Души военные порывы

Сергей Константинович Зарин, 2020

Люди всегда воевали. Люди всегда воюют. Люди всегда будут воевать. Потому что души людей, порой, требует войны. Души людей, порой, порываются на войну. Все знают об этом. Все об этом с пафосом и говорят. И лишь некоторые из людей действительно знают, о чем они говорят. Они об этом стараются как раз и не говорить. За них говорит книга. Представленная вам на суд книга содержит короткие рассказы о войне, сведенные в одну повесть. Не всегда эта повесть должна быть гладкой и ровной. Не всегда эту повесть вы должны читать… Содержит нецензурную брань.

Тимур

Мы с Тимуром окопались слева от основных наших ударных сил. Задача полка на сегодня состояла в том, чтобы отбить незначительную высотку, что скорее мозолила глаз нашим генералам, нежели несла хоть какой-то стратегический смысл. А может, я и ошибался.

Тем не менее, германцы, что закрепились на ней, имели силами, превосходящими наши, по меньшей мере, в полтора раза. Нет, на самом пупке земли находилось не более роты противника, но зато у него была связь с основными силами, которые по первому же свистку щедро высылали, сперва по воздуху, кучу летающих смертоносных предметов, а потом уже по земле — дополнительных солдат и технику. Не менее смертоносных.

Непосредственно нашей же задачей являлось подавление точек противника c расстояния 800-1000 метров. Занятию такой позиции (сам полк был, понятно, гораздо дальше) способствовали многочисленные овражки плюс утренний туман, что скрыл наши с Тимуром передвижения.

Тимур — мой земляк-сибиряк. С Красноярского края. Охотник и молчун. При этом — человек и парадокс! Все, что я знал о нем — так это то, что он был черен, как негра, с голубыми глазами, как у викинга, и с украинским говором, как у Тараса Бульбы. А по фамилии — Панин.

Черный Тимур Анатольевич Панин с украинским говором из-под Красноярска в степях Ставрополья — вот и все, что я о нем вызнал за последнюю неделю, которую мы простояли с ним в ночных пикетах. А так как ночью болтать на посту «строжайше не полагалось», то это вполне Тимура и устраивало. Отсюда и мои пробелы в его биографии.

Итак, мы выставились в назначенное время в назначенной точке, и Тимур поворотил ствол нашего пулемета в сторону высотки. Я проверил боезапас — нам выдали полторы тысячи патронов — 6 коробок, заправил ленту, прочистил подачу от возможных грунта и травинок. Затихли…

Конечно, мы понимали, что шесть коробок мы не успеем выпустить. Скорее всего, нас уже на первой засекут и «начнут вычесывать», как выразился сам Тимур. Поэтому три коробки я, по приказу первого номера, оставил у треноги. Сама тренога дожидалась своего часа в ямке от древнего колодца, которую мы приметили еще ранее в ста-ста пятидесяти метрах от нашего нынешнего положения. Ее я установил как раз по пути сюда.

Про Тимура рассказывали в полку буквально небылицы, будто он заговоренный, но только заговор действует в радиусе семнадцати миллиметров от его шкуры. Остальные рядом с Тимуром, к сожалению, дохнут без счета. Долгое время он даже ходил без второго номера, дабы не брать грех на душу, в который он, по всей видимости, поверил. Но — пришло пополнение, а вместе с ним приказ о назначении. После назначения к Тимуру прописался и я. Мой первый номер за неделю сказал лишь то, что его зовут Тимур, его папу — Анатолий, а фамилия на их двоих — Панин. Где живут, узнал позже. Для всего остального я был в глазах моего первого военачальника слишком мертв.

Вот и теперь он не проронил ни слова, несмотря на то, что я громко шебуршал и совершал все мыслимые ошибки, которые только можно было совершить при подготовке пулемета и его позиции к бою. Объяснялось его терпение просто — Тимур со мной уже попрощался.

А заговоренным он стал после случая с вражеским бронетранспортером: тот выехал справа из чащи прямо навстречу роте нашего полка на марше. Ни ответной бронетехники, ни противотанкового вооружения у наших не было. Много гранат, еще больше патронов и просто море отчаяния.

