее величество передала мне деньги, векселя и письмо.

— Вы хорошо видели ее лицо, слышали ее голос? У вас нет сомнений, что это была она?

— Было темно и ее величество была одета в плащ с капюшоном, но до вашего вопроса я не сомневался — это была она. Манеры, интонацию, покровительственный тон — все это ни с чем не спутаешь.

— Все детали операции по покупке ожерелья вы обсуждали непосредственно с королевой?

— Д-да, — кардинал замешкался перед таким простым ответом и это не ускользнуло от внимания Сен-Жермена.

— Лжете! Помните, с каждым лживым словом вы теряете свое драгоценное время.

— Все переговоры с королевой вела графиня Ламотт. Но она только сообщала мне место и время встречи с ее величеством. Все остальное, что я рассказал, чистая правда.

Граф уже и сам видел, что кардинал Роган говорит правду. Он уверен, что передал ожерелье королеве.

— Куда уехала графиня Ламотт? — спросил граф, не сомневаясь, что именно она провернула такую аферу.

— Никуда. Она здесь, в Париже. Живет в особняке своего мужа на Рю Сен-Анн.

Ответ кардинала разрушал первоначальную версию Сен-Жермена. Если графиня с помощью подельницы, сумевшей сымитировать голос королевы, украла ожерелье, то она должна быть как можно дальше от Парижа. Что-то не сходится. Надо ехать в особняк графа де Ламотт.

Сен-Жермен накапал из склянки на губы «больному» какой-то безвкусной жидкости и сказал:

— Через четверть часа попробуйте поднять руку, ваше преосвященство. Если получится, то можете смело вставать и выходить на улицу, если нет — полежите еще четверть часа.

— А если и через полчаса я не смогу поднять руку? — обеспокоенно спросил кардинал, но его вопрос завис в воздухе. Граф Сен-Жермен вместе с «лекарем» уже покинули дом через заднюю дверь.

Спустя час граф тарабанил в двери особняка де Ламотт. Дверь открыла испуганная служанка. Сен-Жермен отодвинул ее плечом и вошел внутрь дома.

— Мне нужен граф де Ламотт — резко объявил он.

— Но его светлости нет. Он уже три месяца в Лондоне, — начала успокаиваться служанка, радуясь, что это не грабители.

— Где графиня?

— В спальне наверху, но туда нельзя! — спохватилась служанка, когда увидела, что нежданный гость устремился вверх по лестнице.

Ворвавшись в спальню, Сен-Жермен отметил, что графиня уже не спала, а сидела на кровати, встревоженно глядя на дверь.

— Что вы себе позволяете, мсье! Выйдете вон! — гневно выкрикнула графиня.

Сен-Жермен пропустил ее реплику мимо ушей, прикрыл дверь, прошел в спальню и сел рядом с ней на кровать.

— Вы украли у меня ожерелье стоимостью полтора миллиона ливров, и я могу прямо сейчас отдать вас палачу. Но прежде я хотел бы услышать ответ на вопрос: почему вы не сбежали?

— Потому, что я ничего не крала. Я лишь передала просьбу ее величества кардиналу Рогану и сообщила ему, где королева будет его ждать.

«Странно, ведь она не лжет, — думал Сен-Жермен, — может, зря я запаниковал? Может, мне показалось, что векселя фальшивые? Через два дня подойдет срок погашения первого векселя, и королева спокойно оплатит восемьсот тысяч ливров…».

— Зачем тогда вы подделали векселя и письмо королевы? — наугад забросил удочку граф.

— Этого я не могу сказать. Это не моя тайна.

— Девочка моя, нет таких тайн, о которых я не узнаю. Знаете, что это такое? — граф достал из кармана склянку, из которой полтора часа назад накапал на губы кардинала Рогана.

— Что это?

— Это серная кислота. Достаточно одной маленькой капельке этой жидкости попасть на ваше милое личико, и оно превратиться в лицо чудовища.

— Вы не сделаете этого!

— Да? И что же меня остановит?

Сен-Жермен, вдруг увидел, что графиня собирается вскочить с кровати, бежать к окну и звать на помощь. Он взял ее за руку, пристально посмотрел в глаза и, покачав головой произнес:

— Не нужно этого делать. Вы не успеете позвать на помощь. Кислота попадет на ваше лицо раньше. Подумайте, что это за жизнь без лица?

— Отпустите руку. Мне больно. Отпустите, я не убегу, — успокоено проговорила графиня. — Вы спрашиваете, что за жизнь без лица? А у меня и с лицом жизни не будет, если я выдам чужую тайну.

— Ну, хорошо, — граф разжал пальцы, сжимавшие руку женщины, — в таком случае, мне придется откланяться, мадам Ламотт.

Графиня уставилась на него, выражая всем лицом полное недоумение:

— И вы не будете меня пытать?

— Разве я похож на изверга, мадам? Все, что мне было нужно, я уже знаю.

Сен-Жермен встал с кровати и покинул комнату.

Ай да ее величество! Кто бы мог ожидать подобного от добродетельной и религиозной королевы? Она шантажом заставила графиню Ламотт изготовить фальшивые векселя и впоследствии взять вину за кражу ожерелья на себя. Королева как-то узнала, что графиня Ламотт в прошлом была вовсе не знатной дамой, в жилах которой течет кровь Валуа, как она всем о себе рассказывала, а обычной куртизанкой в Неаполе. Тихая и покладистая Мария-Антуанетта использовала эту информацию, чтобы завладеть вещью, которую она давно вожделела.

«Ну, что ж, ваше величество, пожалуй, я мог бы вас спасти. За такую оригинальную аферу, вы достойны даже похвалы. Но это, если бы вы украли не у меня. У меня красть нельзя. Вы будете наказаны».

***

Адам Вейсгаупт получил письмо от Адольфа фон Книгге. В нем барон просил о встрече возле старой часовни на окраине Ингольштадта. Надвигалась гроза, но Адам без раздумий отправился к назначенному месту. Он не задавался вопросом, зачем фон Книгге назначил встречу в столь отдаленном и безлюдном месте. Главное, что теперь он сможет уговорить Адольфа вернуться в орден.

Темнело. Редкие вспышки молнии освещали улицу. Вдалеке раздавались раскаты грома, но это не пугало Вейсгаупта. Наоборот, даже хорошо, если пойдет дождь. Тогда они смогут укрыться в старой часовне и подольше поговорить.

Еще издалека, при очередной вспышке молнии, он увидел, что на дороге лежит какой-то человек. Адам, испугавшись за своего друга, бегом кинулся к нему.

— Что с тобой, Адольф?! — крикнул Вейсгаупт, подбегая к лежащему на дороге человеку, и тут же понял, что ошибся. Это был не Адольф.

Но кто это? Адам принялся обшаривать карманы незнакомца в надежде найти у него хоть какой-то документ, и в этот момент над его головой раздался голос:

— Что это вы делаете, ваша милость?

Адам поднял голову. Вспышка молнии на мгновение осветила широкое рябое лицо и колючие маленькие глаза, подозрительно уставившиеся на него. Вейсгаупт запаниковал. А вдруг этот мужчина подумал, что он грабит лежащего? А ведь он может посчитать его и убийцей! Адам резко вскочил на ноги и бросился наутек.

А наутро к нему пришли полицейские. Вейсгаупту предъявили обвинение в убийстве и отвели в полицейский участок. Здесь его встретил следователь, который, едва дождавшись пока конвоиры усадят арестованного на стул и покинут помещение, начал допрос:

— Что вы делали вчера около полуночи у старой часовни, господин Вейсгаупт?

— Я приходил туда для встречи с другом.

— Странное место вы выбрали для встречи.

— У меня не было выбора. Мой друг прислал письмо и назначил встречу именно там.

— И у вас есть это письмо?

— Естественно!

Адам достал из кармана распечатанное письмо и выложил на стол перед следователем. Тот взял письмо, развернул его и с упреком посмотрел на арестованного.

— Это какая-то шутка, господин Вейсгаупт? — произнес он, возвращая письмо.

Адам принял протянутый листок и оторопел: лист был чист. Вейсгаупт охлопал себя по карманам: никакой другой бумаги при нем не оказалось.

— Не представляю, как такое может быть, господин следователь. Я вчера получил письмо, прочитал его и отправился на встречу. Может мой друг написал его какими-то исчезающими чернилами?

— Все может быть, господин Вейсгаупт. А кто ваш друг?

— Барон фон Книгге. Вы спросите у него.

— Спросим, обязательно спросим. А пока вам придется посидеть в камере.

Впервые в жизни Адам Вейсгаупт попал в такую переделку. Но он не сильно расстроился. Вскоре полицейские переговорят с Адольфом и все разъясниться. Он ждал вызова к следователю, но о нем будто забыли, а к вечеру принесли на ужин какую-то баланду с неприятным запахом. Адам попробовал и, несмотря на голод, не стал это есть. Всю ночь он не спал. Он строил догадки. Посреди ночи ему в голову пришла невероятная мысль: а вдруг Адольф его подставил? Это самое логичное объяснение. Но зачем барону это понадобилось?! Они хоть и расстались, но ведь не врагами же! И снова мысли по кругу до утра.

Утреннюю баланду он съел полностью и не наелся. Ничего, скоро его вызовет следователь, и все разъяснится. Обедать он будет уже дома.

К следователю Адама привели к концу третьего дня. Небритый, не выспавшийся и голодный он устало плюхнулся на стул.

— Господин Вейсгаупт, — начал допрос следователь, глядя в свои бумаги, — на прошлом допросе вы показали, что получили письмо от барона фон Книгге. А как вы узнали, что письмо от него?

— Я прекрасно знаю его руку.

— То есть вы можете отличить его почерк от других?

— Естественно!

— А свой почерк вы сможете отличить от других?

— Конечно, смогу! К чему эти вопросы? Вы говорили с бароном?

— Говорили. До этого мы еще дойдем. А пока взгляните на этот документ. Вы узнаете свою руку?

Адам взял протянутую бумагу. Беглого взгляда на документ оказалось достаточно. Да это написано его рукой. Он начал читать:

« — Первый секрет, как управлять людьми и властвовать над общественным мнением — сеять раздор, сомнение и создавать враждебные точки зрения столько времени, сколько потребуется, чтобы люди, растерявшись в этом хаосе, уже не могли в нем разобраться и пришли к убеждению, что, когда речь идет о государственных делах, лучше всего не иметь личного мнения. Нужно разжигать страсти народа и создавать бесцветную, похабную и отталкивающую литературу.

— Зависть, ненависть, споры и войны, лишения, голод и распространение эпидемий должны истощить народы настолько, чтобы люди уже не видели иного решения, кроме как полностью отдаться под власть иллюминатов.

— Надо будет приучить народы принимать видимость за чистую монету, довольствоваться поверхностным знанием, искать лишь собственного удовольствия, тратить все силы в бесконечной погоне за новым и в конечном счете последовать за иллюминатами…».

Адам не стал читать дальше и бросил бумагу на стол воскликнув:

— Но я никогда этого не писал!

— Но почерк свой вы узнаете?

— Почерк очень похож на мой, но я никогда этого не писал. Где вы это взяли?

— Этот документ лежал в кармане убитого вами Якоба Ланца.

— Бред! Зачем мне убивать кого-то, кому я, якобы, дал компрометирующий меня документ? Вы говорили с бароном фон Книгге?

— Говорили. И он сказал, что никакого письма вам не писал. А когда ему показали этот документ, он узнал ваш почерк.

— В таком случае, я уверен, что все это подстроил Адольф! Я не знаю зачем он это сделал, но…

— Перестаньте, господин Вейсгаупт. Послушайте лучше меня. Я вам расскажу, как было дело.

— Сделайте милость. Мне даже интересно стало. — Вейсгаупт изобразил иронию на лице и скрестил руки на груди.

— Вы написали инструкции для своего филиала, скажем, в Силезии…

— У меня нет филиала в Силезии!

— Не важно. Пусть не в Силезии. Вы написали инструкции для своего филиала и передали их Якобу Ланцу. Вы отправились его проводить и проинструктировать, что под страхом смерти нельзя передавать эти бумаги в чужие руки. Тогда Ланц потребовал, чтобы вы рассказали содержание документов. Когда вы выполнили его требование, он испугался и отказался выполнять ваше поручение. Вы убили его, чтобы он не смог разгласить тайну. Вы хотели забрать документы из кармана убитого, но вам помешал сторож часовни. Вы испугались и убежали. А за ночь придумали историю с письмом барона фон Книгге и исчезающими чернилами.

— Бред!

— Ну, сказать «бред» — это просто. Вы попробуйте найти разрыв в логике.

— Да какой логике? У вас все строится на предположениях! Где доказательства?

Следователь позвонил в колокольчик и приказал появившемуся полицейскому ввести сторожа часовни. В кабинет вошел рябой мужик, который напугал Адама возле часовни.

— Узнаешь ли ты этого человека, — обратился к нему следователь.

— Узнаю, ваша милость.

— При каких обстоятельствах вы встречались?

— Чего?

— Я спрашиваю: где и когда ты его видел?

— Так это, четвертого дня возле часовни я его и видел.

— И что он там делал?

— Так это, по карманам убитого шарил.

— Ты хорошо его разглядел? Это точно он был? Ведь уже полночь была.

— Он, ваша милость, больше некому. Я, когда подошел, как раз молния сверкнула.

— Хорошо, подпиши вот здесь.

— Так это, не умею я, ваша милость.

— Ну крест поставь.

Выпроводив свидетеля, следователь улыбнулся арестованному:

— А вы, господин Вейсгаупт, говорите, что нет доказательств.

— У вас их и нет. Показания этого вашего сторожа не опровергают моей версии, что меня кто-то подставил.

— Суд разберется, господин Вейсгаупт, чья версия лучше: моя или ваша.

Следователь вызвал конвой и отправил арестанта в камеру. На этот раз Адам осознал, что до суда его не выпустят. Значит нужно готовиться долгие месяцы провести в этой камере. Придется выработать правила поведения, составить распорядок дня. Но сначала нужно выяснить, можно ли здесь читать и писать. Адам забарабанил в дверь камеры, крича: «Позовите следователя, хочу следователя». Но подошедший надзиратель сообщил, что следователь уже ушел и будет только завтра утром.

Это была первая ночь, позволившая Адаму отоспаться. Проснулся он от скрипа открываемой двери.

— К следователю, — коротко приказал надзиратель.

Адам шел, уверенный, что причиной вызова к следователю была его вчерашняя выходка. Поэтому он, не дожидаясь вопросов, заговорил первым.

— Я хотел спросить, господин следователь, можно ли в камере читать и писать?

— Зачем это вам? Я вас отпускаю. Вы были правы: доказательства у нас косвенные. А этот свидетель… Когда начали выяснять, кто он такой, оказалось, что в этой часовне уже давно нет сторожа. Так что обвинение в убийстве я с вас снимаю. Скорее всего, его убила молния, а вы, увидев это, решили забрать свои документы. Их, уж не обессудьте, я отправлю его светлости курфюрсту. Пусть там наверху с ними разбираются. Это не моя епархия. Да и просят за вас важные люди. Так что можете идти.

Смысл такого длинного монолога до Адама начал доходить лишь к его концу. За него кто-то попросил, и его отпускают!

— Я могу уйти прямо сейчас? — уточнил Вейсгаупт, боясь поверить в такое счастье.

— Да, идите.

Адам вскочил со стула и уже через мгновение оказался на улице. Напротив двери полицейского участка стоял черный открытый возок, а в нем сидел граф Сен-Жермен.

— Это вы, мессир, вытащили меня отсюда? — кинулся к нему глава иллюминатов.

— Это было не сложно. Гораздо сложнее будет спасти вас от преследований курфюрста. Вам нужно покинуть пределы Баварии. У вас есть, где укрыться?

— Никогда не думал об этом…

— Ну, может в вашем ордене есть какой-нибудь барон с большим поместьем за пределами Баварии?

— Может быть, герцог Франц Саксен-Кобург-Готский в Тюрингии? Но я не знаю примет ли он меня.

— Поехали и спросим.

Герцог принял главу «просвещенных» с удовольствием. Ему как раз нужен был кто-то для просвещения его малолетнего сына Эрнста.

Замка герцога Адам Вейсгаупт уже никогда не покидал. Все оставшиеся сорок пять лет до конца своей жизни он пытался выяснить, кто его подставил, но так и умер, не узнав истины.

Глава 2. «Вы ослушались»

Маленькая съемная каморка в мансарде домика, стоявшего на окраине городка Валанс, вмещала в себя стол, стул, и деревянную кровать с набитым соломой тюфяком. Свободного от мебели пространства вполне хватало, чтобы, не задевая предметов обихода, снять шинель и повесить ее на один из трех крючков, прибитых к стене. Без шинели, в одном офицерском сюртуке, в каморке становилось совсем просторно, и, если не качаться из стороны в сторону, то можно добраться до кровати, не споткнувшись о лежащий на полу саквояж и не ударившись об острый угол стола.

Обитателю этой каморки, молодому артиллерийскому подпоручику Наполеону Бонапарту, удавалось обходиться без синяков и ссадин, ибо он не участвовал в попойках молодых офицеров. В то время, когда его сверстники шумно отмечали радости, неудачи или просто пили по поводу отсутствия причины не выпить, он лежал на кровати и читал книгу. На полке, висящей прямо над кроватью, стояли томики Вольтера, Руссо, Даламбера, Гете, Мольера, Мабли, Рейналя, и Наполеон читал их уже по второму кругу.

Скрип открываемой двери отвлек молодого человека от чтения. Он не удивился приходу гостя. Наполеон ждал курьера от графа де Марбо, который в конце каждого месяца присылал своему крестнику небольшое денежное пособие.

— Положите деньги на стол, мсье, и… спасибо вам, — произнес Наполеон, не вставая с кровати, и не отрываясь от чтения.

Однако гость повел себя странно для курьера. Он сделал два шага внутрь комнатки, уселся на стул и, положив ладони на край стола, уставился на лежащего чтеца.

Удивленный, что курьер до сих пор не ушел, Бонапарт отложил книгу и сел на кровати.

— Вы что-то хотели, мсье? — с вызовом спросил он.

— Вас действительно волнует, чего я хочу, мсье Бонапарт? — мягкий баритон гостя сразу расположил к нему молодого человека.

— Я просто думал…

–…что я принес деньги от графа де Марбо? Нет, мсье Бонапарт. Денег больше не будет. Ваш крестный умер девять дней назад.

— Как же так? — в этом вопросе Наполеон выразил всю свою растерянность. Что же теперь делать? Пособие от крестного было единственным источником существования большой семьи Бонапартов после смерти отца в прошлом году. Его мать Летиция и еще шестеро младших братьев и сестер еле сводили концы с концами и с нетерпением ждали каждого перевода от Наполеона. Чтобы немного облегчить им жизнь, заботливый сын и брат отправлял еще и половину своего жалованья, но это не сильно увеличивало благосостояние его семьи. Как теперь они будут жить? Даже если он будет отправлять матери все жалование, их ждут голодные годы. Эх, как не вовремя умер крестный!

— Люди смертны, мой юный друг. Вам сейчас кого больше жаль: его или себя?

