Орловы. На службе Отечеству

Сергей Митин (2024)

Новая книга члена Совета Федерации РФ, бывшего губернатора Новгородской области Сергея Герасимовича Митина, внесшего значительный вклад в сохранение исторического наследия нашей страны, представляет собой увлекательное исследование русской дворянской династии Орловых. Эта династия известна для широкой аудитории, прежде всего, одним из ее представителей — Григорием Орловым как фаворитом Екатерины II, а также орловскими рысаками, выведенными его братом Алексеем. Внимательное же изучение эпизодов жизни представителей семьи Орловых показывает, что это далеко не так. И Григорий Орлов, и другие представители семьи Орловых были настоящими патриотами Российской империи, много сделавшими для её становления и процветания. Они превыше всего ставили интересы своей Отчизны и своим мужеством, умением и трудом добивались её процветания. Автор предлагает читателям книги отправиться в путешествие длиной в 300 с лишним лет, сделав при этом остановки на наиболее ярких моментах жизни представителей семейства Орловых, которые соответствовали девизу, начертанном}' на их родовом гербе, «Твердостью и постоянством». Так было в XV—XVII веках, когда первые Орловы служили русским царям и Московскому царству, так было в XVIII веке, когда отец братьев Орловых служил Петру Первому, пройдя вместе с ним сражения и битвы, так было и с пятью братьями Орловыми, которые служили Екатерине II и Российской империи, участвуя в большинстве великих преобразований, так было и с их потомками, которые служили российскому престолу и России во времена правления императоров Александра I, Николая I и Александра II. Книга оформлена замечательными иллюстрациями петербургского художника Андрея Ромасюкова.

Глава VI. В которой гвардия гремит подковами по Невскому проспекту

Одноколка с Екатериной и Алексеем — уже в расположении Измайловского лейб-гвардии пехотного полка, основанного Анной Иоанновной больше тридцати лет назад. Екатерина обращается к лейб-гвардейцам со словами о посягательстве на её жизнь и жизнь её сына, наследника престола. Измайловцы и так уже были готовы присягнуть на верность ей, а теперь — тем более воодушевлены.

На очереди — семёновцы. К ним экипаж императрицы является уже, будучи плотно окружён толпой измайловцев. Семёновский лейб-гвардии пехотный полк ещё старше — основан самим Петром Великим, при нём же отличался в Азовских походах и Северной войне. Здесь умеют ценить свои традиции и сожалеют, что не удалось сохранить до сего времени такой важный знак отличия, как необычные — красные — чулки, в которых обрядили их когда-то по приказу царя-реформатора после неудачной для россиян битве под Нарвой — за мужество, с каким семёновцы «стояли по колено в крови». Сожалеют, но смотрят несколько свысока на прочие армейские соединения. Знающие себе цену гвардейцы немедленно присягают на верность «Императрице и Самодержице Всероссийской».

А та — уже на Невском проспекте, в окружении гвардии движется в сторону Казанского собора. Её сопровождают Панин, Разумовский, Волконский, другие вельможи. Но людей, высыпавших на проспект, вдохновляет не вид придворных, а вооружённый кортеж: их слепит блеск летнего солнца на штыках пехоты. Метеорологическими наблюдениями о том июне с нами поделился всё тот же Державин: «День был самый красный, жаркий». Во всех смыслах жаркий, ещё бы!

Век XVIII. 28 июня 1762 года. Сцена у Казанского собора: гвардия приветствует Екатерину

«Приходит Преображенский полк, крича vivat, и говорят мне: “Мы просим прощения за то, что явились последними; наши офицеры задержали нас, но вот четверых из них мы приводим к вам арестованными, чтобы показать вам наше усердие. Мы желали того же, чего желали наши братья”», — пишет Екатерина.

По пути преображенские гренадеры уже успели проявить себя: отбились от майора Воейкова, пытавшегося преградить им дорогу и с лошади рубившего их по ружьям и по шапкам, и прогнали его прочь («вдруг рыкнув, бросились на него с устремлёнными штыками», — живописует преображенец Гавриил Державин). «Всё сие Державина, как молодого человека, весьма удивляло, и он потихоньку шёл по следам полка, а пришед во дворец, сыскал свою роту и стал по ранжиру», — так великий русский поэт, в мемуарах говоривший о себе в третьем лице, становится если не активным участником переворота, то его свидетелем. Присягает и этот полк — тоже бывшие «красные чулки» Петра Великого. Преображенский полк ещё на год старше Семёновского. Екатерину и здесь встречают криками: «Матушка Государыня!»

Многотысячная пехотная гвардия — на её стороне, и это — огромная сила. Недолго сомневался и Конный лейб-гвардии полк, где среди участников нет офицеров высоких званий, зато есть такие деятельные, как вахмистр Григорий Потёмкин, который ещё скажет позже своё слово в российской истории. «Приезжает конная гвардия; она была в диком восторге, которому я никогда не видела ничего подобного, плакала, кричала об освобождении Отечества. Эта сцена происходила между садом гетмана и Казанской. Конная гвардия была в полном составе, во главе с офицерами».

