Четырнадцатый этаж (Оск.)
Четырнадцатый этаж старой московской высотки, затерянной на дальней московской окраине. Внизу нереальный пейзаж с картины Леонардо Да Винчи: вереница бесконечных, заросших камышами прудов, соединенных каналами, с перекинутыми через них ажурными мостиками, недалеко справа игла Останкинской телебашни. По ночам от нее исходит свечение, разливающееся в небесах наподобие северного сияния. Северное сияние в Москве, к которому все или привыкли, или просто не обращают внимания, поскольку своих дел достаточно много, или вообще не видят, а вижу один лишь я. В глубине комнаты на диване расположилась Марта. Решает кроссворды, сосредоточенно морщит лоб, зачеркивает крест-накрест какие-то клеточки. Если не читает книги, то решает кроссворды. Это для того, чтобы не сойти с ума или не броситься вниз с четырнадцатого этажа. Мы вдвоем в небольшой квартире, как заключенные, годами сидящие в одной тесной камере, нам давно уже не о чем говорить.
— Тебе звонили из театра, просили перезвонить, говорили, что срочно.
— Из какого театра?
— Из «Современной пьесы».
— Из «Школы»?
— Да, из «Школы».
— Я сегодня уже разговаривал с ними.
— И что им надо?
— То же, что и всегда — новые пьесы.
— Но ты ведь и так отдал им достаточно много.
— Им не может быть достаточно много, они все время хотят еще и еще, как и все остальные театры, надеющиеся, что нападут наконец на гениального драматурга.
— А это возможно?
— Что?
— Напасть на гениального драматурга?
— Они сами не знают, что им, в сущности, надо. Есть расхожий миф о гениальном драматурге, некоем современном Гоголе или Чехове, а может быть даже и Грибоедове, который придет и принесет им гениальную пьесу. Но это зловредный миф, который губит и театры, и драматургов, мрущих, как мухи, от невозможности ничего поставить в современных театрах. Гениальными пьесы становятся спустя лишь какое-то, иногда довольно большое время, когда их автор или умер от туберкулеза в далеком, безразличном к нему краю, или ему оторвали голову на чужбине, или он вообще устал жить и ушел из мира, отказавшись от еды и воды в присутствии опустивших руки друзей. Для создания гениальных пьес нужны гениальные условия, то есть условия, когда почти любую пьесу можно в принципе поставить в театре. А когда театры не верят в способности современных авторов, и ставят одну лишь классику, авторы мрут, как мухи, или начинают писать фантастические романы.
— Так, как это делаешь ты?
— Я давно уже не пишу фантастические романы, ты же знаешь, что я уже завязал с этим гиблым делом.
— Ты завязал не только с ним.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты завязал и со мной.
— Опомнись, Марта, опять старая песня!
— Старая песня лучше новой пьесы. Ты просто не любишь меня.
— Ты же знаешь, что это не так.
— Нет, это так, и я устала жить в этой проклятой квартирке на четырнадцатом этаже в условиях, когда ты совсем не любишь меня. Я могу сойти с ума, и выпрыгнуть из окна!
— Это что, шантаж?
— Это не шантаж, это реальность.
— Ну что же, ты взрослая женщина, и вольна делать, что хочешь.
— Ты хочешь, чтобы я спрыгнула вниз?
— Нет, я этого не хочу!
— А чего ты хочешь?
— Я хочу, чтобы ты успокоилась.
— Я успокоюсь только в могиле.
— До твоей могилы еще далеко!
— До моей могилы всего четырнадцать этажей!
— Не говори глупости, не своди меня с ума, я устал от твоих угроз, мне надо писать новую пьесу!
— Когда ты пишешь, я схожу с ума еще больше!
— Ты хочешь, чтобы я перестал писать пьесы?
— Я хочу, чтобы ты выпрыгнул вместе со мной.
— Зачем?
— Я не могу прыгать одна.
— Я не буду прыгать вместе с тобой, можешь и не надеяться на это!
— А на что мне надеяться?
— На лучшее.
— Наше лучшее все позади.
— Наше лучшее все впереди.
— Впереди нас ждет Страшный Суд, и двенадцать кругов Дантова ада!
— При такой начитанности даже странно, что ты решаешь кроссворды!
— А что ты мне предлагаешь?
— Реши пару задач из геометрии Лобачевского.
— Ты издеваешься надо мной?
— А что мне еще остается, я ведь, маменька, драматург, и не просто драматург, а комедиограф, мне по должности положено над кем-нибудь издеваться!
— Дождешься, что я все же выпрыгну из окна!
— Очень обяжешь меня этим, сразу же начну писать трагедию о твоей ужасной кончине!
— Ну, в таком случае вот тебе и вот (интересные жесты в мою сторону), ни за что не выпрыгну, хоть ты сто лет дожидайся этого!
— Милая, как же ты разочаровала меня!