— Себя, наверное. Я его почти не знал. Видел несколько раз на острове. Потом один раз с ним разговаривал в кадетской школе Бриенна. Но вы не подумайте, я понимаю, как много он сделал для меня и всей нашей семьи. Просто это так неожиданно, и я не имею малейшего представления, что теперь делать.

— Если вас заботит только финансовая сторона вопроса, то здесь беспокоиться не о чем. Граф де Марбо оставил вам небольшое наследство на Корсике. Вам следует лишь съездить туда, вступить в права и правильно распорядиться деньгами. Думаю, после этого вы сможете снять с себя заботу о материальном благополучии семьи.

Это было невероятное известие. Наполеон вскочил с кровати и шагнул к двери, но вернулся и сел на свое место. Энергия, закипающая в нем, требовала выхода. Только как ты выпустишь пар в этой каморке?

— А вы уверены, мсье, что наследство оставлено графом именно на мое имя? — еще боялся поверить в удачу молодой человек.

— Я никогда не говорю и не делаю того, в чем не уверен. Возьмите отпуск, поезжайте на остров, утрясите там все дела, а когда все уладите, приезжайте в Париж. Поговорим о вашей дальнейшей карьере. Или вас устраивает ваше сегодняшнее положение?

— Что вы, мсье?! Я обязательно приеду!

— Тогда вот вам адрес отеля, где вы сможете меня найти.

— А кого мне спросить в этом отеле? — Наполеон взял листочек с адресом, протянув руку с кровати.

— Спросите маркиза де Монферрат.

***

Три дня в почтовой карете до Марселя и два дня на корабле до Аяччо подпоручик Бонапарт предавался воспоминаниям.

Он плохо помнил своего отца. В последний раз они виделись, когда отец отвез десятилетнего Наполеона и одиннадцатилетнего Жозефа в кадетскую школу небольшого городка Бриенн. Мать в каждом письме любимому сыну Напи делала приписку: «Отец передает тебе привет». В ответных посланиях Наполеон также отделывался дежурной фразой: «Передай привет отцу». Но эти фразы ничего для него не значили. Облик отца не вставал перед глазами мальчика при его упоминании, и постепенно знакомые с рождения черты стирались из памяти.

К поступлению мальчиков в кадетскую школу отец имел единственное отношение: следуя по пути в Париж, он лично доставил их в Бриенн. Место для двоих корсиканских мальчишек и королевскую стипендию на их содержание выхлопотал граф де Марбо.

И не отец, а граф де Марбо примчался в Бриенн, когда над Наполеоном нависла угроза исключения из кадетской школы. Он тогда сидел на гауптвахте и ожидал решения комиссии по наказаниям. Сидел, по мнению самого арестанта, ни за что: за вызов на дуэль оскорбившего его однокашника. Это что, проступок? Если бы дуэль состоялась, и он убил своего соперника, тогда, он бы нарушил строжайший запрет на дуэли в школе. Но вызов на дуэль — это лишь намерение. Ведь неизвестно, что бы он стал делать дальше. Он мог предложить уладить дело миром, мог вообще не явиться к месту дуэли. Да мало ли, каким мог стать итог этого вызова! Именно в таком ключе он готовил речь в свою защиту, если таковая ему представится.

До конца подготовиться к своей защите ему не дал дежурный офицер, который появился в самый неподходящий момент.

— Кадет Бонапарт, встать! На выход! — скомандовал он.

— Куда меня? Отчислили?

— Идите к коменданту, — офицер склонился к уху Наполеона и прошептал, — кое-кто взял вас на поруки.

Кадет Бонапарт мчался в комендатуру со всех ног. Неужели он сможет продолжить обучение?! За неделю, проведенную под арестом, он пробовал примерить к себе другие варианты карьеры, но все они совершенно к нему не подходили. Зато военная карьера виделась ему со всей четкостью. Он шаг за шагом будет подниматься наверх и станет генералом. Только бы этот неизвестный поручитель не передумал.

Ворвавшись в кабинет коменданта, Наполеон сначала натолкнулся на его суровый взгляд, а уж потом заметил улыбающегося губернатора Корсики графа де Марбо. Еще не отойдя от возбуждения, кадет вытянулся по стойке смирно в ожидании своей участи.

— На этот раз вы отделались строгим предупреждением, кадет Бонапарт, — вынес вердикт комендант, — и благодарите бога, что у вас есть такой покровитель, как граф де Марбо. Но если вы и впредь будете совершать подобные проступки, даже он не поможет.

Позже крестный мягко выговаривал своему подопечному:

— Надо учиться сдерживать свой характер, крестник. В следующий раз я могу и не успеть.

— Я вам обещаю, что больше такого не повторится, — клятвенно заверил Наполеон.

И он сдержал обещание. Кадет Бонапарт принял для себя тогда очень важное решение: он не будет больше драться с обидчиками, не будет вызывать их на дуэль. Он будет мстить им тайно, так, чтобы они не догадались, с какой стороны на них сыплются удары судьбы.

Чем ближе берега родной Корсики, тем чаще воспоминания кадета Бонапарта переключались на самого любимого человека: свою мать. Она единственная, кто любил Наполеона по-настоящему. Она любила его за двоих: за себя и за отца. Отцовской любви мальчику всегда не доставало. Он завидовал своему старшему брату Джузеппе, когда отец со счастливой улыбкой брал того на руки. Маленький Напи хотел, чтобы и ему отец также улыбался. Он просился на руки, а когда взлетал к лицу отца, то видел лишь оскал, изображающий улыбку, и глаза, смотрящие на него, как на насекомое. Обида захлестывала мальчика, пытаясь выдавить из него слезы, и он, едва их сдерживая, бежал к матери за утешением. Мать утешала его по-своему.

«Так уж устроен этот мир, — говорила она, — что самые сильные огорчения нам приносят самые близкие люди. И если на них держать обиду, то вскоре можно лишиться всех близких. Ты особенный, Напи. В будущем тебя ждут великие дела, но один ты с ними не справишься. Кто тебе поможет, кроме твоего отца и твоих братьев?».

Наполеону сразу становилось весело: он еще мог себе представить, как ему помогает отец или старший брат Джузеппе, но увидеть трехлетнего Люсьена в качестве помощника в великих делах мешал смех.

Когда впереди замаячили очертания скалистых берегов Корсики, воспоминания уступили место ожиданию встречи с близкими.

В начале октября 1786 года артиллерийский подпоручик Наполеон Бонапарт сошел с корабля в бухте родного города Аяччо и сразу же направился на виллу своей матери.

Синьора Летиция с тремя старшими детьми собирала остатки урожая яблок в саду, когда увидела спешащего к усадьбе французского офицера. «Это же Напи! — узнала она сына, когда он подошел к воротам поместья, — быстро он приехал. Я только третьего дня ему в письме сообщила о смерти графа де Марбо. Письмо, небось, еще до Валанса не дошло, а он уже здесь. Не случилось ли чего?».

— Мама! — Наполеон бросил на землю саквояж и очутился в объятьях матери.

— Напи! Что-то случилось? Я ждала тебя через неделю.

— Почему через неделю, мама?

— Потому что я только третьего дня отправила тебе письмо. Ты уже знаешь, что твой крестный умер?

— Да, знаю.

— Откуда?

— Мне сказал об этом один человек.

— Что за человек?

— Маркиз Монферрат.

Пока взрослые разговаривали, дети обступили старшего брата со всех сторон, дергали его за рейтузы, чтобы он и на них обратил внимание. И это им удалось, когда кто-то из троих ущипнул Наполеона за ляжку.

— Ах, вы разбойники! — изобразил рассерженный вид старший брат, — вот я вам устрою!

Дети бросились врассыпную, а мать с сыном направились в дом.

Обычная суета при встрече долгожданного гостя, ритуал с обязательной раздачей подарков, ужин — все это не давало матери поговорить с сыном о наболевшем. И главный вопрос: что делать теперь, когда иссяк единственный денежный источник существования семьи. Уложив детей спать, синьора Летиция решительно вошла в гостиную, где ее ждал Наполеон.

— Вот что я решила, сын: мы продадим эту усадьбу, а сами поселимся в доме Буонапартов. Это даст нам лет пять безбедного существования, а там, глядишь и у тебя все наладится.

— Ничего продавать не нужно, мама. Оказывается, крестный оставил мне небольшое наследство. Я и приехал, чтобы вступить в права на него.

— Что за наследство, Напи? Как ты узнал?

— Мне сказал маркиз Монферрат, а что за наследство, я и сам толком не знаю. Завтра схожу к поверенному и все выясню.

— Ты давно знаешь этого маркиза?

— Нет, мама. Он появился шесть дней назад в моих апартаментах в Валансе, рассказал про наследство и уехал. А еще он сказал, что будет ждать меня в Париже после того, как я улажу семейные дела.

— Как он выглядел?

— Он такой, лет сорок пять, невысокого роста, нос прямой, губы тонкие, лоб высокий. И еще взгляд у него какой-то… пронзительный.

Сердце Летиции вдруг затрепыхалось. Неужели это он?! А ведь все сходится: он все это время следил за делами своего сына через графа де Марбо. Он же говорил, что они знакомы. А когда графа не стало, то явился к сыну сам.

— Мама, что с тобой? — слова Наполеона вернули Летицию в реальность.

— Все хорошо, сын. Теперь все будет хорошо.

Хлопоты с наследством неожиданно затянулись. Причем, не с наследством крестного, там как раз все было в полном порядке. Правда денег оказалось не так много, как грезилось Наполеону. Потому он решил выставить на продажу отцовский дом, и здесь начались сложности. Из-за того, что отец не оставил завещания, его имущество делилось между девятью равноправными наследниками: женой и восемью детьми.

Пройдя все круги крючкотворного ада, Наполеон за полгода сумел стать единственным наследником Карло Буонапарте. Еще два месяца пришлось ждать покупателя. Лишь к концу июля он превратил наследство в банковский депозит и оформил доверенность на свою мать. Теперь можно и в Париж.

Летиция решила рассказать Наполеону, кто его настоящий отец, сразу, как только поняла, кто такой маркиз Монферрат. Но чем ближе был час расставания, тем быстрее таяла ее решимость. Как она ему скажет? Что он о ней подумает? Как ему объяснить тот порыв чувств, который охватил ее в охотничьем домике в ту памятную ночь? Она терзалась сомнениями вплоть до момента расставания. И когда она давала сыну традиционные напутствия у ворот усадьбы, неожиданно для себя, уже вслед уходящему Наполеону произнесла:

— И еще, запомни мои слова, сын: слушайся маркиза де Монферрат, как своего отца.

***

Лето 1787 года выдалось особенно сухим и жарким. От раскаленного солнцем воздуха не было спасенья нигде. Даже на узких тенистых улицах Парижа от нагретых стен домов исходило ненавистное тепло. Но что еще хуже, в тени от палящего солнца спасались мухи. Миллионы мух жужжали вокруг выброшенных на улицу объедков, а когда замечали редкого прохожего, решившего охладиться в тени, всем скопом набрасывались на него, пытаясь пролезть в рот, нос, уши и глаза. Лишь на солнцепеке мух не было, и парижане предпочитали передвигаться по солнечной стороне улиц. Лучше терпеть жару, чем нападение жутких маленьких чудовищ.

Наполеон неплохо знал Париж. Он целый год провел в военном училище на Марсовом поле. Для него не составило сложности наметить маршрут к отелю, указанному маркизом де Монферрат. Минуя опасные скопления надоедливых насекомых, промокший насквозь от собственного пота молодой корсиканец добрался до нужного адреса.

Отворивший двери отеля слуга быстро пропустил посетителя внутрь и захлопнул за ним дверь. В отеле царила неожиданная прохлада, и Наполеон, по своей привычке разбираться с необычными явлениями, начал размышлять откуда бы ей взяться. Но его размышления бесцеремонно прервал слуга:

— Вы что-то хотели, мсье?

— Меня ждет маркиз де Монферрат, — веско заявил молодой человек.

— Вы не хотели бы сначала умыться с дороги, мсье?

Нет, Наполеон не хотел умыться. Сначала он хотел выяснить о какой карьере намекал маркиз во время их последней встречи в Валансе, но перепираться со слугой, который лишь соблюдает установленные хозяином правила, посчитал ниже своего достоинства. Поэтому он согласился на предложение служителя отеля.

Его привели в роскошные апартаменты. Посреди большой спальной комнаты стояла деревянная ванна, наполненная горячей водой. Слуга показал гостю шкаф с чистым бельем, гардероб со множеством костюмов. А вот шнурок, который следует дернуть, когда мсье будет готов предстать пред светлые очи маркиза.

Нежась в горячей ванне, подпоручик Бонапарт дал себе клятву добиться таких карьерных высот, чтобы подобные апартаменты стали ему по карману. О чем еще может мечтать корсиканский юноша, не проживший ни одного дня без нужды в деньгах? Сегодня первый день, когда он познал, какое ощущение благоденствия дает роскошь. Когда-нибудь эти ощущения станут для него привычными.

Нахлынувшие мечты окутали сознание Наполеона, и он задремал, не заметив, когда вода остыла. Он проснулся, и ощутил озноб. Молодой человек выскочил из ванны и принялся быстро обтираться сухим мягким полотенцем. Еще час он примерял белье и одежду, пока, наконец, не увидел в зеркале молодого франта, одетого в зеленый фрак, такого же цвета панталоны, белоснежные чулки, утопающие в зеленых сафьяновых туфлях и кремовую сорочку, выглядывающую из-под фрака.

Теперь он готов для судьбоносной встречи. Наполеон, глубоко вздохнув, дернул за шнурок. Почти мгновенно двери апартаментов распахнулись, и слуга пригласил гостя проследовать за ним. Они долго шли по коридорам отеля, поднимались, потом спускались по лестницам и Бонапарту стало казаться, что его водят по кругу. Но в этот момент слуга остановился, открыл перед гостем дверь и пропустил внутрь.

Лишь мельком взглянув на обстановку апартаментов маркиза, молодой человек понял, что место, в котором он час назад принимал ванну, это жалкая конура. Несмотря на отвлекающую глаз роскошь, Наполеон сразу заметил маркиза. Хозяин этого бесподобного дворца утопал в кресле и критически осматривал вошедшего франта.

— Не хватает перламутрового банта, — заявил он.

— Что, простите? — не понял юноша.

— Я говорю, в Париже так не ходят. К вашей сорочке нужен бант.

— Простите… мсье маркиз…

— Обращайтесь ко мне «мессир», мсье Бонапарт. Мне так привычней.

— Да, мессир. Я не слежу за модой, а вкус к одежде мне некому было привить.

— Это хорошо. Одежда — лишь форма. Ей уделяют много внимания те, в ком нет содержания. Вам это не нужно. Однако в таком виде в светских салонах вы будете выглядеть смешным.

— Но я не собирался посещать светские салоны, мессир.

— Вам придется это делать. Где еще вы сможете приобрести навыки публичного общения?

— Зачем они мне?

— А как вы собираетесь делать карьеру? Вы планируете прорваться наверх за счет служебного рвения?

— Вообще-то, да, мессир.

— Не будьте таким наивным, Наполеон. Только связи и знакомства с влиятельными людьми откроют вам путь к вершинам карьеры. В этом обществе по-другому — никак.

— А вы, разве не влиятельный человек, мессир?

— Ха-ха, мое влияние другого рода, мальчик мой. Я не возьму тебя за ручку и не отведу туда, где тебя сделают генералом. Но я научу тебя, как ты сам сможешь этого добиться.

Это было не совсем то, о чем грезил Наполеон. Получается, помощь маркиза будет сводиться к советам, а советовать любой дурак сможет. С советчика спроса нет. Он всегда может сказать: ты действовал не строго в соответствии с советами. Несмотря на сомнения, Наполеон произнес те слова, которые, по его мнению, ждал маркиз.

— Я готов, мессир.

— Если ты в чем-то сомневаешься, скажи сразу. Неуверенность приводит к поражениям. Это закон, такой же, как закон Архимеда.

— Я готов, — повторил Бонапарт, отметив, насколько точно его наставник угадал его мысли.

— Тогда вот тебе первое задание: вечером отправишься в салон мадам Гельвеций. Там собираются ученые, артисты, философы. Прислушивайся к разговорам, если найдешь, что сказать, присоединяйся.

— И это все?

— Пока, да. Приглашение лежит на столе в твоих апартаментах. Мой камердинер подберет тебе одежду.

Задание оказалось не таким легким, каким оно сначала представлялось Наполеону. Он переходил от одной группы беседующих завсегдатаев салона к другой, но не мог вступить в разговор, хотя многие темы были ему знакомы. Просто, пока он готовил свою реплику, кто-то уже успевал высказать похожую мысль или беседа переключалась на другую тему. Так в первый свой выход в свет Наполеон не проронил ни слова.

На следующий день, отчитываясь перед маркизом, юный Бонапарт признал свою полную бездарность.

— Не нужно отчаиваться, мальчик мой. Так в первый раз бывает со всеми. К следующему своему выходу в свет ты подготовишься более тщательно. Почитай французскую беллетристику, обрати внимание на диалоги. Попробуй сам написать памфлет или рассказ на какую-нибудь тему.

— А какие книги, мессир?

— Подборку книг я тебе сделал. Они в твоей библиотеке.

***

Следующие полгода Наполеон читал, писал, учился говорить перед зеркалом, но больше всего ему запомнились уроки истории, которые преподавал ему сам маркиз Монферрат.

— Вся история последнего тысячелетия, — рассказывал он, — это история борьбы за контроль над торговым путем на восток. Ты думаешь крестовые походы устроили для освобождения гроба господня? Да кому нужен этот кусок дерева, чтобы тратить на его спасение огромные деньги. Как ты считаешь, на чьи деньги снаряжалась армия крестоносцев?

— Нам говорили, что деньги выделил Папа и какую-то часть короли.

— Вот именно, какую-то часть выделил Папа и короли. Основные же деньги шли от генуэзских купцов, а их, как ты понимаешь, меньше всего заботило, в чьих руках находятся атрибуты христианской веры. Крестовые походы на двести лет открыли для них путь на восток.

— Чем он был так важен, мессир?

— И был и есть. Вот, как ты думаешь: почему процветает торговля? Почему некоторые купцы богаче земельных баронов?

— Никогда над этим не задумывался.

— Да потому, что шелк, например, в Китае стоит 1 ливр, а в Европе уже 30. Один фунт черного перца в Индии стоит 4 фунта стерлингов, а в Англии уже 400. Но путь на Восток длинный и опасный. Сейчас он съедает больше половины дохода. Поэтому нет задачи важней, чем снизить затраты на перевозку. Александр Македонский отвоевал у персов контроль над самым коротким путем на Восток. После него Рим, Византия и тамплиеры его удерживали, но вот уже почти пятьсот лет, как его захватили магометане. Нам приходится возить товары по океанам вокруг Африки. Это огромные затраты. Четверть кораблей вообще тонет с товаром.

— Когда вы говорите «нам», мессир, вы имеете в виду европейцев?

— Их тоже.

— Тогда почему бы европейским государям не объединиться и не освободить путь?