Рюльер, однако, считает, что кавалеристы были несколько озадачены и даже «печальны»: Пётр III «с детства своего был полковником и по восшествии на престол тотчас ввёл в Петербург и дал им место в гвардейском корпусе. Офицеры отказались идти и были все арестованы, а солдаты (…) были ведены другими из разных полков». Но здесь противоречие невелико: рядовые конники вполне могли держаться иного мнения, нежели их командиры.

Присоединяется к этой силе и артиллерия генерал-поручика Вильбуа. Александр Никитич, пожалуй, — самый прославленный из офицеров, вставших на сторону Екатерины Алексеевна: он — герой Семилетней войны, был на ней ранен, награждён орденом Святого Александра Невского… К.-К. Рюльер: «Один из заговорщиков объявил ему, что императрица, его государыня, приказывает ему явиться к ней в гвардейские караулы. Вильбуа, удивлённый таким приказанием, спросил: “Разве император умер?” (…) Вильбуа, до сей минуты ласкавший себя надеждою быть любимым (…) чувствовал, что столь важный прожект произвели в действо, не сделав ему ни малейшей доверенности». Тем не менее, явившись перед очи своей государыни и услышав от неё: «Я послала за вами, чтобы узнать, что вы хотите делать», «он бросился на колени, говоря: “Вам повиноваться, государыня”, — и отправился, чтобы вооружить свой полк и открыть императрице все арсеналы».

Обеспокоенный исчезновением супруги, Пётр III отправляет в Санкт-Петербург полковников Преображенского и Семёновского полков князя Никиту Трубецкого и графа Александра Шувалова. Им поручено удержать свои полки от возможного беспокойства, но картина, которую полковники застают, приводит их к выводу, что выгоднее будет перейти на сторону Екатерины.

Екатерина вспомнит потом день смерти императрицы Елизаветы: «Прислал ко мне князь Михайла Иванович Дашков, тогдашний капитан гвардии, сказать: “Повели, мы тебя взведём на престол”. Я приказала ему сказать: “Бога ради, не начинайте вздор; что Бог захочет, то и будет, а ваше предприятие есть рановременная и несозрелая вещь”». Теперь, стало быть, плод созрел вполне.

Толпа кричит: «Ура!». Такое впечатление, что столица была нравственно готова к свержению императора, которого так и не полюбили. И вот столица охотно пала к ногам Екатерины. Столица — а значит, и вся Россия: это правило надолго останется незыблемым для страны.

Думается, в этот момент, стоя у стен Казанской церкви (не того собора, силуэт которого архитектор Воронихин сделает одним из легко узнаваемых символов Санкт-Петербурга, а храма во имя Рождества Пресвятой Богородицы, который построен был в 1733-м, а получил статус собора и стал главным православным храмом столицы лишь при Елизавете Петровне), 33-летняя «матушка», при её бесспорном литературном даре, позволяющем подметить исторические «рифмы», и при её своеобразном чувстве юмора, не может не задуматься о том, что история повторяется. «Рифма» напрашивается сама собой: как раз-таки Елизавета Петровна без малого 21 год назад вот так же, в окружении гвардейцев, сделалась «матушкой Государыней».

Вернее, сделали её таковою гренадеры Преображенского полка.

«Вы знаете, кто я? — спросила она солдат, — Хотите следовать за мною?

Как не знать тебя, матушка цесаревна? Да в огонь и в воду за тобою пойдём, желанная, — хором ответили солдаты.

Цесаревна взяла крест, стала на колени и воскликнула:

Клянусь этим крестом умереть за вас! Клянётесь ли вы служить мне так же, как служили моему отцу?

Клянёмся, клянёмся! — ответили солдаты хором».

Так описывал эту сцену писатель Н. Э. Гейнце. У Рюльера — всё куда драматичнее: в его версии Елизавета в сопровождении Лестока, лейб-хирурга Петра Великого, наперсника цесаревны и большого интригана, а также сотни старых солдат, под покровом ночи «достигли первой караульни, где ударили тревогу, но Лесток или великая княгиня порвала ножом кожу на барабане — присутствие духа, за честь которого они всегда спорили. Стража, охранявшая комнату бывшего в колыбели императора, остановила Елисавету и приставила к груди штык. Лесток вскричал: “Несчастный, что ты делаешь? Проси помилования у своей императрицы!” — и часовой повергся к ногам». А как оно было на самом деле — бог весть.

Екатерина, конечно, тоже не могла знать — как. Но вот предание о том, как Елизавета вырядилась ради власти в гвардейский мундир, до Екатерины, конечно, дошло. Тем более что дочь Петра Великого, и став императрицей, кокетничала отвагой, ею проявленной тогда, 25 ноября 1741 года, и могла снова и снова рядиться в гвардейца даже на балу — во время так называемых «метаморфоз», в ходе которых мужчины обряжались женщинами и наоборот. Придворных дам она заставляла тоже надевать военную форму — скорее из ехидства, чтобы посмеяться над нелепыми их фигурами: самой-то Елизавете Петровне, хоть она худышкой и не была, мундир приходился к лицу и стану.

