Остров Проклятых

Сергей Могилевцев, 2016

Роман-исследование о жизни современного Крыма в эпоху присоединения его к России. Написан от лица писателя, живущего в небольшом южнобережном городке.

9. Допрос

— Скажите, вы посылали свои книги на киевский Майдан? — спросил у меня прокурор.

Визит в прокуратуру явился для меня полной неожиданностью. Мне просто позвонил приятный женский голос, и попросил зайти для решения какого-то незначительного вопроса.

— Да, — ответил я, — посылал, — а почему вы об этом спрашиваете?

— Да потому, — сказал мне прокурор, — что посылать книги врагу означает совершить очень тяжкое преступление. Вы можете отвечать за него по закону.

— Простите, но о каком враге идет речь? — ответил я на эту угрозу. — Разве киевские студенты, которые защищают свою свободу, являются чьими-то врагами?

— Конечно, — пристально глядя мне в глаза, сказал прокурор, — они являются врагами законной киевской власти.

— Если вы имеете в виду Януковича, то у него уже нет никакой власти, он позорно бежал, прихватив с собой награбленные миллионы. В Киеве сейчас новая власть, и она теперь абсолютно законна!

— Вы называете законной фашистскую хунту, которая захватила власть в Украине?

— В Украине нет никакой фашистской хунты, это все выдумки недалеких людей, которые привыкли мыслить прошлыми стереотипами. В Украине произошла демократическая революция, и к власти пришел революционный народ, который изгнал проворовавшегося диктатора!

— Вы говорите очень опасные вещи, — все так же пристально глядя мне в глаза, сказал прокурор. — Вы что, симпатизируете киевскому Майдану?

— Разумеется, симпатизирую. Киевский Майдан — это образец демократической революции, на которую надо равняться, посвящать ей стихи, снимать о ней кинофильмы, и описывать в новых романах. Так же, как это множество раз делали с французской революцией. Для меня киевский Майдан — это самое яркое событие последних ста лет, и я, как писатель, обязательно посвящу ему свой новый роман!

— Вы что, не любите свою родину?

— Какую родину?

— Разумеется, Россию, какую же еще?

— Конечно, люблю, но при чем здесь события на Украине, и при чем здесь киевский Майдан?

— А разве вы не понимаете, что события на Майдане есть прямой вызов России? Разве вы не понимаете, что, поддерживая Майдан, и поддерживая киевскую хунту, вы бросаете прямой вызов России? А если говорить откровенно, то предаете Россию?

Я наконец-то поднял глаза, и впервые в упор посмотрел на допрашивающего меня прокурора. Это был одетый в безукоризненный костюм чиновник с неопределенным лицом, на котором не отражались никакие эмоции. Он говорил шаблонные, давно уже ставшие банальными, фразы, которые заранее можно было в любом количестве найти в передовицах разных газет. Он говорил то, что должен был говорить, но в словах его звучали явные нотки угрозы. Впрочем, я тоже говорил то, что должен был говорить, не понимая еще всей опасности такого откровенного разговора.

— Я не могу предать Россию, посылая книги в библиотеку киевского Майдана. Здесь нет никакого предательства, писатель должен общаться с людьми, без этого сама бы писательская деятельность была бессмысленной. Я пишу свои сказки и свои романы для того, чтобы их читали люди. Кстати, мне говорила девушка-библиотекарь, которой я посылал свои книги, что после Майдана их отправят в сельские школьные библиотеки. Разве писатель предает свою родину, отдавая книги в школьные библиотеки?

— Не играйте словами, на Майдане были не школьники, а вооруженные бандиты, они стреляли в украинских милиционеров!

— Которые, в свою очередь, стреляли в них. Это революция, там всегда кто-то в кого-то стреляет. Революция всегда разделяет людей на два лагеря: на тех, кто находится по одну сторону баррикад, и на тех, кто находится по другую их сторону!

— И по какую же сторону находится ваша девушка-библиотекарь?

— К сожалению, уже ни по какую. Она погибла в пожаре Дома профсоюзов, и находится теперь в совсем другом месте.

— А где находятся теперь ваши книги?

— Мои книги, к сожалению, нигде не находятся, они сгорели в том же самом пожаре. Мне теперь придется посылать в Киев новые книги.

— Я вас официально предупреждаю, чтобы вы не делали этого!

— Но почему?

— Потому, что, посылая книги фашистской хунте, вы дискредитируете Россию, свою родину, которая позволила вам стать писателем. Вы ведь стали не шахтером, не грузчиком, и не токарем на заводе, а русским писателем, и не можете отсылать свои книги кому угодно. Вы должны отсылать их лишь в те места, в которые позволит вам ваша родина. Вы не можете дискредитировать свою родину безответственными поступками. Фашистская хунта, захватившая власть в Украине, является врагом вашей родины, и вы должны перестать с ней общаться!

— А если я не сделаю этого?

— Если вы не сделаете этого, и еще раз пошлете свои книги в Киев, у вас могут быть очень крупные неприятности!