— Государям? Не смеши меня мальчик мой. Если среди них даже недавно почивший прусский король Фридрих считался «великим», то кто же остальные? Почти пятьсот лет османы хозяйничают на юге Европы. И что делают европейские государи? Они норовят урвать друг у друга кусок пожирней. Они не способны объединяться. Династические конфликты, спорные территории — все это сплелось в такой узел, который распутать невозможно, можно только разрубить.

— Как разрубить, мессир?

— Просто смести все монархии на свалку истории, а на их месте построить единую Европейскую Империю.

— Но как это возможно, мессир? Вы так сказали, будто собираетесь смести фигуры с шахматной доски, а ведь монархии простояли больше тысячи лет. Они опираются на армию, полицию и церковь. Кто способен это поколебать?

— На этот счет не волнуйся, мальчик мой. План пьесы уже написан, почти все роли розданы и спектакль начался. Остается вакантной лишь одна роль — роль главного героя. Не исключено, что она достанется тебе.

— И… что это за роль, мессир? — боясь поверить в догадку, спросил Наполеон.

— Роль Императора Европы.

Это был самый невероятный урок истории в жизни Бонапарта. Он перевернул все представления молодого человека об устройстве мира. До сих пор он считал, что исторические события происходят сами по себе. Они, как реки, которые текут в разных направлениях независимо друг от друга. Человек может лишь пристроиться к какому-нибудь событию. Это, как выбрать свое место на реке: плыть в фарватере или забиться в тихую заводь, грести против течения или утонуть в омуте. Для себя Наполеон уже выбрал реку: военную карьеру. Ему осталось лишь выплыть на ее фарватер и стать генералом. Вполне достижимая мечта.

А что теперь? Стать Императором Европы… Как? Завоевать? Завоевать — мало, нужно еще удержать завоеванные народы в повиновении, а это еще никому не удавалось. Да и как завоевать, где взять армию?

Вопросы и сомнения одолевали молодого человека. И главный вопрос: кто он такой, маркиз де Монферрат, что собирается повелевать судьбами мира? Нет, пока он не ответит на все вопросы, не стоит предаваться недостижимым мечтам. С твердым намерением все прояснить Наполеон пришел на следующий урок.

— У тебя накопились вопросы, мой мальчик. Я готов ответить на все.

— Может я не прав, но объединить европейские государства можно только одним способом: завоевать их.

— Ты абсолютно прав.

— Но где взять армию, чтобы завоевать всю Европу?!

— У тебя будет самая сильная в мире армия — армия людей, воюющих за идею свободы и справедливости. Тебе вручат эту армию французы, которые вынуждены будут отбиваться от внешних врагов, когда обезглавят собственного короля.

— Откуда вы все это знаете, мессир? Кто вы?

— Я слежу за настоящим и вижу будущее. Пока этого достаточно.

— И когда, вы думаете, мне дадут армию?

— Еще не скоро. Через год или полтора в Париже начнется смута, и тебе ее нужно пережить подальше отсюда. Поедешь в Ливорно. Там сейчас русские набирают волонтеров в свою армию на войну с турками. Наберешься военного опыта, изучишь тактику русских, присмотришься, как действуют их командующие: Румянцев и Суворов.

— И… что такого особенного в этих генералах, мессир?

— Они знают, как надо побеждать. Оба с успехом применяют две главные составляющие военной стратегии: отвлекающий маневр и внезапность. Запомни это мальчик мой: отвлекающий маневр, внезапность и еще боевой дух — вот три столпа военного успеха.

— Если все так просто, мессир, то чему еще я могу научиться у русских?

— От меня ты услышал лишь слова. У русских ты научишься, как воплощать их в дела.

Такое задание было Наполеону по душе. Побеждать — вот смысл жизни. Победа над собой, над врагом, над обстоятельствами дают ощущения превосходства, а может, даже и величия. Он будет следовать советам своего наставника.

— Я готов, мессир.

***

Солнечные и теплые дни посреди зимы — не редкость в Ливорно. Таким был и день, когда подпоручик Бонапарт прибыл на виллу, которую снял генерал Заборовский на время выполнения своей миссии: вербовки волонтеров в русскую армию. Возле домика для гостей стояли в ожидании своей очереди несколько военных в разномастных мундирах. Они, разбившись на кучки, о чем-то негромко переговаривались между собой на разных языках. Когда Наполеон молча подошел, один из военных спросил:

— Вы уже подавали рапорт, мсье?

— Нет еще.

— Тогда проходите внутрь, пишите. Мы здесь уже все ждем решения.

Наполеон написал рапорт с просьбой принять его на службу в русскую армию в чине подпоручика, приложил патент офицера, и вышел на улицу в ожидании своей участи.

Очередь потихоньку таяла. Одного за другим военных приглашали внутрь волонтерского пункта, и они выходили радостные уже с патентами русских офицеров. Видя, что все происходит быстро и формально, подпоручик Бонапарт не ожидал никаких препятствий для начала своей «карьеры» или, лучше сказать, учебы у русских. Его пригласили последним. Майор, сидящий за столом, вернул ему патент подпоручика французской армии и объявил:

— Вам отказано, мсье Бонапарт. По высочайшему указу иностранные офицеры принимаются в русскую армию с понижением на один чин. Офицерского звания ниже подпоручика в нашей армии нет. Поэтому мы не можем выдать вам офицерский патент.

— Как же так? — Наполеон растерялся настолько, что не смог вытащить из памяти ни одного нужного слова.

— Вот так! Если хотите, то можете начать служить в звании капрала. Идет война и, поверьте моему опыту, вы очень быстро станете офицером.

— Это невозможно! — возмутился начавший приходить в себя Наполеон, — кто здесь главный? Мне нужно с ним поговорить.

— Возглавляет нашу миссию генерал Заборовский, но говорить с ним бесполезно. Он не сможет поступить вопреки указу императрицы.

Подпоручик Бонапарт выскочил из домика для гостей и бросился к главному зданию. На входе его остановил часовой. Напрасно Наполеон кричал и размахивал руками. Французской речи часовой не понимал. В воображении солдата она походила на птичью трель, а размахивающий руками иноземец напомнил задиристого воробья. Сходство показалось часовому настолько полным, что он не выдержал и расхохотался. Это привело француза в бешенство. Он бросился на солдата, пытаясь ухватиться за ружье, но силы оказались слишком неравными. Высокий широкоплечий гренадер, как мальчишку отбросил Наполеона от парадного крыльца. Бонапарт не удержался на ногах и упал. Вскочив, он вновь ринулся в атаку, но ее прервал вышедший на крыльцо генерал.

— Что здесь происходит? — строго осведомился он.

— Не могу знать, ваше превосходительство! Вот этот не по-нашему лопочет и в дом рвется, — вытянулся по струнке часовой.

— Что вам угодно, мсье? — обратился генерал к нарушителю спокойствия по-французски.

— Подпоручик, Бонапарт, господин генерал, — представился Наполеон, сразу отошедший от возбуждения, — мне нужно с вами поговорить.

— Говорите.

— Но я хотел бы поговорить наедине.

— Вы здесь видите еще кого-то, кто понимает по-французски?

— Но я думал…

— Говорите или уходите!

— Меня не приняли в вашу армию на офицерскую должность, и я хотел бы…

— Я вас даже рядовым не возьму. Вы не имеете никакого понятия ни о дисциплине, ни о субординации.

— Но мне нужно! Я умоляю вас…

— Кому, нужно, так себя не ведут, — отрезал генерал и вернулся в дом.

— Вы еще пожалеете! — с досадой выкрикнул Наполеон, но генерал его уже не слышал.

Что теперь делать? Как оправдаться перед маркизом? Какой из него Император Европы, если он не смог исполнить простейший урок: поступить на военную службу в иностранную армию? Сейчас он готов пойти хоть капралом, хоть рядовым, но ведь не возьмут! Снова его вспыльчивость сыграла с ним злую шутку. Хотя, с другой стороны, как он должен был реагировать? Безропотно согласиться на унтер-офицерскую должность? Для чего он тогда восемь лет грыз гранит военной науки? Для чего он родился дворянином?

С такой линией защиты подпоручик Бонапарт отправился обратно в Париж. Но чем ближе он оказывался к цели своей поездки, тем менее убедительными казались ему доводы в свое оправдание. Добравшись до отеля маркиза де Монферрат, Наполеон остановился у парадного крыльца, не решаясь войти. Холодный ветер насквозь продувал тонкую шинель, но молодой человек не обращал на это никакого внимания. Он около получаса топтался на месте, затем развернулся и решительно зашагал прочь.

Нет, он не явится к маркизу, как побитая собака. Сначала он вернет доверие своего благодетеля. Он должен доказать всем, а, в первую очередь самому себе, что способен на многое. Он сам, без всякой помощи, сделает военную карьеру, а уж потом предстанет перед маркизом победителем.

Целую неделю Наполеон находился под гнетом необходимости оправдываться перед благодетелем. Только теперь, приняв, как ему казалось, наилучшее решение, он почувствовал облегчение. В Валанс, в свой полк он возвращался уже не мучимый ни досадой на себя, ни угрызениями совести, что подвел маркиза де Монферрат.

Однако, пока подпоручик находился в длительном отпуске, его полк успел передислоцироваться в другое место. Бонапарту вновь пришлось возвращаться в Париж и выяснять в военном министерстве, где ему искать свой свою часть. Оказалось, что полк находится в небольшом городке Осон в Бургундии. Лишь к лету 1788 года Наполеон предстал перед командиром своего полка. Командир предложил написать молодому офицеру рапорт о причине столь долгого отсутствия на службе. В рапорте Бонапарт написал, что его задержали дела по вступлению в наследство, и командир, бегло взглянув на его писанину, кинул бумагу в ящик стола.

— Ну, что ж, возвращайтесь к своим обязанностям, подпоручик, — полковник махнул рукой, давая понять, что разговор окончен.

Наполеон неуклюже развернулся (со строевой подготовкой у него всегда были нелады) и шагнул к двери.

— Постойте, совсем забыл, — командир пошарил руками в том же ящике стола, куда недавно бросил рапорт Бонапарта и вынул оттуда запечатанный конверт, — на ваше имя пришло письмо от неизвестного адресата. Заберите.

Наполеон вернулся, принял письмо и покинул кабинет. В казарме он надломил печать, обратив внимание на странное изображение: глаза внутри кольца в виде змеи, кусающей себя за хвост, и развернул конверт. В письме было только два слова: «Вы ослушались».

Глава 3. Кто был никем

Королева Мария-Антуанетта любовалась своим отражением в зеркале. В будуаре дворца Сен-Клу она была совсем одна. Она обожала короткие часы одиночества. Только отослав всех придворных дам и служанок, она могла достать из тайника прекрасное бриллиантовое ожерелье и надеть его себе на шею. В этом ожерелье была какая-то магия. Впервые примерив его двенадцать лет назад, королева с восторгом обнаружила, как преобразилось ее лицо. В глазах появился блеск, черты лица расправились, а очаровательная улыбка сменила обычную гримасу вынужденных растягиваться в улыбке губ. Мария-Антуанетта пошла на преступление и обман, чтобы завладеть этим сокровищем. Да и так ли страшно это преступление? Ведь в итоге никто не пострадал. Даже самозванка, графиня де Ламотт, взявшая вину на себя, преспокойно живет в Лондоне.

Жаль только нельзя явить преображенную себя миру. Нельзя заказать портрет в магическом ожерелье придворным художникам. Ну, и пусть! Зато теперь у нее появилась любимая подруга, которая часами может смотреть на нее из зазеркалья влюбленным взглядом.

От неожиданного стука в дверь королева вздрогнула. Она лихорадочно принялась расстегивать ожерелье, но застежка, как назло, не поддавалась.

— Минуточку, — крикнула королева.

В этот момент застежка расстегнулась, королева быстро сунула сокровище в шкатулку и убрала в ящик стола.

— Войдите, — спокойным голосом произнесла Мария-Антуанетта.

В будуар вошла графиня Адемар и остановилась на пороге.

— Прибыл король, ваше величество, — придворная дама не могла скрыть растерянности, — и он просит вас его принять.

— Почему он не предупредил заранее? Ах, да. Откуда вам знать… Хорошо, пригласите.

Графиня вышла, а через мгновение в будуаре появился король. Он огляделся, выискивая место, где бы присесть. Не найдя ничего лучше, он уселся на пуф и сразу оказался ниже своей супруги, восседающей в высоком кресле с подставкой под ноги.

— Простите меня, ваше величество за столь бесцеремонное вторжение, — глядя на королеву снизу-вверх, начал король, — но мне просто не с кем поговорить. Морепа умер, Верженн умер…

— Вы явились сюда, ваше величество, чтобы обсудить покойных министров? — холодно осведомилась королева.

— Что вы, ваше величество?! Я… Если вам неприятно меня видеть, я уйду.

— Я вас слушаю, Луи, — смягчила голос ее величество.

— Уже несколько месяцев я не нахожу себе места. Казна пуста. Банкиры больше не дают денег. Собрание нотаблей отказалось взять часть расходов казны на себя…

— Как же высоко вы меня цените, ваше величество, что пришли за финансовым советом.

— Не смейтесь, Мари. Я подумал, может быть, нам продать это поместье и мой замок Рамбуйе. Это бы покрыло часть расходов казны.

— Продать?! Кому?! Вы знаете, у кого есть столько денег?

— Не знаю, но кто-нибудь да захочет пожить там, где жил король или королева. А мы с вами снова будем жить в Версале.

— А что вы будете продавать, когда и эти деньги закончатся, ваше величество? Меня или свои охотничьи ружья?

— Вы правы, Мари. Нужно искать новые источники доходов, но где? Я не имею ни малейшего представления.

— Вы и не должны, Луи. Это обязанность вашего министра финансов.

— Ах, эти министры… Вы же помните, что мне предложил Каллон? Созвать собрание нотаблей, чтобы оно отменило привилегии высших сословий. В итоге надо мной смеется весь Париж. Вот послушайте, что они пишут…

Король развернул принесенный с собой листок бумаги:

«Крестьянин, выглядящий как король Луи, вошел в овчарню, похожую на зал заседаний в Версале и объявил своим баранам, напоминающим собрание нотаблей:

— Сегодня мы обсудим, с каким соусом вы предпочитаете попасть ко мне на стол.

— Но мы вообще не собираемся к тебе на стол, — ответили бараны.

— Это не обсуждается.

— А почему такая привилегия только для нас, баранов, — заговорил самый умный баран, — неужели коровы и куры недостойны попасть на твой стол?

«А ведь верно, — подумал крестьянин, — так мой стол будет богаче и разнообразней»

На этом первая часть сказочки заканчивается. Ждем продолжения»

— Понимаете, что это значит, Мари? «Самый умный баран» — это некий маркиз де Лафайет. Это он предложил созвать Генеральные Штаты. Только что это нам даст? Если высокородные бароны и епископы отказались платить налоги, то почему третье сословие должно согласиться?

Людовик вопросительно посмотрел на королеву, но она, вдруг, разразилась веселым смехом.

— Что с вами, Мари? — опешил король

— Простите, ваше величество. Я просто представила епископов в виде коров. Или в вашей сказке духовенство — это куры?

— Вам это кажется смешным?

— Хорошо, я буду серьезна, как никогда! Почему бы вам, ваше величество, не приказать Ленуару закрыть все типографии, которые печатают эти грязные пасквили? Мне приносят по три памфлета в день. Вы даже представить не можете, какие гадости они про меня пишут.

— Почему не могу? Могу. Мне их тоже приносят. А Ленуар по моему приказу выискивает и закрывает типографии. Уже закрыто семь этих рассадников злословия. Все, кто был захвачен в помещениях типографий, брошены в тюрьму. Но поток памфлетов от этого не сократился.

— Про то, что несколько негодяев брошены в тюрьму, никто не знает, а вот если повесить двух-трех памфлетистов на Гревской площади, другие задумаются.

— Не знал, что вы такая кровожадная, Мари.

— Это не смешно, ваше величество. Власть, над которой все надсмехаются, люди перестают боятся. А если нет страха перед властью, то как вы удержите людей в повиновении?

— Французы меня любят, поэтому повинуются. И я не хочу нагонять на них страх.

— Вижу вам не нужны мои советы, ваше величество.

— Напротив, я хочу услышать ваше мнение: созывать мне Генеральные Штаты или нет.

— Если так, ваше величество, то вот вам мое мнение: я не знаю! Почему бы вам не поговорить об этом с более знающими людьми?

— Да, вы правы, только где их взять?

— Почему бы вам не вернуть Жака Неккера? Ведь при нем с финансами все было благополучно.

— Мои братья этого не одобрят. Они еще помнят, как он зажимал их расходы.

— Вы король, ваше величество!

Действительно, он король. Хорошо, что хоть кто-то напоминает ему об этом. Он должен собрать всю волю в кулак и проявить твердость. Парижский Парламент отказывается регистрировать указы о повышении налогов? Разогнать такой Парламент. Принцы крови защищают привилегии знати? Отлучить их от двора, запереть в Бастилии.

— Спасибо, ваше величество, — произнес король, поднимаясь с пуфа, — я обязательно воспользуюсь вашим советом.

Весь следующий месяц Людовик добросовестно пытался быть настоящим королем. Сначала он вызвал полицмейстера Парижа Ленуара и приказал арестовать главу парламентариев и нескольких самых ярых смутьянов. Однако их кто-то предупредил, и они успели укрыться в здании Парламента. Они еще верили в закон, который запрещал появляться в этом здании вооруженным людям. Ленуар не стал посылать полицейских внутрь здания. Он вошел туда сам, без оружия.

— Господа, сейчас я зачитаю вам список лиц, которые подлежат аресту по приказу его величества.

В гробовом молчании полицмейстер зачитал список из семи фамилий, затем свернул бумагу и вновь обратился к собранию:

— Всех названных прошу добровольно выйти через парадный вход. Даю вам три минуты. По истечении этого времени я прикажу стрелять по окнам из пушек. Я не могу запустить сюда вооруженных полицейских из-за дурацкого закона, но стрелять по окнам закон не запрещает.

Ровно через три минуты из здания Парламента начали выходить депутаты. Ленуар, стоявший у входа, считал: один, два, три…семь, восемь, девять… Они что все выходят?!

— Стойте, мне нужны только люди из списка! — закричал полицмейстер.

Но его никто не слушал, депутаты молча двигались сквозь строй полицейских. Тогда Ленуар приказал хватать всех подряд и тащить в участок, а уж там разбираться, кто есть кто.

В полицейском участке Ленуар приказал приводить депутатов по одному в кабинет начальника, где он будет лично их допрашивать. С первым же депутатом ему повезло: тот назвался именем д’Эпремесниля, главы Парламента. Но, когда и следующий парламентарий назвался тем же именем, Ленуар понял, что его водят за нос. Он распорядился запереть депутатов по камерам, а сам отправился на доклад к королю.

Людовик ожидал, что после ареста смутьянов Парламент станет более покладистым, но рассказ парижского полицмейстера развеял эти надежды. Другого способа преодолеть саботаж Парламента король не знал. Остается только одно: распустить Парламент, а регистрирующим указы органом объявить Пленарный суд, как это было при его прапрадеде Людовике XIV. Для принятия такого решения требуется лишь одобрение Государственного Совета.

Как же он раньше до этого не додумался? Воистину: самые простые решения оказываются самыми правильными.