Век XVIII. Ночь 25 ноября 1741 года. Зимний дворец. Лесток и Елизавета в гвардейском мундире у барабана

Причём Елизавете потребовалось всего-то 308 верных гвардейцев, чтобы провозгласить себя новой императрицей, заточить в крепость малолетнего Ивана VI и арестовать всю Брауншвейгскую фамилию (родственников Анны Иоанновны, в том числе регентшу Ивана VI — Анну Леопольдовну), фаворитов же её приговорить к смерти, заменив казнь ссылкой в Сибирь лишь ради собственной репутации в глазах европейских послов.

У Екатерины сейчас штыков было куда больше! И её переворот уже не назовёшь чисто дворцовым, келейным, подковёрным: гвардейские заговорщики благодаря большой подготовительной работе убедили её, что с нею — если не вся столица, то самая значимая часть населения «града Петрова».

Сравнения с Елизаветой не случайны. У Екатерины были особые отношения с ныне покойной императрицею. Когда 15-летняя принцесса, прибыв в Россию, увидела Елизавету Петровну, она была поражена её красотой, величественной осанкой, роскошными нарядами. И та хорошо относилась к принцессе как минимум год — ласкала её и одаривала деньгами. Придирки и скандалы начались позже.

Не всегда это означало дурной характер дочери Петра I, некоторые претензии легко объяснялись собственной судьбой императрицы. В правление её двоюродной сестры Анны Иоанновны цесаревна Елизавета носила «простенькие платья из белой тафты», чтобы не влезать в долги, и из собственных средств оплачивала воспитание двоюродных сестёр. Это заняв трон, она сделалась законодательницей мод (после смерти императрицы в её гардеробе насчитали до 15 тысяч платьев), в юности же её держали в чёрном теле. А принцесса-иностранка, видите ли, сразу стала швырять деньги на наряды, а собственными дорогими вещами одаривать фрейлин и горничных!

После одной из семейных сцен, когда Елизавета наговорила «тысячу гнусностей», вошедшая к Екатерине горничная даже застала великую княжну с ножом в руке — готовую поднять на себя руку. Нож, впрочем, был туп… И всё же «гнусности» перемежались с ласками. В честь рождения долгожданного наследника Павла императрица наделила Екатерину 100 тысячами рублей — хотя тут же отобрала новорождённого у матери, унеся его в свои покои, так что увидела Екатерина своего единственного законного отпрыска лишь через сорок дней.

Словом, в своих дневниках, пусть и много позже событий, Екатерина не слишком злословит по поводу Елизаветы. И даже старается отдать ей должное, отмечая любые малые «знаки задушевного доброжелательства» — возможно, оттого, что к её супругу императрица относилась ещё хуже и могла поддержать Екатерину хотя бы в пику Петру. Когда он старался настроить Её Величество против своей жены, «он не достиг своей цели, и ум и проницательность императрицы стали на мою сторону», — пишет Екатерина Алексеевна.

Может быть, важно ещё и то, что «Собственноручные записки» — документ не строго дневниковый, а мемуар, писаный тогда, когда Екатерина уже знает, как 28 июня сблизило её с Елизаветой, к 1762 году уже покойной. В тот день она словно нарочно повторит в точности жест дочери Петра Великого: «Около 10 часов вечера я оделась в гвардейский мундир и приказала объявить меня полковником — это вызвало неописуемые крики радости».

Гаврила Державин, впрочем, уточнил обстоятельства, в каких пришлось императрице переодеться. «В полночь (…) с пьянства Измайловский полк, обуяв от гордости и мечтательного своего превозношения, что императрица в него приехала и прежде других им препровождаема была в Зимний дворец, собравшись без сведения командующих, приступил к Летнему дворцу, требовал, чтоб императрица к нему вышла и уверила его персонально, что она здорова…» Орловы и Разумовский уверяли их, что государыня почивает «в здравии», но им не верили. «Государыня принуждена встать, одеться в гвардейский мундир и проводить их до их полка».

Придётся Екатерине утром издать манифест, в котором она похвалит усердие измайловцев, но напомнит им о воинской дисциплине «и чтоб не верили они слухам, которыми хотят возмутить их и общее спокойствие; в противном случае, впредь за непослушание они своим начальникам и всякую подобную дерзость наказаны будут по законам». Тут, правда, есть место и обычной ревности между двумя старейшими гвардейскими полками. К тому же ради «праздничной» обстановки «кабаки, погреба и трактиры для солдат растворены: солдаты и солдатки в неистовом восторге и радости носили ушатами вино, водку, пиво, мёд, шампанское и всякие другие дорогие вина и лили все вместе без всякого разбору в кадки и бочонки, что у кого случилось». И едва ли товарищи Державина по Преображенскому полку вели себя сдержаннее измайловцев.