Машина противника уже заворочала башенкой, когда ударил пулемет Тимура. Нет, его винтовочные пули были не в состоянии нанести хоть какой-то ощутимый вред толстой угловатой броне. И хотя иногда на войне бывало, что под правильным углом пули пробивали бронированную машину, но таких углов в той ситуации точно не предвиделось. Тимур выцеливал жерло тридцатимиллиметровой авиационной пушки, что доворачивало в его сторону. А попутно он отстреливал триплексы и фонари огненной колесницы.

Как обычно, секунды тянулись часами, а изменений — никаких. Пушка довернула и заговорила. Все, кто видел эту дуэль со стороны (укрытий, разумеется) ждали, когда наш пулеметчик превратится в розовое облачко и опадет на грунт желто-вишневыми осадками. Однако этого долго не случалось — снаряды разили других нерасторопных или неумных стрелков, но никак не могли зацепить упрямого пулеметчика, который стоял на земле твердо, неподвижно, и посылал от пуза примерно уже 168-й маленький снаряд в колесный танк. При этом само оружие в руках худосочного Тимура едва дрыгалось, выплевывая свое презрение благородным металлом к металлу чужому.

И вдруг, где-то на 190-ом — Произошло: ствол пушки судорожно дернулся вправо, раздался запоздалый хлопок, а затем взвизгнул стосильный двигатель тарантайки, и она с разгона впрыгнула в кювет, не забыв при этом лечь на левый бок. Колеса пронзительно завизжали, сдирая с себя всю копоть войны о придорожный дерн, от них поднялся дым и пар. Машина перестала двигаться. А потом, в незащищенную ее крышу ударили тугие струи из второй коробки пулемета Тимура… За все это время он успел перезарядить оружие и не дал ни секунды надежды экипажу бронетранспортера. Благоприятный угол был найден. Винтовочный патрон без особого труда шил утонченную сталь крыши…

Потом, уже разбираясь, выяснили, что Тимур Анатольевич добился своего, и засадил-таки пулю в ствол пушки, да так, что снаряд ее сдетонировал в казеннике. А также, по ходу, еще один, так как тот вылетел в отделение для экипажа и убил, или ранил мехвода, который и нажал на педаль акселератора. Ну а дальше было все понятно. Из живых в машине не нашли никого — Тимур отомстил за всех наших девятерых погибших.

После этого случая были еще бои и атаки, в некоторых войной выкашивало больше половины личного состава, но пулеметчик неизменно оставался жив. И даже невредим. Вот и закрепился за ним титул «Каспер». Доброе, неуязвимое, и, к тому же — черное привидение.

Но сегодня, видимо, этому титулу придет конец. Нас выслали на заведомо смертельную позицию. Мы должны были отвлечь внимание обороняющихся фрицев на себя. А потом — героически погибнуть, попутно забрав пару-тройку иноземцев с собой. Но это — в лучшем случае.

Началась атака. Туман едва спал, и мы поняли по истошным воплям с высотки о том, что наши атакующие войска стали видимыми. Со стороны цели разом затрещало, забухало и задудукало всё, что только можно, но вопли от этого нисколько не утихли.

И на фоне всего этого вдруг заговорил наш пулемет — бестрассерная лента косила кого-то на возвышенности, но ее обитатели относительно долгое время не обращали на нас внимания. Хотя наша задача именно в этом и состояла — завладеть их горячими взорами.

Мы выпустили всю коробку, когда в нашу сторону, наконец, обратили взоры своих прицелов несколько десятков глаз. Бахнули пара мин, да пропели пара сотен растерянных пуль — мы перезаряжались, поэтому о нашем местонахождении враги догадывались лишь приблизительно.

Переждав их горячие «поиски», Тимур высунулся вновь, немного поелозил ногами и выпустил длиннющую очередь по видимым только ему целям.

А через минуту начался ад.

Наш полк взял высоту к девяти часам утра. Потом по ней долго еще молотили пушками, ракетами и авиацией вражеские артиллеристы, ракетчики и пилоты. Но, несмотря на это, погибших с нашей стороны было относительно мало. Полк отбил четыре контратаки, а потом наши соседи по флагу пошли в наступление, и немцы в бессильной своей злобе поняли, что их в очередной раз обдурили, заставив сконцентрироваться на этой чертовой высотке.

Но все эти подробности я узнал уже после войны.

А пока я валялся с развороченным мясом бедра и переломанными ребрами на нашей огневой позиции №2. Рядом, в углублении от старого колодца лежал сам Тимур. Точнее, его лучшая половина… Снаряд разорвался где-то на расстоянии семнадцати миллиметров от него.