Король созвал Совет и представил закон об изменении функций Парламента и Пленарного суда. Но члены Совета, подстрекаемые братом короля, графом Артуа и герцогом Орлеанским отказались его одобрить. Они прекрасно понимали: король все это затеял, чтобы обложить их и всю знать налогами. А это абсурд. Никогда знать не платила и не будет платить в казну. Пусть налоги платит третье сословие. Для того оно и существует.

Получив отказ, Людовик не сдался. Он отдал приказ взять под домашний арест герцога Орлеанского, еще недавно бывшего герцогом Шартрским. Луи-Филипп герцог Орлеанский появился в Государственном Совете недавно. Он получил эту привилегию по наследству после смерти своего отца и с этого момента невероятно раздражал Людовика. Король еще помнил, как будучи герцогом Шартрским, Луи-Филипп пытался принудить его отречься от престола, за что был отлучен от двора. Зато вернувшись из изгнания герцогом Орлеанским он наверстывал упущенное и открыто противостоял всем инициативам короля.

Теперь, когда его главный оппонент заперт в Пале Рояле, король вновь созвал Совет и… вновь получил отказ.

Пружинки, которую завела королева во время последней встречи, и которая толкала короля на решительные поступки, хватило ненадолго. Людовик посчитал, что он сделал для Франции все, от него зависящее. Пусть теперь другие попробуют что-нибудь сделать, и он приказал министру двора разыскать и пригласить на аудиенцию Жака Неккера.

Искать долго не пришлось. Бывший министр финансов уже три месяца жил в Париже в отеле маркиза де Монферрат. Он ждал этого приглашения и знал, что он скажет королю.

Неккер прибыл на аудиенцию ровно в назначенное время и был поражен, насколько изменился Людовик за семь лет с момента последней их встречи. Тогда это был цветущий розовощекий, немного склонный к полноте, мужчина с блеском в глазах. Теперь перед ним сидел похудевший, почти пожилой человек с землистым цветом лица, мешками под глазами и опущенным к полу взглядом. На мгновенье Жаку стало жаль короля. Он не испытывал к его величеству неприязни за свою отставку семь лет назад. Наоборот, отставка была запланирована самим Неккером вместе с графом де Сен-Жермен, чтобы избежать ответственности за полный развал финансов французского королевства. К счастью, жалость исчезла с первыми звуками голоса короля:

— Я вызвал вас, Неккер, чтобы спросить: согласитесь ли вы вновь возглавить министерство финансов?

Голос Людовика и его манеры ничуть не изменились. По крайней мере, обращение «Неккер» осталось с прошлых времен. Конечно, с третьим сословием можно не церемониться. Но сегодня на это можно не обращать внимания. Жак Неккер проглотил легкую обиду и произнес заготовленную фразу:

— Я соглашусь, ваше величество, но при одном условии: вы созовете Генеральные Штаты для утверждения нового порядка сбора податей.

— И вы туда же, Неккер! Вы читали памфлет про крестьянина и баранов?

— Нет, ваше величество.

— Вон на столе лежит листок, возьмите и прочтите.

Жак читал этот памфлет и даже знал, что он исходит от герцога Орлеанского. Более того, он был согласен с автором: добровольно идти на жаркое не согласятся даже бараны. Но для дела это не имело никакого значения. Поэтому он сделал вид, что читает памфлет, а закончив, положил его на место и произнес:

— Не вижу, как это связано с моим условием, ваше величество.

— Ну как же не видите? — обрадовался король, что хоть в чем-то может поучить этого всезнайку-банкира, — вот представьте: бараны — это знать, куры — это духовенство, а коровы — это третье сословие. Вы им предлагаете зарезать их и спрашиваете их мнения, с каким соусом они хотят быть поданными к вашему столу.

— Аналогия неудачная, ваше величество. Никто не собирается варить из них суп. Просто от кур требуется больше яиц, от коров — больше молока, а от баранов — шерсти.

— Даже если и так на это посмотреть, вы все равно требуете, чтобы они добровольно отдали вам кусок, который они привыкли оставлять себе.

— Поверьте, ваше величество, я найду аргументы, как их убедить.

— Вы твердо в этом уверены? Вы можете мне это обещать?

— Да, ваше величество!

— Тогда я принимаю ваше условие и назначаю вас министром финансов Франции. Готовьте указ о созыве Генеральных Штатов.

***

Маркиз де Монферрат узнал о решении короля спустя час после его принятия. Ровно столько понадобилось посыльному от Жака Неккера, чтобы домчаться от Версаля до парижского отеля маркиза. Монферрат отпустил посыльного, вызвал слугу и приказал немедленно доставить в отель аббата Жозефа Сийеса.

Вскоре Сийес вошел в кабинет маркиза, встревоженный внезапным вызовом. В его взгляде легко читался вопрос: «Не случилось ли чего?»

— Все в порядке, аббат, — с улыбкой успокоил его маркиз, — настал ваш час. Запускайте в действие наш план.

— Неужели король созовет Генеральные Штаты, мессир?

— Да, причем, в самом ближайшем будущем. Времени на раскачку у вас нет. Сегодня же разошлите первому звену сигнал о начале действий.

— Слушаюсь, мессир.

— И еще, возьмите эту рукопись. Сразу, как только король издаст указ о созыве Генеральных Штатов, она должна быть опубликована под вашим именем. Тираж не менее двухсот тысяч экземпляров.

— Все понял, мессир.

— И напишите к ней предисловие или эпиграф, чтобы на вопрос «вы это писали?», вы всегда могли честно ответить «да».

— Я все сделаю, мессир.

Когда аббат ушел, маркиз откинулся в кресле и закрыл глаза. Полвека назад он запустил проект, который сегодня вступил в решающую фазу. Все ли он предусмотрел? Правильно ли распределил роли? Он ни в ком и ни в чем не сомневался, кроме одного: справится ли Наполеон с ролью главного героя. Он ослушался и побоялся прийти и прямо признаться в этом. Чтобы впредь такого не повторилось, он получит урок, который запомнит на всю жизнь. Ну а если и это не пойдет ему впрок, придется готовить запасной вариант. Роль императора Европы мог бы исполнить маркиз де Лафайет, не будь он слишком благородным. И еще большой вопрос, что легче исправить: своенравие Бонапарта или благородство Лафайета.

Несмотря на важность предстоящих событий во Франции, маркиз не снимал руку с пульса и остального мира.

В Американских штатах все идет по плану. В борьбе между «федералистами» во главе с Александром Гамильтоном — сторонниками сильной центральной власти, и «антифедералистами» — сторонниками широкой автономии штатов, закономерно побеждают «федералисты». Правда их преимущество проявилось после того, как Томас Джефферсон, лидер «антифедералистов», переехал в Париж в качестве посла Американских штатов. Сейчас там набирает ход кампания по выборам первого Президента Америки.

Русские продолжают, не спеша, бить османов и на Черном море, и в Крыму, и на дунайском театре военных действий. И пусть себе бьют. Эта война ослабляет Порту. А чем слабее она будет, тем легче отдаст контроль над узким перешейком между Красным и Средиземным морями, где в глубокой древности располагался судоходный канал.

Но больше всего маркиза повеселила новость из Швеции. Король Густав так и не смог добиться от своего рейхстага разрешения на войну с Россией. Тогда он в точности воплотил в жизнь план, который ложно приписал ему некий аноним в пресловутом письме императрице Екатерине. Густав устроил спектакль с перестрелкой на границе между шведами, одетыми в русскую форму, и шведскими пограничниками. Такой «ход конем» позволил королю объявить России «оборонительную» войну без обязательного разрешения рейхстага. Ну пусть повоюет. Лишь бы не нарвался на шальную пулю. Ему уготована совсем другая участь.

Ни одно из событий не требовало непосредственного вмешательства маркиза. Он перебрался в потайную комнату, снял с себя всю одежду и, надев удобные шаровары из тончайшего китайского шелка, лег на жесткую кушетку, застеленную несколькими слоями войлока. Он закрыл глаза. С каждым вздохом дыхание его замедлялось, сердце билось все реже, лицо побледнело. Любому стороннему наблюдателю могло показаться, что он умер. Но он лишь уснул.

***

Едва добравшись до отеля Клюни, аббат Сийес зашел к себе в кабинет, взял из ящика стола небольшую деревянную шкатулку и полез на голубятню. Там он достал голубя из клетки и прикрепил к его ноге свернутый в трубочку кусок бумажки, предварительно взятый из шкатулки. Затем он выпустил голубя и взялся за следующего. Так он выпустил десять птиц и вернулся в свой кабинет. Его задача на первом этапе плана, детально разработанного на прошлогоднем конвенте «филалетов», выполнена.

Его голуби прилетят к «первому звену»: десяти престольным мастерам самой высокой степени посвящения. Те, обнаружив в послании условный сигнал, в свою очередь разошлют его «второму звену», состоящему уже из ста престольных мастеров. «Третьим звеном» оказываются все остальные магистры и доверенные лица. Таким образом в течение трех дней условный сигнал достигнет всех масонских лож Франции, оставшихся верными духу тамплиеров. После этого начнется основная работа. Все адепты от учеников до престольных мастеров должны «идти в народ» и убеждать, что король созывает Генеральные Штаты с единственной целью: уравнять третье сословие в правах с аристократией и духовенством. Но королю нужна помощь. Для этого делегатами от третьего сословия должны стать самые достойные. А как их выбрать? Нужно собираться, обсуждать, спорить.

По задумке маркиза де Монферрат это должно разбудить тягу к общественной деятельности даже у самых пассивных обывателей. Выдвинув из своей среды делегата, они будут следить за его деятельностью и за всеми сопутствующими событиями. Тот, кто обманет их ожидания, станет их злейшим врагом. Будь это даже сам король.

Жозеф Сийес не видел никаких изъянов в этом плане. За качество его исполнения тоже не стоило беспокоиться. Все участники конвента были обучены манипулировать волей толпы. Разрозненная в начале сборища воля, через короткое время собирается в единый кулак путем нехитрых приемов оратора и умелых действий провокаторов, рассеянных в толпе. В общем, сегодня он зажег фитиль, и ядро вылетело из жерла пушки. Теперь повлиять на его полет, а, тем более, вернуть обратно, нет никакой возможности.

Самое время ознакомиться с рукописью, которую он получил от маркиза.

Заголовок гласил: «Что такое третье сословие» и аббат начал читать:

План настоящей брошюры очень прост: поставить три вопроса и ответить на них:

1) Что такое третье сословие? — Все.

2) Чем оно было до сих пор в политическом отношении? — Ничем.

3) Чем оно желает быть? — Чем-нибудь…

Текст захватил воображение Жозефа. Это же подробнейший план переворота! Начинается он с требований к делегатам в Генеральные Штаты от третьего сословия, с подробного описания тактики их действий во время сессий Генеральных Штатов: отказа от раздельного, посословного, голосования и создания Национального собрания. А заканчивается словами:

Какое место должны занять оба привилегированных сословия в социальном строе? По-моему, предложить такой вопрос — все равно что спросить больного, в какой части тела ему желательно иметь злокачественную язву? Где бы она ни была, она только способна подтачивать его силы и погубить. Необходимо устранить ее окончательно и восстановлением здоровья и нормальной деятельности всех органов предупредить возможность болезненных явлений.

Что еще может означать концовка рукописи, кроме призыва к уничтожению аристократии и духовенства?

Невероятное возбуждение охватило аббата. Эта рукопись просто бомба! И ему, Жозефу Сийесу разрешено приложить к ней свои мысли и свою руку. Аббат начал сочинять предисловие, но ничего путного из этого не получилось. Он попросту не нашел нужных слов, чтобы представить такой шедевр. Лучше попробовать написать эпиграф. Ведь эпиграф не всегда связан с текстом произведения. Нужно лишь придумать какую-нибудь умную мысль.

Три дня Жозеф «придумывал» и вспоминал умные мысли. В итоге из-под его пера вышел следующий текст:

Пока мыслитель-теоретик не выходит из границ истины, его нельзя обвинять в слишком смелых выводах. Его дело — указать конечную цель и дойти до нее. Если же он останавливается на пути, то его призыв не заслуживает доверия. Обязанность практического деятеля, наоборот, сообразоваться с существующими условиями. Философ, не доведший своих рассуждений до конца, еще не знает, где он находится; администратор, не предвидящий результатов своих мер, не знает, куда он идет.

Переписав свой эпиграф на чистовую в текст рукописи, Жозеф Сийес, вдруг, обнаружил полное совпадение почерка. Он перелистал страницы. Так и есть: весь текст написан его рукой. Хотя, чему удивляться? Это же писал Посланец «неведомых высших»! Он и не на такое способен. В этом аббат сотни раз убеждался за четыре года их знакомства.

Жозефу захотелось немедленно получить одобрение своего эпиграфа маркизом де Монферрат. Он быстро собрался и отправился в отель маркиза. Но слуга, отворивший дверь, сказал, что хозяин спит. Это было впервые на памяти аббата. Он уже поверил в то, что маркиз никогда не спит. По крайней мере, когда бы аббат не приходил к нему раньше (хоть глубокой ночью, хоть на заре, хоть днем), он был бодр и активен.

Пришлось возвращаться домой, не получив одобрения.

Только на следующий день маркиз прислал за аббатом возок.

— Мне сказали, вы искали меня вчера, аббат? — встретил Сийеса Монферрат.

— Да, мессир. Я хотел показать эпиграф к вашей рукописи.

— К вашей рукописи, аббат. Ну, показывайте.

Аббат передал маркизу первую страницу рукописи. Монферрат пробежал глазами написанный Жозефом текст. Неуклюжая попытка философствования вызвала у него улыбку, но расстраивать аббата он не стал. Ничего страшного, если эпиграфом будет непонятная никому галиматья.

— Ну, что ж, недурно, аббат. Совсем недурно. Только заключите ваш эпиграф в кавычки.

***

Герцог Луи-Филипп Орлеанский находился под домашним арестом и не мог покинуть пределов Пале Рояля. Но посещать его кому бы то ни было не запрещалось. Поэтому стражники, охранявшие парадный вход беспрепятственно пропустили всадника, только что соскочившего с взмыленного коня и на ходу бросившего поводья слугам.

«Срочное донесение его высочеству», — выкрикнул всадник, едва очутившись внутри дворца. Один из слуг сопроводил его в апартаменты герцога и закрыл за ним дверь.

— Срочное донесение из Орлеана, ваше высочество, — отрапортовал гонец, протягивая запечатанный конверт сидящему в кресле герцогу.

— От кого?

— От престольного мастера ложи «Трех крестов», барона д’Энгре.

Герцог распечатал конверт. В письме сообщалось, что в Орлеане происходят странные события. Чуть ли не каждый день на площадях города собираются толпы народа и слушают ораторов, которые вещают одно и то же. Дескать, король собирается уравнять третье сословие в правах с дворянством и духовенством. Для этого, мол, он и созывает Генеральные Штаты. Но королю мешают это сделать высшая знать и епископы. Поддавшись на этот обман, люди уже начали выдвигать своих самых боевых представителей для помощи королю.

Дочитав письмо, герцог поднял взгляд на гонца.

— Передайте барону, что я жду его ровно через две недели в этом дворце. И пусть он приезжает не один, а соберет всех мастеров Орлеана, Шартра и Блуа.

Отпустив гонца, Луи-Филипп вскочил с кресла и заходил по кабинету. Он же еще вчера, когда с похожим письмом прибыл гонец из Пуатье, мог догадаться, что все это неспроста. Это ничто иное, как бунт третьего сословия, причем, бунт, умело кем-то управляемый. К чему это может привести? Да к тому, что аристократов начнут развешивать на каждом фонарном столбе, как груши.

Вот что нужно сделать. Нужно убедить короля отменить созыв Генеральных Штатов. Лучше согласиться выплачивать в казну подати наравне с третьим сословием, чем болтаться на веревке.

Герцог пошел к секретеру и принялся составлять письмо королю. Он в самых черных тонах описал происходящие в провинциях события и в конце задал вопрос: что сделают бунтовщики с королем, когда окажутся обманутыми в своих ожиданиях? «Вывод напрашивается сам собой, Ваше Величество, — резюмировал герцог, — если не отменить созыв Генеральных Штатов, Францию ждет катастрофа».

Спустя два часа, король получил это послание. Поначалу оно произвело на короля именно то впечатление, на которое рассчитывал герцог Орлеанский. Людовик испугался. Но можно ли доверять Луи-Филиппу? Он же интриган! А вдруг он опять задумал какую-нибудь пакость? Нужно с кем-то посоветоваться. И король вызвал Жака Неккера к себе в кабинет.

Когда министр предстал перед королем, тот дал ему почитать творение герцога Орлеанского и замер с немым вопросом. Неккер, дочитав письмо, почувствовал, как часто забилось сердце и появилась дрожь в руках. Нужно сначала прийти в себя, а то, дрожащим от волнения голосом, короля не успокоишь, а приведешь в еще большее волнение. Поэтому министр не спешил высказывать свое мнение.

— Что вы на это скажете, Неккер? — не выдержал молчания король.

— А что сказать, ваше величество? Вы меня простите, но можно ли доверять этому источнику? Ведь может быть и такое, что его высочество сам все это устроил, чтобы запугать вас.

— Нет, Неккер. Он бы не смог. Он уже второй месяц под домашним арестом.

— Ваше величество, он мог бы это сделать даже из Бастилии. Вы знали, что он Великий магистр Великой масонской ложи Франции? Ему достаточно передать короткую записку одному из своих адептов, и тысячи масонов по всей стране начнут выполнять его приказания.

— Не знал, — растерялся Людовик, — второй раз слышу об этих масонах. Они что, действительно представляют из себя какую-то силу?

— Именно так, ваше величество, и силу немалую. Так что, я думаю, все это лишь очередная интрига герцога Орлеанского.

— Ну хорошо, если так.

— Кстати, ваше величество, я подготовил ваш указ о созыве Генеральных Штатов. Он у меня с собой.

— Давайте не будем торопиться Неккер. Я хочу убедиться, что герцог пытается меня обмануть. Ступайте, мне надо подумать.

Выйдя от короля, Жак Неккер быстро зашагал в свои апартаменты. Там он переоделся в костюм для верховой езды и почти бегом направился на конюшню. Спустя три четверти часа, забыв о всех правилах конспирации, запыхавшись от быстрой езды, он вбегал в отель маркиза де Монферрат.

— Созыв Генеральных Штатов откладывается, мессир, — с порога заявил министр, и, уже успокаиваясь, пересказал маркизу свой разговор с королем.

Монферрат, не мешкая, подошел к столу, взял маленький листочек бумаги, специально нарезанной для голубиной почты, и написал: «Срочно ВСЕ приостанавливайте. Подробности потом».

Затем он вызвал слугу и приказал отправить послание голубем для аббата Сийеса.

***

Главный полицмейстер Парижа, генерал-лейтенант Ленуар ехал в возке из Версаля в Париж и обдумывал, как быстрее выполнить только что полученный приказ короля. Ему предстояло выяснить: правда ли, что в провинциях происходят какие-то волнения и определить, с чем они связаны. Можно разослать письма префектам и ждать ответа. Если при этом довериться обычной почте, то можно прождать ответа и несколько недель или даже месяц. Если отправить письма с курьером, то получится быстрее, но какой в этом смысл? Префекты напрямую ему не подчиняются и могут задержать с ответом. Быстрее получится, если послать своих агентов, и они сами все выяснят на месте.