— Какие?

— Вас могут арестовать.

— Меня, писателя, решившего отдать свои книги в школьные сельские библиотеки?

— Вас, писателя, решившего отдать свои романы в библиотеку Майдана. Слава Богу, что она сгорела вместе со всеми вашими книгами!

— Она сгорела не только вместе с моими книгами, но и с девушкой-библиотекарем, которой я их посылал!

— Она должна была понимать, во что ввязывается, и какое возмездие ее ожидает!

— Это возмездие, о котором вы говорите, пало еще на сто человек, которые сгорели вместе с ней и вместе с моими книгами!

— Ну что же, они тоже знали прекрасно, чем все может закончиться. Но, по большому счету, смерть врага не может являться трагедией. Ведь согласитесь, не будете же вы называть трагедией смерть сотни фашистов во время великой отечественной войны!

— У нас с вами разные взгляды на фашизм, — зло ответил я прокурору.

— И очень плохо, что разные, — на удивление мягко сказал он мне. — Очень плохо, что у прокуратуры и у вас разные взгляды, прокуратуре хотелось бы, чтобы у нас с вами были одинаковые взгляды!

— Но это в принципе невозможно, мы с вами совершенно разные люди, у нас абсолютно разные принципы и идеалы!

— У людей, живущих в нашей стране, должны быть одинаковые принципы и идеалы. Особенно сейчас, когда под боком у нас выросла враждебная фашистская хунта. Миллионы русских людей осуждают действия этой хунты, а тысячи с оружием в руках сражаются против нее. И лишь вы один, как отщепенец, поете гимны этим фашистским выродкам!

— Я не пою никому гимны, я просто общаюсь со своими читателями.

— Общайтесь с ними в России, и мы с радостью окажем вам в этом содействие. Но если вы будете общаться за пределами вашей родины, мы вас арестуем!

— Вы это серьезно?

— Абсолютно серьезно. Арестуем, и посадим в тюрьму. Так что трижды подумайте, прежде чем решитесь опять послать в Киев свои книги.

— А как вы узнаете, послал я их туда, или нет?

— Прокуратура всегда все знает, у нас достаточно инструментов и возможностей знать абсолютно все о любом человеке!

— Вы что, будете за мной следить?

— Я не исключаю и такой вариант.

— И прослушивать мои телефоны?

— Американцы давно прослушивают телефоны по всему миру.

— Но американцы мне не угрожают!

— Это только вам кажется, американцы угрожают всем, они и Майдан в Украине устроили. Не будь американцев, в Киеве бы не было ни Майдана, ни хунты!

— Это ваше личное мнение?

— У прокурора, беседующего с человеком, не бывает личного мнения. У него всегда только официальное мнение!

— Мне что, придется подписать какие-то бумаги, в которых бы я обязался не общаться с киевскими фашистами?

— Ну что вы, какие бумаги, до бумаг мы пока еще не дошли, это была всего лишь профилактическая беседа. Мы вас предупредили, и дальнейшая ваша судьба зависит только от вас!

— Разумеется, человек хозяин своей собственной судьбы!

— Не ерничайте, ведите себя прилично, вам это пойдет только на пользу. И, кстати, о чем вы пишете в этих своих романах?

— А вы можете их почитать, они, между прочим, есть здесь, в городской библиотеке.

— Если я их захочу почитать, то возьму не в городской библиотеке, а в вашей личной библиотеке.

— Вы что, устроите у меня обыск?

— Если интересы дела потребуют этого.

— Какого дела?

— Вашего дела, — мягко ответил он, и показал на лежащую рядом с ним папку, на которой было написано мое имя.

— Выходит, что уже есть и дело?

— А вы как думали? Надо было, дорогой мой, думать раньше, а теперь лучше не думайте, а отдохните какое-то время, а потом с новыми силами принимайтесь за литературную работу. И мой вам совет: не пишите вы больше о революциях, пишите лучше о чем-то приятном. Вокруг так много приятного и хорошего, так много положительных примеров, что нет смысла писать о негативном. А если сами не сможете найти в жизни вдохновляющие примеры, приходите к нам, мы с радостью их вам покажем. Тем более сейчас, после присоединения Крыма к России, такие примеры множатся день ото дня. А пока давайте заканчивать, времени совершенно нет, очень, знаете ли, много работы в последние дни.

— После присоединения Крыма к России?

— Опять ерничаете! — укоризненно сказал он, и помахал в воздухе указательным пальцем. — Не можете вы спокойно и ответственно принять то, что вам говорят, но, впрочем, это простительно, поскольку вы писатель. Можете идти, и, как я уже советовал, отдохните какое-то время, не делайте ничего, и, главное, никуда ничего не посылайте. Особенно в Киев, где правит бал фашистская хунта.

Он протянул руку, и я машинально пожал ее. Рукопожатие у него было такое же неопределенное, как и его лицо, то есть по нему нельзя было определить, друг он мне, враг, или вообще нечто иное.