Добравшись до префектуры Парижа, Ленуар собрал два десятка агентов и разослал их по главным городам французских провинций.

Спустя три дня возвратился первый гонец из Орлеана и доложил, что в городе идет обычная жизнь, и никаких волнений не наблюдается. В течение следующих дней один за другим возвращавшиеся с задания остальные посыльные докладывали о полном спокойствии в провинциях. Картина для Ленуара стала ясной уже через неделю, но он дождался возвращения последнего агента и поехал докладывать королю, что во Франции все спокойно.

***

В Пале Рояле собрались престольные мастера большинства масонских лож, пользующихся патентом ложи Великого Востока Франции. Великий магистр Великого Востока, герцог Луи-Филипп Орлеанский выступил с обращением:

— Я собрал вас, досточтимые мастера, чтобы обсудить, как нам противостоять третьему сословию. Вы сами видите, что творится в ваших провинциях. Если мы допустим созыв Генеральных Штатов, они нас сметут, и мы будем висеть на фонарных столбах. Прошу высказываться.

— Мессир, но у нас в Орлеане все волнения прекратились, — высказался первым престольный мастер ложи «Три креста» барон д’Энгре.

— И у нас, у нас тоже, — наперебой заговорили остальные мастера.

От неожиданной новости герцог на мгновение впал в ступор, но тут же его мозг лихорадочно заработал. Что бы это могло означать? Возможно, король проявил интерес к делам в провинциях, а бунтовщики узнав об этом прекратили свою деятельность?

— Как давно волнения прекратились? — обратил вопрос герцог ко всем присутствующим.

Из разрозненных ответов герцог понял, что бунтовщики свернули свою деятельность почти сразу, после его письма к королю. Это или случайное совпадение, или какое-то чудо, ибо даже если допустить, что утечка информации произошла прямо из Пале Рояля, то, все равно, невозможно так быстро свернуть столь масштабную операцию. В любом случае, такой их ход говорит о мощной, единой структуре бунтовщиков.

— То, что в провинциях наступило спокойствие, еще хуже для нас, — вновь заговорил герцог, — теперь король не поверит, что для него существует угроза. Вот, что вам нужно сделать, досточтимые мастера, когда вернетесь домой. Вы созовете дворянские собрания и убедите всех, что лучше платить подати в казну, чем быть повешенными на столбах.

Герцог еще хотел добавить «как груши», но передумал и продолжил:

— Даю вам не больше месяца. Через месяц у меня на столе должны лежать протоколы собраний, в которых каждый дворянин, подчеркиваю, каждый, должен подписаться под обязательством уплачивать подати в казну наравне с третьим сословием.

После этих слов по рядам собравшихся пошел шум, постепенно перерастающий в различимый ропот. Герцог ожидал такой реакции и заранее подготовил весомые аргументы:

— Мне, как и вам, претит даже мысль о том, что дворянское сословие должно платить государству. Это государство должно платить нам, потому что мы ему служим. Но мы должны любой ценой предотвратить созыв Генеральных Штатов. Подчеркиваю, любой ценой. Те протоколы, которые подпишут дворяне, не будут иметь никакой юридической силы. Привилегии дворянства может отменить только закон, а такой закон невозможно принять без одобрения Собрания Нотаблей.

Теперь по рядам пронесся шепот одобрения, и на лицах собравшихся засветились улыбки.

Распустив собрание Луи Филипп взялся за новое письмо королю. В нем он сообщал, что дворянское сословие согласно на отмену привилегий по налогам, и вскоре он представит королю доказательства общей воли дворянства. А, если дворянство идет навстречу королю, то и духовенству деваться будет некуда. Таким образом, необходимость созыва Генеральных Штатов отпадает сама собой.

Король, прочитав письмо вновь вызвал Неккера. Его величеству не очень хотелось созывать Генеральные Штаты, и он хватался за любую соломинку, даже такую ненадежную, как герцог Орлеанский, чтобы их отменить или отсрочить.

— Как по-вашему, Неккер, если дворянство и духовенство согласятся платить налоги, может и нет смысла в созыве Генеральных Штатов?

— Если на самом деле высшие сословия согласятся добровольно платить подати, то смысла нет. Но, мне кажется, что герцог Орлеанский что-то затевает, поэтому любыми способами пытается повлиять на ваше решение.

— И что он затевает?

— Да что угодно, ваше величество! Я не удивлюсь, если даже он попытается занять ваше место. Я бы прислушивался к советам герцога, но делал все наоборот.

— Хорошо. Идите, Неккер. Думаю, надо дождаться доказательств, которые обещает предоставить герцог.

Выходя из кабинета короля, министр столкнулся с Ленуаром, спешащим к его величеству. Неккеру очень хотелось услышать, о чем они будут разговаривать, и он остановился неподалеку. Но полицмейстер плотно прикрыл за собой дверь и уловить смысл разговора не давала двухдюймовая толщина дерева.

А за дверью Ленуар рассказывал королю о только что закончившемся в Пале Рояле сборище трехсот человек, приезжавших из разных провинций.

— Вот что Ленуар, — разгневался король, — прикажите стражникам не пропускать к герцогу Орлеанскому ни одного человека. Ни одного! Только я могу отменить это распоряжение. Вам это понятно, Ленуар?!

— Да, ваше величество.

На следующий день король приказал Неккеру принести на подпись указ о созыве Генеральных Штатов.

***

Маркиз де Монферрат получил сообщение Жака Неккера о подписании королем пресловутого указа и о новом предложении герцога Орлеанского. Он приказал заложить экипаж, сел за стол и принялся писать. Почти не отрываясь он исписал два листка бумаги, отложил перо, оделся, вышел во двор, сел в приготовленный экипаж и отправился в отель Клюни.

Аббат Сийес удивленно посмотрел на вошедшего гостя и еще не успел ничего сказать, а маркиз, будто прочитав его мысли, произнес:

— Просто я решил, что так будет быстрее. Где ваша рукопись?

— Вот она, мессир.

Монферрат взял листки, перелистал их, вынул один лист и заменил его двумя, принесенными с собой.

— Сегодня отнесете рукопись в типографию. Но сначала отправьте сигнал «первому звену». Мы возобновляем действия по нашему плану.

— Неужели король, наконец, решился, мессир?

— Рано или поздно это должно было произойти.

***

Как только первые экземпляры брошюры Жозефа Сийеса «Что такое третье сословие» вышли из-под печатного станка, к делу подключились еще три типографии.

Днем и ночью они печатали брошюру, которую бесплатно распространяли сначала в Париже, а потом и по всей Франции. Ее читали, передавали из рук в руки, обсуждали среди знакомых, цитировали на митингах, которые, как по волшебству возобновились в больших и малых городах всех провинций. Как это всегда бывает, умеющие красиво говорить и зарядить толпу своей энергией ораторы, выдвигались депутатами.

Но не митинги и брошюра Сийеса разбудили французского обывателя, а возможность дать свой личный наказ депутату. В специально выбранных точках городов ежедневно с раннего утра до позднего вечера стояли столы, за которыми сидели специально обученные люди и записывали, сортировали наказы и собирали подписи под каждым из них. Очереди вокруг этих столов не иссякали. Когда вечерняя темнота мешала писцам разглядеть бумагу для записей, а желающие дать наказ отказывались расходиться, писцы зажигали свечи и продолжали работу.

Зачастую, крестьянин, вернувшийся с городского рынка, шел к своему соседу поделиться необычными новостями.

— Эй, Жак, ты давно не был в городе? — издалека, как этого требовал обычай, начинал крестьянин.

— Давненько, а что?

— Говорят, скоро к королю пойдут какие-то депутаты.

— Ну и что?

— Они понесут к нему наказы.

— Что за наказы?

— Да разные. Я подписался, чтобы король отменил церковную десятину.

— Ты, наверное, ум дома забыл, Жан, когда в город поехал. Разве король нас с тобой послушает?

— Нас с тобой — нет, — пропустил подначку друга Жан, — а если все подпишутся, послушает. Я сам два листка подписей видел под этим наказом.

— Блажен, кто верует, — закончил разговор Жак и вернулся к своим делам. Но в уме зародилась мыслишка съездить в город и поставить свою подпись. Так, на всякий случай. Уж очень тяжела эта церковная десятина.

В результате всех организованных никому невидимой рукой действий, к началу мая 1789 года в Париж съехались 610 боевых депутатов от третьего сословия, вооруженных единой тактикой действий и чувствующих у себя за спиной поддержку двадцати миллионов своих сограждан.

Первое заседание Генеральных Штатов в зале «Малых забав» в Версале 5 мая 1789 года открыл король. Он сказал, что тяжелое финансовое положение побудило его созвать столь представительное собрание и закончил свою короткую речь словами: «Мы надеемся, что все собравшиеся выработают общее решение, которое будет на благо Франции, во главе которой с божьего согласия стоит король». Из рядов духовенства и дворянства раздались аплодисменты. Депутаты третьего сословия хранили гробовое молчание. Они прибыли сюда не для того, чтобы обсуждать финансовое положение государства.

Жак Неккер, выступавший после короля, монотонным голосом зачитал список мер, которые следует обсудить собравшимся и принять общее решение. Его речь вызвала ропот, прокатившийся по всем сословиям.

Король воспринял этот ропот, как дурной знак. Следовало бы как-то на него отреагировать, но нужных слов в голову не приходило, и его величество беспомощно посмотрел на своего министра финансов. Неккер в ответ лишь пожал плечами. Людовику ничего не оставалось, как встать и направиться к выходу, как этого и требовала процедура. Вслед за ним зал покинули и все высшие сановники королевства. В зале остались только депутаты Генеральных Штатов.

По процедуре они должны были посословно разойтись в отведенные помещения, обсудить предложенные меры и вынести решение по принципу: одно сословие — один голос. Но тут со своего места поднялся Жозеф Сийес и произнес пламенную речь в защиту совершенно другого принципа голосования: один депутат — один голос.

Это выступление вызвало бурные овации депутатов от третьего сословия, а духовенство и дворяне возмущенно покинули зал «Малых забав».

Оставшиеся депутаты приступили к стандартной процедуре проверки полномочий, растянувшейся почти на месяц.

***

— Ваше величество, я умру? — детский голос разбудил Людовика, задремавшего прямо на стуле возле кровати своего сына.

— Нет, что вы, ваше высочество?! Вы обязательно поправитесь! — король дотронулся рукой до головы принца. У дофина Франции был жар.

— Ко мне приходил ангел и звал меня. Он сказал, чтобы я не боялся, и мне совсем не страшно.

Нахлынувшие чувства: от гордости за своего семилетнего наследника до страха его потерять, готовы были превратиться в рыдания, но король неимоверным усилием воли их сдержал. Лишь непокорные воле короля слезы потекли по его щеке. Король отвернулся и смахнул их рукой.

— Не плачь, папа. Ангел сказал, что там мне будет лучше, чем вам здесь.

Тут уж Людовик не смог сдержать рыданий и выскочил из покоев принца. Не замечая никого вокруг, он почти бегом добрался до королевских покоев дворца Медон, бросился на кровать и дал волю слезам.

Выплакавшись, король почувствовал облегчение и не заметил, как его сморил сон. Три бессонные ночи, проведенные у постели больного сына, дали о себе знать. Людовик проспал до вечера, а вечером проснулся от голоса своей жены:

— Вы даже за сыном не смогли уследить, ваше величество, — в ее голосе сквозили одновременно и слезы, и раздражение, и жалость, — неужели так трудно было находиться рядом с ним?

— Что случилось, Мари?

— Наш сын умер два часа назад.

Король вскочил с кровати и обнял свою жену. Мария-Антуанетта разрыдалась в его объятьях, а Людовик лишь молча гладил ее по спине. Свои слезы он выплакал и не находил слов утешения для матери, только что потерявшей ребенка.

Как они радовались, когда после одиннадцати лет совместной жизни, у них родился наследник! И вот его не стало. Почему Господь обрекает их на такие тяжкие испытания, в чем замысел его? Этот ребенок еще не успел сделать ничего: ни хорошего, ни плохого. Зачем нужно было сначала давать его, а потом отнимать?

— Идемте, ваше величество, — королева высвободилась из его объятий, — нас ждут на панихиде.

В королевстве был объявлен двухнедельный траур, в течение которого запрещались все массовые сборища. Это касалось и Генеральных Штатов. Однако в день похорон к королю подошла делегация, которую возглавлял Жан Сильвен Байи, соратник Жозефа Сийеса по ложе «Девяти сестер».

— Ваше величество, мы понимаем, что сейчас не самое подходящее время, но мы просим принять петицию от третьего сословия.

— Вы разве не понимаете моего состояния, мсье?

— Я понимаю, ваше величество. Но вы просто примите петицию, а рассмотрите ее позже, когда будете в состоянии.

Ну что за бессердечие? У людей осталась хоть капля совести? Этот маленький, тщедушный на вид человечек вызвал у короля приступ отвращения, и его величество долго искал слова, как ярче выразить свое отношение к такому бесцеремонному поведению. Но ничего на ум не приходило. Поэтому король молча отвернулся от просителя и пошел прочь.

Уже третью ночь Людовик плохо спал. Он все еще винил себя за то, что не оказался у постели умирающего сына в самый последний момент, не выслушал его прощальных слов, сам с ним не попрощался. Как можно было уснуть, когда его маленькое сокровище, наследник и продолжатель его дел так в нем нуждался? Королева думает, что он покинул сына потому, что захотел спать. Но ведь это не так! Он просто не мог рыдать в присутствии принца. Надо сегодня же объясниться с ее величеством.

Король привстал на постели и это было сигналом слугам к началу утренних процедур. Людовику поднесли воду для умывания и приступили к его одеванию. После этого его усадили в кресло и принялись припудривать и румянить лицо, закреплять на голове парик… Обычная процедура, но как же долго она сегодня тянется! Королю не терпелось увидеться с Марией-Антуанеттой.

Наконец, он смог покинуть свои покои, но чуть ли не столкнулся с поджидавшим его министром двора де Вийедеем.

— Что вы здесь торчите, Вийедей? — раздраженно воскликнул король.

— Вас с самого утра дожидается делегация от третьего сословия, ваше величество.

— Это просто невыносимо! Неужели ни у кого из них нет детей?!

— Я им скажу, что вы сегодня их не примете, ваше величество.

— Не нужно, де Вийедей. Прогоним их сегодня, они придут завтра. Скажите, я приму их в своем кабинете через полчаса.

Ну разве это люди? Ведь именно способность сопереживать, сочувствовать чужому горю отличает человека от животных. А если этим животным дать власть, во что они могут превратить страну?

Король пришел в кабинет и принялся обдумывать слова, которыми он отчитает этих бесчувственных делегатов.

— Ваше величество, в этой петиции мы выражаем требование третьего сословия изменить регламент Генеральных Штатов. Вместо посословного голосования мы предлагаем поименное, и вместо раздельных заседаний сословий — совместные. — Все это маленький человечек, который накануне докучал королю, произнес шагая от двери к столу короля.

Человечек положил бумагу на стол развернулся и покинул кабинет.

Король не успел ему высказать ничего и растерянно посмотрел на Вийедея. Но тот только развел руками:

— А что тут скажешь, сир? Третье сословие.

— Я не могу здесь больше находиться. Скажете всем, что я уехал в Мабли. Я хочу какое-то время побыть наедине с собой. Сделайте так, де Вийдей, чтобы меня никто не беспокоил.

— Слушаюсь, ваше величество.

***

Сразу после окончания траура депутаты третьего сословия обратились к духовенству и дворянству с предложением впредь не проводить раздельных заседаний, а объединиться в новый орган Национальное собрание.

На следующий день, 17 июня 1789 года, заседание открыл Жозеф Сийес.

— Уважаемое собрание, вчера мы обратились к нашим коллегам, депутатам от, так называемых, высших сословий с предложением присоединиться к нам и образовать Национальное собрание. И что-то я не вижу здесь никого из них. Так стоит ли нам их ждать?

— Нет, нет, не стоит, — раздалось со всех сторон.

— Вот и я так думаю. Поэтому предлагаю нам, депутатам от третьего сословия, и тем, кто к нам примкнет, объявить себя Национальным собранием. Прошу проголосовать за мое предложение.

Подавляющее большинство участников поддержало предложение Сийеса, а на следующий день к ним присоединились депутаты от духовенства в полном составе.

Такой шаг служителей церкви стал неожиданным для всех. Хотя объяснялся он просто. На своем закрытом заседании они обсуждали брошюру аббата Сийеса. Многие отцы церкви прочли ее раньше и видели, насколько точно события последних месяцев развиваются в соответствии с предначертаниями аббата. Так что лучше: грести против течения с риском потерять свою паству или влиться в поток и сохранить свои приходы? Потерять все или только десятину? Решающим аргументом стало то, что аббат Сийес сам принадлежит духовенству и не позволит слишком разорять церковь. Сомнений в том, что Жозеф Сийес является главным идеологом происходящих и предстоящих событий, ни у кого из представителей церкви не было.

***

Король не отдохнул во время своего добровольного траурного затворничества, но он понимал, что скрываться от неприятностей бесполезно. Они будут расти и множиться, расти и множиться, а когда ты выйдешь из уединения, они обрушаться на тебя всей своей тяжестью. Лучше разбираться с неприятностями, пока они еще маленькие и не сцепились в одну кучу.

19 июня Король вернулся в Версаль, и вызвал к себе де Вийедея.

— Рассказывайте, Вийедей, не перевернулся ли мир без меня? — попытался пошутить его величество.

— Ваше величество, — пропустил его шутку мимо ушей министр, — мне только что сообщили: депутаты от третьего сословия объявили себя национальным собранием. И к ним присоединилось духовенство.

— И что это значит, мсье де Вийедей?

— Я не знаю, ваше величество, но, по-моему, ни одним законом такой орган, как национальное собрание, не предусмотрен.

— То есть они нарушили закон?

— Думаю, да, ваше величество.

— И как мы, по-вашему, должны поступить?

— А что, если не пускать их на заседания?

— Как? Выставить стражу?

— Необязательно, ваше величество, — хитро улыбнулся де Вийедей, — я могу закрыть зал «Малых забав» на ремонт.

— Отличная идея! Давайте так и сделаем.

На следующее утро король, уверенный, что депутатам теперь некуда деваться, и они разойдутся заседать по сословиям, уехал на охоту в Рамбуйе. Там он собирался окончательно прийти в себя.

Вернулся он через два дня и первый, кто попался ему на глаза, спешащий на встречу министр королевского двора.

— Ваше величество! — запыхавшись, он выдавал одно слово за другим, — они снова заседают!

О боже! Ну как так можно портить настроение? Как же не хочется возвращаться к этим делам. Ну почему они все не могут справиться без него?

— Почему же вы не закрыли зал на ремонт? — насколько мог строго, спросил король своего министра.

— Я закрыл, ваше величество. Но они перешли в зал для игры в мяч. Сегодня с утра я и его закрыл, но они перешли в собор. Собор я закрыть не могу. Сейчас они там заседают.

— Да и бог с ними, — король просто не нашел других слов, а сказав их, понял, что они очень удачно и вовремя пришли на ум.

Довольный сам собой Людовик направился во дворец. Но здесь его поджидала новая неприятность в лице его брата, графа д’Артуа.

— Луи, нужно срочно распускать Генеральные Штаты, — не давая венценосному брату прохода, произнес граф.

— Но зачем, Карл?

— Ты что не видишь, что происходит?! Чернь собирается захватить власть в стране. Если сегодня ее не остановить, завтра будет поздно!

— Я не представляю, под каким предлогом я их распущу…

— Нет ничего проще. Объявишь все их решения незаконными и на этом основании распустишь.

— Ну хорошо, Карл, я подумаю.

— Некогда думать, Луи. Созывай общее заседание назавтра.

— А если они не послушаются?

— Я уже вызвал полк Французской гвардии. Завтра войска будут здесь.

На следующий день все депутаты расселись в зале «Малых забав» в том же порядке, как и при открытии Генеральных Штатов. В зал вошел король в сопровождении братьев и министров. Он встал возле своего кресла и молча обвел взглядом зал. Депутаты от дворянства и духовенства дружно встали, как это приписывалось церемонией. В наступившей тишине начали подниматься один за другим и представители третьего сословия. Дождавшись, когда все встанут, король сел в кресло. Собравшиеся с шумом уселись на свои места. Когда все стихло, король встал и веско заявил:

— Мы собрали вас, чтобы вы стали нам помощниками в делах на благо Франции. Но вы собрались, чтобы творить беззаконие. Мы отменяем все ваши решения, как незаконные и приказываем вам разойтись.

Сказав, отрепетированную накануне перед зеркалом речь, король величаво удалился. За ним последовала и его свита. А через час в малый обеденный зал Версаля, где его величество мирно обедал с братьями и королевой, вбежал церемониймейстер Генеральных Штатов и испуганно доложил:

— Они не расходятся, ваше величество!

— Как не расходятся? Все?

— Часть дворян и духовенства ушли, а остальные заседают.

— Я прикажу разогнать их штыками, ваше величество! — встал со своего места граф д’Артуа.

— Да, да прикажите, — махнул рукой король.

Однако через час граф д’Артуа вернулся раздосадованным, уселся на свое место за столом и угрюмо сказал:

— Гвардейцы отказались стрелять. А все этот Лафайет. Встал в дверях со шпагой, и гвардейцы перед ним «на караул» встали.

— Никому нельзя верить! — король с шумом бросил столовые приборы на стол и удалился в свои апартаменты, оставив оставшихся гадать, что его величество имел в виду.

На следующий день король вызвал Неккера и сразу кинулся в словесную атаку:

— Это по вашему настоянию, Неккер, я согласился на созыв Генеральных Штатов! И что теперь прикажете делать?!

— А что собственно произошло, ваше величество? Хотят они называться Национальным собранием, пусть называются. Хотят заседать вместе, пусть заседают. Лишь бы согласились с нашими предложениями по налогам.

— Вы не понимаете, Неккер! Они открыто выступили против меня.

— Так не давайте им повода, ваше величество. Прикажите дворянству и духовенству вернуться. В конце концов, разве вы сами не хотели отменить их привилегии?

— Но не все привилегии, а только освобождение от податей.

— Вот и пусть высшие сословия сами себя защищают на совместных заседаниях. Зато так вы сохраните лицо и все опять будет свершаться по вашей воле, ваше величество.

***

Когда король приказал высшим сословиям вернуться в общий зал заседаний и разрешил называться Национальным собранием, герцог Орлеанский понял: это конец. Сначала этот сброд отменит дворянские привилегии, потом примет Конституцию и лишит фактической власти короля. Это еще в лучшем случае. А в худшем? Будут вешать аристократов… как груши. Тьфу ты, дались ему эти груши.

Нет сдаваться рано. Черт с ней, с монархией, черт с ними, дворянскими привилегиями. Надо о себе побеспокоиться. Как себя обезопасить? Да все просто: надо купить любовь народа. Ну, и для страховки создать личную охрану.

Назавтра герцог приказал устроить в павильонах сада Пале Рояля раздачу дешевых вин и допустить в сад всех желающих. В одном из павильонов он разрешил бесплатно находиться «женщинам легкого поведения», и проститутки повалили в Пале Рояль со всего Парижа.

В Орлеан герцог направил гонца с приказом к барону д’Энгре тайно привести в Пале Рояль три-четыре сотни верных бойцов. Это на какое-то время обезопасит его от разнузданной черни и полученную передышку можно использовать с толком. Следует возбудить провинцию. Париж — это еще не вся Франция. Земельные бароны поддержат его не только, как принца крови, но и как Великого магистра. Большинство из них входят в подконтрольные ему ложи. Но такое возможно лишь в том случае, если король не будет безропотно сдавать одну позицию за другой. Пока рядом с Людовиком находится граф д’Артуа, надежда на это есть.

С каждым днем число горожан, избравшим своим любимым местом отдыха сад Пале Рояля росло. А через неделю начали прибывать бойцы из Орлеана и Шартра. Барон д’Энгре лично привел первую группу бойцов, и поспешил с докладом к своему патрону. Великий магистр стоял у окна. Он наблюдал за разгулом толпы, охватившим все уголки его сада. Услышав шаги за спиной, герцог обернулся. Приезд барона его обрадовал: иметь сейчас под рукой такого преданного помощника было крайне необходимо.

— Видели, что творится в Париже, барон? — кивнув в сторону окна, спросил герцог

— Да, монсеньор. Это ужасно.

— А, если ничего не делать, то вскоре этот ужас охватит всю Францию.

— Вы только скажите, что нужно делать, монсеньор.

— Мы будем поднимать провинцию, барон. Всюду, где есть наши люди нужно разослать гонцов. Пусть они расскажут, что здесь увидели. Земельным баронам следует собирать свои армии, брать под свое начало верные королю войска и идти на Париж.

— Я уже сегодня начну отправлять людей в провинции, монсеньор.

— Сегодня не нужно. Отправятся завтра утром. А пока мне нужно, чтобы ваши люди спровоцировали драку со стражниками. Что-то мне надоело сидеть под домашним арестом.

— Тотчас сделаем, монсеньор! — улыбнулся барон, которому очень понравилась идея патрона.

Выходя из дворца, д’Энгре сильно толкнул плечом стражника. Тот едва удержавшись на ногах, наставил на обидчика штык. Как по команде, защитить своего барона кинулись его люди, находящиеся неподалеку. К возникшей драке подключились ничего не подозревающие, разогретые вином, граждане мужского и женского пола. В результате всю стражу с позором изгнали.

Освободивший сам себя из-под домашнего ареста, герцог вышел в сад. Бойцы его приветствовали криками «Виват, герцог Орлеанский», тут же подхваченными огромной толпой.

***

Полицмейстер Ленуар примчался в Версаль поздним вечером того же дня, 7 июля 1789 года. Когда королю доложили о его прибытии, он болезненно поморщился. Ничего хорошего этот визит не сулил. Как же он устал от плохих новостей! Но что поделать, такова уж королевская участь, и он махнул рукой лакею, что могло означать, что угодно. Однако лакей правильно его понял, и впустил генерал-лейтенанта полиции.

— Ваше величество, в Париже бунт! — на ходу доложил Ленуар.

— Как бунт?! — встревожился король

— В саду Пале Рояля собрались толпы народа, и они освободили герцога Орлеанского из-под стражи.

— И…что они делают сейчас?

— Веселятся, пьют, занимаются всякими непотребствами. Я попытался отправить туда полицейские патрули, чтобы навести порядок, но их не пустили в сад.

— Так если они веселятся, то зачем нам вмешиваться?

— Но они выпустили герцога Орлеанского!

— А полноте, Ленуар. Я и сам собирался снять с него домашний арест, — на самом деле, ничего подобного его величество делать не собирался, но он всеми силами старался убедить себя и других, что до сих пор контролирует ситуацию.

— Ваше величество, это ошибка! Герцог Орлеанский опять что-то затевает. Из провинции к нему вновь стекаются вооруженные люди. — Ленуар с огромным трудом произнес эти слова. Он впервые в своей карьере возражал королю. До этого он лишь выполнял его приказания.

— И что вы предлагаете?

— Подчините мне Французскую гвардию и отдайте приказ разогнать толпу. Завтра же в Париже наступит порядок.

— Нет, нет и нет, Ленуар! Я не дам пролиться крови в Париже.

— Она и так прольется, ваше величество. Только вместо крови бунтовщиков прольется кровь ни в чем не повинных горожан.

— И тем не менее, я запрещаю вам стрелять на улицах Парижа.

— В таком случае, я не смогу защитить ни парижан, ни вас, ваше величество и я сегодня же подаю прошение об отставке.

— Нет, Ленуар! Вы не можете меня бросить в такое сложное время!

— Дайте мне войска, сир, и я спасу и вас, и Францию.

— Не могу. Просите, о чем угодно, только не об этом.

— Тогда прощайте, ваше величество.

Ленуар четко, по-военному, развернулся и зашагал прочь. Завтра же он передаст дела своему заместителю и навсегда покинет Париж. Ему здесь делать больше нечего.

***

9 июля Национальное собрание объявило себя Учредительным. 10 июля Учредительное собрание приступило к выработке Конституции. 11-го король вызвал к себе министра финансов. Когда Неккер вошел, король не сидел, как обычно, в кресле, а раздраженно расхаживал по кабинету.

— Вы в курсе, Неккер, чем занимаются ваши депутаты, — едва завидев министра, заговорил король.

— Они не мои, ваше величество.

— Вы же их все время защищаете! Так скажите мне: когда они займутся налогами?

— Я не знаю, ваше величество.

— Вы обещали мне, Неккер, что найдете слова для убеждения третьего сословия. Где ваши слова?!

— Я ошибся, ваше величество и готов подать прошение об отставке.

— Нет, Неккер! Это я даю вам отставку! У вас есть один час времени, чтобы собраться. После этого вас под конвоем выдворят за пределы Франции.

— Благодарю, ваше величество, — склонился в легком поклоне Жак Неккер и покинул кабинет.

«Благодарю, ваше величество, — повторил про себя Людовик, — я ему что, награду вручил? Или он ожидал более строгого наказания? Может, его нужно было в Бастилию заключить?».

***

Гонец с донесением об отставке Жака Неккера прибыл в отель маркиза де Монферрат в тот момент, когда возок с опальным министром в сопровождении двух верховых швейцарских гвардейцев отправлялся из Версаля. Новость была прекрасная, но несрочная. Все спокойно можно начать завтра.

На следующее утро, в воскресенье 12 июля маркиз вызвал к себе Лафайета и Сийеса. Заседания Учредительного собрания в этот день не было, и оба депутата свободно явились на вызов.

Монферрат усадил гостей за стол, накрытый легким завтраком, а сам прохаживаясь по комнате вещал:

— Ну вот и все, господа. Наступил решающий момент. Король, наконец, дал отставку Неккеру.

Маркиз заметил, как оба депутата удивленно переглянулись и продолжил:

— Не удивляйтесь, господа. Это прекрасный повод взять власть в Париже и по всей Франции. Конечно, лучше бы его величество заключил Неккера в Бастилию, но и так сойдет. Вот что вам предстоит сделать. Завтра с самого утра нужно принять несколько декретов Учредительного собрания. Во-первых, об образовании органов самоуправления в городе и каждом его районе. Далее необходимо при каждом таком органе создать отряды вооруженной милиции. Во-вторых, весь парижский гарнизон, включая гвардию и расквартированные здесь Прованский и Винтимильский полки преобразуете в Национальную гвардию. Возглавите ее вы, маркиз де Лафайет.

— Да, мессир, — согласно кивнул бывший генерал американской армии, только где взять оружие для милиции?

— Тридцать тысяч ружей уже ждут своего часа в разных районах города. Когда закончите завтрак мы пройдем в мой кабинет, и я дам вам карту, где указаны все склады с оружием.

— А порох и пули? — уточнил Лафайет.

— Ящики с пулями — там же, а вот порох придется забирать в Бастилии.

— Нам придется штурмовать Бастилию?

— Не вам, маркиз. Бастилию должны штурмовать парижане. Нам не нужен военный переворот. Нам нужна народная революция.

— Но как штурмовать крепость, не имея пороха?

— Будем надеяться на благоразумие коменданта Бастилии. Думаю, ему достаточно будет огромной толпы под стенами тюрьмы и документа городской управы об открытии пороховых погребов. Вы позавтракали? — обратился хозяин к обоим гостям

Оба ответили утвердительно, и он пригласил их пройти в кабинет. Там он вручил карту Лафайету и заговорил с Сийесом.

— Вы, Жозеф, сегодня же пошлете сигнал первому звену о начале восстания по всем провинциям.

— Сделаю, мессир.

— И еще. У вас в ложе есть хороший оратор?

— Найдется мессир, — подумав о молодом подмастерье Камиле Демулене, ответил аббат.

— Тогда уже сегодня его нужно отправить в сад Пале Рояля. Там, благодаря нашему «другу» герцогу Орлеанскому, ежедневно собираются толпы народа. Поставьте вашему оратору задачу призвать всю эту толпу к оружию.

— А повод взяться за оружие — отставка Неккера? — с сомнением поинтересовался Сийес.

— Не только это. Граф д’Артуа стянул к городу войска немецких и швейцарских наемников и готовится утопить в крови весь Париж. Такой повод подойдет?

— Это правда, мессир?

— Что правда, аббат?

— Про наемников.

— То, что войска под Парижем — правда. Будут ли они атаковать, не знаю. Это зависит от красноречия графа д’Артуа: сможет ли он убедить короля отдать приказ войскам.

— Тогда, думаю, двух этих поводов достаточно.

— Тогда за дело, господа.

***

В саду Пале Рояля народ веселился. Выпитое вино будоражило кровь, бродячие артисты поднимали настроение, а доступные женщины позволяли сбросить бурлящую энергию.

Камиль Демулен вместе с двумя помощниками пришел в сад после полудня. Помощники сразу же растворились в толпе, готовясь выполнять функции провокаторов, а сам он взобрался на стол около одного из павильонов, сдвинув в одну сторону пустые глиняные кружки.

— Свободные граждане Парижа! — громко выкрикнул он, привлекая к себе внимание, и увидев, что ближайшие к нему люди обратили взгляды в его сторону, продолжил, — знаете ли вы Жака Неккера?

— Да, да знаем, — поочередно крикнули оба провокатора.

Их крик несмело повторило еще несколько человек в толпе, и оратор продолжил:

— Это он не давал королевскому окружению грабить народ, это он заставил короля созвать Генеральные Штаты. Это он не давал королю и графу д’Артуа разогнать Национальное собрание. Достоин ли такой человек награды?

— Да, да достоин, — подали голос провокаторы.

Теперь уже больше половины собравшихся поддержали провокаторов мощным хором. К столу с митингующими подтягивалось все больше зевак, и все спрашивали друг друга, о чем толкует этот молодой человек.

Видя, что толпа прибывает, а о чем речь, не в курсе, Демулен, как мог громко, воскликнул:

— Жак Неккер — это герой в глазах народа! Согласны?!

— Да!!! — взревела толпа

— Но герой в глазах народа, — продолжил оратор, — совсем не герой в глазах короля. Вы знаете, что сделал король?

— Нет, нет не знаем, — отрабатывали свою роль провокаторы.

— Вчера он выгнал Жака Неккера и даже выслал из Франции.

Сначала по толпе прошел недовольный гул, потом народ подхватил затравку провокаторов и начал скандировать:

— Позор, позор королю!

— Я разделяю ваш гнев, свободные граждане Парижа, — возобновил речь Демулен, когда крики стали стихать, — но король на этом не успокоился. Он окружил Париж иностранными войсками, и они скоро будут в городе. Они придут нас убивать. Позволим ли мы убить нас, как баранов?!

— Нет!!! Не позволим!

— Тогда к оружию парижане! Защитим себя, своих родных и свой город!

— К оружию! — подхватил народ.

— Забирайте оружие в ружейных лавках, отбирайте у полицейских и стражников на заставах, захватывайте в полицейских участках. И пусть каждый, кто с нами, прицепит себе на шляпу или на грудь зеленый лист, как символ свободы.

Демулен сорвал с дерева и приколол на шляпу зеленый лист, и толпа тут же кинулась к деревьям обрывать листья.

— А теперь вперед! За оружием!

Толпа рассыпалась по городу. Начали с грабежа ружейных лавок, но распаляясь и пьянея от вседозволенности, люди врывались и в хлебные и мясные, и сырные, и винные лавки. Несколько сот ружей и две пушки захватили в Доме Инвалидов

К ночи в руках пьяной толпы оказалось около двух тысяч ружей, две пушки и множество сабель, шпаг, палашей и другого холодного оружия. Люди с зелеными «кокардами» бегали по городу и убивали тех, кто не знал, что такие кокарды с сегодняшнего дня в моде.

***

Следующим утром граф д’Артуа разбудил короля с восходом солнца.

— Сир, парижане вооружаются. В Париже беспорядки. Если не предпринять экстренных мер, завтра они будут здесь.

— Жалко, что Ленуар ушел, — спросонья посетовал король.

— Ленуар бы здесь не помог. Отдайте приказ войскам занять Париж, сир.

— Я этого не сделаю, Карл, вы же знаете. Если мы поступим так, как вы говорите, народ нас уничтожит.

— Народ нас уничтожит, если мы этого не сделаем, Луи! — в отчаянье воскликнул брат короля. — Позвольте хотя бы проехаться по Парижу нескольким батальонам драгун и кавалергардов! Возможно, их вид устрашит толпу.

— Хорошо. Передайте мой приказ. Пусть выступают.

Далеко за полдень посланный в Париж отряд вернулся с двумя десятками раненых бойцов, потеряв шестерых убитыми. Оказалось, что, увидев едущих в конном строю кавалеристов, толпа принялась забрасывать их камнями. Из ружей не стреляли, хотя у многих горожан оружие на руках было. Драгунам и кавалергардам удалось рассеять толпу, но тут появились Французские гвардейцы и пехотинцы под командованием Лафайета. Они повели прицельный огонь по верным королю войскам и вынудили отступить.

Выслушав отчет брата о бездарной вылазке, Людовик кивнул головой:

— Я знал, что так и будет. А представьте, Карл, что они так же разбили бы и посланные нами войска. Сейчас они уже были бы здесь. И я даже боюсь представить, что бы они с нами сделали.

— А я знаю одно, сир: мы должны защищаться.

— Нет, Карл. Французы меня любят и не допустят насилия над королем и его семьей. А вам, Карл, следует немедленно покинуть пределы Франции.

— Я вас не брошу, Луи.

— Поезжайте, Карл. Этим вы мне поможете. Когда вы будете в безопасности, я скажу, что вы стянули войска к Парижу без моего ведома.

Граф д’Артуа с жалостью посмотрел на короля, молча обнял его, несколько мгновений постоял, прижавшись к груди старшего брата, затем резко повернулся и ушел. Когда стемнело он вместе с семьей покинул Версаль. Больше они с королем не виделись.

***

Этой ночью гулянье в саду Пале Рояля не стихало до утра. Но это было единственное место в городе, где царил шум и хаос. По всем остальным районам Лафайет разослал патрули Национальной гвардии, и они жестко восстановили порядок, расстреляв на месте несколько мародеров и грабителей.

С рассветом 14 июля по Парижу началось движение военных. Лафайет приказал на всех дорогах, ведущих в Париж поставить заставы из бойцов Национальной гвардии. Из арсеналов, расквартированных в Париже частей, были изъяты и перевезены на заставы все пушки до одной. Крупные отряды гвардейцев расположились поблизости, прямо на улицах города. Часть Национальной гвардии разместилась на Марсовом поле, как резерв на случай атаки верных королю войск. Париж приготовился к круговой обороне.

К обеду начало просыпаться «воинство», всю ночь опустошавшее винные запасы герцога Орлеанского. Естественно, что после обильного излияния, здоровье приходит к полному упадку, а настроение к полной апатии. К счастью, в полдень слуги герцога выкатили в павильоны очередные бочонки с вином, и уныние стало покидать сад Пале Рояля.

В этот момент там появились агитаторы. Они начали убеждать «выздоравливающих воинов», что ружье без пороха не стреляет. Да воины и сами в этом убедились вчера, когда пришлось отбиваться от кавалеристов камнями, держа в руке тяжелое ружье. А это не очень удобно.

Сыграли роль агитаторы или вино, но к часу дня над Пале Роялем вновь проснулся боевой дух. То тут, то там раздавались возгласы: «на Бастилию!», «за порохом!». Через час эти возгласы слились в единый гул, и толпа двинулась на Бастилию.

Только что избранный глава районной управы, в чьем районе располагалась тюрьма-крепость, оказался самым главным представителем новой власти, участвующим в захвате крепости. Он предложил коменданту Бастилии подчиниться требованию управы и сдать крепость.

Комендант отказался и приказал открыть огонь по толпе, наводнившей небольшую площадь перед тюрьмой. С башен крепости раздались ружейные и пушечные выстрелы. Толпа в панике рассыпалась. На площади остались лежать убитые и раненые.

Комендант был уверен: крепости бунтовщикам не взять. Ее окружал глубокий ров и проникнуть внутрь можно только через подъемный мост, который опускался изнутри. Но чтобы напугать штурмующих, покинувших площадь и укрывшихся за стенами домов, он выдвинул встречный ультиматум: если через час в окрестностях Бастилии окажется хоть один бунтовщик, он взорвет крепость и разнесет полрайона.

Однако, ультиматум коменданта напугал не штурмующих, а его собственных солдат. Мало, кто из них мечтал о такой смерти: быть разорванным на куски взрывом. Солдаты, стоящие на воротах, опустили мост, открыли ворота и кинулись прочь со всех ног. Никто их не задерживал.

Комендант, видя такое дело, помолился, зажег факел и стал спускаться в пороховой склад. Но дорогу ему преградили солдаты, ощетинившись штыками. Они-то сбежать не успели.

В это время толпа штурмующих узкой рекой через мост уже вливалась в крепость. Коменданта и всех офицеров окружили, забили прикладами, и искололи штыками. После чего уже мертвому главному защитнику Бастилии отрубили голову, водрузили ее на пику и понесли по улицам Парижа в сторону Пале Рояля. Там пику с головой воткнули посреди сада, и прерванное на три часа веселье продолжилось.

Охрану крепости взял на себя подошедший отряд Национальной гвардии. Сразу же из порохового склада стали выкатывать бочки с порохом и грузить их в подъезжающие повозки, присланные районными отрядами милиции. К исходу дня в городе насчитывалось больше сорока тысяч вооруженных защитников, с полным боекомплектом. С такой армией можно было выдержать любой штурм.

Только что избранный мэр Парижа, Жан Сильвен Байи, отправил королю ультиматум с требованиями отвести от города войска, вернуть Жака Неккера на должность министра финансов и выдать графа д’Артуа, как главного виновника кровопролития 13 июля. В противном случае, Национальная гвардия получит приказ идти на штурм Версаля.

Но король не получил послание Байи этим вечером. Его величество был на охоте в Рамбуйе. Он уехал туда сразу после проводов брата. Настроение короля в ту ночь было хуже некуда, а поднимать его Людовик умел только одним способом: охотой.

Вернулся король 15 июля отдохнувшим и бодрым. Но лучше бы не возвращался. Не дав снять его величеству сапоги, министр двора де Вийедей огорошил:

— Вчера парижане взяли штурмом Бастилию, ваше величество.

— Бастилию? Зачем?

— Не знаю, ваше величество. Может быть они объяснили это в письме?

— В письме? Где оно?

— Оно на вашем письменном столе, ваше величество.

— Хорошо, я почитаю.

Дав слугам себя переодеть, король уселся за стол и вскрыл конверт. Ультиматум Байи его не на шутку напугал. Он немедля вызвал секретаря и продиктовал приказ войскам, окружившим Париж, вернуться к месту расквартирования. Посыльный с приказом еще только садился на коня, а король уже отправился в зал «Малых забав». Неожиданное появление короля прервало обсуждение депутатами очередной статьи Конституции. Все замолчали и в тишине король прошествовал к тому месту, где обычно стояло его кресло. Он подождал традиционного приветствия депутатов, выражавшегося всеобщим вставанием с мест. Однако депутаты не спешили соблюдать традиции, и король, скрепя сердце, простил им такое невежество. Он не присаживаясь в кресло, объявил:

— Спешу вас уведомить, господа, что я только что распорядился отвести войска от Парижа и прошу вас известить столицу об этом моем распоряжении.

Весь зал взорвался аплодисментами.

Король покинул собрание вполне довольный собой. Народ его любит, а тактика соглашательства приносит свои плоды.

Аббат Сийес не присутствовал на этом заседании Учредительного собрания. Весь день он просидел в своем кабинете отеля Клюни. Дежурный монах не успевал носить ему записки, присланные с голубиной почтой. Анжер, Лион, Амьен, Бордо, Вернон, Кан Дижон, Марсель… везде одновременно вспыхнули вооруженные восстания, создавались органы самоуправления и отряды Национальной гвардии. Сийес тщательно переписывал донесения на большой лист бумаги. Завтра эта бумага ляжет на стол маркиза де Монферрат.

***

Король не спешил сообщать в Париж о выполнении остальных требований ультиматума. Он хотел дать время своему брату уехать как можно дальше от столицы и лишь когда посчитал, что граф д’Артуа находится в безопасности, отправился в парижскую ратушу с небольшой свитой.

При выходе из кареты, вместо обычного «виват король», его встретила тишина. Немного обидевшись, король принял какие-то ключи, которые ему подсовывал на подушке тот ненавистный маленький человечек, что докучал ему во время похорон сына, и вошел в здание ратуши. В зале, куда его сопроводили, было полно народа. К кому тут обращаться, совершенно непонятно. Наконец, в безликой толпе он увидел знакомое лицо маркиза де Лафайета. Король заговорил, глядя ему в глаза.

— Я приехал вас уведомить, что войска по моему приказу отведены в места своей постоянной дислокации, Жаку Неккеру отправлено письмо с просьбой вернуться на свой пост. Что касается графа д’Артуа, то еще до получения письма господина…мэра, я отправил его в отставку и выслал за пределы Франции.

— Это очень хорошо, сир, что вы откликнулись на нашу просьбу, — ответил за всех Лафайет. — Еще вам надлежит своим указом утвердить все решения Учредительного собрания, начиная с 13 июля по сей день.

— Хорошо, я рассмотрю их в ближайшее время.

— Мы уже подготовили текст указа, сир. Вам нужно его лишь подписать.

Такого нажима королю еще не приходилось испытывать. Но раз уж начал уступать, надо идти до конца. Да и что изменится, если он не подпишет указ? Фактически все уже свершилось. Его подпись лишь узаконит свершившееся. Законно или незаконно, они будут действовать. Пусть уж тогда действуют законно. И король подписал указ.

Когда король вышел из Ратуши, народ встретил его ликованием. «Виват король, виват народ, виват Франция», — кричали люди.

***

Герцог Орлеанский узнал, что графа д’Артуа уже нет при дворе, от своих шпионов в Ратуше. Эх, жалко! Очень жалко. Теперь уступкам короля никто не помешает. А то, что король будет уступать, он сегодня доказал, узаконив власть бунтовщиков в Париже. Надо срочно что-то придумать. Самое лучшее подставить королю советника, подобно графу д’Артуа, защищающего дворянские привилегии и королевскую власть. Но где такого взять? Король окружил себя бездарностями, под стать себе. Придется, видимо, самому идти на примирение с королем и пытаться остудить тот пыл, с которым он сбрасывает с себя власть.

Когда стратегия понятна, тактический план затруднений герцога обычно не вызывал. Через полчаса он вызвал барона д’Энгре.

— Что-то слышно из провинций, барон?

— Пока нет, монсеньор.

— Плохо. Времени у нас мало. Боюсь, король отдаст свою власть до того, как армии баронов придут его защищать. Вот что я решил: я вернусь ко двору и попробую помочь королю, как можно дольше удерживать власть в своих руках. А вы мне в этом поможете.

— Что я должен сделать монсеньор.

— Сейчас я выйду в сад, а ваши люди пусть кричат: «виват герцог Орлеанский, хотим королем герцога Орлеанского». Что-то в этом роде, поняли?

— А вдруг король об этом узнает?

— Мне и нужно, чтобы он узнал. После этого я поеду и сдамся сам. Скажу, что не имею к этому никакого отношения. Поверьте, после этого король меня уже от себя не отпустит.

— Гениально, монсеньор! — поразился тонкому уму патрона д’Энгре. Он отправился в сад, чтобы дать распоряжения своим людям.

Выждав полчаса вслед за ним отправился и герцог. Не успел он показаться на ступеньках крыльца, как из толпы раздались выкрики: «Виват герцог Орлеанский, герцог Орлеанский наш король, хотим королем герцога Орлеанского…».

Луи Филипп заулыбался, помахал толпе рукой и скрылся во дворце. Он дал время шпионам короля донести до сведения его величества о данном непотребстве и спустя четыре часа, не спеша, поехал в Версаль.

Герцога никто не задержал по пути в покои короля. Значит, король еще не приказал его арестовать. Это было на руку Луи Филиппу. Он собирался оправдаться перед Людовиком еще до своего ареста. Поэтому, найдя короля в его кабинете за письменным столом, герцог Орлеанский сразу приступил к выполнению своего плана:

— Я здесь ни при чем, сир! — воскликнул он.

— В чем ни при чем, Филипп?

— В том, что люди кричали в моем саду.

— А что они кричали?

— Как? Разве вам еще не доложили?

— Перестаньте говорить загадками, Филипп. Что мне должны были доложить?

План рушился. Это просто бардак, а не государство, если, спустя пять часов, королю не доложили о таком значимом событии. Надо как-то спасать положение.

— Тогда я сам вам докладываю, сир. Только что в саду Пале Рояля народ кричал: «Виват герцог Орлеанский, герцог Орлеанский наш король, хотим королем герцога Орлеанского».

— Вот как? — удивленно произнес король, — и что вас побудило рассказать мне об этом?

— Да то, что это просто крики пьяной толпы. Я к ним не имею никакого отношения.

— Разве? А не ваше ли вино они пьют?

— Мое. Но это не повод провозглашать меня королем. И я не хотел бы, сир, чтобы вы видели в моих действиях злой умысел. Вспомните, как я предостерегал вас от созыва Генеральных Штатов. Разве я был не прав?

— Да, тогда вы были правы, Филипп. Сто раз правы.

— Вот видите, сир. Я и сейчас смогу быть вам полезным. Позвольте мне остаться при дворе.

— Ну, хорошо, оставайтесь.

Тем временем аббат Сийес не мог продавить через Учредительное собрание пакет законов, снимающих часть налогового бремени с третьего сословия и переносящего его на дворян и духовенство. Эти законы могли быть принятыми только квалифицированным большинством, а для этого голосов третьего сословия не хватало.

И, как по мановению волшебной палочки, во всех провинциях вспыхнули крестьянские бунты. Крестьяне убивали своих сеньоров, сжигали долговые податные списки, грабили усадьбы помещиков.

Две недели депутаты «высших сословий» стоически переносили чужое горе. Но когда стали поступать сведения из их вотчин о сгоревших усадьбах соседей, один за другим дворяне переходили в лагерь Сийеса. Наконец, 4 августа необходимое количество голосов было набрано, а 6 августа все волнения прекратились.

***

Лафайет теперь редко ездил в Версаль на заседания Учредительного собрания. Ему хватало забот с организацией Национальной гвардии. Размещение, обеспечение продовольствием, создание структуры управления, подбор командиров — все это ложилось на плечи тридцати-двух-летнего генерала. Когда ему передали, что его ждет маркиз де Монферрат, Лафайет обрадовался. Он попросит отставки с этой должности. Не подходит он для исполнения полицейских функций. Ладно еще, когда отдаешь приказ стрелять в преступников, но ведь может так случиться, что придется стрелять в народ. К этому он уж точно не готов.

Но Монферрат, будто угадав намерения Лафайета, не дал возможности генералу о них заявить.

— Я знаю, Лафайет, — сказал он, — вас тяготят полицейские обязанности, но придется потерпеть. К счастью для вас, это ненадолго. Вскоре нам предстоит бороться с внешними врагами, а не с внутренними.

— Почему вы так думаете, мессир?

— Все ведь считают, что сегодня, как никогда, Франция слаба и непременно захотят поживиться. Вот вы и будете доказывать, что они заблуждаются. Но сегодня я позвал вас не за этим.

Монферрат взял с края стола листок бумаги и положил перед Лафайетом.

— Я набросал черновик документа, который предварительно назвал «Декларация прав человека и гражданина». В нем десять пунктов. Возьмите его, обсудите с аббатом и другими депутатами. Можете дополнить преамбулой, можете добавить несколько пунктов. Но эти десять должны остаться неизменными.

— Но у меня совсем нет времени этим заниматься, мессир.

— Ничего. Передайте организационные дела своим помощникам. Декларация сейчас важнее. Ее необходимо принять в самое ближайшее время. И вот еще что: зачитать окончательный вариант перед собранием должны именно вы.

К обсуждению декларации присоединились многие депутаты. Каждый хотел внести в нее что-то свое и, если бы Лафайет не пресекал такие потуги, итоговый документ мог вырасти до нескольких томов.

И все же семь пунктов депутатам общими усилиями удалось внести. Преамбулу написал аббат Сийес. 26 августа Лафайет зачитал Декларацию перед Учредительным собранием:

Представители французского народа, образовав Национальное собрание и полагая, что невежество, забвение прав человека или пренебрежение ими являются единственной причиной общественных бедствий и испорченности правительств, приняли решение изложить в торжественной Декларации естественные, неотчуждаемые и священные права человека…

Национальное собрание признает и провозглашает перед лицом и под покровительством Верховного существа следующие права человека и гражданина.

— Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах. Общественные различия могут основываться лишь на общей пользе.

— Цель всякого политического союза — обеспечение естественных и неотъемлемых прав человека. Таковые — свобода, собственность, безопасность и сопротивление угнетению.

— Источником суверенной власти является нация. Никакие учреждения, ни один индивид не могут обладать властью, которая не исходит явно от нации.

— Свобода состоит в возможности делать все, что не наносит вреда другому: таким образом, осуществление естественных прав каждого человека ограничено лишь теми пределами, которые обеспечивают другим членам общества пользование теми же правами. Пределы эти могут быть определены только законом.

— Закон имеет право запрещать лишь действия, вредные для общества. Все, что не запрещено законом, то дозволено и никто не может быть принужден делать то, что не предписано законом…

Лафайет в полной тишине зачитал все семнадцать пунктов, и зал взорвался бурными овациями. Декларацию приняли подавляющим большинством голосов. В этот же день ее вместе с остальными августовскими законами отнесли на утверждение королю.

Секретарь Учредительного собрания, принесший документы, видел, что король занят. В его кабинете находятся герцог Орлеанский и Жак Неккер, и они разговаривают. Но это его не смутило. Он прошел к столу, за которым сидел король и положил перед ним бумаги.

— Эти документы необходимо подписать, ваше величество.

— Да, да, — взялся за перо король.

Но тут Неккер неожиданно громко набросился на секретаря:

— По какому праву вы врываетесь в кабинет вашего короля, когда он занят?! Оставьте свои документы и идите! Когда его величество их рассмотрит, вам сообщат.

Секретарь испуганно выбежал из кабинета, и герцог Орлеанский захохотал:

— Ха-ха! Браво, Неккер. Они теперь пожалеют, что вернули вас в Версаль.

— Ненавижу бесцеремонность. Должны же быть какие-то нормы приличия, — ответил министр.

— Сир, может, вы зачитаете то, что собрались подписать? — обратился герцог к королю

— Пусть Неккер зачитает.

Министр начал читать законы, которые снижают налоговое бремя третьего сословия, и обременяют два высших, а когда дочитал, выдал свое резюме:

— Я против, ваше величество.

— Но почему? Вы же всегда ратовали за отмену привилегий высших сословий.

— Да, но при этом я никогда не говорил, что нужно снижать налоги для третьего сословия. Если принять эти законы, то казна будет не пополняться, а пустеть.

— Вам не угодишь, Неккер.

— Не нужно мне угождать, ваше величество. Пусть они просто утвердят те меры, которые мы с вами предлагали на первом заседании Генеральных Штатов.

Пока король со своим министром переговаривались, герцог прочел текст Декларации и бросил ее на стол.

— Это бред, — заявил он, — они хотят себе прав, равных с королем. Где тут вообще король?! Чем он будет править, если над всем стоит закон? Эти документы нельзя утверждать, сир.

— Вы меня толкаете на противостояние с Учредительным собранием. А вдруг они решат совсем упразднить королевскую власть?

— Мы еще посмотрим, кто кого упразднит, сир. Скоро в Версаль начнут стекаться ваши сторонники и мы сумеем вас защитить.

Герцог знал, о чем говорил. Его план поднять против Парижа провинцию провалился. Революционные силы его опередили и прочно удерживали власть на местах. Тогда герцог поменял план и с помощью барона д’Энгре призвал сторонников короля съезжаться в Версаль и его окрестности.

Король колебался. Он в который раз стоит перед выбором: довериться Луи Филиппу Орлеанскому или поступить наперекор ему, как он обычно и делал. Глубоко в душе Людовик чувствовал безотчетную неприязнь к этому человеку, но если честно признаться себе, то, следуя советам герцога, он бы не довел Францию до сегодняшнего плачевного состояния.

— Хорошо, господа, — наконец решился король, — я не буду подписывать эти бумаги.

***

«Все настолько идет по плану, что даже становится скучно», — такая мысль посетила маркиза де Монферрат, когда он получил сообщение аббата Сийеса об отказе короля утвердить принятые Учредительным собранием законы. Но маркиз тут же отбросил эту мысль: не нужно искать себе трудностей. Они сами явятся, да еще в тот момент, когда их не ждешь.

— К вам прибыл господин Йохан Боде из Баварии, мессир, — доложил вошедший слуга.

— Пусть войдет, — кивнул маркиз. Он ждал главу баварских иллюминатов. Неделю назад он отправил Боде приглашение посетить Париж.

Йохан вошел в кабинет и поклонился посланцу «неведомых высших»:

— Я получил ваше приглашение, мессир, и тотчас…

— Хорошо, господин Боде. Я не мог доверить бумаге, то, что собираюсь вам сказать. Поэтому вы здесь.

— Я слушаю, мессир.

— Вы в курсе, что происходит во Франции?

— В основном, из газет, мессир и по рассказам эмигрантов.

— И что говорят эмигранты?

— Они говорят, что короля вскоре низложат и казнят.

— Надо же, как простые смертные научились предвидеть будущее, — рассмеялся маркиз. Однако видя, что гость далеко не искренен в попытке поддержать веселье хозяина, Монферрат согнал улыбку с лица и продолжил:

— И они наверняка уговаривают императора и прусского короля помешать этому?

— Да, мессир.

— Тогда, господин Боде, ваша главная задача — не позволить немецким и австрийским войскам выступить раньше, чем произойдет низложение короля. Ну, или пока я не подам другой сигнал. Справитесь?

— Думаю, да, мессир. В нашем ордене очень много влиятельных людей.

— Прекрасно. Тогда, думаю, неделя отдыха в Париже пойдет вам на пользу. Погуляйте по городу, съездите в Версаль. Там, кстати, вы встретите множество знакомых по парижским Конвентам «филалетов». Если вопросов нет, вас проводят в ваши апартаменты.

— Спасибо, мессир, — склонил голову Боде.

Как только немецкий гость покинул кабинет маркиза, вошел слуга с докладом о приезде Жака Неккера.

— Я вырвался ненадолго, мессир, под предлогом съездить к своей любовнице и у меня срочное сообщение: герцог Орлеанский что-то затевает, выпалил министр скороговоркой, едва войдя в кабинет.

— Ничего удивительного Неккер. Герцог Орлеанский всегда что-то затевает.

— На этот раз в разговоре с королем он обронил фразу (я запомнил ее слово в слово): «Мы еще посмотрим, кто кого упразднит, сир. Скоро в Версаль начнут стекаться ваши сторонники и мы сумеем вас защитить». Это он сказал Людовику, когда тот высказал опасение, что Учредительное собрание упразднит власть короля.

— Хорошо, Неккер. Вы доставили очень важную весть. Идите к своей любовнице.

«А вот это уже интересно, — думал маркиз, когда Неккер его оставил, — придется немного поменять планы. Дождемся сторонников короля и уничтожим сразу все осиное гнездо».

Глава 4. И да воздастся каждому по делам его

Наполеон лежит в мраморном бассейне, наполненном теплой водой. С двух сторон от него две голые рабыни. Они нежно скоблят его умасленное благовонными маслами тело золотыми стригалями. И тут входит она. Ее темно-каштановые волосы спадают локонами до плеч. Прямой нос и маленькие изящные, отливающие перламутровым блеском губки, нашли себе идеальные места на ее овальном лице. Но настоящее украшение ее лица — огромные карие глаза. От них исходит сияние, которое окутывает тебя с головы до пят и уже не дает оторвать взгляда от этих прекрасных глаз.

Это императрица. Она медленно подходит к бассейну в прозрачном пеньюаре, через который просвечивают ее высокие груди с торчащими сосками, плоский живот, идеальный изгиб бедер, плавно перетекающих в длинные стройные ноги.

У Наполеона начинается возбуждение в паху. Ему хочется прикрыть его рукой, но рабыни как раз скребут ему руки, держа за запястья. Возбуждение усиливается, и императрица это замечает. Она сбрасывает с себя пеньюар и спускается в бассейн по мраморным ступенькам.

— Ты почему здесь, Наполеон? — говорит она нежным голосом, — этот бассейн только для императоров.

— Но я тоже будущий император, — отвечает Наполеон и не слышит своего голоса.

— Я тоже будущий император, — повторяет он.

— Я слышу, слышу, но здесь могут находиться только настоящие императоры, а не будущие, — говорит императрица, а сама подходит все ближе и ближе.

Вот она уже совсем рядом. Возбуждение достигает предела. Скоро все взорвется, но тут императрица кричит грубым мужским голосом:

— Рота в ружье!!!

Наполеон в страхе вздрагивает и открывает глаза. Его соседи по койкам, младшие офицеры Валанского артиллерийского полка, уже повскакали со своих спальных мест и натягивают панталоны, мундиры, сапоги. Еще до конца, не выплыв из сна, Наполеон тоже вскочил и начал торопливо одеваться.

— Что случилось? — спросил он товарищей.

— Нападение на заставу.

Вместе со всеми Наполеон выбежал на плац и занял свое место в строю. Еще не все солдаты и офицеры встали в строй, а командир полка, полковник де ла Фер, уже раздавал команды: «Первая батарея — с орудиями и боекомплектом, вторая и третья батареи, тыловой и саперный взводы с личным оружием к третьей заставе бего-о-ом марш!!!».

Наполеон был приписан к третьей батарее и в числе первых прибежал к месту нападения. Представшая перед ним картина не имела ничего общего со словом «нападение». Возле опущенного шлагбаума стояло около сотни мужчин и женщин, и лишь немногие из них были с ружьями. Они мирно беседовали с караулом заставы. Командир батареи приказал остановиться, а сам отправился к шлагбауму.

В это время из толпы вышел человек и громко, чтобы его слышали вновь прибывшие военные, заговорил:

— Солдаты! В Париже произошла революция! Тирания пала! Власть перешла к учредительному собранию. В городе Осон образован временный революционный комитет. Я комиссар национальной гвардии…

На этом месте его пылкую речь прервали. К шлагбауму подошел полковник де ла Фер и спокойным голосом произнес:

— Перестаньте кричать, мсье. Если хотите о чем-то договариваться, присылайте завтра парламентеров. Не больше трех. А сегодня прошу увести людей от заставы.

— А если мы не уйдем, — с вызовом отозвался комиссар, — вы, что, отдадите приказ стрелять в мирных горожан?

— Отдам. Даже не сомневайтесь.

Комиссар в нерешительности оглянулся на толпу, затем развернулся и махнул рукой:

— Уходим!

Когда «нападавшие» скрылись из виду, полковник де ла Фер объявил отбой тревоги и приказал офицерам собраться у себя в кабинете.

— Господа офицеры, — начал совещание полковник, — мы присягали королю. Пока у нас нет официального подтверждения, что он низложен, мы продолжаем оставаться действующей частью королевской армии. Слушайте мой приказ: все разговоры о, так называемой революции, немедленно пресекать. За неповиновение приказу старшего, отправлять на гауптвахту. Усилить караулы на каждой заставе втрое и придать им артиллерийский расчет. Прошу задавать вопросы.

Вопросов не было, и командир приказал разойтись.

— Поручик Бонапарт, задержитесь, — услышал Наполеон голос полковника уже шагнув за порог кабинета.

— Подпоручик Бонапарт, господин полковник, — поправил молодой офицер своего командира, вытянувшись по стойке «смирно».

Командир встал из-за стола и, улыбаясь, протянул Наполеону бумагу.

— Поздравляю с присвоением очередного воинского чина, поручик Бонапарт. Вчера пришел указ короля.

— Виват король! — по уставу ответил новоиспеченный поручик.

Но если верить этому комиссару, то этот пункт устава устарел. Наполеон помялся, и все же решился спросить:

— Господин полковник, если приказ подписан королем…

— Это ничего не значит, поручик. Приказ подписан два месяца назад, 17 мая.

***

Придя в казарму, Наполеон вспомнил этот день. Ничего примечательного в нем не было. Их батарея двигалась пешим строем из небольшого городка Торре к месту постоянной дислокации в Осоне. В Торре они провели полтора месяца. Этот городок достался третьей батарее по жребию. Весь полк тогда, в начале апреля, распределили по маленьким городкам «для поддержания порядка».

Особой нужды в этом не было. Да, на улицах шли митинги, какие-то люди собирали подписи к наказам королю, выбирали депутатов в Генеральные штаты, но до беспорядков дело не доходило. Разве что карманники, воспользовавшись скоплением народа, повылазили из своих нор. Однако ими занималась не армия, а местная полиция. Военным, временно расквартированным в Торре, применить силу ни разу не довелось.

Наполеон написал об этом матери, пытаясь с юмором рассказать о своем нежданном отдыхе и происходящих в городе событиях. Мать ответила, что в Аяччо происходит то же самое: идут выборы, и горожане уже выбрали двоих местных: Саличети и ди Борго, а также, заочно выбрали «этого проходимца Паоли».

Имя Паоли было на слуху: отважный генерал, борец за свободу Корсики, такой, наверняка, и в Париже не пропадет, а будет пробиваться к вершинам власти. К чему же еще, как не высшей власти стремиться, если ты и так генерал? А что если стать сподвижником такого человека? Тогда тоже можно оказаться на виду, завязать знакомства, и попробовать себя проявить. Нужно написать Паоли письмо. Такое письмо, чтобы он сразу понял, что это пишет молодой человек необыкновенно развитого ума.

Наполеон написал об этой идее своей матери, и она неожиданно быстро ответила коротким письмом:

«А напиши, сын. Только напомни ему о его делишках, когда он был на Корсике».

Еще по прошлому письму матери Наполеон понял, что она почему-то не жалует боевого генерала, но от своего плана отказываться не стал. Он написал Паоли большое, на два листа письмо, в котором выразил сожаление, что борьба за свободу Корсики, возглавляемая генералом Паоли не увенчалась успехом и народ острова страдает. Далее Бонапарт намекнул, что, если бы у него появились средства жить в Париже, и он бы мог общаться непосредственно с таким героем, каковым, несомненно является Паоли, то это приблизило бы его, Наполеона, мечту: написать историю народа Корсики. В конце письма Наполеон выразил почтение генералу и сделал приписку:

«Мать моя, синьора Летиция, поручила мне напомнить вам время, проведенное вами в Корсике.

Бургонь,

12-го июня 1789 г.»

Прошло уже больше месяца, а ответ генерала все еще не пришел. Других идей, как ускорить свое восхождение по карьерной лестнице, у Бонапарта не было. Его лишь на короткое мгновение порадовало известие о повышении в чине. Эх, если бы оно пришло на два года раньше! Сейчас он бы воевал в русской армии с турками. Уж там то он смог бы себя проявить, а после победы вернулся знаменитым полковником или даже бригадным генералом к маркизу де Монферрат, который повел бы его к титулу Императора Европы. А что теперь? Пять лет он ждал повышения на одну ступень. Если так дальше пойдет, то генерал-майором он станет, когда ему перевалит за пятьдесят. И зачем тогда это будет нужно?

Между тем комиссар из Осона приходил в полк, как на работу. Он уговаривал командира примкнуть к новой власти и присоединиться к национальной гвардии. При этом предлагал ему стать командующим всеми вооруженными частями округа, а комиссар при нем будет исполнять лишь политические функции. Полковник де ла Фер отговаривался тем, что у него еще нет официального подтверждения о последних изменениях в Париже.

Такое подтверждение пришло в начале августа. Даже не одно, а два с перерывом в один день.

Первое исходило из королевской канцелярии, и в нем говорилось, что король был и остается монархом Франции, и что войска, ему присягнувшие, должны помнить о своем долге и быть верными присяге.

Второе, отправленное из военного министерства, говорило о совершенно противоположном. «Так как вопросами объявления войны и мира, — говорилось в нем, — ведает революционный комитет, образованный Учредительным собранием, то все войска Франции переходят в его подчинение».

Командир полка зачитал оба приказа перед офицерским собранием и предложил высказаться. Большинство офицеров, включая поручика Бонапарта, высказывались за подчинение революционному комитету. Сильнее всего их толкала к этому обида на короля за задержанное на месяц жалованье. Полковник де ла Фер и еще несколько офицеров говорили о воинском долге и верности присяге, но поддержки их слова не нашли. Поэтому сторонники короля, взяв формальный отпуск, отправились в Версаль: пусть король или скажет, что делать, или освободит от присяги.

Полк перешел на сторону революции.

К концу августа стало понятно, что и в этом месяце жалованья не будет. Наполеон взял отпуск и уехал на Корсику.

***

Он снова дома. На этот раз в усадьбе сеньоры Летиции Бонапарт собралась почти вся семья. Не было только Элизы, которая училась в Париже. Незадолго до Наполеона, домой приехали его братья Жозеф и Люсьен. Встреча была бурной. До самого вечера длились рассказы о жизни на чужбине. Без небольшого сочинительства тоже не обошлось, поэтому шум и смех слышался из усадьбы Бонапартов далеко за ее пределами. Лишь поздним вечером все угомонились, и Наполеон предложил старшему брату прогуляться по саду.

— Чем ты здесь занимаешься Джузеппе? — спросил Наполеон в надежде, что у брата получилось зацепиться за доходную должность.

— Пытаюсь продолжить дело нашего деда: получить адвокатскую практику.

— И как? Получается.

— Понимаешь, Напи, время сейчас такое…. Законы меняются чуть ли не каждый месяц. Приходится учить все заново. Да и люди обеднели. Редко обращаются к адвокатам. Я из Франции уехал поэтому. Думал здесь лучше. Нет. Все то же самое.

— Так есть ли смысл тратить на это силы?

— А чем еще заниматься? Я не представляю.

— Сейчас нужно идти в политику. Во Франции все меняется. Там продвигаются люди с подвешенным языком. Если нам удастся завоевать популярность на Корсике, нас могут избрать представителями в Париж. А уж там мы с тобой развернемся.

— Это несбыточные мечты, Напи. Никто нас не изберет. Кто мы такие? Вон Паскаль Паоли: его все знают, он заслуженный генерал. Вот таких народ и избирает.

— Ну а если не пытаться, так и будем сидеть в нищете. Сам же говоришь, не знаешь, чем заняться. И… не называй меня Напи, — Наполеона раздражал такой взгляд людей на жизнь: боятся шагнуть за предел своего ограниченного мирка и при этом жалуются на судьбу.

— Тогда и ты не называй меня Джузеппе. Я Жозеф, — старшему брату не удалось скрыть обиду в голосе.

Первый разговор братьев «по душам» не получился.

На следующий день Наполеон оделся в гражданское и отправился в город. На рыночной площади Аяччо какой-то оратор собрал вокруг себя несколько десятков зевак и вещал, стоя на перевернутой бочке:

–… той Франции, что завоевала нас, больше нет, теперь Корсика снова может стать свободной. Патриоты острова должны объединиться и сказать французам «вон!» идите и занимайтесь своим королем, — в этом месте его речь прервалась смехом и аплодисментами. Он подождал тишины и продолжил. — Пусть французы убираются с острова, дадим им пинка под зад (снова смех и аплодисменты)! Долго мы их терпели, натерпелись. Хватит…

Наполеон стоял в сторонке и слушал. Оратор уже пять минут повторяет одну и ту же мысль разными словами, а народ его слушает, да еще и аплодирует. Разве так нужно говорить перед публикой? Нужны ведь хоть какие-нибудь аргументы. Бонапарт не выдержал и задал оратору вопрос:

— Скажите, уважаемый, а чем свободная Корсика будет жить, если Франция перестанет покупать наше вино?

— Сами выпьем! — нашелся оратор.

— Но одним вином сыт не будешь.

— Проживем, как-нибудь. В море полно устриц и креветок, в лесах полно кабанов и дичи.

— Именно, что проживем как-нибудь. А одежда, а инструменты, да те же рыбацкие сети — где мы все это возьмем? И зачем жить как-нибудь, если можно жить полноценно? Во Франции революция. Люди там будут жить свободными, значит и на нашу свободу они покушаться не будут…

— Да ты, парень полезай наверх, да расскажи нам, что за революция такая, — легонько подтолкнул Наполеона к импровизированной трибуне один из зевак.

Наполеон взобрался на перевернутую «на попа» бочку.

— Революция! — выкрикнул он и задумался, но вдруг слова сами стали складываться у него в голове в готовые фразы. — Революция, как таковая, привнесла коренные изменения в политическую, экономическую и правовую область социального устройства. Теперь каждый индивид обладает одинаковыми правами с теми, с кем раньше он и не помышлял стоять на одной ступеньке социальной лестницы…

Наполеону казалось, что он говорит красиво, но тем неожиданней для него стала реакция толпы. Народ стал расходиться.

«Да они просто тупые, — говорил себе несостоявшийся оратор, возвращаясь домой, — какой смысл метать бисер перед свиньями? Надо разговаривать с теми, кто способен тебя понять. Нужен клуб единомышленников».

Эта идея захватила его. Он носился с ней по всему городу. Везде: в департаменте, в присутственных местах, среди знакомых своей матери он выискивал единомышленников и предлагал вступать в клуб. И ему даже удалось увлечь своей идеей два с лишним десятка человек, но возникла проблема, где собираться. Синьора Летиция категорически отказала пускать в дом какие-то клубы, а у других потенциальных членов не оказалось подходящих по размеру помещений.

Наполеон стал забрасывать письмами департамент с просьбами или выделить помещение, или выделить деньги на его аренду. В апреле 1790 года заканчивался его отпуск, а клуб так и не был создан. Поручик Бонапарт написал в полк, что тяжело болен и попросил продлить отпуск еще на полгода. Публичная деятельность настолько втянула его в свой омут, что он даже решил участвовать в выборах Председателя департамента Корсики, фактически, главы острова.

Клуб подождет. Единомышленники и так за тебя проголосуют. Нужно привлекать на свою сторону колеблющихся и равнодушных. Значит, придется учиться ораторскому искусству.

К октябрю Наполеон уже спокойно собирал и удерживал внимание толпы. Он нашел свой стиль. Его речь превратилась в связный набор коротких фраз-лозунгов. За два месяца до выборов он был самым популярным кандидатом в Председатели.

А в ноябре в Аяччо вернулся после двадцатилетнего отсутствия Паскаль Паоли, и все рухнуло. Его чуть ли не носили на руках. Где бы он не появлялся, народ кричал: «Виват, Паоли!». В декабре 1790 года бывшего генерала республики закономерно избрали Председателем департамента Корсики.

Наполеон был морально раздавлен. Но остыв и поразмыслив, он понял, что держать обиды на Паоли нет никакой причины. Выборы он выиграл честно, и в том, что народ до сих пор его любит и ценит, его заслуга, а не вина. Чтобы расставить все точки над «i», осталось только выяснить, почему он не ответил на письмо и можно налаживать с ним сотрудничество.

Наполеон составил записку со своими идеями написать историю Корсики и с ней предстал перед избранным Председателем. Паоли, увидев в руках вошедшего Наполеона несколько листков бумаги, спросил:

— У вас, что письменное прошение? Могли бы передать его через секретариат.

— Нет, генерал. Я пришел не с прошением. Я пришел задать вопрос о делах полуторагодовой давности.

— И что это за дела?

— Я тогда написал вам письмо из Осона, где я служил, но вы так и не ответили.

— Вы мне писали? Но я не получал от вас никакого письма. Никогда.

И генерал говорил правду. Но об этом еще четверть века не будет знать никто, кроме человека, по чьей вине это письмо пропало.

— Как такое возможно? — с ноткой недоверия в голосе спросил Наполеон.

Конец ознакомительного фрагмента.